На Восток От Эдема 14 страница

- Какой ты, однако, хозяйственный.

- Да, стараюсь предусмотреть все.

Самюэл надкусил сандвич.

- У меня к тебе с полсотни вопросов, не меньше, и я только что думал, какой из них задать следующим, а ты сам подсказал главный. Спрошу, не возражаешь?

- Пожалуйста. Единственное, о чем я вас прошу: не разговаривайте со мной так в присутствии других людей. Они страшно удивятся и не поверят своим ушам.

- Постараюсь. Но если случайно забуду, не волнуйся: все же знают, что я мастер шутить. Когда человек открылся тебе в двух ипостасях, трудно потом воспринимать его только в одной.

- Мне кажется, я догадываюсь, что вы хотите у меня спросить.

- Что?

- Почему я довольствуюсь положением слуги?

- Как ты прочел мои мысли?

- По-моему, этот вопрос логичен.

- Но он тебе неприятен?

- Нисколько, потому что меня спрашиваете вы. Неприятны лишь те вопросы, которые задают снисходительным тоном. Не понимаю, почему профессию слуги считают недостойной. Для философа она убежище от мирской суеты, для ленивого - легкий хлеб; толковый слуга может добиться большой власти и даже любви. Удивляюсь, почему до сих пор так мало умных людей избирают это поприще - в совершенстве овладев ремеслом слуги, они пожинали бы прекрасные плоды. Хороший слуга всегда уверен в завтрашнем дне, и не потому, что хозяин добр к нему, а потому что люди - рабы привычек и склонны к праздности. Нелегко отказаться от вкусных блюд или привыкнуть самому за собой убирать. Чем менять свою натуру, проще держать слугу, пусть даже плохого. Что до хорошего слуги - а я слуга превосходный- то он может командовать своим хозяином во всем: может диктовать ему, о чем думать и как поступать, на ком жениться и когда развестись; он может наказывать своего хозяина, превращая его жизнь в кошмар, а может и дарить радость, и в результате попадает в число упомянутых в завещании. Если бы я захотел, я мог бы обобрать любого, у кого работал, снять с него последнюю рубашку, наплевать ему в лицо, и на прощание мне бы еще сказали "спасибо". Ну и, наконец, в силу причин, о которых мы говорили, я человек беззащитный. Хозяин же всегда за меня вступится, убережет от нападок. Вам вот приходится много работать, и у вас много тревог. Я же и работаю меньше и меньше тревожусь. При этом я хороший слуга. А плохой слуга и не работает и ни о чем не тревожится, но все равно сыт, одет и огражден от опасностей. Не знаю, в какой другой сфере деятельности вы насчитаете столь великое множество бездарей и так редко встретите подлинного мастера своего дела.

Самюэл сидел подавшись вперед и внимательно его слушал.

- Пожалуй, я вздохну с облегчением, когда снова перейду на "твоя-моя, хоцет-не хоцет",-заметил Ли.

- Отсюда до поместья Санчеса рукой подать. Почему ты решил сделать здесь привал?- спросил Самюэл.

- Все влемя только говоли-говоли. Моя, китайский слуга, свое дело знай отлицио. Твоя готова ехать?

- Что? А да, конечно, Но жить так, должно быть, очень одиноко.

- Да, это единственный недостаток,- кивнул Ли. Я давно собираюсь уехать в Сан-Франциско и открыть там свое небольшое дело.

- Что-нибудь вроде прачечной? Или ресторанчик? - Нет. Китайских прачечных и ресторанов и так развелось слишком много. Может быть, книжную лавку. Книги мне по вкусу, да и конкурентов было бы не так много. Но боюсь, дальше слов у меня не пойдет. Когда работаешь слугой, теряешь предприимчивость.

После полудня Самюэл и Адам проехали по участку. Как бывало каждый день, к этому времени поднялся ветер и в небо летела желтая пыль.

- Прекрасное ранчо!- воскликнул Самюэл.- Вам досталась на редкость хорошая земля.

- Боюсь, ее скоро всю сдует,- заметил Адам.

