Глава пятая. Катакомбы — гробницы святых и колыбель христианства 4 страница

Красивее всего в этой церкви — мозаика купола, ста­рейшая в Риме. Это сияющее произведение искусст­ва предстает перед нами таким же свежим, каким оно, ве­роятно, казалось первым паломникам. Мы видим Госпо­да нашего сидящим в окружении учеников. Все одеты в тоги, как римские сенаторы. По обе стороны от Иису­са — святой Петр и святой Павел. А за ними стоят две женщины в зеленых с золотом одеяниях — две дочери Пуденса, Пуденциана и Пракседа, и держат венки над их головами. На заднем плане — уличная сценка. Это может быть Рим того времени (то есть примерно 390 год) или, возможно, Иерусалим. За спиной Спасителя возвышает­ся гора, вероятно, символизирующая Голгофу, из которой, подобно бьющему источнику, поднимается вверх огром­ный, покрытый драгоценностями византийский крест. Об­лака на небе расступаются, чтобы видны были эмблемы четырех евангелистов.

Когда церковь реставрировалась в XVI веке, рабочие обнажили древнеримский фундамент, на котором обнару­жили великолепную мраморную статую Лаокоона. Гово­рили, что она больше, чем Ватиканская статуя. Но так как рабочие работали a cottimo 1 по контракту, они побоялись, что не получат дополнительной оплаты за откапывание скульптуры, и закопали ее обратно. Так она и лежит там до сих пор.

1 Сдельно (ит.).

Я прошел к церкви Санта-Прасседе, которую часто посе­щал. Мне захотелось увидеть самую знаменитую маленькую византийскую часовню в Риме, тесное, похожее на склеп помещение, украшенное позолоченной и цветной мозаикой и построенное папой Пасхалием I около 800 года как гроб­ница для его матери Теодоры. Теодору можно увидеть сре­ди сурово застывших фигур с квадратными нимбами. Такой нимб означал, что она была еще жива, когда закончили мо­заику. В Риме не много столь же византийских по духу мест, как эта часовня, таких же сияющих и свежих, где, кажется, ничего не изменилось с того далекого дня, когда Рим был полон греческих монахов и папа все еще оставался под юрис­дикцией константинопольского императора. Святая Прак­седа была сестрой святой Пуденцианы, и обе приходились дочерьми Пуденсу. Они были так потрясены ужасами пер­вых преследований христиан, что молились о мученичестве. Преодолев несколько ступенек вниз от алтаря, вы можете увидеть их саркофаги в склепе, куда Пасхалий I перенес их из катакомб более тысячи лет назад.

Прекрасное представление о том, как выглядела титуль­ная церковь в ранние времена, дает храм Санта-Мария-ин-Космедин, первоначально представлявший собой нечто вроде амбара, где в античные времена лишнее зерно разда­валось населению. Этот хлеб называли panis gradilis, или «лестничный хлеб», так как его выдавали не в пекарнях, а на ступенях какого-нибудь всем известного общественного здания. Здесь, вероятно, был оживленный центр распре­деления, рядом с доками и зернохранилищами.

Некоторые считают, что реставраторы слишком много поработали над этой церковью, но менее критично настро­енный посетитель будет им благодарен. Они вернули ей по меньшей мере половину ее странного полувосточного оча­рования. Когда я зашел туда, вся церковь звенела от кри­ков итальянских школьниц, которые вкладывали пальцы в «Правдивые уста» у входа. На большом круглом камне — свирепое лицо с дырками вместо глаз, ноздрей и рта. Ка­мень был знаком средневековым паломникам, которые ве­рили, что это работа мага Виргилия и что тому, кто солжет, положив руку в рот чудовищу, оно откусит пальцы. Суще­ствует немецкая история, хорошо известная в Средние века, об изменившей мужу женщине, которая положила руку в каменный рот, поклялась в своей невиновности и тут же лишилась пальца! Мне забавно было смотреть на девочек, с тревогой и азартом сующих руки в темную пасть, и на отчаявшуюся навести порядок монахиню, которая кричала «Silenzio! Silenzio!»1 и тщетно размахивала зонтиком.

1 «Тише! Тише!» (ит.).

В Риме не найдешь более очаровательного вида, чем тот, что открывается с крыльца этой церкви. Напро­тив — округлый храм с рифлеными колоннами, с низкой, пологой крышей, похожей на танагрскую шляпу. Веками его знали как храм Весты, хотя, возможно, в действитель­ности он был посвящен богу гаваней Портуну. А поблизо­сти — прекрасный храм, издавна известный как Fortuna Virilis, хотя сейчас склоняются к предположению, что это храм Матуты, и своей изогнутой частью он окружает дру­гую очень старинную церковь Сан-Джорджио-ин-Велаб­ро, с колокольней и крыльцом с колоннами. Я всегда взбирался по крутой дороге позади круглого храма и шел на набережную Тибра к Палатинскому мосту, ведущему в Трастевере. Если пройти несколько шагов по этому мосту и, оглянувшись, посмотреть назад, на берег реки, вы уви­дите выход знаменитой Cloaca Maxima, главного водо­стока Древнего Рима.

