|
Читайте также: |
«своих», среди них не существует тех же традиций доверия и солидарности, которые
связывают коммерсанта и потребителя в других этнических сообществах Америки. Белые не
доверяют черным, с которыми живут рядом, но — в причинах чего нам предстоит
разобраться — черные не доверяют и друг другу. И такая слабая сплоченность никак не
связана с национальными культурами Африки: огромное разнообразие устойчивых
социальных институтов существует практически в каждой из них. Дело в том, что
современный афро-американец — потомок людей, отрезанных рабством от своих корней,
лишенных своей изначальной культуры. Именно это культурное обескровливание стало
одним из ключевых факторов, препятствующих экономическому развитию негритянского
населения Соединенных Штатов.
Наряду с религиозной, этническая составляющая всегда была важнейшим источником
общинного духа американцев — духа, который на протяжении ХХ века уравновешивал
индивидуалистическую тенденцию, заложенную в американской политической системе.
Иммигранты, огромный поток которых прибыл в США в последние десятилетия XIX и
первые десятилетия ХХ века, привезли с собой общинные традиции своих стран. Подобно
сплоченным сообществам, которыми являлись первые протестантские секты, эти этнические
анклавы умели поддерживать собственную самобытность на уровне, уже не доступном для
окружавшей их культуры. У себя на родине —
в традиционных обществах, перегороженных кастовыми, сословными и другими
барьерами, иммигранты страдали скорее от недостатка индивидуализма: для их социальной
мобильности, развития и предпринимательства существовало слишком много препятствий.
Однако, оказавшись в Соединенных Штатах, они сумели воспользоваться индивидуализмом
по-своему, синтезировав его с ценностями коллективизма, — они освободились от
ограничений воспитавшей их культуры, однако сохранили достаточно ее элементов, чтобы
не поддаться разобщающим тенденциям американского образа жизни.
Конечно, уровень спонтанной социализированности этнических групп был далеко не
одинаков, что объясняется разным характером коммунальных обычаев, существовавших у
них на родине. Более того, многие иммигрантские обычаи даже препятствовали повышению
экономического статуса их носителей. К примеру, ирландский культ высшего образования
совсем не прижился на американской почве, ибо главенствующей тенденцией в этой среде
стало ограничение образования своих детей рамками системы приходских школ — каковая
тенденция диктовалась первоочередной заботой о сохранении религиозной идентичности1.
Похожие препятствия возникли в начале ХХ века и на пути развития итальянского
сообщества: ориентированные на верховенство семьи, итальянцы часто рассматривали
высшее образование как угрозу семейной сплоченности и благосостоянию, в результате чего
детей, особенно девочек, старались до него не допускать2.
Значение этнического фактора для спонтанной социализированности и значение
социализированности для повышения экономического статуса становится особенно
очевидно, если мы посмотрим на раз-
ные исторические пути, проделанные в США выходцами из Азии и из Африки. Китайцы,
японцы, корейцы и другие иммигранты из азиатских стран в целом оказались чрезвычайно
экономически успешны, обогнав многих бывших европейцев по таким социально-
экономическим показателям, как доход на человека, образование, представленность в
профессиях, и практически по любому другому. Напротив, прогресс афро-американцев был
медленным и болезненным, а с начала эпохи борьбы за гражданские права в 1960-х
значительный сегмент негритянского населения по уровню жизни сдал даже завоеванные
позиции.
Описанный контраст особенно нагляден в сфере предпринимательской деятельности.
Открытие собственного дела является одним из самых распространенных путей повышения
социального статуса, и особенно это касается тех, кто либо недавно прибыл в страну, либо
по другим причинам не мог принимать участие в деятельности основных экономических
институтов3. Показатели самозанятости и владения малым бизнесом для многих азиатских
групп были традиционно высокими. В 1920 году более 50% всех проживающих в США
китайцев мужского пола работало в таких «этнических» видах бизнеса, как рестораны и
прачечные, а в 1940 году был зафиксирован сопоставимый показатель (40%) самозанятости
среди мужчин-японцев4. Согласно одному исследованию 1973 года, доля корейских семей с
собственным бизнесом составляло 25% от всего их числа5, а согласно другому, доля
самозанятых среди корейцев-мужчин была 23,5%, что существенно превышало процент по
стране (7%)6.
