|
Читайте также: |
Внезапно Хуана расхохоталась. Слишком уж отчетливо предстала та перед ней: обнаженная, со связанными за спиной руками. Хуана тогда сказала: “Приведите цирюльника”. Она покатывалась со смеху, когда смотрела на онемевшую от ужаса женщину, чьи роскошные волосы длинными золотистыми прядями падали на пол. Потом она велела запереть ее в шкаф, и захохотала еще громче, когда в комнату ворвался Филипп.
Внезапно она закричала:
– Вот она, твоя красавица! Здесь, в этом шкафу! Что, соскучился по ней? Ну, иди же к ней, она тебя ждет… в том же виде, что и всегда… ха-ха-ха, голая, хотя и непричесанная… Бесстыдница!.. Разумеется, я не позволила ей стоять обнаженной в присутствии ее королевы. Потому-то и заперла. Можешь сам посмотреть…
Хуана закрыла лицо ладонями и затряслась в беззвучном хохоте.
– Прошу вас… – начал Филипп.
Его слова заставили ее опомниться. Она опустила руки и сказала:
– А когда он ее увидел, он повернулся и ударил меня по лицу. Я упала… потом сама набросилась на него с кулаками. Я била его, царапала, кусала. Но, дети мои, я была счастлива, потому что любила… и ненавидела его… ненавидела так сильно, что даже драка с ним доставляла мне величайшее наслаждение… второе после того, что он иногда доставлял мне ночью.
На ее дикий хохот прибежали двое вооруженных стражников. Они остановились у двери и вопросительно посмотрели на Филиппа.
– Кто вас звал? – спросила Хуана. Стражники поклонились. Один из них сказал:
– Нам показалось, что Ваше Высочество изъявили желание видеть нас.
Филипп произнес решительным тоном:
– Оставайтесь на месте. Ее Величество как раз собиралась благословить нас. – Он повернулся к Марии Мануэле. – Ну, давайте. Вставайте на колени.
Они молча подчинились. Взглянув в невозмутимое лицо Филиппа, помешанная немного успокоилась.
– Благословляю вас обоих, – подняв руки над их головами, сказала она. – Будь счастлив, Филипп. Пусть это юное дитя родит тебе много сыновей… таких же красивых, как мой Филипп… и пусть у ее дочерей будет более счастливая судьба, чем у меня.
Мария Мануэла вцепилась в руку Филиппа. Он с понимающей улыбкой взглянул на нее.
– Можете встать, – прошептал он.
Хуана говорила ровным, почти безучастным голосом.
– Да, таких же красивых, как мой Филипп, – повторила она. – Он прогнал меня, чтобы больше времени проводить с любовницами. Если твой Филипп будет обращаться с тобой подобным образом… подойди сюда, дитя. Подойди ко мне. Я научу тебя, как поступать с потаскушками…
– Ну, бабушка, спасибо вам за благословение, – сказал Филипп. – Нам пора.
– Нет, сначала вы послушаете музыку! – воскликнула Хуана. Она махнула рукой стражникам, стоявшим у двери.
– Эй, рабы! Приведите музыкантов. Пусть они сыграют что-нибудь веселое для принца и принцессы.
Когда музыканты пришли и начали играть, Хуана настояла на том, чтобы молодые сидели на специально принесенных стульях. Сама она задумчиво постукивала пальцами по подлокотнику своего кресла. Музыка напомнила ей о днях молодости, о свадьбе с Филиппом Красивым. Тогда Хуана была стройной, жизнерадостной девушкой. Любовь и ревность к супругу свели ее с ума.
Она попросила Марию Мануэлу придвинуться ближе к ней. Она назвала ее “моя маленькая Катарина”. Затем, дотронувшись до ее колена, сказала:
– Я убью ее. Вон ту мерзавку, что сейчас прячется за гобеленом… Эй, не прячься, все равно я тебя вижу! Когда-нибудь я исполосую ножом твои толстые жирные ягодицы! Может быть, тогда они разонравятся ему… может быть, тогда он вернется к своей законной супруге!
