Глава шестая.

Пересадка из личного автомобиля в общественный транспорт была не сказать, что унизительной, но немного непривычной. Во всяком случае, Натаниэль чувствовал себя неуверенно, когда впервые пришлось подняться по ступенькам школьного автобуса, а потом выбираться из него у ворот новой школы. Первые пару дней он по этому поводу отчаянно комплексовал и чувствовал себя неудачником почище Вэнса Райли, который до школы добирался на собственной машине. Она у них с Вэнди была одна на двоих, но водительскими правами из тандема брата и сестры обзавёлся только Вэнс. Вэнди планировала получить права уже по окончании школы, а пока наслаждалась ощущением, что у неё есть личный водитель, который всегда подбросит до школы, а после – отвезёт домой, если она не уедет вместе с Хантером.
Разумеется, в прошлой жизни у Кроули имелся собственный автомобиль, но при разводе родителей он остался в отцовском гараже. Джейкоб посчитал, что вправе оставить вещь себе. В конце концов, машина была куплена на его деньги, оформлена на него же. В тот момент ему хотелось подарить автомобиль сыну, теперь он хочет забрать всё обратно. И кто ему помешает? Мешать никто не стал. Натаниэль остался безлошадным. Можно было просить Селину подбросить его к школе, но появление у ворот учебного заведения в компании родительницы было ещё более унизительным, нежели поездка в общественном транспорте.
При определённом настрое автобус был не так уж плох. Нужно было только проникнуться мыслью, что это не вынужденная мера, а поездка по собственному желанию. Что-то, схожее с актом благотворительности. Вроде бы это не обстоятельства вынудили Натаниэля занять место в автобусе, а стремление быть ближе к народу. Впрочем, если окружающих в этом убедить получалось, то обмануть самого себя не представлялось возможным, оттого Кроули отчаянно злился на судьбу-злодейку и предпочитал думать, что рано или поздно это закончится. На него свалится огромное наследство, он выиграет в лотерее, ураган принесёт какую-нибудь машину прямо к воротам его дома, и он будет чувствовать себя хозяином положения, когда снова сядет за руль.
Конечно, у поездки в автобусе можно было поискать какие-то приятные стороны. Например, пассажиры имели возможность беспрепятственно слушать музыку в наушниках, понимая, что за дорогой следит другой человек, повторять домашнее задание или, как вариант, разговаривать по телефону. Место в салоне у Натаниэля оказалось одно из лучших, правда, получение его стоило пары скандалов с малолетками (всего-то на класс младше), которых Кроули быстро выпроводил, указав в самый конец автобуса. Даже драться не пришлось, всего-то пара подзатыльников, пара грубых фраз, и школьники испарились в известном направлении, поняв, что с выпускником спорить бесполезно.
Задние ряды никто не любил. Там обычно собирались интеллектуалы ботанического розлива, которых укачивало во время поездки, а некоторых тошнило основательно, со вкусом, что называется. Почему-то существовала такая закономерность, что тихони всегда имеют какую-то особенность, которая их только подталкивает вниз. Кто-то носит брекеты, кто-то одевается, как бомж, а кто-то блюёт в автобусах дальше, чем видит, однако, продолжает упорно лезть в салон, вместо того, чтобы прогуляться пешком. Вот и сейчас на заднем сидении кто-то зашелестел бумажным пакетом, вроде тех, что можно получить в самолётах, если пассажир чувствует недомогание.
Натаниэль воздел глаза к небу и подумал, что эти люди просто неисправимы. Сами себе создают проблемы, а потом удивляются, почему к ним никто не подсаживается и не желает общаться. Додуматься самостоятельно, что в обществе встречают по одёжке, им как-то не светило. Наверное, недоставало того, по наличию чего принято провожать. Были у Кроули смутные подозрения на этот счёт.
К счастью, в его сторону никто не глазел, не подсаживался и даже не подходил, поскольку Натаниэль выглядел, как типичный представитель класса хамов обыкновенных, которые не только не подвинутся, но пошлют куда подальше с использованием ненормативной лексики. Он закрыл глаза, включил музыку на средней громкости и сделал вид, что вообще никого и ничего не замечает. А ноги расставил так широко, что удивительно, как через них в проходе никто не спотыкался. Это была реальная перспектива, поскольку носок ботинка Кроули вылезал за ровные ряды сидений.