Наоборот, показатель самозанятости и владения малым бизнесом для афро-
американского сообщества ниже, чем общенациональный7. Долгие годы
малочисленность предпринимательского класса среди черных была главной темой
негритянской социологической литературы8, — еще на рубеже веков Букер Т. Вашингтон и
Уильям Дюбуа призывали своих соплеменников идти в бизнес, чтобы исправить эту
ситуацию. В большинстве негритянских кварталов американских городов местный бизнес на
протяжении десятков лет оставался в руках посторонних: первое время после войны это
были евреи, а за последнее поколение им на смену пришли корейцы, вьетнамцы и другие
выходцы из азиатских стран. Надо сказать, что афро-американцы имели некоторый успех в
банковском деле, а в определенных секторах — салоны красоты, парикмахерские,
похоронные услуги — достигли процветания. Но несмотря на двадцать лет льгот и субсидий
со стороны разнообразных правительственных агентств, сильный предпринимательский
класс в негритянской среде так и не возник.
Ситуация, при которой бизнесом в афро-американских кварталах всегда владел кто-то
посторонний, оставалась источником постоянного социального напряжения, а иногда и
открытых конфликтов. Массовые беспорядки в Уоттсе в 1965 году, в Детройте в 1967 году и
в Лос-Анджелесе в 1992 году каждый раз становились для жителей гетто поводом свести
счеты с «не своими» предпринимателями. То, что случилось в Лос-Анджелесе, фактически
выглядело как сознательная и систематическая попытка некоторых участников беспорядков
повредить корейскому бизнесу, огромное число предприятий которого было в результате
либо уничтожено, либо разгромлено9. Неприятие бизнесменов-инородцев чрезвычайно
широко распространено среди черных, подпитывая популярные теории об экономической
эксплуатации. Мы уже видели, что для китайской и корейской культуры характерно
недоверие к людям вне семьи и что японцы склонны доверять только своим соплеменникам.
Отчасти именно эта подозрительность к чужакам отражается в сетованиях афро-
американцев на постоянную грубость азиатских бизнесменов, на их незаинтересованность в
покупателях и пренебрежительное отношение к окружающим.
В исследовательской литературе причины экономической успешности и неуспешности
этнических групп освещаются по-разному. В частности, весьма распространенным
объяснением относительной недоразвитости малого бизнеса в афро-американской среде
стали ссылки на внешние факторы. Многие считают, что сравнение негритянской общины с
китайской или корейской неправомерно, ибо масштаб предрассудков, с которыми
приходилось и приходится сталкиваться представителям первой, несравнимо более велик. В
отличие от остальных этнических групп, негры оказались в Америке против своей воли, они
подвергались жестокому обращению во времена рабства и страдали от гораздо большей
дискриминации ввиду своих явных расовых отличий10. Согласно одному варианту такой
гипотезы, пользующемуся терминологией «теории зависимости», в США существует
«двойственная» экономика: черным и другим меньшинствам отведена в ней
«периферийная» ниша, бизнес в которой — в отличие от «ядра», где заправляют белые, —
обречен оставаться маломасштабным, низкотехнологическим и избыточно конкурентным.
Несколько иная и не столь расплывчатая разновидность той же «внешней» гипотезы гласит,
что афро-американец не мог открыть свое дело из-за отказа «белой» банковской системы
ссудить его достаточным количеством средств. Гово-
рится, что причиной недостаточного кредитования в таких случаях становился либо
просто расизм, либо изначально низкий имущественный статус бизнесменов-негров и малый
размер их предприятий, который делал эти предприятия весьма рискованным вложением.
Иными словами, негритянское сообщество в конечном счете было обречено оставаться в
замкнутом кругу бедности.
