|
Читайте также: |
каждом регионе — в Японии, Северной Америке, Европе или в странах Третьего мира —
есть значительная разница в производительности автомобильных заводов, и эта разница
больше, чем средние различия в производительности регионов. Подразумевается, что
культура не так сильно влияет на произво-
дительность автозавода, как управление. В конечном счете и сама облегченная система не
является порождением традиционной японской культуры; она была создана инженером
компании «Toyota» в определенный исторический момент, и эта компания имела
сравнительные преимущества перед своими конкурентами в Японии до тех пор, пока те
тоже не переняли ее20. Поэтому, говорят исследователи из МТИ, отличия в
производительности по регионам связаны всего лишь с медлительностью некоторых
регионов в принятии системы облегченного производства и их неспособности двигаться
дальше21.
Если вспомнить, что говорилось в этой книге о культуре и доверии, мы вправе ожидать,
что культуры, предрасположенные к спонтанной социализированности, такие, как Германия
и Япония, будут перенимать эту систему легче, чем такие страны, как Италия, Франция,
Тайвань и Гонконг. США же представляют собой сложный промежуточный случай: во
многом это общество с традиционно высокими уровнем доверия, но с другой стороны, здесь
сильны и индивидуалистические начала, которые в определенные моменты истории
приводили к усвоению форм экономической организации, основанных на низком уровне
доверия. Кажется, что данные МТИ, показанные в таблице 2, не противоречат этим
предположениям.
Любой, кто посмотрит на данные МТИ, будет вынужден признать, что облегченное
производство — это управленческая методика, которую можно применять вне зависимости
от культуры, и любое предприятие, позаимствовавшее ее, скорее всего, добьется повышения
уровня производительности, независимо от того, где оно находится. Но это не значит, что не
существует важных культурных факторов,
Таблица 2. Производительность завода по сборке автомобилей (в часах на
единицу продукции)
Лучший
Средний
показатель
показатель
Японские заводы в Японии
13,2
16,8
Японские заводы в Северной Америке
18,8
20,9
Заводы США в Северной Америке
18,6
24,9
Заводы США и Японии в Европе
22,8
35,3
Европейские заводы в Европе
22,8
35,5
Заводы стран, переживающих
процесс индустриализации
25,7
41,0
Источник: Womack J.P., Jones D. Т., Roos D. The Machine that Changed the World: The Story of Lean
Production. New York: HarperPerennial, 1991. P. 85.
которые могут в одних странах больше препятствовать внедрению облегченного
производства, а в других меньше. Например, несмотря на значительную разницу между
средней производительностью и производительностью заводов, использующих лучший
метод (предположительно, облегченное производство) внутри одной страны, оба показателя
существенно разнятся и от региона к региону. Так, у Японии, по данным МТИ, оба
показателя самые высокие, далее идет Америка, а на третьем месте — сильно отстающая
Европа22. (В исследовании приводятся данные и по Третьему миру, но из-за слишком
большого числа и разнообразия стран они нам не пригодятся.) Данные таблицы 2
показывают, что в Северной Америке лучшие японские и лучшие американские
предприятия имеют примерно один уровень производительности, который все равно
остается ниже, чем у японских предприятий в Японии23. Если учесть конфликтный характер
отношений между профсоюзами и руководством в Корее, а так-
же семейную ориентацию корейского общества, становится понятно, почему корейские
корпорации не преуспевают в развитии облегченного производства. Когда такие
автокомпании, как «Hyundai» и «Daewoo», начали проникать на североамериканский рынок
в 1980-х годах, они делали это, имея в качестве конкурентного преимущества дешевую
рабочую силу. Несмотря на частое заимствование японских технологий (модель «Hyndai
Exel», например, практически не отличается от «Mitsubishi Colt»), облегченной системы они
не перенимали и оставались самыми обычными массовыми производителями. Сначала дела
у корейских автомобилестроительных компаний шли хорошо, но в 1988 году уровень
продаж упал: затраты на оплату труда на родине стали стремительно расти, а покупатели
начали осознавать, что корейские машины по своим качественным стандартам уступали
японским24. Метод облегченного производства был импортирован уже позднее, когда стало
ясно, что Корея больше не может выигрывать только за счет дешевизны рабочей силы,
однако очевидно, что для корейской культуры он не был таким же естественным
нововведением, как для японской.
