|
Читайте также: |
пределы семьи, ведь политическая жизнь в центре не основана на семье и личной
зависимости в той степени, в которой это имеет место на юге.
Возможно, существуют какие-то внешние факторы, не имеющие отношения к
социальному капиталу, — политического, юридического или экономического характера, —
которые поспособствовали
развитию крупномасштабных организаций на севере и приостановили это развитие в
центре страны. Так или иначе, за отсутствием внятного объяснения на этот счет сами собой
напрашиваются два возможных ответа. Первый состоит в том, что при оценке
индустриальной структуры Terza Italia мы должны уделять больше внимания сетевым
образованиям, нежели самостоятельным конкретным фирмам. Подобно аналогичным
организациям в Азии, эти итальянские сетевые образования позволяют мелким компаниям
пользоваться преимуществами экономии масштаба, не прибегая к строительству больших
интегрированных корпораций. Так или иначе, в отличие от китайских сетевых структур,
итальянская версия не находит опоры в семье, но подразумевает свободное сотрудничество
не связанных родством субъектов на профессиональной или функциональной основе. С этой
точки зрения развернутая по сетевому принципу мелкая фирма есть результат обдуманного
организационного решения, выносимого предпринимателями, которым присущ
относительно высокий уровень спонтанной социализированности и которые вполне могли
бы, если бы хотели того, сделать выбор в пользу масштаба.
С другой стороны, есть свидетельство в пользу того, что небольшие размеры этих фирм и
их сетевая организация часто являются результатом не сознательного выбора, но скорее
слабости и неспособности к институционализации. Отсюда в качестве второго
объясняющего момента выступает тот факт, что крепкие семейные связи все же сохраняют
важность в центральной Италии, и это накладывает заметный отпечаток на деловую жизнь в
этом регионе — никак не ограничивая, однако, гражданскую общность в политическом
смысле. Иными словами,
получается, что в этой части Италии не существует сколько-нибудь жесткой обратной
зависимости между силой семейных связей и влиятельностью организаций на добровольной
основе: и то и другое может быть развитым, точно так же, как в других обществах и то и
другое может быть неразвитым.
В пользу последнего тезиса говорит многое. Фамилизм остается более значимой силой в
Италии в целом — как на юге и севере, так и в центре, — чем в других европейских странах,
хотя сила ее в значительной степени варьируется от региона к региону. Многие
исследователи указывали на существование явных различий в семейной структуре между
разными частями страны. Как и в примере с Китаем, последние исследования показали, что
нуклеарная семья являлась гораздо более распространенной в Европе, чем думали прежде,
— по крайней мере, начиная с XIV века25. Так или иначе, мы встречаемся с исключением из
этого правила в центральной Италии, где сложная семья присутствовала в относительно
сильной и устойчивой форме, начиная уже со Средних веков26. «Сложная семья» означает
что-то, достаточно аналогичное китайской «объединенной семье»: мать и отец живут вместе
с женатыми детьми и их семьями или в непосредственной близости от них. Традиции
объединенной семьи сохранились вплоть до настоящего времени. В Terza Italia 50%
населения живет в сложных семьях по сравнению с 27% в северном треугольнике
(Ломбардия, Пьемонт и Лигурия) и только 20% на юге. Соответственно, преобладание
нуклеарной семьи гораздо существеннее в северном треугольнике (64,6% населения) и, что
интересно, еще больше на бедном юге (73,4%)27. Последняя цифра подтверждает
утверждение Бэнфилда о том, что нуклеарная семья представляет со-
бой первичную единицу родственных отношений, вокруг которой организована вся
система моральных обязательств жителей юга.
Некоторые склонны полагать, что именно юг есть та часть Италии, которая в наибольшей
степени напоминает Китай; на юге радиус доверия ограничен пределами нуклеарной семьи,
так что люди, не связанные родством, испытывают большие трудности при взаимодействии
друг с другом. На деле же это именно Terza Italia — именно местная семейная структура
более прочих напоминает китайскую28. Крестьянские семьи Монтеграно, описанные
Бэнфилдом, гораздо более раздроблены и изолированы, чем типичная крестьянская семья в
Китае или более крупные семьи в центральной Италии. Рассмотрим предложенное
Бэнфилдом описание внутрисемейных раздоров:
Ко времени появления новой семьи привязанность к старой ослабевает.
