|
Читайте также: |
цзы) — это тот, кто обладает ли, способностью всегда действовать в соответствии с
подробными и четко прописанными правилами этикета3, — то есть, можно сказать, некто
весьма далекий от образа современного предпринимателя. Он стремится к досугу, а не к
тяжкому труду, живет на ренту и считает себя хранителем конфуцианских традиций, а не
новатором. В традиционном, сословном китайском обществе купец не пользовался большим
уважением. Если семья купца становилась богатой, то его сыновья надеялись не продолжить
семейное дело, а сдать императорские экзамены и стать чиновниками. Вместо того чтобы
вкладывать полученную прибыль в дело, многие купцы предпочитали покупать землю:
общественный статус землевладельца был куда более высоким, чем их собственный4.
Многие отрицательные оценки экономического влияния конфуцианства, высказанные в
первой половине ХХ века, были связаны с тем, что политические аспекты этой доктрины
были сочтены ядром культурной системы в целом. Однако политическое конфуцианство
практически исчезло с исторической сцены. Последняя династия китайских императоров
была свергнута в 1911 году, а бюрократический аппарат распущен. Несмотря на то что
позднее некоторых генералиссимусов и генеральных секретарей сравнивали с
императорами, имперская система умерла навсегда и вряд ли когда-нибудь будет
возрождена. Социальная стратификация, поддерживаемая политическим конфуцианством,
тоже была в
основном свернута. Старая классовая структура в КНР была отменена сверху после
революции, а на Тайване ее слом стал результатом успешного экономического развития. В
других нематериковых китайских сообществах традиционная для Китая политическая
система попросту не могла быть принята, поскольку изначально речь шла о сравнительно
однородных в социальном отношении этнических группах, состоявших из купцов и мелких
предпринимателей5. Некоторые китайские общества (например, Сингапур) попытались
возродить что-то вроде политического конфуцианства с целью легитимизировать
собственную версию «мягкого авторитаризма», однако эти попытки выглядели довольно
искусственными.
В любом случае, истинной сущностью китайского конфуцианства никогда не было
конфуцианство политическое, а скорее то, что Ту Вей-Мин назвал «конфуцианской личной
этикой». Центральное место это учение отводит семье (по-китайски — цзя),
рассматриваемой как форма социальных отношений, которой должны быть подчинены все
остальные формы. Соответственно, обязанность по отношению к семье подавляет все
остальные обязанности — перед императором, перед небесами, перед каким угодно другим
источником земного или божественного авторитета.
Из пяти основных конфуцианских типов взаимоотношений ключевая роль принадлежит
тому, который существует между отцом и сыном, ибо он устанавливает сяо, или долг
сыновней почтительности, главный нравственный императив согласно Конфуцию6.
Уважение к родителям поощряется во всех культурах, однако в традиционном Китае оно
возведено в чрезвычайную степень. Сыновья обязаны подчиняться воле своих родителей,
даже будучи уже
взрослыми, содержать их в старости, поклоняться их духу после смерти и продолжать их
род, который уходит в глубь веков и поколений. На Западе авторитет отца должен
соперничать с множеством других, включая учителей, работодателей, государство, наконец,
Бога7. В такой стране, как США, восстание против отцовской власти стало практически
ритуалом взросления. В традиционном Китае это немыслимо. В конфуцианстве не
существует аналога иудеохристианского представления о божественном источнике власти
или высшем законе, который способен санкционировать бунт индивида против диктата
семьи. В китайском обществе послущание родительской власти в чем-то похоже на
выполнение божественной воли, а понятие личной совести, которая может заставить
человека вступить с этой властью в противоречие, просто отсутствует.
Центральная роль семьи в традиционной китайской культуре становится очевидной,
когда возникает конфликт между преданностью семье и преданностью политической власти
— императору или, если речь идет о КНР, руководителю партии. Конечно, с точки зрения
ортодоксального конфуцианства таких конфликтов даже не должно быть, ибо в правильно
устроенном обществе все отношения гармоничны. Однако они все-таки возникают и бывают
особенно острыми в том случае, если отец совершит преступление и агенты властей
приходят за ним. Многие классические китайские драмы повествуют о нравственных
мучениях сына, вынужденного выбирать между преданностью государству и преданностью
семье, однако в конце концов семья всегда побеждает: сын отца не выдаст. Одна
классическая история рассказывает о беседе между Конфуцием и главой соседнего царства.
