|
Читайте также: |
I
Ни в какой другой науке нет столько противоречащих друг другу теорий, как в науке о праве. При первом знакомстве с нею получается даже такое впечатление, как будто она только и состоит из теорий, взаимно исключающих друг друга. Самые основные вопросы о существе и неотъемлемых свойствах права решаются различными представителями науки о праве совершенно различно. Спор между теоретиками права возникает уже в начале научного познания права; даже более, именно по поводу исходного вопроса – к какой области явлений принадлежит право – начинается непримиримое разделение направлений и школ в интересующей нас науке. Достаточно вспомнить наиболее существенные ответы на этот последний вопрос, чтобы сразу получить яркое представление о том, в каком неопределенном положении находится эта сфера научного знания.
Большинство современных юристов неразрывно связывает право с государством и его принудительной властью. Действительно, на переживаемой нами стадии культуры государство почти монополизировало установление норм права и надзор за их осуществлением. Близкое участие современного государства во всем, что касается права и его применения, является одним из самых характерных признаков действующих теперь правопорядков. Поэтому многие теоретики права приходят к заключению, что право не может существовать без государства и что оно по самой своей природе – явление государственное. Согласно этой теории, право состоит из повелений, исполнение которых гарантируется государственной властью. Отдельные сторонники этой теории далеко не одинаково формулируют ее; различие в формулировках ее, благодаря которым получается очень много вариантов этой теории, зависит, главным образом, от того, какое значение те или иные теоретики придают при определении существа права элементу принуждения. Однако общей чертой для всех оттенков этой теории является признание того, что государство имеет решающее значение для права. Таким образом, с точки зрения этой теории, право всегда представляет из себя императивное, или государственно-повелительное, явление.
Но против этой теории права возражают многие представители науки о праве, указывая на то, что право возникает раньше государства и может существовать помимо него. Далее, они вполне справедливо выдвигают то соображение, что при добровольном осуществлении правовых норм, которое является наиболее распространенным и нормальным типом соблюдения права, возможность вмешательства государства в случае несоблюдения предписаний права в большинстве случаев не играет никакой роли. Следовательно, осуществление норм права не есть прямое следствие регулирующей и надзирающей деятельности государственной власти. С другой стороны, по их мнению, и процесс правотворчества, несмотря на громадный рост и широкое распространение законодательной деятельности со-
временных государств, совершается не в законодательных учреждениях, где право лишь формулируется, а в недрах общества, где оно зарождается и созревает. Наконец, они настаивают на том, что и организация, и вся деятельность современных государств основаны на правовых нормах, установленных в конституциях этих государств. Все это заставляет их признавать деятельность государства, направленную на установление и осуществление права, лишь внешней оболочкой современного правопорядка, не касающейся существа права. Само по себе право, по их теории, есть явление социальное и состоит из известного рода отношений между людьми, охраняемых самим обществом.
Однако многих теоретиков не удовлетворяет ни первое, ни второе решение вопроса о существе права. Они утверждают, что и в том, и в другом случае обращается внимание на нечто внешнее, привходящее в право, а не на самое право. Исследуя природу права, они приходят к заключению, что право есть явление нашего внутреннего, психического мира. На связь права с психикой уже и раньше не раз было обращено внимание; так, например, при анализе императивного характера права указывалось на то, что право действует и осуществляется благодаря человеческой воле. Но только в новейшее время были сделаны попытки более широко и вместе с тем более последовательно посмотреть на право с психологической точки зрения. Сторонники психологической теории права, рассматривающие право как явление не только волевое, но и вообще психическое, и притом как исключительно психическое явление, вместе с тем утверждают, что право относится совсем к другой области явлений, чем та, которую имеют в виду защитники двух вышеназванных теорий права. Они стремятся доказать, что только душевные переживания, обладающие известными свойствами, составляют право, все же остальное бывает относимо к праву только по недоразумению. Таким образом, здесь мы имеем совершенно непримиримую противоположность взглядов не только по вопросу о существе права, но, что гораздо важнее, и по вопросу о той области явлений, к которой принадлежит право.