Предшествующие свадьбе приготовления устроены таким образом, что у невесты и жениха
появляются все возможности для того, чтобы сразу же испортить отношения с новой
родней. <...> Злая воля выполняет полезную функцию защиты новой семьи от требований и
притязаний, которые могут быть предъявлены старой семьей. Однако это в то же время
затрудняет и внутрисемейное взаимодействие. Разделение земель на маленькие
разбросанные наделы происходит отчасти именно по причине мелких семейных ссор.
Например, единокровная сестра Прато владеет участком, непосредственно прилегающим к
его участку. Она не может обрабатывать землю сама, но при этом никогда не продаст и не
сдаст землю в аренду брату. Как след-
ствие, ее земельный участок лежит без дела. Если бы крестьяне вообще поддерживали
хорошие отношения со своими кровными братьями и сестрами, в каких-то случаях было бы
возможно рационализировать распределение земли посредством ряда обменов. <...> Даже в
отсутствие разлада привязанность сына к родительской семье после его свадьбы
практически сходит на нет. Как только у него появляются жена и собственные дети, он вряд
ли будет сколько-нибудь серьезно задумываться о благосостоянии родителей, за
исключением разве что ситуации, когда они находятся на грани голодной смерти29.
Описанное Бэнфилдом общество не есть общество китайского типа с присущим ему
сильным чувством семейных обязательств. Южноитальянские семьи так малы, раздроблены
и слабы, что практически непригодны для создания на их основе экономических
предприятий. Китайская семья и, следовательно, китайский бизнес, напротив, могут
объединять вокруг себя сыновей и дочерей, братьев и сестер, родителей и родителей
родителей, и даже более отдаленных родственников в рамках одного рода, для каждого из
которых находится работа в общесемейном деле. И это в точности тот тип семьи, который
существует в Terza Italia: разветвленная семейная структура, служащая источником для
поддержания современного семейного бизнеса в Италии.
Другим фактором, на который как на возможное объяснение преобладания семейных
фирм в центральной Италии указывают социологи, была долевая обработка земли30. Работа
издольщиков была основана на долговременном договоре между землевладельцем и главой
какой-либо семьи, который за-
ключал этот договор от лица остальных членов этой семьи. Землевладелец был
заинтересован в найме больших семей для возможно более эффективной обработки своего
участка, и часто договор с издольщиками давал ему право контролировать перемещения
членов семьи и даже их вступление в брак. Во многих случаях земельные участки были
слишком крупны для обработки одной нуклеарной семьей, и отсюда возникла чисто
экономическая необходимость расширения семей, члены которых обычно устраивались на
обрабатываемой земле, собираясь в небольшие группы. В южной Италии, напротив,
преобладающей формой сельскохозяйственного труда был наем bracciante, или поденщика,
который продавал свой труд на рынке и не связывал себя сколько-нибудь длительными
отношениями с землей, которую он обрабатывал. Bracciante нанимался на индивидуальных
условиях и обычно жил в ближайшем городе, а не на возделываемом им участке. Семья
издольщиков в центральной Италии работала как единый организм и имела общую
собственность — инструменты и животных, — что стимулировало бережливость и
предприимчивость, тогда как в среде наемных сельскохозяйственных рабочих в южных
областях эти стимулы отсутствовали31. Итак, получается, что расширенная семья
издольщиков в центральной Италии образовывала устойчивую экономическую единицу,
очень напоминающую китайское крестьянское хозяйство. Такая организация главенствовала
еще до индустриализации и, естественно, послужила основанием для формирования
семейных предприятий в более позднее время.