Со вчерашнего дня решимость Натаниэля нисколько не изменилась, даже наоборот, стремительно возросла. Ему хотелось расспросить старосту о его отце. И даже если отцом Сеймура был не Трэнт, а кто-то другой, это всё равно могло быть интересным исследованием. Вообще-то Кроули никогда себя особо любопытным не считал, сплетни не носил и не собирался этого делать. В той школе он сам объектом сплетен становился, иногда это даже было забавно и весело, иногда раздражало, но очень сильных эмоций не вызывало. Не шторм, а лёгкий бриз, который задевает поверхность воды. Примерно так можно было охарактеризовать его состояние в тот момент, когда в школьных коридорах произносили имя Натаниэля и людей из его группы поддержки.
Здесь же его словно переклинило. История любви Селины и Трэнта казалась ему удивительной. Не в том плане, что это офигенно круто и романтично, а в том, что удивительно нелепо. Проще говоря, Кроули никак не желал мириться с мыслью, что Селина и отец Сеймура когда-то могли пожениться. И вместо них обоих на свет появился бы какой-то другой ребёнок. Возможно, его звали бы Натаниэль Бэнкс. Это веселило временами, даже забавляло. Он с момента первой встречи решил, что не хочет иметь с Сеймуром ничего общего, а ситуация вон как повернулась. Да ещё эти ноты, лежавшие в чемодане матери...
После переезда Кроули, занимавшийся разбором вещей, снова наткнулся на эту папку. Некоторое время думал, что с ней делать, потом положил на стол и вышел из комнаты. Была мысль, что их стоит выбросить, но рука не поднялась. По каким-то причинам, которые для Натаниэля так и остались загадкой. Его с таинственным скрипачом ничто не связывало, у него не было в прошлом тайн, завесу которых могли бы приоткрыть листы, исписанные значками нот.
Разложив все вещи по местам, он снова вернулся в комнату матери. Поскольку Селина ещё не вернулась, он решил внимательнее ознакомиться с содержимым папки. Ему казалось, что среди нотных партий он сможет найти нечто важное, скрытое от посторонних глаз, что-то, способное помочь ему в понимании мотивов поведения матери. Если она перестала любить, вычеркнула из жизни этого мужчину, почему не избавилась от напоминания о его существовании? Селина не была настолько романтичной, чтобы до седых волос хранить письма своих поклонников. Как раз послания от Трэнта она давно уничтожила, а ноты остались. Своеобразные безмолвные свидетели, наблюдавшие сплетение двух судеб, которые навсегда так и не соединились.
Писем, фотографий или мелких, незначительных вещиц, вроде засушенных цветов в папке так и не обнаружилось. Только ноты. Одни только ноты. Натаниэль перелистывал страницы, но никакого глубинного смысла в них не обнаружил. В итоге так и оставил их там, где они лежали. На следующий день ноты со стола исчезли. Селина снова их куда-то спрятала. А спрашивать о местоположении заветной папки Кроули не стал, иначе мать бы удивилась, откуда такая повышенная заинтересованность в столь незначительной вещи. Всё равно от неё никакого толка. Скрипок у них нет, играть никто в их семье не умеет.
Интерес к семейным тайнам отправил Натаниэля во всемирную сеть. Он нашёл несколько статей о Трэнте Бэнксе, но информации было очень мало. О семье буквально пара строк. Женат, двое детей. Информацию о наличии брата или сестры у Сеймура, предстояло выяснить. Впрочем, хватило бы и имени матери. Если её зовут Дафна, значит, староста точно сын известного некогда музыканта.
Довести умную мысль до логического завершения не получилось, потому что кто-то совсем невежливо пнул ботинок Кроули своим. Натаниэль приоткрыл один глаз и посмотрел на нарушителя спокойствия. Честно говоря, даже удивился, поскольку не ожидал такой выходки от вечно сдержанного и милого ко всем старосты.
А сейчас перед ним стоял Сеймур Бэнкс собственной персоной в своих неизменных рубашке, куртке, джинсах и при галстуке.
– Охуительная вежливость, – произнёс Кроули вместо приветствия, стягивая наушники с головы на шею. – Просто образец воспитанности.
– Подвинься, – ответил Сеймур, проигнорировав сарказм, сквозивший в чужих словах.
– С чего бы?
– Если твоё королевское величество соизволит открыть глаза, то поймёт, что свободное место здесь только одно. И оно рядом с тобой.
– Пфф, – выдал Натаниэль и отвернулся к окну, даже не подумав сдвинуть ноги и потесниться ближе к окну.