- Нет, она просто передвигается. Часть ее уходит от вас на ранчо Джеймсов, а взамен вам перепадает кое-что с участка Сауди.

- И все же этот ветер мне не нравится. От него как то не по себе.

- Да, ветер быстро всем надоедает. Он и на скот действует, животные покой теряют. Не знаю, обратили вы внимание или нет, но в северной части Долины начали для защиты от ветра сажать эвкалипты. Их из Австралии завезли. Говорят, за год вырастают на десять футов. Почему бы и вам не посадить для пробы несколько рядов? Со временем полоса станет смягчать натиск ветра, а кроме того, эвкалиптовые дрова - отличное топливо.

- Хорошая мысль. Но что мне действительно нужно, это вода. При таком ветре насосы с приводом от ветряных мельниц накачают воды сколько угодно. Я и подумал: если пробурить несколько скважин и наладить поливное орошение, землю никуда уже не сдует. Можно заодно для укрепления почвы посеять бобы.

- Если хотите, я помогу вам найти воду,- жмурясь от ветра, предложил Самюэл.- К тому же я смастерил небольшой насос, он качает довольно быстро. Мое собственное изобретение. А ветряки - штука дорогая. Но, может быть, я сумею построить их для вас сам, тогда обойдется дешевле.

- Замечательно. Если ветер будет работать на меня, то бог с ним, пусть дует. А если будет вода, я, возможно, начну сеять люцерну.

- На люцерне больших денег не заработать. - Дело не в деньгах. С месяц назад я объезжал окрестности Гринфилда и Гонзалеса. В тех местах поселилось несколько швейцарцев. У них по десять-двадцать хороших дойных коров, и в год они собирают четыре урожая люцерны.

- Да, я слышал. Коров они вывезли из Швейцарии. Глаза у Адама восторженно блестели. - Вот и я хочу заняться тем же. Масло и сыр буду продавать, а молоком отпаивать поросят.

- Чувствую, долина будет вами гордиться,- сказал Самюэл.- Такие люди украсят наше будущее.

- Была бы только вода.

- Если она тут есть, я ее вам добуду. Отыщу обязательно. Я прихватил с собой мою волшебную палочку. Он похлопал по сухой рогатой лозе, притороченной к седлу.

Адам показал рукой налево, туда, где широко раскинулся ровный пустырь, поросший чахлой полынью.

- Вот,- сказал он,- тридцать шесть акров, земля ровная, как пол. Толщину почвы я проверял. Пахотный слой под песком - в среднем три с половиной дюйма, лемех будет доходить до суглинка. Найдете здесь воду, как Вы думаете?

- Не знаю. Увидим.

Самюэл спешился, передал поводья Адаму и отвязал от седла лозу. Взял ее обеими руками за расходящиеся концы и не спеша побрел вперед: локти у него были разведены в стороны, хвостик У-образной рогульки смотрел вверх. Внезапно Самюэл нахмурился, вернулся на несколько шагов назад, но потом покачал головой b пошел дальше.

Адам медленно ехал следом и вел за собой на поводу лошадь Самюэла.

Глаза Адама не отрывались от лозы. Он увидел, как она задрожала и мотнулась вниз, в точности как удочка когда клюет рыба. Лицо у Самюэла сосредоточенно застыло. Он продолжал идти вперед, пока лозу не потянуло вниз с такой силой, словно она пыталась вырваться из его напряженных рук. Самюэл медленно описал круг, вырвал кустик полыни и бросил его на землю. Потом отошел подальше в сторону, опять выставил перед собой рогульку, повернулся и зашагал к отмеченному месту. Едва он к нему приблизился, лозу снова дернуло вниз. Самюэл облегченно вздохнул и опустил свою волшебную палочку в траву.

- Вода здесь есть,- сказал он.- И даже не очень глубоко. Тянуло сильно, а значит, воды много.

- Отлично,- кивнул Адам.- Я хочу показать вам еще два места.

Самюэл выбрал стебель полыни потолще, обстругал его и воткнул в землю. Чтобы опознавательный знак был заметнее, он расщепил ножом верхушку стебля и вставил туда поперечину. Потом для верности притоптал вокруг сухую полынь.