Музыканты продолжали играть. Они давно привыкли к подобным сценам.
Филипп встретился взглядом с Марией Мануэлой. Пожалуйста! Пожалуйста! – молили ее глаза. Ну почему мы не уходим? Я не вынесу всего этого.
Тогда Филипп вспомнил, что в отсутствие отца он исполняет обязанности регента Испании. Поднявшись, он жестом приказал музыкантам остановиться. Те сразу подчинились.
– Мы должны покинуть вас, бабушка, – сказал Филипп.
– Нет! – воскликнула она. – Нет!..
Но теперь он был непреклонен.
– Боюсь, нам все-таки придется уйти. Сердечно благодарим вас за благословение и развлечение, которое вы доставили нам. Не расстраивайтесь, мы еще навестим вас. Пошли, Мария Мануэла.
Девушка торопливо встала и подошла к Филиппу. Сейчас она почти прижималась к нему. Он взял ее руку. Хуана с жалобным видом произнесла:
– Я что-то не то сказала?.. Что-нибудь неприличное?.. Должно быть, я говорила о любви, о похоти, об изменах? Вы напомнили мне, что я тоже когда-то была невестой… и у меня был жених… самый красивый мужчина на всем белом свете.
– Скоро мы опять встретимся, – пообещал Филипп и направился к двери.
Хуана крикнула ему вслед:
– Так ты покидаешь меня, да? Значит, ты пойдешь к своим любовницам! Но так будет не всегда, Филипп. Ты еще наплачешься, вот увидишь… Сейчас ты снова стал молодым, а я постарела… жизнь несправедлива к женщинам…
Идя по коридору, они все еще слышали хриплый смех, доносившийся из-за закрытой двери.
Караульные и стражники, встречавшиеся им по пути, молча кланялись и беспрекословно пропускали их дальше; во дворе молодожены сели на мулов и в сопровождении отряда телохранителей поехали в Вальядолид.
Последовавшая ночь навсегда врезалась в память Филиппа.
Марии Мануэле снились кошмары. Под утро она в ужасе проснулась и закричала, что сумасшедшая Хуана прячется за гобеленом и собирается поджечь все вокруг. Филипп, как мог, успокоил ее.
– С вами ничего не случится, покуда я рядом, – сказал он. Она прижалась к нему, забыв о своем страхе перед ним, – призраки были все-таки страшнее, чем супруг.
Затем обняла его за шею и прошептала:
– Сделайте так, чтобы мы больше не встречались с ней. Она слишком напугала меня.
Филиппу было приятно, что он мог успокаивать ее и говорить с ней нежнее, чем это удавалось ему до сих пор.
– Больше вас ничто не испугает, моя маленькая. Филипп с вами… Филипп защитит вас.
В эту ночь она забеременела.
* * *
Эта новость во всей Испании была встречена единодушным и бурным ликованием. Во всех храмах служились молитвы, просившие Бога послать престолу еще одного наследника.
Леонора заботливо ухаживала за будущей матерью и умоляла ее почаще ложиться в постель, что та с удовольствием исполняла.
Молодой супруг одновременно и гордился женой, и боялся за нее, хотя ничем не выдавал своих чувств. Он не переставал думать о Марии Мануэле и больше всего на свете желал, чтобы она благополучно перенесла беременность.
Государственных дел было невпроворот. Карл настойчиво требовал прислать ему денег для продолжения военной кампании. “Если нужная сумма не будет собрана, – писал он, – то я не знаю, как мы справимся с возникшими трудностями”.
Когда созвали кортес, нашлось немало недовольных. К тому времени испанцы стали понимать, что большая часть их неприятностей происходила как раз из-за могущества и силы Испании. Лучше быть маленькой страной, говорили они, полностью удовлетворяющей свои скромные нужды, чем необъятной империей с ее гигантскими потребностями. Кое-кто даже роптал на самого императора, который как-никак был наполовину иностранцем. Филипп не представлял, как бы они выбрались из создавшегося положения, если бы не внушительное приданое, которое Мария Мануэла привезла из Португалии.