Всё же староста в школе и за её пределами был разным. Там он пытался быть милым и услужливым, а вот когда его не видели учителя, вёл себя так, словно только что отжал пару ценных вещей в тёмном переулке и теперь готов к любым подвигам подобной направленности. Хоть нож к горлу приставить, хоть чужую квартиру вскрыть и вынести из неё ценные вещи.
Проще говоря, на роль утончённого интеллигента и по совместительству аристократа Сеймур Бэнкс не тянул.
Натаниэль иначе представлял себе тех, кто связан с культурой.
Будучи поклонником классической музыки, он неоднократно бывал на концертах, видел тех людей, что живут искусством. Сеймуру до них было, как до Луны пешком. Он походил на школьного хулигана, на задиру и наглеца, но никак не на тихого, спокойного человека, который живёт музыкой. У них размеренный неторопливый темп речи, определённая жестикуляция, особые предпочтения в одежде. Классика жанра, если можно так выразиться. Представить Бэнкса во фраке с галстуком-бабочкой и прекрасным инструментом в руках, исполняющего «Времена года» мог только человек с очень богатой фантазией.
Человеку, с ранних лет попавшему в творческую среду, предписывалось выглядеть по-другому. И поведение его должно было значительно отличаться от того, что демонстрировал окружающим Сеймур. Его отец просто не мог быть тем человеком, о котором говорила Селина. Гений, от игры которого слёзы сами собой текут из глаз, потому что нет сил сдерживать свои эмоции. Их слишком много.
Подобный человек и детей бы своих воспитывал так, что они смогли бы видеть красоту окружающего мира, ценить и воспевать её. Вряд ли Бэнкс мог похвастать оптимистичным взглядом на жизнь и восторгом от начала нового дня. Он был мрачным, отчуждённым и явно хотел нарваться на скандал, потому начал сегодняшнее общение не с просьбы подвинуться, а с пинка, привлекающего внимание.
Натаниэль перевёл взгляд на чужие руки. Сегодня они были скрыты перчатками без пальцев, потому Сеймур без проблем демонстрировал свои кисти всем и каждому.
Кроули ждал, когда же начнётся второй этап противостояния, и Бэнкс снова заявит права на место в автобусе, перестав стоять над душой и молчать, но этого не происходило. Сеймур стоял, ухватившись за верхнюю перекладину и пялился в окно. К однокласснику интерес окончательно потерял, даже не смотрел в его сторону.
При желании староста вполне мог разыграть определённую сценку, повесив рюкзак на сгиб локтя. Рюкзак бы мотался, норовя попасть Кроули по голове, и тогда он бы сам подвинулся, чтобы прекратить издевательства. Но Бэнкс даже этого не делал, просто стоял и наблюдал за знакомым пейзажем. А в том, что пейзаж, проносившийся за окнами, ему знаком вплоть до мелочей, как-то не приходилось сомневаться. Сеймур столько лет этой дорогой к школе добирается. Пора бы и запомнить. Натаниэль ездил этим маршрутом всего неделю, но и то уже запомнил, что они будут проезжать до того, как автобус остановится у ворот учебного заведения.
Сдвинув ноги, Кроули немного сместился в сторону, сохранив за собой большую часть сидения, поскольку собственный комфорт ставил превыше всего. Но Бэнксу вполне хватило бы и того места, что ему пожаловали. Если бы он вообще соизволил посмотреть, что делает одноклассник, а не гипнотизировал стекло. Или кого он там пытался подчинить своей воле? С таким взглядом задача решалась легко.
– Садись, – милостиво разрешил Натаниэль.
Сеймур посмотрел на него удивлённо, но уточнять причину перемен в настроении не стал, поскольку все наводящие вопросы казались ему тупыми до безобразия.
Спросить – это всё равно, что признаться в заинтересованности к причинам чужого акта благотворительности. А Бэнкс вообще не собирался с новичком общаться. Он так с самого первого дня этого учебного года решил.
Его мнение о Кроули нисколько с тех пор не изменилось. Черты отца, правда, перестали мерещиться, но мысль, что от Натаниэля стоит держаться подальше, находились в доминанте. Сеймура не оставляло ощущение, что его присутствие рядом может сильно повлиять на вроде бы спокойную, размеренную жизнь, в которой только-только началась некая оттепель, а кошмары, связанные с именем Трэнта, превращались из постоянных спутников в редких гостей.