Не все аспекты системы облегченного производства были так же успешно
экспортированы в Соединенные Штаты, как, скажем, рабочие группы или кружки качества.
Сетевые структуры кейрецу, которые связывают головные компании и их поставщиков в
Японии, в целом не были воспроизведены в США — кроме тех случаев, когда они были
буквально привезены в страну из Японии вместе с ее «трансплантами». Американские
автопроизводители либо по-прежнему сохраняли вертикальную интеграцию, либо
взаимодействовали со своими поставщиками
по законам рынка, держась от них на расстоянии. Более того, в 1980-е годы некоторые
нововведения в автомобильной промышленности США — скажем, попытка вице-президента
«GM» Игнасио Лопеса перетрясти привычный набор своих поставщиков — опиралась на
традиционную (и часто чрезмерно состязательную) рыночную дисциплину с целью сбить
цену и повысить качество, а вовсе не на желание выстроить стабильные и долгосрочные
доверительные отношения. Производители в Америке по-прежнему стараются стравливать
поставщиков друг с другом, что вынуждает последних быть весьма подозрительными и
скрывать информацию о ценах и технологиях25. В других случаях проблема приобретает
идеологический характер: один из сборочных заводов «GM», на котором применялась
система облегченного производства и оптимизация резервных запасов, был закрыт по
причине бойкота, специально организованного профсоюзом поставщиков с целью
продемонстрировать свою силу.
Авторы исследования МТИ утверждают, что раз уж система облегченного производства
без больших усилий пересекла культурную границу между Японией и США, она не
привязана ни к какой культуре. Но истинность этого утверждения зависит от одной
распространенной среди специалистов по конкурентоспособности предпосылки: Япония и
США находятся на различных культурных полюсах, причем первая является примером
коллективизма, а вторые — примером яркого индивидуализма. Однако на самом деле эта
предпосылка является спорной. Может быть, тейлористская модель промышленной
организации, созданная в Америке и перенятая во всем мире, и не была типичным, или тем
более неизбежным, продуктом американской культуры. Мо-
жет быть, сам тейлоризм является некоей аномалией американской истории, и может
быть, его замена на систему облегченного производства, более коллективистски
ориентированную, возвращает Америку к ее собственным культурным корням, другим, но
от этого не менее подлинным. Чтобы понять, как именно это может быть, мы должны
внимательно проанализировать двойственный характер американского культурного
наследия: ее индивидуализм и ее коллективизм.
ЧАСТЬ IV. АМЕРИКАНСКОЕ ОБЩЕСТВО И КРИЗИС
ДОВЕРИЯ
ГЛАВА 23. ЖИВУТ ЛИ ОРЛЫ СТАЯМИ?
Одна из характерных черт Америки 1990-х — повышенное внимание к вопросу
«мультикультурализма». Охват этого явления чрезвычайно широк: от школьных педсоветов,
которые включают незападные языки в число программных предметов, до крупных
корпораций, проводящих так называемые тренинги по разнообразию с целью привить
сотрудникам большую чуткость к культурным отличиям. Повышенное внимание, как всегда,
сопровождается поляризацией мнений. На этом фоне сторонники мультикультурных
исследований заявляют, что многоукладность американского общества требует от его
членов более глубокого осмысления позитивного вклада каждой из сформировавших его
культур — особенно культур неевропейских. Раздаются заявления, смысл которых либо в
том, что США, вне своей универсалистской политико-правовой системы, вообще никогда не
имели единой культуры, либо в том, что культура, господствовавшая в США прежде (т. е.
европейская), в силу своего притеснительного характера не должна оставаться
всеамериканской моделью для подражания.