Когда он проверял второе показанное Адамом место, лоза чуть не вылетела у него из рук.

- А вот тут воды целый океан,- заметил он.

В третьем выбранном Адамом месте поиск ничего не дал. За полчаса лоза дернулась всего один раз да и то совсем слабо.

Мужчины повернули лошадей и неторопливо двинулись к дому Траска. Воздух был словно соткан из золота: желтая пыль, летя ввысь, золотила свет, лившийся с неба. Как обычно, ветер на исходе дня начал утихать, впрочем, бывали вечера, когда пыль держалась в воздухе долго и оседала только за полночь.

- Я знал, что здесь хорошая земля,- сказал Самюэл.- Это любому видно. Но я не подозревал, что она настолько хороша. Должно быть, с гор сюда идет мощный отток грунтовых вод. Вы умеете выбирать землю, мистер Траск. Адам улыбнулся.

- У нас была ферма в Коннектикуте. Шесть поколений Трасков очищали ее от камней. Одно из моих первых детских воспоминаний - груженная камнями волокуша, которую тащат к стене на краю поля. Я думал, земля всюду такая. А здесь... мне это странно, и даже такое чувство, словно жить на этой земле грех. Тут, пока найдешь хотя бы один камень, все ноги оттопчешь.

- Любопытная это штука, чувство греховности, заметил Самюэл.- Если бы человеку пришлось отказаться от всего, что у него есть, остаться нагим и босым, вытряхнуть и карманы, и душу, он, думаю, и тогда бы умудрился припрятать где-нибудь пяток мелких грешков ради собственного беспокойства. Уж если мы за что и цепляемся из последних сил, так это за наши грехи.

- Может быть, сознание нашей греховности помогает нам проникнуться большим смирением. И вселяет в нас страх перед гневом Господним.

- Да, наверно. Я думаю, ощущение собственной ничтожности дано нам тоже не без доброго умысла, потому что едва ли найдешь человека, лишенного этого ощущения напрочь; но что касается смирения, то его ценность понять трудно, хотя, наверно, логично допустить, что муки, принимаемые со смирением, сладостны и прекрасны. Что есть страдание?.. Не уверен, что его природу мы понимаем правильно.

- Расскажите мне про вашу лозу,- попросил Адам. В чем ее секрет?

Самюэл погладил сухую рогульку, привязанную к седлу.

- В ней самой, я думаю, никакого секрета нет, она лишь орудие.- Он улыбнулся Адаму.- Может быть, тут другое. Может быть, это я знаю, где вода, как говорится, нутром чую. Есть же люди, наделенные необычными способностями. Предположим, что некая особенность моей натуры... назовем это, к примеру, сознанием собственной ничтожности или глубоким неверием в себя, заставляет меня творить чудеса и выявлять то, что скрыто от других. Вам понятно, о чем я?

- Я должен поразмыслить.

Лошади шагали, сами выбирая дорогу; головы их были низко опущены, поводья свободно свисали полукружьями.

- Останетесь у нас ночевать?- спросил Адам.

- Вообще-то мог бы, но, думаю, не стоит. Я не предупредил Лизу, что уеду с ночевкой. Не хочу, чтобы она волновалась.

- Но она же знает, где вы.

- Знает, конечно. И все-таки я вернусь домой. Пусть попозже, это не суть важно. А вот поужинаю у вас с удовольствием. Да, кстати, когда вы хотите, чтобы я взялся за колодцы?

- Сейчас... то есть, как только сможете. - Вода, знаете ли, удовольствие не из дешевых. Я буду брать с вас по пятьдесят центов за фут, а возможно, и больше, если упремся в известняк или камень. Так что работа встанет вам в приличную сумму.

- Деньги у меня есть. Мне нужны колодцы. Понимаете, мистер Гамильтон... - Зовите меня Самюэл, так будет проще. - Понимаете, Самюэл, я решил превратить эту землю в сад. Ведь меня зовут Адам, не забывайте. Но мой рай, мой Эдем, еще даже не создан, так что об изгнании думать рано.