«Царь похвалялся перед Конфуцием:
столь добродетельно мое государство, что если отец украл, то сын сообщит властям и о
преступлении, и о преступнике. Конфуций отвечал: мое государство куда добродетельнее,
ибо сыну никогда в голову не придет так поступить со своим отцом»8. Коммунисты
справедливо полагали, что авторитет семьи был действительной угрозой их собственному
авторитету, и вели долгую борьбу за то, чтобы подчинить семью государству: по их мнению,
добродетельный сын — это тот, кто сообщает о преступлении отца властям. Однако, как
показала история, попытки коммунистов подточить сплоченность китайской семьи
полностью провалились. Именно превосходство семьи над государством, вообще над всяким
другим общественным институтом, есть то, что так отличает ортодоксальное китайское
конфуцианство от его японского ответвления и что имеет важные следствия для
организации хозяйственной жизни в стране.
Соперничество между семьями создает обманчивое впечатление индивидуалистического
характера китайских обществ, однако в них не существует соперничества между индивидом
и его семьей в западном варианте — индивидуальное самосознание в огромной степени
определяется здесь как раз семьей. Антрополог Марджери Вулф в своем исследовании,
посвященном тайваньской деревне, пишет:
Человеку, у которого нет множества родственников, нельзя доверять в полной мере,
поскольку непонятно, как с ним иметь дело. Если он ведет себя неправильно, то его
поведение нельзя обсудить с братом или попросить родителей сделать ему упрек. Если с
таким человеком необходимо решить какой-то деликатный вопрос, то нет возможности
попросить его дядю подгото-
вить почву. Деньги способны исправить этот дефект не больше, чем вернуть отрезанную
руку или ногу. У денег нет ни прошлого, ни будущего, ни обязательств. Зато они есть у
родственников9.
Слабость чувства ответственности и обязанности по отношению к неродственникам в
традиционном Китае особенно четко проявлялась в самодостаточности китайского
крестьянского домохозяйства10. Обычно крестьяне старались не обращаться за помощью к
своим соседям, хотя во время особо богатого урожая коллективный труд мог иметь место. В
отличие от европейской средневековой поместной системы, в рамках которой крестьяне
были тесно связаны с домохозяйствами своих сеньоров и зависели от них в плане земли,
долгов, семян и т.п., китайский крестьянин обычно владел собственным участком земли и,
за вычетом налогообложения, почти не вступал в контакт с властями. Домохозяйство было
независимой единицей и в плане производства, и в плане потребления. В сельской
местности практически не было разделения труда, и крестьянское хозяйство обычно само
обслуживало свои потребности в неаграрной продукции, предпочитая не приобретать ее на
рынке. Поэтому кустарные промыслы, которые поощрялись в Народной Республике и
стихийно возникали на Тайване, имели глубокие корни в китайской культуре".
Семьи мелкого дворянства были экономически менее самодостаточны, хотя такое
положение и оставалась социальным идеалом. У человека благородного происхождения
было достаточно средств, чтобы поддерживать более крупное хозяйство и большее
количество жен. Члены его семьи не работали,
а управляли людьми, не входившими в семью, и зависели от их труда. Существовала
система императорских экзаменов — тогдашний способ повысить социальное положение
вне рамок семьи. Кроме того, семьи мелкого дворянства обычно жили в городах, где было
больше развлечений и возможностей для внесемейных общественных отношений. Тем не
менее китайские аристократические семьи оставались более самодостаточными, чем
европейские12.
Если посмотреть на китайский фамилизм с исторической точки зрения, становится
понятным, что он был системой, во многом экономически обоснованной. В традиционном
Китае не было прав собственности. На протяжении практически всей китайской истории
налогообложение было весьма произвольным: государство продавало право сбора налогов
или местным чиновникам, или специальным сборщикам, а те, устанавливая уровень
обложения, рассчитывали на максимальные возможности населения13. Кроме того, крестьян
в произвольном порядке могли привлечь к воинской повинности или к общественным
работам. В обмен на налоги государство почти не предоставляло социальных гарантий.
