Скептицизм как селективное сомнение

До сих пор я излагал телеономическую теорию познанию. Сказать, что мы что-то знаем, значит охарактеризовать наше человеческое поведение, тот способ, каким мы сталкиваемся с внешним миром. Знание есть свойство человеческого действия в мире объектов, но оно не является абсолютной картиной реальности. Это только мы утверждаем, что наши понятия и оценки являются истинными. Знание — это то, чему мы доверяем и на чем основываем наши действия. Верить, что знание является истинным, означает, что оно может быть важным для наших целей и намерений. То, что туберкулез вызывается бациллой, и что определенные антибиотики могут остановить его развитие, не просто известно. Это знание используется практически. Знание того, что спутники Юпитера движутся вокруг него по вычисленным орбитам, используется практически для расчетов траекторий посылаемых к Юпитеру космических аппаратов. Мы не можем сказать, что всякое знание, как думают прагматисты, является инструментальным. Хотя прагматическая теория познания достаточно достоверно изображает, как мы мыслим в повседневной жизни и прикладных науках, она не очень подходит для описания фундаментальных исследований. Таким образом, она не является исчерпывающей теорией познания, тогда как всякий подход к познанию должен принимать во внимание множественность его измерений.

Тем не менее, прагматическая теория ярко иллюстрирует тот факт, что верования часто формируются в ответ на состояние сомнения. В своем знаменитом эссе «Закрепление верования» («The Fixation of Belief») Чарлз Пирс отрицал реальность декартовского общего состояния сомнения. Сомнение конкретно, говорил Пирс, а не универсально¹. Оно вырастает из конкретного контекста, в котором возникает подлинное затруднение.

* ¹ Collected Papers of Charles Sanders Peirse, ed. Charles Hartshorne and Paul Weiss (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1934), vol. 5, pp. 223-47.

Это сомнение не воображаемое, а реальное и жизненное. Дьюи стремился соотнести сомнение с целями исследования. Для прагматиста сомнение прямо соотносится с экзистенциальной проблемной ситуацией. В этом контексте начинается исследование; мы ищем гипотезы, которые разрешат проблему и позволят продолжить наше действие. Если наши гипотезы окажутся успешными, мы станем им доверять, они войдут в энциклопедии и учебники, будут считаться истинным знанием.

Дьюи думал, что даже ученые-теоретики и математики выдвигают свои теории, чтобы устранить сомнения, которые мешают им производить вычисления и выводить следствия. Несомненно, эта теория упрощает процесс научного познания. Однако она показывает, что двойственность и неироясненность играют жизненно важную роль в постановке и разрешении проблем. Это не субъективное сомнение, о котором говорят прагматисты; их интересует, как люди приходят к неизменным, прочным верованиям. И в этом методы науки и критического исследования являются наиболее эффективными.

Таким образом, скептицизм является существенным компонентом познания и необходимым аспектом критического рассуждения. Без него наука и развитие человеческого знания были бы невозможны. Он одновременно позитивен и созидателен.

Всегда существует соблазн задать вопрос: «Что такое реальность?» Этот термин не имеет, к сожалению, точного и определенного значения. Ему можно приписать следующие значения: (1) термин реальность описывает конкретные объекты и события, с которыми мы взаимодействуем; (2) он обозначает их объективные свойства и признаки; и (3) он относится к постоянным регулярности, которые объекты и события демонстрируют независимо от наших собственных желаний, намерений и фантазий. Знание объективных свойств, признаков и регулярпостей объектов и событий в каждом конкретном случае зависит от контекста исследования. Объекты и события могут обнаруживать множество свойств и регулярпостей в зависимости от уровня взаимодействия и фокуса наблюдения.

Любое количество гипотез может успешно описывать, характеризовать и объяснять поведение в зависимости от контекста анализа и цели исследования. В свое время я назвал это «принципом кодукции» (principle of coduction), понимая под ним методологический прием, применяемый для кодуцирования некоторого числа объяснений на различных уровнях для оценки объектов или событий. Неограниченное сомнение, как я уже говорил, саморазрушительно, противоречиво, бессмысленно — мы не можем сомневаться во всем и постоянно, но лишь в чем-то и иногда. Существуют полезные формы сомнения, три вида которых я хотел бы выделить. Во-первых, принципы фаллибилизма (предложен Чарлзом Пирсом) и пробабилизма; во-вторых, аргумент бремени доказательства (the burden- of- proof argument); в-третьих, сомнение как существенный компонент процесса познания.