- Превратить свою землю в сад, чтобы почувствовать себя в раю - лучше, пожалуй, и не сказать!- воскликнул Самюэл. Потом усмехнулся: - Ну и где же будут расти плоды познания?

- Яблони я сажать не буду. Зачем искушать судьбу?

- А что по этому поводу говорит Ева? У нее ведь есть и собственное мнение, вы же помните. Все Евы страсть как любят яблоки.

- Все, кроме моей.- Глаза у Адама сияли.- Такую Еву вы еще не видели. Она с радостью одобрит любое мое решение. Никто и представить себе не может, какая это чистая душа!

- Вам досталось редкое сокровище. Даже не знаю, что сравнить с таким щедрым подарком небес.

Они подъезжали к входу в лощину, где стоял дом Санчеса. Вдали уже виднелись круглые кроны могучих виргинских дубов.

- Подарок небес,- тихо повторил Адам.- Вам не понять. Этого никто не поймет. Вся моя жизнь была серой и унылой, мистер Гамильтон... Самюэл. Не то, чтобы я жил хуже других, но моя жизнь была... никакой. Даже не знаю, почему я вам это рассказываю. - Может быть, потому что мне интересно. - Моя мать... она умерла, когда я был младенцем, я се не помню. Мачеха у меня была женщина хорошая, но издерганная и больная. Отец был суровый, правильный... возможно, он был даже великий человек.

- Но любви к нему вы не питали?

- Он вызывал у меня чувство, схожее с тем, что испытываешь в церкви, своего рода благоговение, смешанное с изрядной долей страха.

Самюэл кивнул.

- Понимаю. Некоторые любят, когда к ним так относятся.- Он грустно улыбнулся.- А вот меня такое никогда не привлекало.- Лиза говорит, в этом моя слабость.

- Отец отдал меня в армию. Я воевал на западе, с индейцами.

- Да, вы говорили. Но склад ума у вас не военный.

- Я был плохим солдатом. Ох, кажется, я вам все про себя выложу!

- Значит, вам это сейчас нужно. Без причины не бывает.

- Необходимо, чтобы солдат сам хотел делать все то, к чему нас принуждали на войне... необходимо по меньшей мере испытывать удовлетворение от того, что ты делаешь. Я же не мог объяснить себе, почему я обязан убивать людей, и я не мог понять те объяснения, которые нам предлагали.

Несколько минут они ехали молча. Потом Адам снова заговорил;

- Когда я расстался с армией, мне казалось, будто я выполз из трясины, будто я весь в грязи. И я долго бродяжил, прежде чем вернулся домой, в то место, которое я помнил, но не любил.

- А ваш отец?

- Он к тому времени умер, дом был для меня лишь пристанищем, где можно коротать время или работать в ожидании смерти, тоскливом, как ожидание безрадостной встречи.

- Вы в семье один?

- Нет, у меня есть брат.

- А он где?.. Дожидается "встречи"?

- Да... да, вот именно. А потом появилась Кэти. Но об этом, наверно, в другой раз, когда у меня будет настроение рассказывать, а у вас - охота слушать.

- Слушать мне всегда охота,- сказал Самюэл.- Меня хлебом не корми, только бы послушать какую-нибудь историю.

- От нее будто исходил свет. И все вокруг расцвело. Мир открылся мне навстречу. Каждое утро прочило славный день. И все стало возможно, доступно. И люди вокруг стали добрые и красивые. И у меня пропал страх.

- Мне это состояние знакомо,- кивнул Самюэл. Я давно с ним в дружбе. Посетив человека раз, оно уже не умирает, но иногда куда-то уходит, или, может быть, ты сам от него уходишь. Да, узнаю... знакома каждая черта.

- И все это принесла с собой маленькая изувеченная девушка.

- А может, то раскрылась ваша собственная душа?

- Нет-нет. Если бы это во мне было заложено, оно бы проявилось раньше. Нет, чудо принесла с собой Кэти, без нее не было бы ничего. Теперь вы понимаете, зачем мне колодцы. Я должен чем-то отплатить за этот бесценный дар. И потому я создам здесь прекраснейший, великолепный сад, достойный стать ее домом, чтобы здесь сиял ее свет.