Его кошмары были не из тех, что посещают только ночью. Их он считал лёгкой формой неприятностей. От ночных кошмаров легко избавиться. Проснулся – и всё отлично. Его кошмары были наяву. Достаточно было задуматься на секунду о прошлом, как перед глазами снова проплывали картины тех событий, которые он старался позабыть.
Кровь на столешнице.
Кровь на руках.
Кровь на лице, которое он закрывал ладонями, опасаясь дальнейшего наказания.
Но отец бил только по рукам за то, что они отказывались правильно обращаться со скрипкой и смычком, за то, что такие кривые. Руки – самое ценное в жизни скрипача. Руки, да...
Несмотря на то, что сегодня Бэнкс надел перчатки, уверенности ему это не добавило. Как только он оказался на сидении рядом с одноклассником, вернулось былое ощущение, будто ему пытаются под кожу залезть и вынюхать все подробности жизни, которая этого новенького вообще не касается. Он вроде нашёл себе компанию в лице Райли? Так пусть и продолжают общаться. Они друг друга отлично дополняют. Один хочет, чтобы перед ним пресмыкались, второй готов пресмыкаться. Как две части пазла соединились. Бинго!
– И даже не поинтересуешься, почему я сменил гнев на милость?
– А должен?
– Как пожелаешь.
– Раз не спросил, значит, мне плевать на твои мотивы, – равнодушно отозвался Сеймур, убирая мешающие пряди от лица.
Признаться, длина волос его несколько угнетала. Из-за причёски ему часто говорили, что он похож на отца. С внешности перекидывались на увлечения, припоминали годы, когда Бэнкс усердно занимался под руководством Хельги Линдберг... Люди предавались ностальгии, искренне веря, что делают комплимент, а Сеймура оглушало уже после слов о сходстве с Трэнтом.
По правде говоря, имелось у них что-то общее во внешности. Да, глупо было это отрицать. Трэнт Бэнкс тоже отращивал волосы, только у него они вились крупными локонами, как у того же Кроули, а Сеймуру повезло. Его волосы были прямыми, да и черты лица разнились. У его отца во внешности было гораздо больше мужественности, чётко очерченный подбородок, тонкая линия губ, выразительный, волевой взгляд. Сеймур получился не столь ярким представителем типичной мужской красоты, но особого сожаления не испытывал. Будь он похожим на отца, наверное, разбил бы все зеркала в доме, потому что смотреть на отражение и видеть там свой кошмар... Это было выше его сил. Он бы не выдержал.
Всё его существо протестовало против сравнения. Однажды, уже после смерти отца, Бэнкс всё же схватился за ножницы, отстригая яркие пряди. Будь его воля, он бы вообще налысо побрился, но мать увидела его перед зеркалом, отобрала ножницы и снова отвесила затрещин, заявив, что он просто идиот. Через некоторое время после стрижки Сеймур отважился снова подойти к зеркалу. Убирать за ним Дафна не стала. Отрезанные волосы так и валялись на полу, образуя яркий ковёр, а из зеркала смотрел урод с тонкой шеей, которого короткая стрижка делала похожим на какого-то гоблина.
Больше Бэнкс на эксперименты с длиной волос не решался.
Он хотел убить сходство и с помощью смены имиджа. Одно время старательно работал над своим внешним видом, едва не уничтожил волосы краской. Чёрная, въедливая, она всё же смогла скрыть под собой рыжие пряди. Ему хотелось бунтовать, выглядеть исчадием ада, нервировать окружающих и бесить всех одним только фактом своего существования. В плеере его плотно прописался Мэрилин Мэнсон, настольной книгой стала биография этого исполнителя, и Сеймур Бэнкс, сын скрипача, надежда классической музыки, бросивший внезапно занятия, превратился в мрачное чёрное пятно, носившее цепочки с лезвиями, сапоги на высокой платформе и кожаные штаны.
Он скандалил с Дафной по поводу и без повода, уходил из дома и таскался хрен знает где по ночам. Дафна думала, что он обязательно свяжется с дурной компанией, начнёт пить или же плотно сядет на наркотики и однажды загнётся от передозировки, но ничего не произошло. Единственная дурная привычка, которую приобрёл старший сын, оказалась не такой уж страшной. Во всяком случае Дафна, представившая все самые печальные варианты, выдохнула с облегчением, когда оказалось, что Сеймур лишь пристрастился к табаку.