Основные теоретические противоречия даже относительно исходных точек, с которых начинается познание права, далеко, однако, этим не исчерпываются. Еще важнее, чем вопрос о том, есть ли право только внутреннее, психическое явление, или оно также и явление внешнего социального мира, – вопрос о том, в каком отношении находится право к нравственности. Этот последний вопрос имеет уже не только теоретическое, но и глубоко практическое, жизненное значение. И именно при решении его ученые и мыслители приходят к наиболее противоположным взглядам. Прежде всего, чрезвычайно странное впечатление производит то обстоятельство, что в современной научной литературе по общей теории права главный интерес сосредоточен на установлении различия между правом и нравственностью и даже на противопоставлении их друг другу. Напротив, сравнительно очень мало внимания уделяется вопросу о том, в чем право и нравственность родственны и близки между собой[98][1].
Правда, теоретики права, видящие свою основную задачу в установлении различия между правом и нравственностью, проводят по большей части чисто формальное разграничение между ними. Так, сторонники взгляда на право как на
государственно-повелительное явление видят отличие права от нравственности в том, что соблюдение правовых предписаний может быть вынуждено государственной властью, а соблюдение требований нравственности – не подлежит принудительному осуществлению. Сторонники психологической теории права усматривают эту разницу в том, что правовые душевные переживания имеют двусторонний повелительно-предоставительный характер, а нравственные – только односторонний повелительный характер. Наряду с этим у защитников этих теорий мы встречаем учение о том, что то или иное содержание совершенно безразлично для правовых представлений: как явление, имеющее чисто формальные признаки, право приравнивается к действительно совершенно безразличным в нравственном отношении явлениям и предметам. У сторонников взгляда на право как орудие государственной власти мы находим сравнение права с орудиями повседневной и технически-промышленной жизни, например, с топором, которым можно и исполнить полезную работу, и убить человека, или с динамитом, который может послужить и созидательным, и разрушительным целям[99][2]. Однако наиболее ярким показателем того, как противоположны могут быть воззрения на отношение между правом и нравственностью, служат взгляды на право Л.Н. Толстого, который считает право безусловным злом и явлением безнравственным, так как оно прибегает к принуждению, т.е. насилию над человеком.
Но, с другой стороны, с тех пор, как возникли общие размышления о праве, всегда высказывался взгляд, что подлинное существо права безусловно этично, как бы ни уклонялись отдельные, фактически действующие правопорядки от требований нравственности. Это учение о далеко не безразличном, а глубоко нравственном характере права в его подлинной сущности особенно энергично и последовательно отстаивалось школой естественного права. Среди современных нам теорий права, наряду с вышеуказанными учениями, видящими свою задачу в противопоставлении права нравственности, можно указать и учения, настаивающие на том, что в своей основе право имеет нравственный характер. Если у нас со стороны Л.Н. Толстого нравственный характер права подвергся, может быть, наиболее решительному отрицанию, то и самый выдающийся наш философ, В.С. Соловьев, выступил с особенной энергией на защиту нравственной связи между правом и нравственностью. Связь эту стараются расторгнуть не только те, кто подобно Л.Н. Толстому исходит из абсолютного значения нравственных начал, но и те, кто подобно Б.Н. Чичерину исходит из прямо противоположного утверждения об абсолютном значении правового начала. В.С. Соловьев в своем этюде «Право и нравственность», который в переработанном виде вошел и в его основное философское сочинение «Оправдание добра», одинаково восстал против всех учений, расторгающих союз между правом и нравственностью. Вместе с тем он привел неопровержимые доказательства в пользу того, что подлинное существо права обладает нравственным характером [«Право, — по определению В.С. Соловьева, — есть принудительное требование реализации определенного минимального добра, или порядка, не допускающего известных проявлений зла» (Там же. С. 450).]. Однако это коренное свойство права, роднящее его с нравственностью, определяется различными учеными далеко не одинаково. Одни учат, что право заключает в себе тот минимум нравственных требо-
ваний, который обязателен для всех[100][3]; другие готовы даже доказывать, что все несогласное с требованиями нравственности в действующих правопорядках не есть право[101][4]; наконец, третьи считают, что только в процессе культурного развития – углубления человеческого самосознания и творчества новых общественных форм может быть достигнута полная гармония права и нравственности[102][5].
Уже перечисленные и кратко охарактеризованные нами теории права показывают, как глубоки противоречия во взглядах относительно существа права и основных его свойств, высказываемые в современной научно-правовой и философской литературе: Противоречия эти будут делаться все более многочисленными и разносторонними, чем дальше мы будем рассматривать различные учения о праве. Такое состояние современных научно-правовых теорий очень часто вызывает крайне пессимистическое отношение к самой науке о праве. Однако достаточно установить причину неудовлетворительного состояния современного научного знания о праве, чтобы убедиться в том, что пессимизм здесь совершенно неуместен.