Самюэл с трудом проглотил подступивший к горлу ком, и, когда заговорил, голос его звучал хрипло.

- Я понимаю, этого требует мой долг,- сказал он. Да, если я честный человек, если я друг вам, я обязан выполнить свой долг. - О чем вы?

- Мой долг,- саркастически продолжал Самюэл, растоптать вашу светлую мечту, вывалять ее в грязи, чтобы опасный свет не пробивался сквозь налипшую мерзость.- Он говорил с нарастающей страстью, все громче и громче.- Мой долг ткнуть вас носом в эту мерзость, чтобы вы поняли, сколь порочно и страшно то, что вы замыслили. Мне следует призвать вас вглядеться в вашу мечту и увидеть, что на самом деле она непотребна. Мне следует принудить вас задуматься о непостоянстве чувств и привести примеры. Подкинуть вам платок Отслло. Да, я знаю, к чему меня обязывает долг. Мне следует прояснить сумбур, царящий у вас в голове, доказать, что ваш порыв убог и свежести в нем не больше, чем в дохлой корове. Если я исполню свой долг добросовестно, мне удается вернуть вам вашу прежнюю дрянную жизнь, и я буду доволен, а вас радостно примут в свое общество заплесневевшие неудачники.

- Это что, шутка? Вероятно, я зря вам рассказал...

- Таков долг друга. Когда-то у меня был друг, который исполнил свой долг и наставил меня на путь истинный. Но я плохой друг. И я не снищу за это похвалы среди себе подобных. Ваша мечта прекрасна, так сберегите же се, ПУСТЬ она озарит вашу жизнь. А я - я выкопаю для вас колодцы: надо будет, дойду до самого чрева земли. И выжму оттуда воду, как сок из апельсина.

Они проехали под высокими дубами и повернули к дому.

- Вон она, сидит на лужайке,- сказал Адам. И громко крикнул:

- Кэти, он говорит, здесь есть вода... много!- Повернувшись к Самюэлу, он взволнованно прошептал:

- Она ждет ребенка, я вам не говорил?

- Даже издали видно, какая она красивая,- сказал Самюэл.

Жара не спадала весь день, и Ли накрыл стол на воздухе, под дубом; солнце приближалось к западным горам. Ли все быстрее сновал между кухней и столом, вынося приготовленные к ужину холодное мясо, пикули, картофельный салат, кокосовый торт и пирог с персиками. В центре стола стоял огромный глиняный кувшин с молоком.

Адам и Самюэл вышли из бани, на лице и волосах у них поблескивали капли воды, борода у Самюэла распушилась. Мужчины встали у стола, дожидаясь, пока подойдет Кэти.

Она шла медленно и смотрела под ноги, словно боялась упасть. Пышная юбка и передник отчасти скрывали ее беременность. В безмятежном лице было что-то детское, руки она держала перед грудью, сцепив их в замочек. Лишь дойдя до стола, она подняла глаза, взглянула на Самюэла, потом посмотрела на Адама. Адам подвинул ей стул.

- Это мистер Гамильтон, дорогая. Познакомься. Она подала Самюэлу руку:

- Здравствуйте.

Самюэл внимательно разглядывал Кэти.

- Да вы красавица,- сказал он.- Рад знакомству. Вы, надеюсь, чувствуете себя хорошо. - Спасибо. Грех жаловаться. Мужчины сели за стол.

- Она всегда так чинно держится, иначе просто не умеет,- заметил Адам.С ней самый обычный ужин превращается в целое событие.

- Ну зачем ты так говоришь?- возразила она.- Это неправда.

- Самюэл, разве у вас нет ощущения, что вы на званом приеме?

- Да, есть, и могу вам сказать, что я великий охотник ходить по гостям. А мои дети, они и того хуже. Том, например, очень к вам напрашивался. Ему только бы не сидеть на ранчо.

Внезапно Самюэл понял, что нарочно говорит так долго, потому что иначе за столом воцарится молчание. Он закрыл рот, и наступила полная тишина. Кэти смотрела себе в тарелку на кусочек жареной баранины. Вонзив в мясо острые мелкие зубы, она подняла взгляд. Ее широко посаженные глаза не выражали ничего. Самюэл поежился.