Святая Сабина, чья церковь находится неподалеку на Авентине, была римской матроной, обращенной в христи­анство своей рабыней-гречанкой по имени Серафия. Обе приняли мученичество во времена Адриана, а церковь по­строили на том месте, где стоял дворец Сабины, и я думаю, что эта — самая красивая из всех ранних церквей, сравни­мая даже с церковью Сан-Клименте. Могу понять одного моего друга, который дважды в год проводит вечер в Риме и всегда заходит в эту церковь в ожидании своего позднего рейса. Лишившись большинства украшений, эта церковь не утратила своей красоты и даже наоборот, кажется, вы­играла в чистоте линий. Двадцать четыре рифленые белые колонны нефа — возможно, из храма Юноны, который стоял раньше на этом месте. Ничто не отвлекает от про­стоты и римского достоинства античных декораций. Мо­лодой монах-доминиканец, раскладывающий цветы у ал­таря под темным сводом, мог бы позировать Сурбарану с его удивительной светотенью. Он подвел меня к отверстию в стене церкви и спросил, что я вижу. Я увидел апельсино­вое дерево, потомок апельсинового дерева, посаженного святым Домиником семьсот лет назад. И еще он указал на мраморную плиту, на которой святой часто лежал распро­стертый ниц, погруженный в молитву.

Святой Франциск и святой Доминик находились в Риме в одно и то же время, и есть история, согласно которой они встретились. Трудно представить себе двух людей настоль­ко различных, общего у них было — разве что кротость и страстная вера. Святой Франциск, провидец и фантазер, был христианским Орфеем — братом деревьев и птиц. Он весь — стремление к небесам. Святой Доминик, испанец, был строг и фанатичен; возможно, он унаследовал духов­ную мощь мусульман Испании. Его ужасали грехи челове­чества. Его перст указующий направлен вниз, в ад. Папа посвятил церковь Святой Сабины ему, и до сих пор здесь резиденция главы ордена.

Я спросил, осталось ли еще что-нибудь напоминающее о святом Доминике, и мне сказали, что в монастыре есть ча­совня, когда-то служившая ему кельей, но я решил, что все его следы, должно быть, давно стерты благочестивыми при­хожанами, и не стал спрашивать дорогу к ней. Я поднимался вверх, думая, что в Риме еще остались места, подобные этой части Авентина, вызывающие в памяти спокойные римские пейзажи, как их описывали писатели прошлого столетия. Сегодня такие уголки надо либо долго искать, либо на них неожиданно натыкаешься. Один из них — узкая тропа к Виа Аппиа (Аппиевой дороге), между старой оградой сада и ре­шетками, увитыми виноградом; другой — переулок, веду­щий к маленькой церкви Святого Бонавентуры за Фору­мом. Это тупик с запертыми воротами, по другую сторону которых — Палатин. Но если есть в Риме место, где мож­но ожидать встречи со святым Франциском, то это именно этот переулок. И когда добираешься до самого верха, то ви­дишь почтенных францисканцев, которые сидят на солнце и читают, сдвинув очки на кончик носа.

Еще к этим чудесным уголкам Рима я добавляю малень­кую площадь, спроектированную Пиранези. Должно быть, нечто подобное представлял себе Шекспир, когда писал: «Сцена I. Перед домом Оливии». Вокруг высятся старые стены, пропитанные светом бесчисленных жарких римских лет, и сквозь отделанный медью глазок в калитке сада, при­надлежащего ордену мальтийских рыцарей, далеко, на дру­гой стороне Тибра, в конце аллеи из темных, высоких де­ревьев вы видите собор Святого Петра. Когда я припал к глазку, ожидая, что на аллею сейчас выйдет, например, Мальволио, послышался сильный шум — на площадь хлы­нула толпа возбужденных людей, приехавших в автобусе. Они заполнили небольшое пространство своей болтовней и после того, как последний турист отошел наконец от глаз­ка, вновь попрыгали в свой автобус и укатили. Я продол­жил прогулку, направившись к Circus Maximus. Решил на­вестить отца Альфреда в церкви Святого Иоанна и Свято­го Павла на Целии.

Монастырь пассионистов 1 на вершине Целия и его ог­ромный сад известны только кардиналам и монахам, так что увидеть их — большая привилегия. Они считаются соб­ственностью Ватикана, а так как правило закрытости от посторонних глаз строго соблюдается, этот уголок Рима знаком только обитателям монастыря и тем членам ордена, которые удаляются сюда, ища уединения.