Если различные ученые и мыслители приходят к прямо противоположным решениям основных вопросов, касающихся существа права, то это объясняется тем, что не выяснен и не решен предварительный вопрос о характере самой науки о праве. Последняя слагалась под различными влияниями, созданными посторонними для нее научными течениями и не имевшими прямого отношения к ее основным свойствам. Эта зависимость науки права от самых разнообразных идейных течений и привела к тому, что в ней накопилась такая масса противоречащих друг другу теорий.
Наиболее часто наука о праве обосновывается и построяется на тех идеях и на том материале, которые вырабатываются в догматической юриспруденции. Это вполне понятно, так как разработкой науки о право заняты, главным образом, юристы, интересы которых сосредоточены в догматическом изучении и исследовании права. У нас типичным примером такого обоснования и ориентировки науки о праве на идеях и материале, доставляемых догматической юриспруденцией, может служить «Общая теория права» Г.Ф. Шершеневича. Книга Г. Ф. Шершеневича выросла из общей части его «Курса гражданского права»; отделы ее, посвященные праву, воспроизводят в существенных чертах высказанное автором при систематическом исследовании и изложении гражданско-правовой догматики. Правда, сам Г.Ф. Шершеневич, несомненно, стремился дать более широкое общефилософское и антрополого-социологическое обоснование своей общей теории права. Устанавливая свою задачу, он указывает на то, что «философия права не может быть построена на одних юридических науках» и что «право, в его целом, есть понятие социологическое, а не юридическое». Но выполнение этой задачи не удалось Г.Ф. Шершеневичу, и в его книге мы не находим «права в его
целом», а только ту сторону его, которая интересует юриста-догматика. Как по методу, так и по материалу «Общая теория права» Г.Ф. Шершеневича оказалась ориентированной по преимуществу на юридической догматике. Поэтому и понимание сущности права в ней чисто юридико-догматическое; оно ограничено представлением о том, что к праву относятся только те нормы, которые подлежат ведению судебных инстанций, т.е. главным образом гражданское и уголовное право; напротив, большая часть государственного и международного права и все обычно-правовые нормы, относительно применения которых не состоялось еще судебного решения, исключены, согласно этому взгляду, из сферы права.
Наряду с ориентировкой науки о праве на догматической юриспруденции мы находим в научно-правовой литературе и ориентировку ее на других специальных научных дисциплинах; в одних случаях ее ориентируют на социологии, в других – на психологии. К периоду особой популярности у нас социологии, т.е. к концу семидесятых годов, относится замечательная по своей последовательности разработка основных проблем науки о праве с социологической точки зрения, представленная С.А. Муромцевым в его сочинении «Определение и основное разделение права». В общем та же социологическая точка зрения на право положена в основание и получившего у нас большое распространение сочинения Н.М. Коркунова «Лекции по общей теории права», но в нем менее последовательно проведено чисто социологическое истолкование правовых явлений, так как сделаны большие уступки юридико-догматическому направлению. Напротив, теперь, когда громадное значение придается психологии, а психологическое истолкование всего, что касается человека, считается многими по преимуществу научным, наибольшее внимание обращает на себя психологическая теория права. У нас она представлена лучше, чем в других западно-европейских литературах, благодаря замечательному труду Л.И. Петражицкого «Теория права и государства в связи с теорией нравственности». Само собой понятно, что как только меняется научная дисциплина, которая служит для ориентировки науки о праве, тотчас же изменяется и взгляд на то, к какой области явлений надо причислить право. Таким образом, в зависимости от признания той или иной области научного знания исходной для построения науки о праве одни ученые причисляют право к государственно-повелительным явлениям, другие – к социальным, а третьи – к явлениям психическим. С другой стороны, в соответствии с различными точками зрения на характер самой науки о праве, решается и вопрос о том, где провести границу между правовыми и неправовыми явлениями. Вполне естественно, что ученые, придерживающиеся взгляда на право как на социальное явление, считают, по преимуществу, правовым все то, что составляет социальную сторону права, все же не относящееся к ней они так или иначе исключают из области права. Напротив, сторонники психологической теории права ограничивают область права лишь душевными переживаниями, а все остальное в праве они объявляют неправом; для большей же убедительности своей новой классификации явлений, связанных с правом, они отвергают всю старую терминологию и придумывают свои собственные новые термины. Этим путем и получается вся та масса крайне противоречивых решений основных вопросов относительно существа права, на которую мы указали выше как на наиболее характерную особенность современного состояния научного знания о праве.