Теперь он был вдвойне благодарен ей: за спасение его страны и за его собственное; в момент необычного для него интуитивного озарения он почувствовал, что отныне его личные удачи будут тесно связаны с фортуной Испании. Мария Мануэла, чье приданое выручило в трудную минуту империю, собой олицетворяла все, о чем он мечтал с самого детства. Он решил, что когда-нибудь признается ей в этом. Став матерью, она перестанет быть ребенком и сможет понять его.
Он позволял себе немного помечтать о будущем – об их детях и об их любви, которая с годами будет становиться все крепче и крепче. Он научит супругу своему образу мыслей; сделает из нее идеальную женщину для мужчины с таким темпераментом, как у него. Он откроет ей всего себя; она узнает истинного Филиппа – того, который так не похож на других мужчин и которого его отец создал специально для управления огромной испанской империей.
Он проводил с ней столько времени, сколько позволяли государственные дела. И все же ему казалось, что она все еще побаивается его.
Порой, когда она размышляла или говорила об их будущем, он замечал в ее глазах какое-то замешательство, смешанное с испугом.
– В нашей семье женщины трудно рожают, – сказала она однажды.
Он хотел рассказать ей о своих чувствах к ней; о том, как он сам будет страдать, когда у нее начнутся роды. Но вместо этого сказал:
– У вас будут лучшие в мире доктора.
Она съежилась, уловив в его словах некий несуществующий упрек. И решила отныне не думать ни о чем кроме того, что ей предстоит родить нового наследника испанской короны.
– Ваша мама вела себя с величайшим достоинством, когда рожала вас, – задумчиво сказала она. – Так мне сказала Леонора. Она ни разу не крикнула. А я… я… я боюсь оказаться не такой выносливой, как ваша мама.
– Не бойтесь, – сказал он.
И тут же понял, что его слова прозвучали грубо, почти как приказание.
– А что если родится девочка? Тогда вы… возненавидите меня?
– Но… нужно, чтобы ребенок оказался мальчиком.
Он притронулся к ее животу.
– Не волнуйтесь. Вам нельзя волноваться.
– Я не буду. Леонора говорит, что это плохо для ребенка.
– И… для вас тоже. Если родится девочка… ну что ж, ничего страшного не произойдет. Ведь у нас впереди целая жизнь.
Она сказала:
– Да, мы еще не совсем старые. Но я слышала, король Англии велел обезглавить свою супругу за то, что она родила ему девочку вместо мальчика.
– Он велел отрубить ей голову, потому что хотел иметь другую супругу, – поправил Филипп.
– А вы?..
Он обрадовался ее словам. Настал удобный момент, чтобы высказать все те нежные чувства, которые он питал к ней. А произнести ему удалось только:
– Я… я никогда не захочу другой женщины.
Мария Мануэла осталась довольна его ответом; он же – нет. У него никак не получалось говорить с той теплотой, какую он испытывал при мысли о своей жене. Он говорил так, будто забота о супруге была одной из обязанностей испанского принца. То есть дело так и обстояло, но он чувствовал большее.
Она взяла в руки блюдо с восточными сладостями. Он видел, с каким наслаждением она ела их.
Возможно, она и вправду считала себя счастливой. Ведь ее могли выдать за мужчину, который обезглавил бы ее, если бы она не родила мальчика. А вместо этого у нее был Филипп – странноватый, замкнутый юноша, который был добр с ней, потому что так ему велел его супружеский долг.
Ребенок родился в июле.
По всей Испании звонили колокола, императору был послан гонец с радостным известием. Мария Мануэла родила мальчика.
Первой младенца взяла на руки Леонора. Она вынесла его из комнаты и показала Филиппу красное, сморщенное личико, выглядывавшее из пеленок.