Сколь бы противоречивым и часто лицемерным характером они ни отличались,
патерналистские обязательства, существовавшие между землевладельцем и крестьянином в
Европе, в Китае не имели аналога вообще. Традиционный Китай постоянно сталкивался с
проблемой перенаселения и недостатка ресурсов (в данном случае земли), по этой причине
соперничество между семьями было довольно напряженным. Не существовало и никакой
формальной системы соцобеспечения — черта, и по сей день присущая многим
конфуцианским обществам.
В таких условиях сильная семейная структура вполне может рассматриваться как
механизм защиты от враждебного и изменчивого окружения. Крестьянин может доверять
только членам своей семьи, поскольку чужие ему люди — представители местной или
верховной власти, дворяне — не имеют никаких обязательств по отношению к нему и ничто
не будет их сдерживать, захоти они поживиться за его счет. Поскольку большинство
крестьян жили впроголодь, у них не было никаких излишков, которыми они могли бы
поделиться с друзьями или соседями. Сыновья — чем больше, тем лучше, пока жена
способна рожать, — были абсолютной необходимостью, поскольку иначе крестьянину не на
что было рассчитывать в старости14. В таких суровых условиях самодостаточная семья была
единственным рациональным институтом поддержки и взаимопомощи.
В традиционном Китае не было возможности скопить богатство, достаточное, чтобы
вложить его в дело на раннем этапе индустриализации, поскольку в культуре был глубоко
укоренен принцип раздела наследства15. Семейная система была строго патрилинейной,
наследство передавалось только по мужской линии и распределялось равномерно между
всеми сыновьями. С ростом населения земельные наделы, постоянно делившиеся между
наследниками, становились настолько малы, что уже не могли нормально прокормить
семью. Такое положение дел сохранилось до ХХ века16.
Даже в богатых семьях равный раздел наследства означал, что состояние будет
распылено за одно-два поколения. Следствием этого стало в том числе то, что, в отличие от
Европы, в Китае существовало довольно мало крупных поместных особня-
ков и родовых усадеб, в которых одна аристократическая семья проживала бы на
протяжении поколений. Дома знати были маленькими одноэтажными постройками, в
которых размещались сыновья патриарха и которые грудились вокруг общего двора. Также,
в отличие от обществ с системой майората (в частности, Англии и Японии), в Китае не было
постоянной прослойки младших сыновей, которые, ввиду отсутствия наследства, были бы
вынуждены искать счастья на поприще коммерции, искусства или военного дела. По этой же
причине удельный вес рабочей силы, которая оставалась в деревне, был большим, нежели в
странах с практикой майората.
Сыновья играли важную роль и как потенциальные наследники, и как своеобразная
гарантия безбедной старости. Однако усыновить постороннего человека, если в семье не
было сыновей, или они умерли в раннем возрасте, или были неспособными, было
чрезвычайно трудно17. Несмотря на то что теоретическая возможность принять в семью
некровного родственника в Китае существовала (чаще всего, женив его на дочери), этого
старались избегать. Приемный сын никогда не будет чувствовать тех же моральных
обязательств по отношению к семье, и к тому же, с точки зрения патриарха, всегда
существовала опасность, что, сам став отцом, он может пожелать забрать своих детей и
покинуть семью, например, посчитав, что ему досталось слишком мало наследства. Из-за
таких опасений предпочитали усыновлять младенцев, после чего приемный отец изо всех
сил старался сохранить происхождение своего нового сына в тайне. Если кого-то вообще
усыновляли, то в основном детей родственников18. Принятие в семью абсолютно
посторонних людей было событием экстраординарным, и усыновителя,
отважившегося на это, публично порицали19. Таким образом, в китайской культуре
между семьей и несемьей была проведена четкая граница. Японская практика усыновления,
как мы увидим, опять же отличалась от китайской коренным образом.