Все вышерассмотренные теории права, несомненно, свидетельствуют о том, что науку о праве можно ориентировать и на догматической юриспруденции, и на социологии, и на психологии. Но возможность ориентировки науки о праве на столь противоположных научных дисциплинах, как по их предмету исследования, так и по их методу, заставляет признать эту возможность лишь фактически
осуществляемой, а не научно оправдываемой. В самом деле, если эти ориентировки могут производиться на таких не похожих друг на друга областях знания, как, например, социология и психология, но ни одна из них не является правильной. Однако все-таки они осуществимы, и порознь каждая из них приводит к очень интересным научным результатам. Только все вместе они превращают науку о праве в собрание взаимно противоречащих и исключающих друг друга теорий и взглядов. Все эти факты заставляют нас придти к заключению, что ориентировка науки о праве на какой-нибудь одной специальной дисциплине гуманитарно-научного знания методологически неправильна; ввиду же того, что эта ориентировка на каждой из гуманитарных наук все-таки возможна и приводит к известным научным результатам, хотя лишь частично верным, естественно сделать предположение, что науку о праве следует ориентировать на всей совокупности гуманитарных наук. Очень важным доводом в пользу этого методологического требования может служить и то соображение, что право не может быть отнесено только к одной стороне культурной жизни человека, т.е. или к государственной организации, или к общественным отношениям, или к душевным переживаниям, так как оно одинаково связано со всеми ими.
Однако чрезвычайно легко выставить требование ориентировать науку о праве на всей совокупности гуманитарно-научного знания, но осуществить его очень трудно. Гуманитарные науки не представляют из себя единую и цельную область научного знания, а состоят из простой суммы наук о человеке и его культурной жизни. Если мы будем последовательно или попеременно ориентировать науку о праве на каждой отдельной дисциплине, относящейся к области гуманитарных наук, стремясь притом не оставить ни одной из них в стороне, то мы получим не синтетически цельный, а лишь эклектический, сборный результат. Действительно, элементы эклектизма довольно сильны в научной литературе о праве; особенно много их в теоретических построениях Н.М. Коркунова; присутствие их сказывается в некоторых уступках социологическому направлению в «Общей теории права» Г.Ф. Шершеневича; один Л.И. Петражицкий вполне последователен в проведении психологической точки зрения на право, что и приводит его часто к парадоксальным выводам. Но, помимо эклектизма, идя по пути ориентировки науки о праве на всех гуманитарных науках, мы натолкнемся на совершенно неразрешимое противоречие: ведь наука о праве является тоже одной из гуманитарных наук и в принципе должна быть признана равноправной со всеми ими; следовательно, если мы будем ориентировать науку о праве на каждой из гуманитарных наук, то и каждую из них мы в свою очередь должны ориентировать на науке о праве. Ясно, что такая взаимная ориентировка гуманитарных наук друг на друге не может составить прочного методологического фундамента ни для одной из них.
Все это заставляет нас придти к заключению, что мы не можем методологически правомерно ориентировать науку о праве непосредственно на совокупности гуманитарных наук. Эта задача ориентировки науки о праве на гуманитарно-научном знании в его целом осуществима только при посредстве как той аналитической и критической проверки, так и того объединяющего разрозненное научное знание синтеза, которые даются философией вообще и философией культуры в частности. Итак, для того, чтобы наука о праве была методологически правильно построена, она должна быть ориентирована не на той или иной гуманитарно-научной дисциплине и не на всей совокупности их, а прежде всего на философии культуры и только при посредстве ее – на всей сумме гуманитарных наук, объединенных при помощи философии в цельную систему научного знания.