– Мальчик! – воскликнула она. – Будущий наследник испанской короны!
– А… как принцесса? – спросил Филипп.
– Устала, Ваше Высочество. Лежит без сил. Ведь это ее первые роды.
– Леонора!.. С ней все в порядке?
Леонора ласково улыбнулась. Она еще больше любила его за то, что сейчас этот испанский принц забыл о своем долге – думать в первую очередь о наследнике, а уж потом о супруге.
– Пусть она немного отдохнет, Ваше Высочество. Так для нее будет лучше.
– Леонора!
Он схватил ее за руку и стиснул так, что она вскрикнула от боли.
– Я спросил тебя… с ней все хорошо?
– Конечно, хорошо. Но как, по-вашему, должна чувствовать себя женщина, только что родившая такого замечательного мальчугана? Она хочет отдохнуть… ей нужен отдых…
Он отпустил ее руку.
– Я пойду взгляну на нее, – сказал он. – Не бойся, я ее не потревожу. Мне просто нужно убедиться, что все прошло хорошо.
С этими словами он вошел в комнату. Его супруга лежала на постели; ее черные волосы были разбросаны по подушкам, а ресницы казались еще более темными, чем обычно, – из-за необычной бледности ее лица; сейчас она не была похожа на маленькую Марию Мануэлу. Она сильно изменилась с тех пор, как он в последний раз видел ее. Она стала матерью. Он прикоснулся губами к ее влажной щеке. Затем прошептал молитву и торопливыми шагами вышел из комнаты.
* * *
Войдя в покои принца, Леонора застала его шагающим из угла в угол.
– Она все еще не проснулась? – спросил он.
– Она слишком утомилась, Ваше Высочество.
– Но… прошло уже много времени. Другие приходят в себя довольно быстро.
– Первый ребенок всегда дается нелегко.
– Леонора, что с ней? Скажите мне.
– Ничего… ничего особенного. Ваше Высочество, вы напрасно изводите себя.
– Ох, Леонора, хотел бы я, чтобы это было так.
– Филипп… Ваше Высочество… сейчас вы сами на себя не похожи.
– Леонора, и ты туда же? Неужели даже ты не знаешь, какой я на самом деле?
– Филипп, дорогой мой, я лучше всех понимаю вас.
– Тогда… скажи все, как есть.
– Да о чем же тут говорить? Это первые роды… а они всегда трудны.
– Это ты уже говорила, Леонора. Ты сказала, что все хорошо. Но твои глаза говорят мне что-то другое.
– Нет, Ваше Высочество. Просто вы слишком тревожитесь и внушаете себе Бог весть что.
– Так ли? Леонора, она еще очень молода… и мы еще очень мало были вместе… Я строил планы на будущее… думал, что у нас впереди целая жизнь.
– Все так и есть, дорогой мой.
– Ты обращаешься со мной, как с ребенком. Так ты говорила, когда я был совсем маленький и ты по каждому поводу утешала меня.
– Не думайте о плохом, драгоценный мой.
– Леонора… не пытайся скрыть от меня правду. Ты ведь знаешь, я уже не ребенок.
– Вы так сильно любите ее? Он промолчал, и она добавила:
– Вы никогда не выдавали своих чувств.
Тогда он невесело рассмеялся, и этот смех Леоноре показался куда более душераздирающим, чем все его слова и тоска на лице.
Слезы брызнули у нее из глаз и, не в силах сдержать их, она выбежала из комнаты.
– Пошлите за докторами! – закричал Филипп. – Приведите ко мне докторов.
Они пришли, подобострастно поклонились.
– Что-то не так? – спросил он. – Что-то должно быть по-другому?
– Ваше Высочество, принцесса сейчас отдыхает. Роды были трудными, ей нужен отдых. Не беспокойтесь, дон Карлос, с принцессой все в порядке. Ваше Королевское Высочество напрасно…
– Я говорю о принцессе. Скажите мне правду.