Сильный фамилизм китайского общества, принцип равного раздела наследства между
сыновьями, отсутствие механизма усыновления, недоверие к посторонним — сочетание
этих факторов привело к формированию в традиционном Китае определенной системы
экономической деятельности, которая во многом предвосхитила культуру деловых
отношений в современном Тайване и Гонконге. В сельской местности не было больших
поместий — лишь микроскопические наделы, продолжавшие дробиться в следующих
поколениях. Семьи постоянно переживали периоды возвышения и падения. Трудолюбивые,
бережливые и способные сколачивали состояние и двигались вверх по социальной
лестнице20. Однако в следующем поколении семейная собственность — не только земля, но
и дом (дома), и имущество домохозяйства — могла исчезнуть после ее раздела между
сыновьями. Поскольку никто не мог гарантировать, что дети и внуки будут обладать такими
же моральными и прочими качествами, как родители, со временем семья могла вновь кануть
в безвестность и обнищать. Антрополог Хью Бейкер, исследователь китайской сельской
жизни, отмечал: «Ни одна семья в нашей деревне не была способна владеть одним и тем же
количеством земли дольше, чем в трех поколениях»21. Разные семьи в разное время
выдвигались на первое место: «Этот процесс постоянного возвышения и падения семей
делал общество похожим на кипящий котел, в котором семьи были пузырьками,
поднимающимися вверх лишь для того,
чтобы лопнуть и опять опуститься на дно. Когда они распадались, вместе с ними
распадались и земельные наделы, и в результате этого непрекращающегося дробления и
воссоединения китайский ландшафт напоминал лоскутное одеяло»22. Семьи не могли стать
ни очень богатыми, чего не позволил бы технический уровень традиционного крестьянского
хозяйства Китая, ни очень бедными, поскольку, опускаясь ниже определенной черты,
мужчина терял возможность жениться и обзаводиться потомством23. Единственный шанс
вырваться из этого круга возникал тогда, когда какой-нибудь особо одаренный крестьянский
сын сдавал императорский экзамен — но такое случалось редко и в любом случае имело
значение только для отдельного человека.
До этого момента я использовал термин «семья», как если бы речь шла о семье, подобной
западной. Однако это не так24. Китайская семья — и до, и после индустриализации — как
правило, была больше западной и поэтому представляла собой более крупную
экономическую единицу. Идеальная конфуцианская семья вообще включает в себя пять
поколений: прапрапрадеды живут в одном и том же большом домохозяйстве, что
прапраправнуки. Но очевидно, что такого рода идеал большой семьи редко когда мог
материализоваться. Обычно речь шла о так называемой «объединенной семье», то есть
такой, в которой отец с матерью (а возможно, и семьи братьев отца) живут вместе с семьями
взрослых сыновей25. Впрочем, исторические исследования китайской семьи показали, что
даже объединенная семья была скорее идеалом, чем реальностью. Нуклеарная семья была
гораздо более распространенным явлением, чем думают сами китайцы, причем даже в
традиционной крестьянской среде26. Возможность
жить в рамках объединенной семьи, как правило, была привилегией зажиточных людей:
только они могли позволить себе иметь много женатых сыновей и содержать всю эту
многочисленную родню, собранную в одном домохозяйстве. Зажиточные семьи в своей
истории обычно проходили цикл от нуклеарной семьи к объединенной и опять к
нуклеарной, — по мере того, как дети вырастали, родители умирали и основывались новые
домохозяйства.
Ошибочно считать, что традиционная китайская семья на самом деле является столь
гармоничной и сплоченной, как это может показаться со стороны. Цзя (китайской семье) на
самом деле был присущ целый ряд внутренних трений. Во-первых, она была патрилинейной
и патриархальной: предполагалось, что женщина, выходя замуж, должна порвать со своей
прежней семьей и находиться в полном подчинении у свекрови (не говоря уже о мужчинах в
семье) — до тех пор, пока не станет свекровью сама27. Состоятельные люди в традиционном
Китае обычно брали себе столько жен и/или наложниц, сколько могли содержать28. В
бедных семьях, где женщинам естественным образом приходилось трудиться больше, чем в
богатых, влияние жены на мужа тоже было большим, в результате чего такие семьи чаще
распадались. Следовательно, прочность и стабильность традиционной китайской семьи была
связана с возможностью контролировать и подчинять женщин, а когда контроль слабел,
семьи обычно распадались.