- Вам что, холодно?- спросил Адам.

- Холодно? Нет. Просто вдруг мурашки по коже побежали.

- Понимаю, со мной тоже иногда бывает. И снова повисла тишина. Самюэл ожидал, что завяжется какой-нибудь разговор, но понимал, что надеется напрасно.

- Наша Долина вам нравится, миссис Траск?

- Что? А, да, конечно.

- Уж не сочтите за дерзость, но когда вы ждете маленького?

- Месяца через полтора,- ответил Адам.- Кэти у меня из тех образцовых жен, которые больше молчат, чем говорят.

- Иногда молчание красноречивей слов,- сказал Самюэл.

Кэти вновь подняла и тотчас опустила глаза, и Самюэлу показалось, будто шрам у нее на лбу потемнел. Что-то заставило ее насторожиться - так настораживается лошадь, стоит щелкнуть кнутом. Самюэл не мог припомнить, что он сказал такого, отчего она внутренне вздрогнула.

Он почувствовал, что цепенеет, почти так же, как недавно, когда понял, что лозу вот-вот потянет вниз; он словно ощущал рядом с собой присутствие чего-то постороннего, напряженно затаившегося. Самюэл посмотрел на Адама и увидел, что тот глядит на жену с восхищением. Если во всем этом и было что-то странное, Адаму так не казалось. Он светился счастьем.

Кэти ела мясо, жевала его передними зубами. Самюэл впервые видел, чтобы человек так жевал. Но вот она проглотила, и маленький язычок, быстро пробежав по губам, юркнул обратно. "Что-то не так... не так... но что?.. не могу понять... что-то не так",- повторял про себя Самюэл, а над столом висела тишина.

За спиной у него зашлепали шаги. Он обернулся. Ли поставил на стол чайник и засеменил прочь.

Чтобы отогнать тишину, Самюэл начал говорить. Он рассказывал, как впервые приехал в Долину, только что из Ирландии... но уже через минуту он заметил, что его никто не слушает. Тогда он пустил в ход свою давнюю уловку, которой пользовался, проверяя, слушают ли его дети, когда они просили почитать им вслух и все время требовали: "Дальше! Дальше!" Он вставил в свой рассказ две совершенно бессмысленные фразы. Ни Кэти, ни Адам и бровью не повели. Он сдался.

Наспех проглотил ужин, запил его обжигающе горячим чаем и сложил салфетку.

- Если позволите, сударыня, я откланяюсь и поеду домой. Спасибо за гостеприимство.

- Всего доброго,- сказала она.

Адам вскочил на ноги. Его словно пробудили от грез.

- Не уезжайте. Я надеялся, что уговорю вас переночевать.

- Спасибо, но никак не могу. Мне ведь недалеко ехать. И думаю - вернее, знаю - ночь будет лунная.

- Когда вы приметесь за колодцы?

- Сначала надо собрать буровой станок, кое-что подточить, да и порядок в доме навести. Через несколько дней я пошлю к вам Тома с инструментами. Сонная вялость постепенно оставляла Адама. - Постарайтесь поскорее. Мне хочется, чтобы вы начали как можно скорей. Кэти, у нас здесь будет рай земной. Второго такого уголка не сыщешь!

Самюэл перевел взгляд на Кэти. Лицо ее по-прежнему ничего не выражало. Глаза были пустые, на губах застыла вырезанная из камня улыбка.

- Что ж, будет очень мило,- сказала она.

На миг Самюэла захлестнуло желание сказать или сделать что-нибудь такое, что ее ошарашит и пробьет стену, которой она себя огородила. Он снова поежился.

- Опять мурашки?- спросил Адам.

- Они самые.

Сумерки опускались быстро, деревья уже превратились в черные тени.

- Спокойной ночи.

- Я вас провожу.

- Нет, нет, посидите с женой. Вы же еще не кончили ужинать.

- Но я...