Чрезвычайно интересную попытку построить научное знание о праве, исходя из философии, представляют труды Р. Штаммлера. По своим философским взглядам Р. Штаммлер – сторонник критической философии Канта, а в понимании последней он первоначально, несомненно, следовал за Г. Когеном, почему его часто и причисляют к марбургской философской школе, во главе которой стоит Г. Коген. Из целого ряда трудов Р. Штаммлера, вышедших на протяжении последней четверти столетия, для нас представляют особенный интерес три его сочинения. Сперва в сочинении «Хозяйство и право с точки зрения материалистического понимания истории», которое есть и в русском переводе, он изложил свою социально-философскую систему, затем он посвятил две книги – «Учение о правильном праве» и «Теория юриспруденции»[103][6], не переведенные пока на русский язык, – по преимуществу философии права. Надо признать, что исходная точка зрения, принятая Р. Штаммлером для построения познания права, именно ориентировка и обоснование этого познания на философии, обладает несомненным гно-сеолого-методологическим превосходством перед попытками обосновать научное знание о праве на какой-нибудь одной из специальных гуманитарно-научных дисциплин. Но, отвергнув методологическую правомерность самостоятельного обоснования отдельных гуманитарных наук и обратившись к философии, Р. Штаммлер ударился в противоположную крайность: он слил науку о праве с философией. Согласно идеям, изложенным в его первом сочинении, сущность права может быть познана только в социальной философии, в которой социальный мир познается лишь как целое, притом на основании одного только телеологического принципа, т.е. монистически в узком значении этого термина. Из последующих его трудов надо вывести заключение, что он признает самостоятельное значение в процессе познания права и за философией права, однако именно только потому, что и она, в его толковании, основывает свое познание на установленных им раньше философских критериях. Таким образом, если интересы Р. Штаммлера в постепенной обработке им своей философской системы, несомненно, передвинулись от социальной философии к философии права, то неизменным осталось его исходное убеждение, что единственным способом истинного познания права является философское его познание. С его точки зрения, научное знание о праве всецело растворяется в философии, и в частности в социальной философии и философии права. Даже чисто описательные юридические дисциплины, как догматическая и историческая юриспруденция, в своих формальных предпосылках, согласно его системе, не только всецело зависят, но и непосредственно созидаются благодаря чисто философским категориям мышления.
Еще дальше по пути растворения науки о праве в философии пошел первоначальный руководитель Р. Штаммлера в проблемах философии Г. Коген. Его взгляды на интересующий нас вопрос изложены во второй части его системы философии, посвященной «Этике чистой воли»[104][7]. В нашей научной литературе высказано мнение, что «Этика чистой воли» Г. Когена «представляет собою выдающееся явление в истории юридических теорий, так как она содержит в своих понятиях критику силы юридического суждения, т.е. юридическую теорию, базирующуюся в научной логике и научной этике»[105][8]. Но если мы обратимся к самой «Этике»
Г. Когена, то мы не найдем в ней «юридической теории» в точном смысле этого термина, т.е. систематического изложения научных знаний о праве. В своей «Этике чистой воли» Г. Коген делает попытку построить философию культуры, опираясь на то, что познано совокупностью гуманитарных наук, или, по немецкой терминологии, наук о духе. Философию культуры Г. Коген строит по аналогии с выработанной им в первой части его философской системы – «Логике чистого познания»[106][9] – философией природы, которую он созидает из научно познанного всею суммою теоретического и описательного естествознания. Как в философии чистого познания Г. Коген, ориентируясь на естественно-научном знании, показывает мир природы в его онтологической сущности, так в философии чистой воли он ставит своей задачей, основываясь на знании, добытом науками о духе, показать деонтологическую сущность мира культуры, взятого в его целом2. Направив свой интерес, с одной стороны, на мир природы в его целом, как он дан в естественнонаучном познании, с другой – на мир культуры, познанный как целое, в совокупности наук о духе, он не интересуется ни методологическими свойствами каждой отдельной естественной или гуманитарной науки, ни теми или иными путями познания, которыми пользуется та или другая наука, принадлежащая к одной из двух названных групп наук. Все внимание его обращено на познанный предмет или на уже готовое научное знание, добытое отдельными науками; притом последнее интересует его не в отрывочном и частичном виде, как оно дано специальными научными дисциплинами, а в связной целости его, создаваемой всей совокупностью наук, так как только цельное научное знание служит философскому постижению объекта всякого познания – мира природы и мира культуры. Поэтому, например, в «Логике чистого познания» Г. Когена совсем не интересует проблема чисто математического познания, ибо в системе его философии она растворяется в системе математического естествознания. Созидая дальше свою систему философии в «Этике чистой воли», он устанавливает аналогию между значением математики для наук о природе и знанием науки о праве для всей совокупности наук о духе. Установлением этой аналогии между наукой о праве и математикой он целиком определяет свое понимание методологической природы науки о праве. Для него наука о праве существует только как составная часть в познании социального целого, иными словами, он растворяет проблему познания сущности права в проблеме познания сущности оформленной правом общественной жизни. Принимая во внимание этот философско-систематический характер «Этики чистой воли» Г. Когена, в ней так же нельзя искать юридической теории, как в его «Логике чистого познания» нельзя искатб естественно-научных теорий. Как та, так и другая предполагают соответственное научное знание уже данным; с своей стороны они дают онтологическое и деонтологическое истолкование познанного предмета. Итак, в «Этике чистой воли» Г. Когена мы не познаем сущности права, как оно нам дано в эмпирической действительности. Из нее мы только узнаем, что представляет из себя право в деонтологическом ряду, если посмотрим на него с точки зрения философской системы самого Г. Когена.