Второе объяснение связывает относительную неуспешность «черного» бизнеса со
спецификой спроса: в отличие от прочих этнических групп, у афро-американцев
отсутствуют потребности, которые могли бы удовлетворять только они сами. Если в
китайском ресторанном бизнесе белым не на что рассчитывать в конкуренции с китайцами,
в той же сфере они успешно обыгрывают черных на их собственном поле". Аналогичное
суждение высказывается и по поводу специфики афро-американского предложения:
негритянская кухня, к примеру, никогда не была так популярна за пределами своей среды,
как другие этнические кухни12. Подчеркивается, что единственная сфера услуг,
благоприятствовавшая развитию афро-американского бизнеса, связана как раз с
удовлетворением специфических нужд чернокожего населения — речь идет о
парикмахерских и салонах красоты13.
Как бы то ни было, ни одна из названных причин неспособности афро-американцев
развивать малый и средний бизнес не кажется убедительной14. Враждебность внешней среды
могла бы объяснить слабую представленность черных в корпоративных правлениях или
низкий процент их найма на предприятиях, контролируемых белыми, однако она никак не
объясняет, почему столь малое число черных трудятся сами на себя. В социологической
литературе есть
целый ряд теорий, согласно которым предрассудки и враждебность внешней среды,
наоборот, заставляют многих «чужаков» — в частности, представителей меньшинств —
полагаться только на себя: создавать предприятия с исключительным участием
соплеменников и ориентироваться на потребности своей этнической группы15. Именно
невозможность найти работу у белых в первые десятилетия ХХ века была одной из причин
тогдашнего высокого уровня самостоятельной занятости среди китайских и японских
иммигрантов16. То, что черные пострадали от предрассудков больше, чем какая-либо другая
расовая или этническая общность США, является бесспорным фактом, как и то, что
азиатские иммигранты, встречаемые более враждебно, чем европейские, все же не
сталкивались в такой степени с отторжением доминирующих групп населения, как потомки
завезенных из Африки рабов. Однако это никак не связано с тем, почему так мало афро-
американцев сбывают товары и услуги своим же соплеменникам или почему столь многие
из них предпочитают покупать «на стороне». Афро-американцы не преуспевают не только в
«ядерной» части экономики (если таковая вообще существует), но равно и в ее
«периферийной» части. Это становится особенно наглядным при сравнении их с выходцами
из стран Латинской Америки, бизнес которых тоже считается «периферийным» и которые
практически в той же степени страдают от дискриминации17.
Второй аргумент, касающийся недостаточного «внешнего» спроса на товары и услуги,
производимые чернокожим населением, не столь беспомощен. Однако, как показал
социолог Айвен Лайт, критики не выдерживает и он. У выходцев из Азии действительно
имелся определенный «внутренний рынок»
их сообщества, однако они вполне преуспели и в производстве товаров и услуг для
потребления окружающих — чего нельзя сказать об афро-американцах. В частности,
наличный оборот «азиатской» торговли с неазиатами в Калифорнии в 1929 году был больше,
чем вся «черная» розничная торговля в Иллинойсе — несмотря на то, что по численности
негритянское население превосходило азиатское в три с половиной раза18. Это
подтверждает, что высокий уровень активности азиатов напрямую связан с их общими
рыночными навыками, гораздо более развитыми, нежели у афро-американцев.
Если рассмотреть вопрос о банковских кредитах чуть более пристально, причины
неодинаковой экономической развитости этнических групп постепенно начинают
проясняться. Эти причины почти никак не относятся к внешним факторам, зато
непосредственно увязаны со степенью внутренней сплоченности. Ограниченность доступа к
банковским средствам уже многие поколения является одной из главных проблем афро-
американского сообщества, нередко — даже теперь, в клинтоновскую эпоху — давая повод
для федеральных расследований. Неравный подход по отношению к черным несомненно
имел место в кредитной политике банков, особенно что касается ссуд на покупку жилья,
однако он не имеет почти ничего общего с причинами различной предпринимательской
активности черных и азиатов. Для начала следует сказать, что за всю историю страны
совсем незначительное число малых предприятий было основано при помощи банковского
кредита, — фундаментом преобладающего большинства были личные накопления19. Кроме
того, нужно упомянуть, что в течение короткого периода в середине XIX века афро-
американцам удалось со-
здать несколько коммерческих банков, которые были готовы ссужать деньги своим
соплеменникам. Тем не менее эти банки довольно быстро прекратили существование из-за
недостатка желающих получить ссуду и тем самым продемонстрировали, что проблема
рынка кредитов в афро-американской среде заключалась не в отсутствии предложения, а в
отсутствии спроса20. Наконец, китайский и японский семейный бизнес первых десятилетий
ХХ века в большинстве случаев тоже был лишен доступа к контролируемой белыми
банковской системе, и если считать такой доступ ключом к успеху малого
предпринимательства, то становится непонятным, почему показатель представленности
азиатов в этой экономической категории значительно превосходит аналогичный показатель
для белых.