Почему уровень спонтанной социализированности столь заметно варьируется в Италии
от региона к региону, от крайне низкого на юге, до достаточно вы-
сокого на севере и в центре? Объяснение связано в основном с уровнем политической
централизации, исторически сложившимся в каждом из регионов задолго до начала
индустриализации. Аморальный фамилизм юга уходит своими корнями в эпоху
норманнских королевств, существовавших на территории Сицилии и Неаполя, и особенно
ко времени правления Фридриха II. Южные королевства довольно рано пришли к форме
абсолютной монархии, постепенно уничтожая независимость городов, стремившихся к
обретению автономии. В сельских районах была установлена жесткая социальная иерархия,
поддерживаемая земельной аристократией, которая обладала огромной властью над едва
сводившим концы с концами крестьянством. Хотя в некоторых обществах религия вполне
может способствовать укреплению промежуточных институтов и развитию склонности к
спонтанной организации, в южной Италии католическая церковь служила лишь усилению
монархического абсолютизма. Церковь рассматривалась как обязательство и бремя, а не как
добровольная и самоуправляемая общность.
Такая централизованная организация власти резко контрастировала с
децентрализованным севером и центром, где множество городов-государств, — таких,
например, как Венеция, Генуя и Флоренция, — уже к концу Средних веков были
независимыми республиками. Эти торговые города-государства обладали не только
политической независимостью, но время от времени вводили даже республиканскую форму
правления, требовавшую от населения высокого уровня политического участия. В такой
питательной среде существовали богатые возможности для насыщенной событиями
общественной жизни, выливавшейся в организацию гильдий, территориаль-
ных и приходских объединений, округов, союзов и т. д. На севере и в центре церковь
была не более чем организацией, существовавшей в одном ряду со многими другими. По
словам Роберта Патнэма, «к началу XIV века Италия произвела на свет не одну, а две новые
структуры управления, каждая со своими социальными и культурными особенностями:
знаменитую феодальную аристократию на юге и процветающую республику на севере»32. В
последующие годы север был «рефеодализирован» и в течение длительного времени
находился под контролем централизованной власти (которая в целом ряде случаев имела
иностранное происхождение). Однако республиканские традиции, набравшие силу в течение
эпохи Возрождения, успели превратиться в неотъемлемую часть северной культуры и
поэтому достаточно хорошо сохранились, чтобы уже в современную эпоху стать причиной
более высокого уровня спонтанной социализированности севера по сравнению с югом.
Как подсказывает само название, Terza Italia представляет своего рода альтернативу двум
полюсам, воплощенным в севере и юге. С одной стороны, семейные связи имеют здесь вес
иногда даже больший, нежели на юге. Такого рода фамилизм превращает семейный бизнес в
естественный базис местной экономики, пускай и ограничивая перерастание семейных
предприятий в более крупные структуры. С другой стороны, большая часть центральной и
северо-восточной Италии впитала республиканско-коммунитаристский дух севера, который
компенсирует крайнюю раздробленность фамилистического юга. Как следствие,
построенные по сетевому принципу семейные предприятия Эмилия-Романьи или Марке
занимают по своему масштабу промежуточное положение между мелкими крестьянскими
хо-
зяйствами юга и гораздо более крупными, профессионально управляемыми
корпорациями севера, избегая при этом как крайних форм разобщенности, так и полной
интеграции в крупные корпоративные структуры.
Поборники гибкой специализации склонны изображать мелкомасштабную
индустриализацию Италии как идеальную форму промышленной организации. С этой точки
зрения итальянская семейная фирма совмещает в себе неизменно малый размер,
ремесленные навыки и уважение к семейной традиции с эффективностью, технологической
изощренностью и другими достоинствами, обычно ассоциирующимися с крупным
масштабом. Роберт Патнэм рисует экономическую деятельность этих регионов как пример
гражданского взаимодействия, где бизнес-сети координируют свои действия с местными
правительственными организациями в целях обеспечения занятости и процветания для всех
и каждого33. Но является ли подобного рода сетевая организация мелкомасштабных
предприятий «волной будущего», организационной формой Новой эры, совмещающей
преимущества экономии масштаба с комфортными условиями труда на мелких
производствах и воссоединением функций собственности и управления?34
Дело вовсе не в том, что Италия непременно должна была чем-то поступиться в своем
экономическом развитии, расплачиваясь за относительно мелкий масштаб своих
предприятий. Вплоть до рецессии 1992—1994 годов итальянская экономика переживала
самый быстрый рост среди всех стран европейского сообщества, и в большой степени этот
рост был обусловлен именно динамичной эволюцией мелких фирм. Небольшой масштаб,
таким образом, ставит
ограничения для показателей ВВП в Италии не больше, чем на Тайване или в Гонконге. В
такой промышленности, как, скажем, производство одежды, которая, по словам одного
ведущего итальянского дизайнера, «где-то каждые шесть месяцев... с потрясающей
скоростью умудряется полностью переродиться», малый масштаб, безусловно, дает
существенные преимущества35.