Разумеется, никто не станет оспаривать полезность серьезного исследования дру-
гих культур, тем более, что в либеральном обществе просто необходимо учиться
терпимому отношению к людям, так или иначе от тебя отличающимся. Однако совсем иное
дело — утверждать, что у США никогда не было своей культурной доминанты или что они в
принципе не должны иметь такого рода центр ассимиляционного притяжения для
разнообразных групп общества. Как было задокументировано всем предшествующим
изложением, способность нации пользоваться общим «языком добра и зла» выступает
необходимым условием в созидании доверия, социального капитала и всех тех позитивных
экономических результатов, которые из них проистекают. Культурное многообразие
действительно способно принести реальную экономическую выгоду, однако, выйдя за
определенные рамки, оно становится новым барьером на пути коммуникации и
сотрудничества, потенциальной экономической и политической угрозой.
Утверждение, что в США всегда имелось в высокой степени разнородное общество,
единое лишь в конституционном и законодательном аспекте, тоже далеко от истины.
Помимо универсалистской политико-правовой системы в Америке всегда существовала
центральная культурная традиция, цементировавшая общественные институты страны и в
конечном счете обеспечившая ее экономическое господство в мире. Изначально бывшая
принадлежностью конкретной религиозно-этнической группы, эта культура позже
отделилась от своих корней и стала широко доступным для всех американцев источником
самоидентификации, — показав тем самым свое важное отличие от любой европейской
культуры, всегда остававшейся прочно привязанной к «крови и почве». Однако поскольку и
ее сущность, и ее проис-
хождение являются предметом значительного недопонимания со стороны самих
американцев, то и другое требует развернутого объяснения.
Американцы обычно думают о себе как об индивидуалистах или, пользуясь выражением
эпохи первопроходцев, «закоренелых индивидуалистах». Однако если американская
традиция и правда столь индивидуалистична, как принято думать, то очень трудно
объяснить имевший место в США в ХХ веке быстрый рост корпораций-гигантов.
Представьте себе человека, впервые ступившего на американскую почву; с чужих слов он
хорошо осведомлен о крайнем индивидуализме местного населения, но не знаком со
структурой местной экономики. Такой человек наверняка подумает, что американская
экономика должна состоять из многочисленных мелких и недолговечных фирм.
Американцы должны были бы быть слишком своевольны и неспособны к сотрудничеству,
чтобы подчинять себя распорядку крупных хозяйственных учреждений, слишком
независимы, чтобы создавать долговременные частные организации. Фирмы должны были
бы возникать, дробиться и исчезать — подобно тому, как это происходит на Тайване или в
Гонконге. Сторонний наблюдатель мог бы решить, что в этом отношении американская
культура должна была бы являться противоположностью немецкой и японской, с их
акцентом на авторитет, иерархию и дисциплину.
Тем не менее фактически верно обратное: именно в Соединенных Штатах впервые
оформилась модель современной иерархической корпорации и к концу XIX века именно на
их территории возникли несколько крупнейших в мире организаций такого типа. В то время
открывались все новые и новые предприятия, и американцы, по всей видимости, от-
нюдь не считали для себя зазорным работать в условиях гигантских бюрократических
иерархий. Как бы то ни было, присущее им умение организовываться вовсе не ограничилось
созданием крупных фирм. Сегодня, когда требованием эпохи становится разукрупнение
бизнеса, изобретение новых, более гибких форм его устройства — к примеру, виртуальных
корпораций, — американцы снова оказываются на волне прогресса. Следовательно,
расхожая мудрость, рисующая американцев образцовыми индивидуалистами, в чем-то
ошибается.
В той части литературы по сравнительной конкурентоспособности, где идет речь о
разнице между Японией и Америкой, последняя часто берется в качестве парадигмы
индивидуалистического общества — общества, в котором ни относительно малочисленное,
ни любое более крупное объединение людей не является источником авторитета. Говорится,
что американцам с их индивидуализмом коллективный труд просто противопоказан, что
такой труд не будет для них продуктивным или хотя бы естественным. Всегда настаивая на
реализации своих прав, в случае, когда общественная кооперация становится необходима,
они вступают друг с другом во взаимоотношения, регулируемые системой контрактов и
законов. Такая вещь, как профсоюзный контроль за производственным процессом, в глазах
большинства азиатов (особенно японцев), а вместе с ними и американцев, хорошо
изучивших азиатскую специфику, выглядит лишь одним из многочисленных признаков
пропитанной индивидуализмом культуры, слишком далеко зашедшей в своем пристрастии к
судебным разбирательствам и конфликтам вообще.