- Сидите, друг мой. Свою лошадь я и сам как-нибудь отыщу, а нет украду одну из ваших.- Самюэл мягко надавил Адаму на плечи и посадил его обратно на стул. Всего доброго. Спокойной ночи. Спокойной ночи, сударыня.Он торопливо пошел к сараю.

Покачиваясь на старых узловатых ногах, Акафист церемонно жевал сено большими, плоскими, как камбала, губами. Цепочка недоуздка, звякая, ударялась о деревянную кормушку. Самюэл снял с гвоздя седло, подвешенное за деревянное стремя, и накинул его на широкую спину лошади. Он уже затягивал подпругу, когда услышал за спиной шорох и обернулся. В последнем свете угасающих сумерек проступал темный силуэт Ли.

- Когда вы снова приедете?- тихо спросил китаец.

- Не знаю. Дней через пять, может, через неделю. Ли, в чем все-таки дело?

- Вы про что?

- Меня прямо жуть взяла, ей-богу! Что тут, какая-то тайна?

- Не понимаю, о чем вы.

- Ты прекрасно знаешь, о чем.

- Китайца только лаботай... моя не слусай, не лазговаливай.

- Понял. Наверно, ты прав. Да, конечно, прав. Извини, что спросил. Веду себя, как невежа.- Он повернулся к Акафисту, мягко вложил ему в зубы мундштук и заправил большие обвисшие уши в оголовье уздечки. Присобрал поводья и бросил их в кормушку.- Всего доброго, Ли.

- Мистер Гамильтон...

- Что.

- Вам повар не нужен?

- Держать повара мне не по карману.

- С вас я брал бы недорого.

- Лиза тебя в порошок сотрет. А что... ты хочешь отсюда уйти?

- Я просто так спросил. Всего доброго.

Адам и Кэти сидели под деревом в сгущавшейся темноте.

- Хороший человек,- сказал Адам.- Очень мне понравился. Неплохо бы уговорить его перебраться к нам и вести все хозяйство... чтобы был вроде управляющего.

- У него есть собственная ферма, и он человек семейный,- сказала Кэти.

- Я знаю. Но земля у него хуже некуда, ты такой не видела. У меня бы он на одном жалованье и то больше зарабатывал. Я его попрошу... Да, чтобы привыкнуть к новым местам, нужно время. Это все равно что заново родиться и опять учиться всему сначала. В Коннектикуте я знал даже, с какой стороны ждать дождя. А здесь все иначе. Раньше я чутьем угадывал, поднимется ли ветер и когда похолодает. Ничего, научусь и здесь. Просто нужно время. Тебе удобно так сидеть, Кэти?

- Да.

- В один прекрасный день - и он не так уж далек - ты выглянешь в окно нашего просторного красивого дома и увидишь вокруг зеленые поля люцерны. Я посажу эвкалипты, выпишу разные семена, рассаду - у меня будет что то вроде опытной фермы. Может, завезу из Китая деревья "личжи". Не знаю, правда, приживутся ли они здесь. Но почему бы не попробовать? Думаю, и Ли что-нибудь присоветует. А когда родится малыш, ты объедешь со мной все ранчо. Ведь ты его толком не видела. Я тебе говорил, что мистер Гамильтон построит нам ветряные мельницы? Отсюда будет видно, как они крутятся.- Он поудобнее вытянул ноги под столом.- Ли мог бы уже и свечи принести. Не понимаю, где он застрял.

- Адам, я не хотела сюда ехать,- спокойно сказала Кэти.- И я здесь не останусь. Как только смогу, сразу же уеду.

- Что за чепуха! - Он засмеялся.- Ты как ребенок; будто в первый раз оказалась вдали от родного дома. Подожди, родится малыш, ты привыкнешь, и эти края тебе полюбятся. Знаешь, я когда попал в армию, вначале до того тосковал по дому, что думал - умру. Но потом прошло. И у всех проходит. Так что это глупости.

- Я говорю серьезно.

- Не будем об этом, моя радость. Родится малыш, и все переменится. Вот увидишь. Я знаю.