Период бунта продлился ровно полгода. Потом Бэнкс понял, что от внешности ничто не зависит. Во всяком случае, ему смена имиджа точно не помогла, она никак не повлияла на качество жизни, ничего не изменила. Он не стал увереннее в себе, не попрощался с призраками прошлого, не начал воспринимать окружающих в ином качестве. Даже с тёмными волосами, в готическом наряде и с Мэнсоном в плеере, он оставался самим собой. Одиночкой, который ненавидит воспоминания, связанные с именем отца, а ещё катастрофически боится самого себя, потому и пытается скрыться за новым обликом.
К семнадцати годам он вернулся к своему привычному имиджу. Волосы отрасли, им вернули рыжий цвет, чёрные вещи отправились вглубь шкафа, составив компанию невостребованному инструменту, а на свет были извлечены привычные шмотки. Не концертные фраки, а простые рубашки, джинсы и галстуки. Сеймур их терпеть не мог, но решил попробовать себя в новой роли. Странно, но ему удалось. Примерное поведение, отличная учёба, доброжелательность в отношении учителей, и вот, он уже стал президентом школьного совета. Старостой класса и просто незаменимым человеком, к которому можно обратиться в любой ситуации, не боясь отказа. Все же знают, что он обязательно поможет.
Дафна нарадоваться не могла таким переменам. Впервые за долгие годы она призналась, что гордится сыном. А он начал как-то теплее относиться к матери. И даже к Кеннету, хотя особой дружбы между братьями не было. То ли разница в возрасте сказывалась, то ли ещё какие причины имелись. Тем не менее.
Когда рядом появлялся Натаниэль Кроули, уверенность в собственных силах таяла, а в голове появлялась странная мысль, что этот человек обязательно полезет туда, куда его не просят. Сеймур понять не мог, откуда взялись такие мысли. С какой радости Натаниэлю выспрашивать что-то о его прошлом, если они даже друзьями друг друга назвать не могут? Но от своих ощущений отделаться не удавалось.
– Значит, не спросишь? – снова обратился к нему Кроули.
Бэнкс, старательно изучавший расписание дел в электронном ежедневнике, от звуков этого голоса вздрогнул.
Неужели нельзя просто заткнуться и сидеть тихо, пока они не окажутся у ворот школы? Неужели это так сложно?
– Нет, – процедил староста, сворачивая список дел и засовывая смартфон в карман.
– Тогда позволишь мне задать тебе пару вопросов?
– Они как-то связаны с учебным процессом?
– Не уверен.
– Тогда я не гарантирую тебе ответов.
– Попытка – не пытка, – хмыкнул Натаниэль.
Сеймур поднял глаза на собеседника, давая понять, что к вопросам готов и внимательно слушает. Сердце пропустило удар. Его словно ударило током, и он понял, что сейчас последует вопрос из серии «самое настоящее дерьмо». Первым делом на ум пришло, что Кроули всё же полюбопытствует, отчего у него, Бэнкса, такая любовь к длинному рукаву, а теперь вот ещё и к перчаткам.
Но реальность переплюнула все ожидания.
– Ты сын Трэнта Бэнкса? – спросил Натаниэль, не подозревая, каких демонов пробуждает в чужой душе.
А их там имелось предостаточно.
Сеймур на вопрос отвечать не торопился, было видно, что от его равнодушия и спокойствия не осталось и следа. Кроули отметил, что собеседник с трудом сглотнул, а ладонь сжалась в кулак.
Эта реакция значительно отличалась от той, что была нарисована воображением. Согласно чужим представлениям, Бэнкс должен был порадоваться, что имя его отца известно за пределами родного города, с удовольствием поддержать разговор, вместо этого Натаниэля ждала гробовая тишина и порция невысказанной ненависти. Первым делом на ум пришла мысль, что Сеймур может быть племянником, а не сыном, а между собой его родственники никогда не ладили, но задавать второй вопрос, когда и на предыдущий никто не ответил, было несколько глупо. Кроули молчал, чувствуя, что поставил себя в глупое положение, а вместе с тем спровоцировал ощущение некой неловкости. Их общение со старостой и до этого оставляло желать лучшего, сейчас чётко обозначилась мысль о том, что тема для разговора подобрана отвратительная. О дружбе можно позабыть.
– Ты знаешь моего отца? – ответил вопросом на вопрос. – Откуда?
– В разговоре родителей услышал знакомую фамилию и подумал о возможном родстве.
Натаниэль решил немного приукрасить действительность, поведав собеседнику не историю любви своей матери, а некий нейтральный эпизод из жизни. Это ведь нормально, что люди обсуждают творчество другого человека? Вполне.