Но у этой формы индустриализации также есть и свои негативные стороны. У
итальянских семейных фирм нет слишком длинной истории, и часто, подобно своим
китайским аналогам, они обнаруживают неспособность перенять действительно
эффективную практику управления. Силиконовая долина и Трасса 128 в свое время
приютили немало мелких предпринимателей, начинавших свое дело с нуля, но многие из
образовавшихся фирм, — например, «Intel» и «Hewlett-Packard», — выросли в огромные
корпорации со сложным бюрократическим аппаратом. Вне всяких сомнений, они не смогли
бы достичь в своих отраслях столь впечатляющего превосходства, не взяв на вооружение
корпоративную форму организации. Даже при наличии таких исключений из правила, как
«Benetton» и «Versace», северная Италия не может похвастаться большим количеством
мелких семейных фирм, сумевших совершить подобного рода переход. По словам Майкла
Блима, подробно исследовавшего мелкомасштабную индустриализацию в Марке,
наблюдается следующая картина:
Почти каждый предприниматель Сан-Лоренцо сопротивляется институционализации
своих фирм путем введения профессионального управления: они хотят жить только своей
головой и выезжают подчас лишь благодаря собственной
напористости. Так или иначе, с течением времени сдаются даже наиболее
изобретательные: они продают бизнес или вовсе закрывают его, как правило, незадолго до
неминуемого краха. К счастью, поскольку стартовые затраты невелики, вновь и вновь
появляется молодежь, исполненная неискоренимым неофитским стремлением сказать свое
слово. Слишком часто, тем не менее, уже второе поколение предпринимателей оставляет
привычку к прижимистости, которая привела их к созданию собственной фирмы. Доходы,
вопреки исходным целям, вскорости обращаются на активное потребление и повышение
социального статуса владельца36.
Как и их тайваньские аналоги, эти мелкие семейные фирмы активно вступают в
конкурентную борьбу и, несмотря на сетевой принцип организации, гораздо более
разобщены и переполнены недоверием друг к другу, чем полагают некоторые из их
защитников за рубежом. Уровень гражданского самосознания, проявляющий себя в
отношениях между семейными предприятиями и их работниками и поставщиками, может
быть поставлен под сомнение, если вспомнить об общепринятой в Италии практике lavoro
пеrо («черного труда»): многочисленным противозаконным действиям вроде отказа
предоставлять оплаченный отпуск, делать пенсионные отчисления или официально
регистрировать реальный доход работника37. Во многом успешное развитие мелких
предприятий в центральной Италии обусловлено не чем иным, как наймом нечленов
профсоюза, по какой причине существует возможность платить им меньше, чем на
предприятиях северного промышленного треугольника38.
Хотя больше и не обязательно означает лучше, для некоторых областей бизнеса это
безусловно именно так. Семейственная природа работающих в этих областях предприятий
существенно затрудняет как их выход на новые рынки, так и использование преимуществ
масштаба. Несмотря на заметную на некоторых рынках потребления тенденцию к
повышенной сегментации и дифференциации, во многих отраслях промышленности
массовое производство вовсе не сдало свои позиции, как не изжил себя экономический
эффект масштаба. Так же как на Тайване и в Гонконге, семейная ориентация бизнеса может
обернуться как преимуществом, так и препятствием — препятствием, ограничивающим
способность Италии участвовать в секторах глобальной экономики, требующих большого
масштаба. В этом отношении сетевые структуры, связывающие между собой мелкие
итальянские семейные фирмы, могут оказаться не столько «волной будущего», сколько
отражением реальной неспособности этих фирм дорасти до более эффективного масштаба
или осуществить вертикальную интеграцию — чтобы получить возможность осваивать
новые рынки и новые технологии. Не случайно, что эти итальянские фирмы, так же как и
мелкие фирмы Тайваня, специализируются именно на производстве станков и керамики, на
пошиве и дизайне одежды, а также в других отраслях, не требующих крупномасштабной
организации производства. Сомнительно, чтобы сетевая организация сама по себе, в какой
бы форме она ни была осуществлена, смогла позволить мелким семейным предприятиям
наладить, к примеру, национальное производство полупроводников.