Причина того, что отсутствие банковских займов не стало таким камнем преткновения
для азиатских предпринимателей, проста: китайские, японские и корейские иммигранты
привезли с собой национальную культуру, с ее многочисленными формами организации
общинной жизни, и одной из этих форм были ассоциации лотерейного кредита (rotating
credit associations), своеобразная разновидность складчины. Именно так представители
одной группы могли сосредоточивать свои сбережения в одних руках, чтобы впоследствии
использовать их для поддержки хозяйственных начинаний того или иного члена
сообщества21. Показательна та разница которая имелась между китайским и японским видом
складчины. Китайская система хуэй опиралась на кровные узы и учреждалась людьми одной
и той же деревни, одного и того же рода или одной и той же фамилии. По контрасту,
японская танамоси, как правило, включала и неродственников, жителей
одного района или одной префектуры22. (Аналогичный институт, существующий в Корее,
называется кые.) Обе системы работали по одному принципу: небольшое число людей
жертвовало равную долю денег в общий котел, после чего вся сумма посредством либо
лотереи, либо аукциона переходила в руки одного из участников. По мере того, как эти
ассоциации укрупнялись и становились все сложнее, они перерастали в своего рода
прототипы кредитных союзов, практиковавших выплату дивидендов вкладчикам и выдачу
ссуд под проценты.
Ни хуэй, ни танамоси не имели легального статуса, а иногда даже минимальных
формальных правил. Ничто не мешало человеку, выигравшему лотерею, скрыться со
сбережениями всех членов общины. Законного наказания, которому мог бы подвергнуться
мошенник, не существовало; единственное, что его ждало в таком тесно сплоченном
сообществе, как японское или китайское, было моральное осуждение. Если кто-то терпел
крах, от его семьи требовалось возместить нанесенный ущерб. Функционирование такой
неформальной системы требовало высокой степени доверия между членами ассоциации,
которое, в свою очередь, было продуктом устоявшихся социальных связей в стране
происхождения, родственных или географических.
Существование высокого уровня доверия внутри китайского и японского сообщества
является, вероятно, не менее важным фактором, чем спрос на особую «этническую»
продукцию, если вести речь о причинах покровительства членов этих сообществ
хозяйственным начинаниям своих соплеменников. Причем сфера действия такого доверия
не обязательно простиралась на все сообщество. Зачастую оно не выходило за пределы рода
или деревни, к ко-
торой относился конкретный человек, и совсем нередки были случаи, когда
соперничающие ассоциации вступали между собой в конфликт. Также следует сказать, что
уровень доверия между людьми одной национальности обычно ощутимо вырастал на
американской почве, ибо здесь им приходилось сталкиваться с неразличающей
враждебностью окружающего мира. Как бы то ни было, все эти группы получили немалую
выгоду от того, что культура обеспечила их моральной конструкцией, позволяющей без
труда сотрудничать друг с другом.
Лотерейные ассоциации были лишь одним из социальных институтов, стихийно
зародившихся в китайском и японском сообществах. Многие китайцы, обычно выходцы из
одного региона на юге страны, в XIX веке прибывали в США поодиночке23 и становились
основателями клановых или фамильных ассоциаций, чьи местные филиалы далее
группировались в более крупные федерации (самой известной стали так называемые Шесть
Компаний в Сан-Франциско)24. Эти клановые ассоциации обеспечивали целый ряд
социальных услуг, так что людям, временно безработным или стесненным в средствах,
обычно не требовалось обращаться за помощью к кому-то вне своего окружения. Другие
китайские сообщества, так называемые тонги, оставили по себе печальную славу: это были
преступные группировки, контролировавшие китайский игорный бизнес, проституцию и
рэкет.