Рядом с монастырем — великолепная средневековая колокольня, воздвигнутая на огромных сводах храма Клав­дия, и еще церковь, чья паперть была построена единствен­ным папой-англичанином, Адрианом IV, восемь столетий назад. Фасад недавно восстановлен кардиналом Нью-Йорк­ским Спеллманом, ее титульным кардиналом. Внутри церк­ви — мощи Паоло Франческо Даней, известного как Па­вел Креста, основателя ордена пассионистов в начале XVIII века. Под церковью — римский дворец III века, с двадцатью комнатами, среди которых парная баня, библио­тека и винный погреб, открытые семьдесят лет тому назад монахом отцом Джермано, который был уверен, что там, внизу, должно быть нечто удивительное. Святой отец вел раскопки под церковью с упорством крота и, разрушив со­мнения скептиков, нашел дом и изображение мученичества святых Иоанна и Павла.

Странный контраст с церковью и монастырем являет обширная оцинкованная крыша на противоположной сто­роне переулка. Я спросил отца Альфреда, пассиониста из Ланкашира, что это такое.

— О, это киностудия! — ответил он.

1 Пассионисты — проповеднический орден Святого Креста и Страстей Господних. — Примеч. ред.

Вот вам Рим! На нескольких ярдах, бок о бок — арки храма времен Клавдия, могилы двух мучеников, римский дворец времен античности, средневековая колокольня, мощи Павла Креста, следы реставрационных работ, про­веденных американским кардиналом, и... киностудия!

Я прошел под церковью с отцом Альфредом, а потом пробрался вслед за ним в комнаты двухэтажного римского дворца. Христиане, устроившие часовню в здании, извест­ном всем ранним паломникам, сочли языческие фрески не­уместными и замазали их под мрамор. Штукатурка осыпа­лась, и открылись грациозные боги и богини. Толстенькие купидоны плывут в маленьких лодочках, дельфины резвятся и играют. Дом стоит на углу. Мы вышли через заднюю дверь, и нам предстала улица античного Рима. Мы посмо­трели на высокую кирпичную стену дома и на окна, из ко­торых римские служанки, должно быть, обменивались улыбкой или словцом с прохожими. Дом и дорога были по­гружены во тьму, как будто мы находились в склепе. Элект­рический свет падал сверху, отбрасывая жуткие тени. По­чти невозможно поверить, что христианская набожность сохранила этот кусочек Рима III века так же надежно, как лава сохранила Помпеи.

Мы поднялись в монастырь. Длинный коридор увешан портретами выдающихся членов ордена. Отец Альфред ос­тановился около одного из портретов.

— Он вам никого не напоминает? — спросил он.

— Да, — ответил я, — Уинстона Черчилля!

— Совершенно верно, — сказал отец Альфред.— Это отец Игнатиус Спенсер, пассионист, дедушка Уинстона Черчилля.

Мы вышли в сад, который является одним из малоизве­стных чудес Рима, но не как сад, ибо у пассионистов были уголки, более располагающие к неспешным размышлени­ям, а как сельскохозяйственный участок. Агриппа, когда строила храм Клавдия, велела разровнять большой кусок земли под возделывание бобов и артишоков; Веспасиан, построив резервуары для морских сражений в Колизее, за­ложил фундамент последней римской фермы, где монахи держали четырех коров, несколько свиней и кур. Приятно, что коровы теперь пасутся на месте бывшего vivarium, зве­ринца, где держали диких животных, привезенных со всех концов света для зрелищ в Колизее.

Кто бы мог подумать: поблизости от Колизея до сих пор доят коров, и даже можно сказать, поблизости от Сатро Vaccino — Коровьего поля, потому что Форум только что не виден со спины Палатина. Вот курица гордо прошество­вала со своими цыплятами.

— Сюда по ночам прокрадываются кошки с Форума и с рынка Траяна, — сказал отец Альфред. — Так что при­ходится запирать птичники.

Чудом на Целии уцелел Рим Пия Девятого, то есть Рим Средних веков. Время здесь надолго остановилось, и как странное видение глядящему вниз предстает Рим: Коли­зей, причудливая картина развалин Палатина, далекий со­бор Святого Петра... И все это очень похоже на гравюру Пиранези.

— Вернувшись в мое шумное жилище среди неоновых огней, — сказал я отцу Альфреду, — я буду думать о вас, оставшемся здесь, в тишине Целия, о запертых на ночь птичниках, о загнанных в хлев коровах, о коварных котах с рынка Траяна, выглядывающих из кустов. Это кусочек Рима, оставшийся нам от других времен.

Дата добавления: 2015-07-19