Многие наблюдатели сравнивают Италию с Европой, и никто, насколько я знаю, не
подумал срав-
нить ее с Китаем. Несмотря на разительные различия между этими регионами, связанные
с историей, религией и другими аспектами культуры, в действительности они обнаруживают
сходство в нескольких ключевых моментах. В обоих случаях семья играет центральную
роль в общей социальной структуре, чему соответствует слабость организаций, не
основанных на родственных отношениях; в обоих случаях промышленная структура состоит
из относительно небольших семейных производств, связанных в сложную сеть
взаимозависимости. Но подобие этим не ограничивается. По причине малого масштаба и
простой структуры принятия решений фирмы как в Terza Italia, так на Тайване и в Гонконге
идеально подходят для обслуживания быстро меняющихся и сильно сегментированных
рынков потребления или для производства такой не требующей крупных предприятий
продукции, как станки. В обоих обществах мелкие семейные предприятия организованы по
сетевому принципу, и именно это позволяет им получать что-то вроде экономического
эффекта масштаба. С другой стороны, ни итальянское, ни китайское семейное предприятие
не способно выйти за пределы секторов хозяйства, присутствие в которых диктует малый
размер, а поэтому они обречены занимать похожие ниши в глобальной экономике.
Следовательно, в том, что касается промышленной структуры, рассмотренные здесь части
Италии обнаруживают конфуцианский характер, и потому проблемы их дальнейшей
адаптации к изменяющимся экономическим условиям будут аналогичны проблемам
конфуцианских обществ.
ГЛАВА 11. ФРАНЦИЯ: ЛИПОМ К ЛИЦУ
Несколько десятилетий подряд одним из главных приоритетов руководства Франции
остается выведение страны на лидирующие позиции в сфере высоких технологий, в
частности, в аэрокосмической отрасли и производстве электронного и компьютерного
оборудования. Как всегда на протяжении последних по меньшей мере пятисот лет,
французское правительство подошло к решению задачи технологического обновления по-
своему: сперва в недрах парижских министерских кабинетов был рожден генеральный план
развития, а затем этот план начал воплощаться в жизнь — посредством протекционистских
мер, субсидирования промышленности, размещения госзаказов и даже (после победы
социалистов в 1981 году) прямой национализации высокотехнологических фирм, в том
числе всего «электронного» сектора национальной экономики. И надо сказать, столь
беззастенчивая промышленная политика (еще известная как дирижизм) принесла свои
плоды: в стране появилась вполне жизнеспособная аэрокосмическая отрасль, производящая
знаменитые сверхзвуковые «Конкорды» и несколько экспортируемых типов военных
самолетов, реализована программа запуска космических
аппаратов, наконец, при участии европейских партнеров был создан консорциум
«Aerobus», выпускающий одноименные коммерческие авиалайнеры1.
Однако в целом результаты французской промышленной политики в
высокотехнологической сфере оказались плачевными. Правительственный Plan calcul,
датируемый концом 1960-х, предсказывал, что в будущем вся вычислительная мощь будет
сосредоточена в нескольких гигантских компьютерах, работающих в режиме долевого
использования, и, послушавшись экспертов, власти профинансировали развитие в этом
направлении как раз накануне микропроцессорной революции2. Компьютерная индустрия, в
начале 1980-х национализированная, практически сразу начала «проедать» полученные
вложения, ведя к дальнейшему увеличению дефицита бюджета и обесцениванию франка.
Французские фирмы в конечном счете так и не смогли превратиться в лидирующих
поставщиков компьютерного оборудования и программного обеспечения, и главным местом
сбыта их продукции суждено было стать телекоммуникационному рынку самой Франции, у
которого просто не было иного выбора. Другие отрасли — полупроводниковую,
биотехнологическую и даже автомобилестроительную — вывести на мировой уровень тоже
не удалось.