Пирс доказывал, что наше знание никогда не является абсолютно достоверным, чтобы принять окончательную формулировку или, напротив, принять, что нечто является полностью непознаваемым. Наши наблюдения могут нуждаться в исправлении. Мы можем неверно интерпретировать данные. Мы можем ошибаться. Никто не безошибочен. И мы всегда должны оставлять открытой возможность того, что наши строгие на сегодняшний день утверждения могут быть со временем пересмотрены. История мысли полна такого развития. Знание должно пересматриваться постоянно; по крайней мере, мы не должны закрывать путь дальнейшему познанию. Даже наиболее прочные постулаты и теории когда-нибудь ставятся под сомнение более поздними исследованиями; и даже наиболее почитаемым истинам религии, этики, политики, философии или науки часто приходят на смену другие. Только глупец откажется признать, что он может ошибаться, или фанатик, ставящий свои принципы и окончательные выводы из них выше всякой критики. Папа Римский может считаться непогрешимым, однако никто кроме католиков не признает, что у папы есть монополия на истину.

Существует другая причина, почему фаллибилизм должен быть признан внутренним элементом человеческого познания. Образец, на основе которого мы делаем обобщения или выводим наши теории, может быть ограничен или частичен. Могут быть открыты новые данные. Они могут оказаться странными, аномальными и неожиданными.

* ¹ Paul Kurtz, Decision and the Condition of Man (Seattle: University of Washington Press, 1965), chap. 5.

Прежние теории могут открыть возможность для новых, более совершенных объяснений. Термин пробибализм лучше, чем фаллибилизм, поскольку он указывает на тот факт, что образец никогда не бывает полным или окончательным. Хотя на основе наших наблюдений мы можем с достаточной уверенностью утверждать, что все вороны черные, может появиться белый мутант, непохожий на всех остальных.

Мы не должны быть пуристами и выводить из этого, что знание невозможно. Если мы никогда не можем быть абсолютно уверены в том, что не ошибаемся, что новые факты не будут открыты или что наши обобщения и теории не будут изменены в будущем, то можем ли мы сделать из этого вывод, что любое знание является ненадежным? Развитые формы знания — наука, история, медицина, ремесла — опровергают такую форму скептицизма. Определенная доля сомнения является терапевтическим элементом в процессе познания как в науке, так и в повседневной жизни. Конечно, существуют различные степени сомнения и вероятности. Если никакой вывод не может быть абсолютным или окончательным и если мы допускаем право на ошибку, то это не означает, что во многих случаях у нас нет относительно прочных степеней надежности. Где? Прежде всего в математике и логике. Принимая аксиомы и постулаты, мы можем выводить из них следствия и теоремы с дедуктивной необходимостью. Я не могу сомневаться, что два плюс три равно пяти, что прямая линия является кратчайшей между двумя точками или что треугольник является трехсторонней фигурой, если я понимаю природу числа, арифметику и принципы евклидовой геометрии. Конечно, мы можем сомневаться в их основаниях — как это уже было в истории мысли. Из различных систем постулатов (неевклидовой геометрии, например) могут следовать различные выводы. И все же аналитические тавтологические истины являются необходимыми и очевидными, если мы допускаем определенные предпосылки.

Существуют другие гипотезы и убеждения, которые я могу принимать без большого колебания: что я вижу руку, которую держу перед собой, что сейчас идет дождь или что на реке волнение, и она затопила свои берега. Полагаясь на показания своих чувств, при нормальных условиях, у меня нет нужды сомневаться в том, что я наблюдаю, действительно таково, как я его описываю. Конечно, я могу ошибаться. Я могу быть сонным, дальтоником или пьяным. У меня может быть мираж или сон, или галлюцинации. Показания наших чувств часто путаны и искажены. Таким образом, мы не можем принять с абсолютной достоверностью, что наблюдаемое всегда верно, оно таково с определенной долей вероятности.