Филипп удивился своему ровному голосу. Он подумал, что эти чересчур спокойные интонации выдают чувства, терзавшие его. Они остались стоять в тех же почтительных позах.
– Ваше Высочество, у принцессы естественный упадок сил.
Филипп выдохнул. Его мучали мрачные подозрения. Ему говорили то, что он желал слышать. Его отец говорил, что люди всегда будут так поступать с ним. Вот и сейчас – доктора хотели доставить ему удовольствие и скрывали правду. Но в чем заключалась эта правда?
Он боялся не сдержать чувств перед всеми этими людьми и достаточно владел собой, чтобы помнить о своем высоком положении.
И отпустил их.
Он сидел возле ее постели. В комнате больше никого не было – докторов и служанок он выставил за дверь. Прошло уже двое суток, а она все еще лежала – в странной, неподвижной позе.
Он опустился на колени и взял ее руку.
– Мария Мануэла, – позвал он. – Посмотрите на меня. Вы меня не узнаете?
Ее глаза открылись – такие удивительные, прекрасные, – но он понял, что она не видит его.
– Дорогая, – чуть слышно прошептал он, – ты должна поправиться. Я не могу терять тебя в такое время. Этого не должно случиться. Мария… Мария Мануэла, я люблю тебя. Неужели ты не знаешь? Раньше мне трудно было сказать об этом… В покоях нашей бабушки ты повернулась ко мне… потому что тебе было очень страшно. Тогда я почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. В ту ночь… когда тебе снились кошмары… ты тоже повернулась ко мне. Ты обвила меня руками и прижалась ко мне… к твоему Филиппу, не к принцу, перед которым все лебезят и заискивают, а к супругу, который всем сердцем любит тебя. Я часто мечтал о нашем будущем счастье. Я думал, что мы с тобой будем жить в нашем собственном мире – тайном, недоступном для всех окружающих. Внешне я кажусь холодным и строгим. Я скрываю свои чувства. Дорогая, иначе я не могу – таким уж человеком меня сделали. Я должен стать таким же великим правителем, как мой отец. Но кроме того, я хочу быть счастливым. Только ты можешь принести мне настоящее счастье. Я сделаю так, что ты тоже полюбишь меня, Мария… Мария Мануэла. Я буду с тобой нежным и искренним. Ты должна жить, любимая. Ты должна выжить – хотя бы ради меня…
Он запнулся и посмотрел в ее бледное, осунувшееся лицо. Он почувствовал иронию этой ситуации. Только сейчас он смог выложить все, что было у него на душе, – только сейчас, когда она не могла услышать его. Она лежала неподвижно, но она не понимала, кем был этот юноша, с таким жаром признававшийся ей в любви. Его охватило отчаяние.
Но вот она заговорила, и он наклонился к ней, стараясь разобрать ее невнятный шепот.
– Я… хочу… пить. Пожалуйста… пожалуйста… принесите мне лимон.
Он позвал слуг.
– Лимон? Наконец-то! Принцесса просит принести лимон! Вбежала Леонора. Она бросилась ему на шею.
– Хвала всем святым! Она просит лимоны. Наши молитвы услышаны. Лимоны – это добрый знак.
Затем она высвободилась из его рук и стала отдавать нужные распоряжения. Ей подали чашу с лимонным соком, и она поднесла ее к губам Марии Мануэлы. Все это время она шептала молитвы, по ее щекам текли слезы.
Филипп ждал. Он рассказал супруге о своих чувствах к ней. Скоро он повторит эти слова, и на сей раз она их услышит.
Двор соболезновал ему. Бедная Мария Мануэла – умереть такой молодой! Она ведь только начинала жить. Ее смерть стала настоящей трагедией; принц потерял свое обычное спокойствие и самообладание.
Он не желал никого видеть. Он заперся в своих покоях и никого не впускал к себе. Он лежал на постели и молча смотрел в потолок.
Многие тревожились за его здоровье.