Таким образом, ни философская система Р. Штаммлера, ни тем более философская система Г. Когена не могут дать нам правильных указаний относитель-
но методологической природы науки о праве и, в частности, относительно тех путей, по которым эта наука должна двигаться, чтобы достичь истинного познания своего предмета. Нельзя добыть руководящие методологические принципы, необходимые для построения науки о праве, ориентируя эту науку на тех системах философии, которые сосредоточивают все свое внимание на познанном предмете и берут научное знание о праве, а равно и о других областях культуры как уже данное для того, чтобы из этого знания строить или свою социальную философию, или свою философию культуры. Для этой цели надо обратиться к той философской системе, которая направляет свой интерес на научное знание в процессе его созидания. Такова критическая философия Канта в ее подлинном и наиболее существенном значении, а не в том своеобразном истолковании, которое придала ей марбургская философская школа в лице как ее главы Г. Когена, так и ее половинчатых последователей, представленных в философии права Р. Штаммлером.
Несомненно, принципы критической философии нуждаются в дальнейшей разработке для того, чтобы быть примененными к запросам современного научного знания и, в частности, к потребностям гуманитарных наук в их новейшей постановке. Задачу эту выполняет современное неокантианское движение, но представители его понимают эту задачу очень различно и достигают далеко не одинаковых результатов. По нашему глубокому убеждению, наиболее плодотворно для развития научного знания вообще и гуманитарных наук в частности то направление в этом движении, которое представлено В. Виндельбандом, Г. Риккертом, Э. Ласком и др., оно обращает главное внимание не на построение философских систем из научного знания, которое рассматривается как уже данное и научно познавшее свой предмет, а на созидание нового научного знания путем анализа приобретенных завоеваний науки и вскрытия тех методологических принципов, которые лежат в основании отдельных научных дисциплин. Согласно с этим пониманием задач философского критицизма, В. Виндельбандом и Г. Риккертом были разработаны вопросы, касающиеся методологической природы, своеобразного научного интереса и особой цели познания, свойственных историческим наукам. То широкое распространение, которое получили идеи Виндельбанда и Риккерта, относящиеся к этой области научного знания, тот живой отклик, который они встретили в кругах специалистов-историков, и, наконец, приобретенное ими очень большое число сторонников и последователей – все это, несомненно, свидетельствует о плодотворности методологической работы, произведенной этими философами. В том же направлении, в котором разработан методологический характер исторических дисциплин, представителями этого философского направления ведется разработка и методологических основ других гуманитарных наук[107][10]. Согласно с руководящими идеями философской школы В. Виндельбанда и Г. Риккерта, гносеолого-методологические принципы гуманитарно-научного знания могут быть вполне выяснены только в связи с основными началами философии культуры. Но философия культуры представителями этого направления не строится в виде готовой и законченной деонтологической системы, как это сделал Г. Коген. Здесь в соответствии с истинным духом философского критицизма она выявляется в своих основных предпосылках в виде системы ценностей.
Предыдущий | Оглавление | Следующий
II
Наш анализ современного состояния науки о праве привел нас к заключению, что ввиду связи этой науки со всей совокупностью гуманитарных наук для развития ее чрезвычайно важное значение имеет направление, темп и интенсивность философского мышления. В частности, не подлежит сомнению, что то возрождение философии, которое началось пятьдесят лет тому назад под лозунгом «назад к Канту», должно способствовать и более правильной постановке научного знания о праве. Правда, мы видели, что обращение к философии и поиски в ней руководящих идей могут приводить также к увлечениям и крайностям, грозящим лишить науку о праве всякого самостоятельного значения. Но в общем наука о праве постепенно пробивает свою собственную дорогу, создавая чисто научное знание о праве.
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 65 | Нарушение авторских прав