Сказать, что я наблюдаю что-то — это одно; интерпретировать или объяснить — совсем другое. Часто даже хорошо обоснованные принципы опровергаются более поздними экспериментами и теориями. Птолемеева космология проложила путь Ньютоновой физике, впоследствии измененной и дополненной физикой Эйнштейна, которая сама может быть подвергнута сомнению. То есть ученый не может с полной определенностью утверждать, что его теории окончательно сформулированы, что они совершенны, вечны и несомненны. Только теологи сохраняют за собой право утверждать неопровержимость своих догматов. Таким образом, лучшая часть исследователей принимает принципы фаллибилизма и пробабилизма.

Другим доводом в пользу селективного скептицизма является аргумент бремени доказательства. Мы со всех сторон окружены людьми, постоянно пытающимися навязать нам суждения, которые они считают истинными. Мы можем спросить: действительно ли религиозные, политические, идеологические, философские, научные, паранаучные, этические суждения или повседневные знания являются истинными? Было ли затмение в 322 г. до нашей эры? Воскрес ли Христос из мертвых? Предотвращает ли витамин С простуду? Посещают ли астронавты из других галактик Землю? Есть ли жизнь на Марсе? Существует ли реинкарнация? Могут ли люди быть одержимы дьяволом? Какова температура в центре Земли? Покончил ли Чайковский жизнь самоубийством? Повысятся ли ставки на бирже? Каков возраст Вселенной?

На многие из этих вопросов мы никогда не сможем получить ответ. У нас может просто не оказаться необходимых фактов. Некоторые из наших знаний основаны на наших собственных непосредственных восприятиях, и мы можем в достаточной степени быть уверенными в их достоверности. Некоторые из них вторичны или третичны, поскольку осиованы на показаниях чувств других людей. И если мы доверяем этим людям, то почему бы нам не принять их свидетельства. В других случаях вопросы достоверности знания столь сложны, что их могут разрешить только специалисты. Кто эти эксперты? Имеются ли они в каждой области? Что нам делать, когда они сами не могут прийти к согласию относительно своих предположений и теорий?

Ясно, что мы можем доверять своим наблюдениям, показаниям других людей, оценкам экспертов, если считаем их надежными. Однако в других случаях, мы можем потребовать дополнительных подтверждений и доказательств. Если кто-то утверждает, что русалки существуют, то не на мне, а на нем лежит бремя доказать это. Старые моряки во всеуслышание заявляют, что они их видели, особенно после недель и месяцев плавания. Их сторонники часто спрашивают: «Можете ли вы опровергнуть эти слова?» Или, например, можете ли вы доказать, что Бог или ангелы не существуют или что НЛО не управляются внеземными существами? Если не можете, говорят они, то у нас есть право верить этому.

Я считаю, что у каждого есть право верить всему, чему он хочет. Вопрос в том, действительно ли то, что они хотят принять, и могут ли они отличать свои желания от объективной реальности. Здесь сомнение становится существенным компонентом рациональности. Я не могу доказать своей внучке, что Санта Клаус не существует. Ничто не в состоянии удовлетворить любознательный ум. Например, если я возьму внучку на Северный полюс, она может поинтересоваться, находится ли Санта Клаус на Южном полюсе или он дематериализовался. Все убеждения должны рассматриваться как гипотетические, независимо от того, основывается их истинность на очевидности и разного рода доводах или нет. Если они недостаточно очевидны, то может быть лучше отложить их рассмотрение до следующих исследований. Я не отрицаю, что мы можем фальсифицировать некоторые суждения как смехотворные или откровенно ложные. Утверждения, что смола излечивает от оспы или что луна сделана из зеленого швейцарского сыра, могут быть опровергнуты с достаточной убедительностью.

Одни вопросы могут быть решены ссылкой на очевидность. Другие находятся за пределами подтверждения или доказательства. Если они имеют большое значение для нас, то лучше отложить их решение, занять скептическую позицию и не делать выводы до появления новых фактов.

В некоторых случаях мы можем иметь определенные доказательства, по они могут оказаться недостаточными. Мы можем догадываться о чем-то, но не быть в этом уверены. Тогда мы можем сформулировать гипотезу и сказать, что поддерживаем ее до определенной степени, что она возможна или невозможна, но не доказана окончательно.

Этот метод используется в науках. И нужно признать, что именно науки наиболее эффективно совершенствуют знание. Наука предполагает определенную форму скептицизма, которая способствует позитивному познанию.

Дата добавления: 2015-07-19