Леонора сказала: “Он поправится. Он слишком хорошо знает, что именно это от него сейчас требуется. Оставьте его ненадолго одного… ненадолго, чтобы он сумел справиться со своим горем. Пусть у него, по крайней мере, будет время, чтобы оплакать ее, – любой человек имеет право на это”.
“Он поправится, – говорили советники, гранды и придворные. – Он помнит, что у нас остался ребенок… мальчик… будущий король Испании. Скоро он поймет, что эта трагедия не так велика, как ему сейчас кажется. Дон Карлос оправдает наши надежды. Рожать сыновей – нелегкое дело. Гораздо проще найти невесту для могущественного принца, наследника империи.
Никто не знал этого лучше, чем сам Филипп, – но разве в том можно было найти утешение от его горя?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
МАРИЯ ТЮДОР
Глава первая
Войдя в дом. Изабеллы Осорио, Филипп ничем не выдал тревожного чувства, которое вдруг охватило его. При дворе многие знали о его связи с любовницей, но он всегда соблюдал приличия, не позволял себе ничего лишнего. Изабелла никогда не появлялась во дворце; по возможности он сам навещал ее. У нее был собственный дом, как у всякой почтенной испанской матроны.
Тревожился он за Изабеллу, которая сейчас лежала в постели для рожениц. Она уже не впервые рожала ему детей, но накануне родов он по-прежнему приходил в ужас, думая об их исходе.
Он никак не мог забыть Марии Мануэлы. Четыре года назад, когда она умерла, он и сам не желал себе ничего, кроме смерти, – до тех пор, пока не осознал, насколько порочным было это желание. Тогда он удалился в монастырь, где после долгого поста и многих молитв пришел к заключению, что только вера в Бога поможет ему жить, как предначертано его судьбой. Он ухватился за религию, как еретики хватаются за крест, когда языки пламени начинают лизать их тела. Постепенно в нем окрепло сознание того, что все беды были посланы ему по воле Всевышнего, а значит, не смириться с ними – все равно что восстать против Бога.
Филипп понял, что уже никогда не полюбит человека больше, чем веру. Монахи и священники убедили его в том, что истинное благо их правителя состоит не в поисках личного счастья, а в борьбе за освобождение страны от ереси. Подобные суждения приносили ему радость, которой прежде так не хватало в его жизни. Он свято уверовал в то, что еретиков следует подвергать самым жестоким гонениям – не только ради очищения религии от скверны, но и для их же пользы. Разве можно было заставить их свернуть с порочного пути, не прибегая к помощи дыбы, колеса и раскаленных щипцов? А если так, если дьявол настолько прочно овладел их душами, то не доброе ли дело – хоть в какой-то мере подготовить их к будущим вечным мукам? Инквизиторы умилялись его религиозному рвению. Он поддерживал их даже больше, чем его великий отец. Впоследствии, взойдя на трон, Филипп мог способствовать такому же расцвету инквизиции, какого она достигла в дни королевы Изабеллы и Торквемады.
Большой и удобный дом Изабеллы не изобиловал роскошью, которая выдавала бы в нем жилище любовницы испанского принца. Тем не менее ему нравилось бывать здесь, ведь это был его дом. Вот и сейчас он с удовольствием посматривал по сторонам, когда проходил через уютный открытый дворик и большую залу с гобеленами, висевшими на стенах. Слуга, опрыскивавший их настойкой лаванды, немедленно оставил работу и упал на колени, но Филипп не удостоил его даже взглядом – наследник короны, он не мог ни на минуту забывать о важности своего положения. Другой слуга появился из дверей в конце зала; он тоже упал на колени, и Филипп проигнорировал его так же, как и первого.
Поднимаясь по лестнице, он поймал себя на том, что мысленно молился: “Пресвятая Богоматерь, пусть все будет уже позади… пусть к моему приходу все кончится”.