Японский аналог китайской родовой или фамильной ассоциации был, естественно,
основан не столько на кровных узах, сколько на географическом происхождении: так
называемые кай связывали тех, кто прибыл из одной и той же японской префектуры, и
обеспечивали похожий набор услуг. Именно эти организации, которые помогали людям с
трудо-
устройством и заботились о тех, кто не мог позаботиться о себе сам, стали причиной
столь необычайно низкой зависимости американских японцев от правительственного
соцобеспечения25. Подобные коммунальные институты брали на себя и другую функцию:
посредством коллективного давления они нередко улаживали проблемы с мелкими
правонарушителями, не доводя их до сведения полиции или судебных властей. Таким
образом, семья не была единственным инструментом социализации, она имела мощный тыл
в виде более крупных объединений, усиливавших ее влияние26.
Ассоциации лотерейного кредита были главной пружиной японского и китайского
экономического развития лишь на протяжении жизни первой пары поколений иммигрантов,
впоследствии ту же функцию стали выполнять другие культурные факторы. Конфуцианский
акцент на образовании и уменьшавшееся отторжение со стороны доминирующего белого
сообщества позволило последующим поколениям иммигрантов успешно ассимилироваться
и достичь высоких показателей восходящей мобильности вовне этнического анклава.
Клановые и географические ассоциации постепенно утратили свое центральное место и им
на смену пришли более современные добровольные организации, такие, как Лига
американских граждан японского происхождения, которые теперь существуют наравне со
всеми прочими представительскими группами в демократии. Однако факт остается фактом:
культурно укорененные кредитные ассоциации сыграли важную историческую роль в
развитии малого предпринимательства в рамках азиатских этнических сообществ.
В послерабовладельческом опыте афро-американцев нет ничего, что можно было бы
сравнить с китайскими и японскими ассоциациями лотерейного
кредита. Предпринимателям-неграм, как правило, приходилось противостоять
окружающему миру в одиночку, имея в запасе только собственные сбережения и моральную
поддержку семьи и друзей. Но, как справедливо указывает Айвен Лайт, произошло это вовсе
не потому, что в африканской культуре отсутствовали соответствующие институты.
Ассоциации лотерейного кредита являются практически культурной универсалией
традиционных обществ, в том числе и в той части Западной Африки, из которой было
вывезено большинство североамериканских невольников. Так, в Нигерии институт,
подобный хуэй или танамоси, был известен как эсусу. Лайт утверждает, что подобные
институты вместе с рабами перекочевали и в Новый Свет, однако в Соединенных Штатах их
носители оказались фактически вырваны с корнем из собственной культурной почвы. Он
также приходит к выводу, что чрезвычайная экономическая успешность в США черных
выходцев из Вест-Индии обязана тому факту, что характер Карибского плантаторского
рабовладения был менее разрушителен для традиционных форм африканской культуры27.
Соответственно ямайцы и тринидадцы, прибывшие в Нью-Йорк в первые десятилетия ХХ
века, имели значительно более высокий уровень общинной сплоченности, чем потомки
рабов. И это означает, что рабовладение в Соединенных Штатах не только лишило афро-
американцев их личной свободы и достоинства, — оно также лишило их социальной
сплоченности, искоренив культурные формы внутриобщинного сотрудничества.
Североамериканское рабство никаким образом не поощряло бережливость, умение
обращаться с деньгами или предприимчивость. Британское рабство в Вест-Индии, также
вполне бесчеловечное, оставило в неприкосновенно-
сти гораздо больший фрагмент оригинальной африканской культуры и не раздробило
устоявшиеся социальные группы в такой степени, в какой это удалось сделать в США28.
Дефицит спонтанной социализированности становится тем более выраженным, чем ниже
уровень достатка — что и не удивительно, если учесть существование причинной
зависимости между неспособностью к объединению и бедностью. Городская беднота, как
хорошо известно, организуется с большим трудом, даже если речь идет о таких
сиюминутных экономических задачах, как забастовка протеста против повышения
квартплаты. На нижних ступенях лестницы достатка исчезают не только внесемейные
социальные группы — дезинтегрируется сама семья. Из всех сообществ, что известны в
человеческой истории, современный американский люмпен-класс представляет собой,
пожалуй, одно из наиболее раздробленных: в этой культуре людям требуются огромные
усилия, чтобы скооперироваться ради какой угодно цели — от воспитания детей до
обращения в муниципалитет. И если индивидуализм означает нежелание или неспособность
подчинять свои личные интересы коллективным, то люмпен-класс — один из самых
индивидуалистических сегментов американского социума.