Не только представители азиатских стран характеризуют США как
индивидуалистическое обще-
ство, приверженность подобной оценке демонстрируют сами американцы. Разумеется,
они не считают индивидуализм чем-то порочным. Напротив, индивидуализм играет для них
почти безоговорочно положительную роль и прежде всего ассоциируется с творчеством,
инициативой, предприимчивостью, гордым нежеланием склонять свою волю перед каким
бы то ни было авторитетом. Короче говоря, индивидуализм в сознании американцев обычно
выступает источником настоящей национальной гордости, одной из самых характерных и
привлекательных, по их мнению, черт американской цивилизации. В ходе публичного
обсуждения причин краха коммунистических и других авторитарных режимов в конце 1980-
х годов недаром сделалось общим местом говорить о том, что диктатура не смогла устоять
перед искушением американской поп-культурой и перед американской проповедью
индивидуальной свободы. Еще одним показательным примером может послужить
неожиданная популярность Росса Перо, независимого кандидата на президентских выборах
1992 года. Не в последнюю очередь он обязан этой популярностью тому факту, что многие
жители страны увидели в нем воплощение лучших черт американского индивидуализма.
Покинув в свое время ряды компьютерного гиганта «IBM», где он не мог полностью
проявить свою инициативу, Перо создал собственную компанию, «Electronic Data System»,
которая впоследствии позволила ему заработать многомиллиардное состояние. Очень
характерен девиз, не раз прозвучавший из его уст в ходе избирательной кампании: «Орлы не
сбиваются в стаи — они живут по одиночке».
Вне зависимости от позитивности или негативности оценки индивидуализма, на уровне
обще-
ственного сознания жители Азии и американцы, кажется, совпадают в главном: в отличие
от большинства азиатских стран Америка представляет собой своего рода
индивидуалистический экстремум. Однако это распространенное мнение верно лишь
отчасти. В действительности культурное наследие американцев имеет двоякую природу,
ибо, неся в себе индивидуалистические и разобщающие тенденции, оно довольно усердно
поощряло участие в ассоциациях и других формах совместной деятельности. Американцы,
предположительно крайние индивидуалисты, с исторической точки зрения всегда
оказывались неутомимыми коллективистами, создателями крепких и долговечных
организаций добровольного типа, начиная с разного рода детских спортивных лиг и
сельскохозяйственных детских клубов и кончая такими гигантами, как Национальная
ассоциация стрелкового оружия, Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного
населения и Лига женщин-избирательниц.
Существующая в США высокая степень коммунальной солидарности еще более
впечатляет тем, что возникла она в обществе, отличающемся этническим и расовым
разнообразием. Ведь ни в Японии, ни в Германии общество не было разнородным по
расовому составу, а для доминирующей в них культуры представители сколько-нибудь
значимых меньшинств всегда оставались на положении чужаков. И хотя высокая степень
спонтанной социализированности не всегда оказывается увязана с однородностью
населения, наличие этнического разнообразия потенциально является серьезным
препятствием на пути формирования общей культуры, свидетельством чему — опыт многих
полиэтнических обществ Восточной Европы, Среднего Востока
и Южной Азии. Наоборот, в Америке этнический фактор, служа большей сплоченности
малых общин, не становился (по крайней мере до недавних пор) барьером ни для
повышения социального статуса, ни для ассимиляции.