В последнее время отрицательный опыт Франции — излюбленный аргумент
экономистов-«рыноч-ников», пытающихся доказать бесперспективность промышленной
политики как таковой. И действительно, всякому правительству, уверовавшему в
собственные силы и пожелавшему выбирать экономических лидеров по своему усмотрению,
он должен как минимум послужить серьезным уроком. Однако многие критики курса
французского прави-
тельства забывают, что для вмешательства в экономику у него был постоянный повод —
национальный частный сектор, хронически страдающий от недостатка мобильности,
новаторства и предприимчивости. Как сказал Пьер Дрейфус, в прошлом министр
промышленности и экс-глава автомобильной компании «Renault», «частное
предпринимательство во Франции не умеет рисковать, оно медлительно, пугливо и
безынициативно»3. Действительно, за последние 150 лет французские частные фирмы
никогда не становились лидерами в новых формах организации труда, не отличались они ни
крупным размером, ни способностью осваивать сложные производственные процессы. И
если кому-то, в отсутствие прямых или косвенных государственных субсидий,
сопутствовала удача, это главным образом были семейные концерны, обслуживающие
сравнительно небольшие рынки высококачественных товаров потребительского или
специализированного спроса.
Если эта картина вам что-то напоминает, вы не ошиблись. Сравнение сложного и
высокоразвитого общества современной Франции с крошечными, едва сформировавшимися
китайскими обществами Дальнего Востока сочтут наверняка излишне самонадеянным.
Однако фактически, с точки зрения состояния общественного капитала, между ними
просматривается ряд важных аналогий. То, что роднит Францию с типичным китайским
обществом, это слабость и малочисленность ассоциаций, занимающих промежуточное
положение между семьей и государством. Именно эта черта не дает французскому частному
сектору создавать крупные, устойчивые и динамично развивающиеся предприятия, именно
благодаря ей французская экономическая жизнь остается сосредоточенной вокруг двух
полю-
сов: мелкого семейного бизнеса и гигантских государственных компаний, всякий раз
появлявшихся в результате попыток правительства спасти от краха частные корпорации.
Это отсутствие промежуточного организационного звена сказалось не только на структуре
национальной экономики, но и на общем характере взаимоотношений между рабочим и
административным сословием.
С самого начала следует отметить несколько важных моментов, в которых Франция
отличается от любого конфуцианского общества. Во-первых, мы бы погрешили против
истины, если бы сказали, что французский фамилизм есть фамилизм в китайском смысле
или что он хотя бы отдаленно напоминает семейственную культуру центральной Италии.
Помимо общекатолического покровительственного отношения к семье и латинской
традиции familia, во Франции никогда не было выработано специальной идеологии, которая
бы наделяла семью исключительными правами. Даже в доиндустриальный период родство
не играло здесь той роли, какую оно играло в Китае, а в Средние века французское общество
изобиловало промежуточными объединениями — гильдиями, религиозными орденами,
муниципальными образованиями, клубами, — практически ни одно из которых не
базировалось на родстве. Позднее Франции суждено было стать местом рождения
концепции la carriere overtе aux talents («карьеры, открытые дарованиям») — концепции
оценки человека по его объективным заслугам, а не по рождению или унаследованному
положению в обществе. Французская семья, какова бы ни была ее социальная
принадлежность, никогда не стремилась быть самодостаточной экономической единицей и
никогда не была связана строгими рамками патри-
линейности, как было в случае с китайской цзя. Многочисленные сложносоставные
фамилии французской аристократии и haut bourgeoisie сами по себе являются достаточным
свидетельством того, насколько важным оставалось наследование по линии матери.
Более того, в глазах китайцев у государства никогда не было той легитимности и той
высокой репутации (gloire), которыми, по крайней мере последние два века, оно обладает в
глазах французов. Теоретически император, двор и вся имперская бюрократия стояли на
вершине китайского общества и были узаконены в этом качестве конфуцианской
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 1 | Нарушение авторских прав