– Мы могли оказаться просто однофамильцами, – резонно заметил Сеймур. – Верно?
Он нервничал, но старался свою нервозность ярко не демонстрировать. Особенно в присутствии Кроули. Но оно само собой получалось. Совсем не обязательно поддерживать разговор, задавать наводящие вопросы, словно он сам ставил под сомнение вариант об однофамильцах. Можно просто сказать свою фразу, заткнуться и всем своим видом продемонстрировать, что разговор окончен. Но сам Бэнкс знал, что это не так. Разговор вообще не окончен, потому что проблема внутри него. И если у других людей слово «отец» вызывает тёплые эмоции, то у Сеймура всё наоборот. Его клинит, и это серьёзно. Даже очень.
Отец умел пробуждать в нём тёмную сторону, вытаскивать наружу всю неприглядность, что таилась внутри Бэнкса. Разговоры о нём, восторги личностью, даже простое упоминание в паре фраз, и всё возвращалось на свои места, словно не было этих лет без Трэнта. Словно он постоянно находился рядом и делал Сеймура безумным и агрессивным существом, трясущимся, забивающимся в угол и перемазанным в крови. Он помнил, как вертел в руках нож, прикидывая, как с ним поступить. Нет, не убить отца, а что-нибудь сделать со своей рукой, чтобы больше не иметь возможности играть. Чтобы отец понял это из слов специалиста, который авторитетно заявит: Сеймур играть не сможет, травмы его несовместимы с игрой на скрипке.
Наверное, если бы к нему искали иной подход, он не воспылал бы такой ненавистью к инструменту. Отец ведь мог отправить его на учёбу в школу исполнительского искусства, в которой основной упор идёт именно на музыкальное образование. Разумеется. Но этого не сделал, считая, что в школе нужные знания вложить в голову Сеймура не смогут. Тут нужна крепкая рука, постоянное наблюдение за чужими достижениями или же отсутствием оных. Своим воспитанием он методично запугивал ребёнка, заставляя думать о чём угодно, кроме самой музыки. О ненависти, о ничтожности, о самоубийстве. Но не об успехах на музыкальном поприще. Трэнт не мог оправиться от того удара, что нанесла ему судьба, у него не получалось страдать в одиночестве, потому он привлёк в свой разрушенный мир и старшего сына. Они страдали на пару. И неизвестно, кто сильнее.
– Но вы не однофамильцы, – заметил Натаниэль.
– Нет. И что же, позволь спросить, твои родители говорили о моём отце?
– Восхищались его талантом, в основном. Говорили о гениальности и способности чувствовать музыку так, как никто другой.
«Ну, конечно», – хмуро подумал Сеймур.
Родители Кроули в своём отношении к Трэнту нисколько не отличались от других людей, с которыми Сеймуру приходилось сталкиваться здесь. Скорее всего, как человека, они его не знали, в их памяти он остался талантливым исполнителем классической музыки, которым следовало восхищаться и петь в его честь дифирамбы.
Разговор медленно, но верно съезжал не туда, куда следовало бы. Бэнксу отчаянно хотелось оказаться как можно дальше от нового одноклассника и больше никогда с ним не заговаривать. Вообще ни о чём. Потому что рано или поздно разговор снова перекинется на отца Сеймура. Отвечать на эти вопросы не хотелось даже под страхом смертной казни.
То, что автобус остановился у ворот школы, стало спасением и самым желанным подарком судьбы, о каком можно помечтать. Бэнкс, стоило только автобусу притормозить, сорвался с места, бросился к выходу, едва не сбив с ног других, замешкавшихся учеников и тех, кто просто неторопливо шёл между рядами. Уже на ступеньках он обернулся, зло посмотрел в сторону Кроули и произнёс холодно.
– Они ошибались. Он не был гениальным музыкантом. Он был гениальным ублюдком. Я его ненавижу. И тех, кто им восхищается, я ненавижу тоже.
Решив, что этих объяснений достаточно, он соскочил со ступенек и пошёл к зданию школы. А Натаниэль особенно чётко ощутил в этот момент, что крохи симпатии, которые ещё имелись у старосты в отношении него, сейчас благополучно сдохли. Не умерли, а именно сдохли, потому что их смерть была грязной и мерзкой, как и те чувства, что пробуждались в душе Сеймура при упоминании имени отца.

Дата добавления: 2015-12-01