Оценка, которую дал индивидуализму Алексис де Токвиль, более близка азиатской
оценке извне, нежели внутренней американской: для него индивидуализм был злом,
особенно свойственным для обществ с демократическим устройством. Токвиль утверждал,
что, являя собой мягкую форму эгоизма, индивидуализм «побуждает каждого члена
сообщества отделиться от массы себе подобных и покинуть семью и друзей; поэтому после
того, как наконец сформировался его собственный круг, об обществе в целом он с
готовностью забывает». Индивидуализм возникает в демократиях по той причине, что здесь
не существует классов и прочих социальных структур, которые в аристократических
государствах сплачивают людей в определенные группы, а раз так, то у человека не остается
других привязанностей кроме круга собственной семьи. Вот почему индивидуализм «сперва
лишь истощает добродетели публичной жизни, но в долговременной перспективе...
становится агрессором и разрушает все окружающее, в предельном состоянии уже ничем не
отличаясь от чистого эгоизма»1.
Токвиль полагал, что увиденная им в США система гражданских ассоциаций сама по
себе играет важную роль в борьбе с индивидуализмом и его потенциально
разрушительными последствиями2. Слабость равных между собой индивидов при
демократии заставляет их объединяться для достижения любой сколько-нибудь важной
цели, сотрудничество же в гражданской жизни служит школой публичного
духа, уводя людей от естественной сосредоточенности на удовлетворении личных нужд3.
В этом отношении Соединенные Штаты весьма отличаются от Франции, в которой
деспотическое правление, разрывая раз за разом связующие нити гражданских ассоциаций,
приводит людей к изоляции, то есть ввергает их в состояние подлинно
индивидуалистическое4.
Токвиль был озабочен не экономическими, а политическими проблемами.
Предрасположенность демократических обществ к индивидуализму, опасался он, заставит
людей отвернуться от публичной жизни в преследовании своих узко материальных
интересов, а ситуация, когда у граждан нет интереса к публичным делам, есть прямая
предпосылка установления деспотического режима. Однако координация усилий в
повседневных гражданских делах способствует бурному развитию не только политической,
но и экономической жизни, ибо учит сотрудничеству и самоорганизации. Люди, способные
к самоуправлению, наверняка будут способны объединяться и ради хозяйственных целей,
имея при том гораздо больше перспектив для обогащения, нежели действуй они по
одиночке.
Индивидуализм глубоко укоренен в политической доктрине прав человека, легшей когда-
то в основание Декларации независимости и Конституции США. Поэтому вовсе не
случайно, что американцы считают себя индивидуалистами. Конституционно-правовая
структура США, если воспользоваться терминологией Фердинанда Тённиса, представляет
собой Gesellschaft (общество, социальное измерение) американской цивилизации. Однако в
стране существует и столь же древняя коммунальная традиция, которая коренится в
американской религии и куль-
туре и которая составляет базис ее Gemeinschaft (общности, коммунального измерения).
Если индивидуалистическая традиция во многом была и остается доминирующей,
коммунальная традиция всегда действовала при ней в качестве противовеса, не
позволяющего индивидуалистическим импульсам достигать своего логического предела.
Таким образом, успех американской демократии и американской экономики объясняется не
одним индивидуализмом и не одним коммунитаризмом, а взаимодействием этих двух
противонаправленных тенденций. Экономическое значение американской спонтанной
социализированности очевидней всего проявилось в XIX веке, в эпоху возникновения
корпораций. Как и в любой другой стране, в Америке изначальной разновидностью бизнеса
являлось мелкое предприятие, находящееся во владении и управлении у членов одной
семьи. К 1790 году около 90% всех американцев трудилось в более или менее автономных
семейных хозяйствах5. До 1830-х гг. даже самые крупные американские предприятия имели
размер по нынешним меркам довольно скромный. Так, на принадлежавшей Чарльзу
Фрэнсису Лоуэллу текстильной мануфактуре в Уолтэме, штат Массачусетс, которая в год
своего основания (1814) превосходила все остальные аналогичные предприятия, работало
300 человек; на самом масштабном металлообрабатывающем производстве того времени,
каковым являлся государственный Спрингфилдский военный завод, работало 250 человек;
Второй Банк Соединенных Штатов, самый богатый в стране, кроме своего президента,
Николаса Биддла, имел в штате лишь еще двух управляющих на полной ставке6.