Сцепив руки на затылке, он уставился на звезды, тускло поблескивавшие сквозь ветви.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Самюэл Гамильтон возвращался домой. Луна затопила ночь безбрежным светом, и холмы стояли окутанные белой лунной пылью. Деревья и земля застыли, иссушенные лунным сиянием, безмолвные и мертвые. Тени были сплошь черные, без полутонов, открытые места - сплошь белые, без примеси других красок. То здесь, то там Самюэл угадывал скрытое движение: в поисках пропитания бродили выкормыши луны - олени, что в ясную лунную ночь пасутся до зари, а днем отсыпаются в чаше; кролики, мыши-полевки и прочая мелюзга все те, что служат поживой крупному зверью и храбреют лишь под покровом лунного света, - крались, прыгали, ползали вокруг и, стоило им почуять намек на опасность, замирали как вкопанные, выдавая себя за камень или кустик. Промышляли и хищники: блестящими коричневыми струйками мелькали куницы; крепкотелые дикие кошки припадали к земле, превращаясь в невидимок, разве что изредка сверкнут на свету желтые глаза; поводили острым вздернутым носом лисы, вынюхивая теплокровный ужин; еноты, охотясь за лягушками, неслышно подбирались к застывшей воде. По склонам холмов рыскали койоты и в приступе то ли печали, то ли радости изливали своей богине-луне обуревавшие их чувства в громком вое, похожем и на плач и на смех. А над всем этим парили черными пятками совы, бросая на землю расплывчатые, вселяющие страх тени. Гудевший днем ветер стих, и воздух лишь тихонько вздыхал, колыхаемый теплом, что волнами подымалось от сухих нагретых холмов.

Акафист выбивал копытами громкую сбивчивую дробь, и ночной народец примолкал, дожидаясь, пока лошадь пройдет мимо. В темноте борода Самюэла отсвечивала бельм, его седые волосы вздымались над головой, как венец. Свою черную шляпу он повесил на штырь седла. В груди у него ныло от дурного предчувствия, от чего-то неясного, наводящего жуть. Он испытывал то, что немцы называют Weltschmerz, то есть "мировая скорбь" - чувство, которое расползается по душе, как газ, и несет с собой такую тоску, что ты принимаешься искать породившую ее причину, но ответа найти не можешь.

Самюэл мысленно перенесся назад, на чудесное ранчо, вспомнил, как нашел там воду - нет, ничто не давало повода для скорби, если только он не затаил в сердце подспудной зависти. Он покопался в себе, но никакой зависти не обнаружил. Тогда он задумался о мечте Адама создать сад, подобный Эдему, припомнил, с каким обожанием Адам глядел на Кэти. Нет, все не то - разве что он втайне горюет о собственной утрате. Но ведь это было так давно, рана затянулась много лет назад, он уже забыл ту боль. Теперь, когда все было далеко позади, воспоминания лишь уютно согревали его мягким теплом. Его тело, его чресла забыли прежний голод.

Он ехал сквозь череду света и тьмы и все думал, думал, думал. Когда, в какую минуту, тревога впервые царапнула его душу? И вдруг он понял - Кэти... хорошенькая, хрупкая, нежная Кэти. Но почему? Она все время молчала - ну и что, многие женщины молчаливы. Тогда в чем причина? Откуда возникло это странное чувство? Он вспомнил ощущение тяжелой неизбежности, сродни тому, что накатило на него, когда он держал лозу. Вспомнил, как по спине побежали мурашки. И вот тут все встало на свои места. Да, жуть впервые подкралась к нему за ужином, и вселила ее Кэти.

Он восстановил в памяти ее лицо: широко посаженные глаза, точеные ноздри, рот, слишком маленький, не в его вкусе, но все равно прелестный; твердый, бугорок подбородка - и снова мысленно перевел взгляд на ее глаза. Холодные? Может, все дело в глазах? Постепенно он подбирался к правильному ответу. Глаза у Кэти ничего не выражали, ни о чем не говорили. В них не таилось ничего узнаваемого, привычного. У людей не бывает таких глаз. Ее глаза что-то ему напомнили - но что? - нечто забытое, какую-то картинку из прошлого. Он рылся в памяти, и вдруг все вспомнилось само собой.

Дата добавления: 2015-12-01