Кроме того, внутрисемейному соперничеству немало способствовало формальное
равенство братьев, и не перечесть историй, которые повествуют о возникавших между
женами братьев ссорах и склоках. В самом деле, нередко отношения в зажиточных
объединенных семьях — включая семьи братьев,
живущих или под одной крышей, или поблизости друг от друга, — были
взрывоопасными, и многие семьи распадались на нуклеарные только потому, что не могли
преодолеть этих разногласий. Следовательно, хотя семья, состоящая из пяти поколений
родственников, оставалась идеалом, существовали определенные причины дробления
больших семей на более мелкие29.
Помимо цзя (в форме объединенной или нуклеарной семьи) существовали
концентрические круги родства, имеющие огромное экономическое значение. Важнейшим
из них был род, определяемый как «сплоченная группа, которая заявляет о своем
ритуальном единстве и имеет прослеживаемое родство с общим предком»30. Другими
словами, это семья семей, у которой есть общий предок31. Роды обычно главенствовали в
южных китайских провинциях с кастовым строем — Гуаньдун и Фуцзянь — и гораздо реже
встречались на севере. Китайские роды, или кланы, могут населять целую деревню, причем
все семьи будут носить одну фамилию. Кроме родов существовали «роды высшего
порядка», которые были объединены еще более древним предком. Скажем, на гонконгских
Новых территориях существовало несколько деревень, населенных родом с фамилией Дэн, и
все их жители вели свое происхождение от одного человека, который поселился в этом
районе примерно тысячу лет назад32. Роды обычно имели общее имущество, например место
для поклонения, использовавшееся в ритуальных целях, многие роды имели подробно
разработанные своды правил и генеалогические записи многовековой истории33.
В экономическом отношении роды выполнили функцию расширения круга родства, то
есть числа
людей, которым можно доверять в деловых отношениях. Обязательства по отношению к
членам рода значительно меньше, чем по отношению к членам семьи. К одному и тому же
роду могут принадлежать и очень богатые, и очень бедные семьи, причем богатые
родственники не имеют никаких особых обязательств по отношению к бедным34. Часто
роды имеют фиктивный характер: люди с фамилией Чанг или Ли, живущие в одной
местности, считают, что они принадлежат одному роду, хотя на самом деле это не так35. Тем
не менее родственные связи, хотя и довольно слабые, все же играют роль фундамента для
доверия и обязательств, которые никогда не существуют в отношении совершенно
посторонних людей, и значительно расширяют круг тех, кого предприниматель без опасения
может взять в семейное дело36.
Родственные связи невероятно важны для понимания природы современного
экономического развития Китая. Многие нематериковые китайские общины (так
называемые нанъян) в процветающих странах Тихоокеанского бассейна — Сингапуре,
Малайзии, Индонезии, Гонконге, на Тайване — происходят из двух южных китайских
провинций Фуцзянь и Гуаньдун. Несмотря на то что во многих случаях люди
иммигрировали давно (три-четыре поколения назад), заокеанские сообщества сохраняют
родственные связи с Китаем. Экономическое развитие последних десятилетий в Гуаньдун и
Фуцзянь было достигнуто в основном благодаря китайскому капиталу, который попал в
провинцию благодаря разветвленным семейным и родовым организациям. Это особенно
касается Гонконга и его Новых территорий, которые прилегают к провинции Гуаньдун и
имеют с ней пересекающиеся родовые организации. Во многих случаях местные власти
приглашают ки-
тайских предпринимателей с островов вернуться домой, в родные деревни и районы, где
из-за их родственных связей — подлинных или мнимых — им предоставляются довольно
выгодные условия. Существование этих родственных связей дает островным китайским
сообществам чувство уверенности при вложении средств в экономику КНР, даже несмотря
на отсутствие прав собственности и стабильной политической ситуации. Это также
объясняет, почему заокеанские китайские инвесторы служат опорой для других
иностранных инвесторов — японских, американских или европейских.