Все изменилось в 1830-х, с появлением железных дорог. Хотя действительное влияние
железных
дорог на рост ВВП США не перестает быть предметом жарких дебатов среди историков
экономики7, мало кто сомневается, что организациям, взявшимся за это дело, пришлось
выработать радикально новый стиль управления8. Из-за своей физической особенности —
огромной протяженности в пространстве — железная дорога была первой разновидностью
экономического предприятия, с чисто практической точки зрения исключавшей
возможность контролировать его силами только одной семьи; и именно она стала
импульсом, который привел к образованию первых управленческих иерархий. Железные
дороги быстро выросли до невероятных размеров: к 1891 году численность служащих одной
только Пенсильванской железной дороги равнялась ПО тыс. человек, что значительно
превосходило численность тогдашней американской армии9. Финансирование дорог
потребовало также серьезного укрупнения финансовых учреждений, а увеличившийся
объем грузоперевозок стал объединять рынки на все более и более обширной территории. В
отличие от прежнего семейного бизнеса с его радиальным принципом управления и
начальствующей фигурой предпринимателя-основателя, железные дороги нуждались в
менеджменте более децентрализованном, с прослойкой администраторов среднего звена,
которые наделялись повышенными полномочиями. Рост рынков открывал новую
перспективу извлечения выгоды из экономии масштаба — благодаря большему разделению
труда как в области производства, так и в области сбыта. Когда зерно и скот, выращенные на
Среднем и Дальнем Западе, стали свободно переправляться потребителям Востока, впервые
появилась возможность заговорить о возникновении в США национального рынка.
Больше всего от европейских железных дорог американские отличало то, что их
финансирование, владение и управление ими взяли на себя частные лица. В Европе отрасль
тоже стала двигателем прогресса в деле крупномасштабной организации хозяйствования, но
здесь ответственность за ее развитие взяли на себя правительства, которые заимствовали
организационные и административные приемы из богатого арсенала национальных
бюрократий10. Хронически страдавшее от коррупции и политических интриг американское
государство 1840-х годов было — особенно на федеральном уровне — гораздо более слабым
и гораздо менее компетентным, чем любое европейское. Тем более поражает та скорость, с
которой американцы сумели отстроить масштабнейшую административную структуру — не
имея ни модели для подражания, ни подготовленного кадрового состава.
После Гражданской войны, сперва в сфере распределения, а затем и в сфере
производства, стали быстро развиваться крупные деловые предприятия, перенимавшие у
железной дороги опыт рациональной организации. В период с 1887 по 1904 год по стране
прокатилась беспрецедентная по масштабам волна объединений, в ходе которой ведущие
позиции были заняты такими компаниями, как «Standard Oil» и «U. S. Steel», причем
последняя стала еще и первой промышленной компанией с капитализацией, превысившей
один миллиард долларов11. К началу Первой мировой крупные корпорации производили уже
большую часть продукции американской экономики. Надо сказать, что корпорации эти
оказались на удивление долговечны. Некоторые из популярнейших ныне торговых марок —
«General Electric», «Westinghouse», «Pitney-Bowes», «Sears», «Roe-
buck», «National Cash Register», «Eastman Kodak» — появились на свет именно тогда, в
конце XIX столетия. В сущности сама такая вещь, как торговая марка для товаров массового
сбыта, стала одним из главных нововведений в практике американского бизнеса второй
половины XIX века, закреплявшимся по мере того, как поставщики все энергичней
осваивали возможности для расширения рынка, предоставляемые прогрессом в сфере
перевозок. Тогдашние производители обнаружили, что качество их продукции и надежность
доставки и услуг можно обеспечить только в том случае, если контроль за каналами сбыта
перейдет в их руки. В свою очередь такого рода дальнейшая интеграция не имела бы места,
если бы из-за своего недостаточного масштаба и малого срока существования компании
были бы просто не в состоянии заработать репутацию производителей качественных
товаров и услуг. И если в настоящем китайский бизнес добивается такого положения с
огромным трудом, американский бизнес на сопоставимом этапе развития в XIX веке сумел
достичь его довольно быстро.
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 1 | Нарушение авторских прав