Он молил Бога о том, чтобы его не постигла новая утрата. “Пусть с ней не случится того, что случилось с Марией Мануэлой… прошу тебя, Господи, сделай так, чтобы она осталась жива”.
Иногда он жалел о том, что не мог жениться на Изабелле. С ней ему было хорошо, и только она смогла примирить его со смертью Марии Мануэлы. Ее уравновешенность и спокойствие передавались ему, отгоняя тягостные воспоминания об умершей супруге. Она понимала его, как никто другой, включая Марию Мануэлу. Она стала его подругой и любовницей, в которых он так нуждался. За это он преданно любил ее.
Он поселил в ее доме Леонору, чтобы та помогала Изабелле до и после родов. Увы, это было самое большее, что он мог дать ей в такое время. Леонора, знавшая обо всем, что Изабелла сделала для ее Филиппа, с радостью переехала к ней.
Ах, как ему повезло с Изабеллой! Он был искренне благодарен ей. Она установила с ним отношения, которые полностью устраивали его. Приходя в ее дом, он переставал быть испанским принцем. Здесь он становился знатным испанцем, навещающим свою любовницу. Или даже нет – супругом, после долгого отсутствия вернувшимся в лоно семьи.
Когда он подошел к комнате Изабеллы, из открывшейся двери ему навстречу шагнула Леонора.
Филипп протянул руку, и она благоговейно поцеловала ее. Он увидел, что она улыбается. Значит, все закончилось хорошо.
– Все в порядке, Леонора?
– Мальчик. И такой чудесный!
– Это хорошо. А… его мать?
– Без осложнений, Ваше Высочество. Немного устала, но, я думаю, повидавшись с вами, заснет и быстро восстановит силы.
Как не похожи были эти роды на те, четырехлетней давности! Тогда его нужно было успокаивать, подготавливать к неотвратимому.
Когда он вошел, служанки, стоявшие вокруг постели, сразу расступились. Он даже не посмотрел на них. Его взгляд был устремлен на женщину, лежавшую под белоснежными простынями. Ее прекрасное лицо еще хранило следы недавно перенесенных мук. Он нагнулся и нежно поцеловал ее в лоб.
– Дорогая, я рад, что все так удачно закончилось.
– А результат? Вы им довольны, мой принц?
– Разумеется. Еще один мальчик! Подошла Леонора.
– Чудесный мальчик, если позволите заметить.
– Чудесный мальчик, – улыбнувшись, повторил Филипп. Изабелла тоже улыбнулась. Глядя на нее, он вновь пожалел о том, что был наследным принцем, а не простым испанцем, который мог бы жениться на ней и каждый день слышать ее звонкий смех, заниматься их домашним хозяйством и обсуждать с супругой какие-нибудь семейные проблемы.
Леонора на цыпочках вышла из комнаты. Служанки последовали за ней.
Оставшись наедине с Изабеллой, он сказал:
– А ты, любовь моя? Как ты себя чувствуешь?
– Со мной все в порядке, Филипп. Я счастлива видеть вас. И благодарна за ваш визит.
– Ах, вот если бы… – начал он.
Он осекся, затем вздохнул и пожал плечами. Нет, ему не следовало даже мысленно отрекаться от своей судьбы. Она снова улыбнулась – как всегда, поняла его. И он опять вспомнил, что в дни его величайшего горя, когда ему было плохо и одиноко, только она одна знала, как утешить его… да, только она одна.
– У нас было целых три счастливых года, – напомнила она. – И еще много лет мы оба будем счастливы.
– Что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя, – согласился он.
Он хотел сказать, что даже если женится и уже не сможет встречаться с ней, все равно она не должна думать, будто он забыл о своей любви. Он всегда будет помнить, что с ней он чувствовал себя тем мужчиной, в которого вырос бы, если бы не узы, сковывавшие его с самого детства.
– Хорошо, что родился мальчик, – сказала она. – Перед уходом вы повидаете его брата?