Было бы ошибкой изображать неимущих афро-американцев как жертв поголовного
разобщения и социальной изоляции. В своем удручающем положении они всегда могли
опереться на целый ряд добровольных организаций. Из них среди исторически наиболее
важных можно назвать разнообразные негритянские церкви и религиозные группы, ставшие
главным противовесом поразившему общину недугу раздробленности. В определенные
периоды афро-аме-
риканцы оказывались способны организовывать относительно крепкие мелкие и средние
предприятия, и лучшим примером здесь могут послужить возникшие в середине XIX века
«черные» банки и страховые компании29. «Черный» средний класс был всегда относительно
хорошо организован: именно его выходцы доминируют в таких современных добровольных
объединениях, как Южная конференция христианских лидеров и Национальная ассоциация
содействия прогрессу цветного населения. Более того, статистика свидетельствует, что
черные среднего класса участвуют в добровольных организациях чаще, чем белые,
имеющие тот же уровень дохода30. Также во многих афро-американских кварталах есть
нечто подобное «черным кассам», то есть фондам, накапливаемым родственниками и
друзьями и распределяемым в виде дарений или заимствований среди участников, попавших
в тяжелое материальное положение31. И наконец, среди неимущих афро-американцев
существует такой тип криминальных сообществ, как уличные банды — вроде печально
известных лос-анджелесских «Бладс энд Крипс» или чикагских «Блэкстоун Рейнджерс»32. И
тем не менее, повторяя судьбу ирландцев, до сих пор чернокожее население преуспевает
более в достижении политических целей, а не в создании многочисленных и
жизнеспособных экономических организаций внутри собственного сообщества.
Афро-американцы и выходцы из Азии представляют собой противоположные полюса как
в плане экономического успеха, так и в плане стихийной социальной сплоченности. В
обостренной форме их отличия отражают те, что существуют между двумя европейскими
иммигрантскими группами: евреями и ирландцами. Вообще можно проследить связь между
степенью сплоченности внутри конкретного этнического сообщества и скоростью, с
которой оно экономически развивается и ассимилируется в национальном масштабе.
Еврейское сообщество всегда отличала многочисленность новых организаций, призванных
позаботиться о его членах, — здесь достаточно вспомнить Немецко-еврейский союз
иудейской благотворительности, в 1900 году заявлявший, что позаботится о каждом нищем
еврее, Образовательный Альянс, а также современные «Бнай Брит» и Американский
еврейский конгресс. Другие еврейские организации взаимопомощи и благотворительности
брали на себя такие функции, как страхование жизни, больничные расходы и оплату
похоронных услуг33.
Еврейская склонность к спонтанной социализированности в какой-то мере контрастирует
с ирландским опытом, который в чем-то стал предвестником опыта афро-американцев в ХХ
веке. Ирландское социальное развитие стремилось идти не путем самозанятости в малом
бизнесе, а скорее путем проникновения в крупные, централизованные институты — такие,
как городские управы или католическая церковь. Ирландское господство в политическом
хозяйстве больших городов — Нью-Йорка, Бостона, Чикаго, Буффало, Милуоки — к началу
ХХ века уже вошло в легенду, и вместе с политическим контролем ирландцы получили
возможность назначать членов своей общины на должности в полицейских департаментах и
городских бюрократиях, что и обеспечивало значительный процент ирландской занятости в
Америке. В удовлетворении многих социальных нужд ирландцы продолжали зависеть от
одной организации — католической церкви. В отличие от итальянцев и иммигрантов из
латиноамериканских стран, они были гораздо менее антиклерикальны, и причиной тому
была роль, которую церковь сыграла в поддержке национальной идентичности ирландцев
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 1 | Нарушение авторских прав