Главенство семьи и, в меньшей степени, рода в китайской культуре придает совершенно
иной смысл местному национализму и гражданскому самосознанию. Исследователи не раз
подмечали, что в Китае чувство национальной принадлежности, как и гражданский и
общественный дух, слабее, чем у китайских соседей — Вьетнама или Японии. Конечно, у
китайцев есть высокоразвитое чувство национальной идентификации, поддерживаемое их
древней и богатой общей культурой. Как мы уже видели, национальная идентификация
поддерживалась в традиционном Китае политическим конфуцианством, которое
провозглашало некоторые обязательства по отношению к иерархии политических властей,
высшей из которых был император. Отрицательно, ксенофобски окрашенное чувство
национальной идентификации сформировалось в конце XIX и начале ХХ веков во время
оккупации Китая сначала европейскими колонистами, а потом Японией. В ХХ веке
коммунистическая партия попыталась поставить себя на место императора и приобрела что-
то вроде национально-патриотической легитимности благодаря своей борьбе с японскими
захватчиками.
Однако и в императорские времена, и вплоть до победы коммунистов в 1949 году
китайцы были преданы в основном своей семье, а не каким-либо политическим властям.
Само понятие «Китай» никогда не имело того эмоционального значения, что «Япония» для
японцев, то есть не подразумевало сообщество, разделяющее определенные ценности,
интересы и образ жизни. Китайское конфуцианство, в отличие от христианской религии,
никогда не проповедовало равных моральных обязательств по отношению ко всем людям37.
Обязательства бывают разные и существенно ослабляются по мере удаленности в
родственном отношении38. Говоря словами Бэррингтона Мура: «Китайская деревня,
основная единица ритуального общества в Китае, как нигде больше страдает от недостатка
сплоченности по сравнению с Индией, Японией и многими европейскими странами. В Китае
жители деревни гораздо реже объединялись ради общего дела, то есть не участвовали в
практике, обычно формирующей навыки и чувство солидарности. Она скорее походила на
конгломерат крестьянских домохозяйств, чем на живое, действенное сообщество»39.
Китайские общества возбуждали свой гражданский дух только с помощью авторитарной
власти, точно так же, как в КНР, Сингапуре и на Тайване правительства субсидировали рост
крупных компаний. Однако, как многие китайцы говорят сами о себе, им почти не присуще
«стихийное» чувство гражданственности, — и проявление этого можно увидеть в таких
вещах, как пренебрежение к состоянию общедоступных пространств, нежелание
участвовать в благотворительных акциях, соблюдать чистоту в публичных местах, брать на
себя добровольные обязанности или умирать за свою страну40.
Однако, как обычно, социально-экономические преобразования изменили традиционные
китайские семьи и в КНР, и на островах4'. Урбанизация и географическая мобильность
ослабили родовые организации, поскольку члены последних уже не жили в деревне,
основанной предком. Объединенной и даже расширенной семье стало трудно поддерживать
себя в условиях города, и многие такие семьи приняли обычную форму42. Женщины стали
более образованными и вследствие этого уже не желают полностью подчиняться мужу, как в
традиционных крестьянских семьях43. И сельские домохозяйства, и промышленные
предприятия в аграрной отрасли достигли теперь пределов своей производительности.
Дальнейшее экономическое развитие потребовало, чтобы крестьянское население Китая или
дальше переселялось в города, или создавало какие-то новые формы экономической
организации в сельской местности, и это должно было разрушить независимость
крестьянских домохозяйств. Многие их этих изменений уже произошли в
некоммунистических китайских обществах — на Тайване и в Гонконге.
Тем не менее говорить о смерти или постепенном разрушении цзя преждевременно. С
высокой долей вероятности мы можем говорить, что изменения семейной структуры Китая
оказались не столь значительны, как предполагалось44. В современных городских условиях
семейные отношения фактически возродились, что доказало неудачу коммунистической
политики в отношении традиционной семьи. Австралийский специалист по Китаю У. Дж. Ф.
Дженнер отмечает, что, несмотря на все перипетии китайской истории в ХХ веке,
единственный общественный институт пережил их и стал только еще сильнее: традиционная
патрилинейная семья45. Семья всегда была
укрытием от переменчивой политической погоды, и китайские крестьяне понимали, что в
конечном итоге единственные люди, которым они могут доверять, это члены их семьи.
Политическая история столетия только укрепила это чувство: две революции, войны,
иностранная оккупация, коллективизация, безумства «культурной революции»,
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 1 | Нарушение авторских прав