– Да, и мне уже пора, – ответил Филипп. – Хотелось бы задержаться, но тебе нужно поспать. Я ведь пришел ненадолго, только чтобы убедиться, что у тебя все закончилось благополучно. Отдыхай… выспись хорошенько…
Он заботливо поправил простыни, которые покрывали ее, – ни дать, ни взять, преданный, немного смущенный супруг, подумала Изабелла. Таким он был всегда, даже в первые дни их связи. Тогда его серьезность забавляла ее, и чем серьезней он становился, тем больше нежности она испытывала к нему. Как ни странно, при всей своей строгости он казался ей моложе, чем был на самом деле.
Он попросил Изабеллу закрыть глаза, прежде чем он покинет ее. Затем вздохнул и направился к двери. Ему нравилась эта комната, здесь он пережил самые счастливые моменты своей жизни, потому, что когда рядом не было слуг, он мог воображать себя обыкновенным супругом и отцом семейства.
В коридоре его поджидала Леонора.
– Ваше Высочество, она заснула?
– Я велел ей отдыхать.
– Вижу, Ваше Высочество довольны. Ну, пойдем в детскую, я покажу вам брата этого малыша.
Леонора проводила его в комнату, убранную в мавританском стиле. На полу, устланном шелковыми подушками, мальчик неполных трех лет играл с разноцветными шарами. Его кормилица, увидев принца, поклонилась и пошла к выходу.
– Папа! – закричал мальчик.
Проворно вскочив на ноги, он подбежал к Филиппу и обхватил его колени. Филипп не двигался до тех пор, пока за кормилицей не закрылась дверь. Затем взял мальчика на руки.
– Ну, как поживает мой сынишка Гарсия?
Мальчик приложил ладошку к губам Филиппа. Филиппу захотелось прижать его к себе и расцеловать в смуглые нежные щечки. Бросив взгляд на Леонору, он дал волю своим желаниям.
– Папочка, – прошептал мальчик. – У Гарсии все хорошо.
– И он рад видеть меня, да?
Мальчик улыбнулся и пухленькими ручонками потянулся к драгоценностям, висевшим на шее Филиппа.
– Нравятся, мой маленький?
Мальчик кивнул и попытался снять одно из украшений.
– По-моему, драгоценности тебе нужнее, чем папа.
– Нет, нет, – сказала Леонора. – Он любит своего папу. Правда, Гарсия?
Вместо ответа мальчик выпустил украшение и обвил ручками отцовскую шею. Затем прижался к ней своей порозовевшей щечкой.
– Гарсия, а почему ты не покажешь папе свои чудесные игрушки? – сказала Леонора.
Мальчик мгновенно вырвался из отцовских объятий и спрыгнул на пол. Филипп с удовольствием наблюдал за тем, как он проворно бегал по комнате, собирая разноцветные шары и тряпичные мячики. Как он любил этого ребенка! Ему и самому хотелось бы немного повозиться с игрушками, которые так восхищали его сына.
– Он у нас очень сообразительный мальчуган, – сказала Леонора.
Она подошла к столу и взяла в руки книгу.
– Подойди сюда, Гарсия. Давай покажем папе, как мы умеем читать. Ну-ка, что здесь написано?
Мальчик забавно поморщил лобик.
– Эль ниньо, – сказал он и показал на себя.
– Стало быть, это ты маленький, да? – спросил Филипп.
– Да, папа. Гарсия еще эль ниньо. Но я хочу кое-что сказать вам. Можно, Леонора? Я знаю, что это секрет.
– Думаю, папе ты можешь его открыть.
– У меня будет братик или сестренка. И тогда я уже не буду маленьким. Я стану большим.
Просияв от умиления, Филипп вынул из воротника драгоценную брошь и протянул ее мальчику.
– Ух ты, какая красивая! – восторженно выдохнул тот. Леонора выхватила у него брошь, потому что мальчик тотчас потянул ее ко рту. Она покачала головой и с осуждением посмотрела на Филиппа.
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 44 | Нарушение авторских прав