|
Читайте также: |
Глава 1.
В Учалинском районе, на две трети закопавшись в почвы, а одной смотря в мир, покоился мансуровский гранитный самородок весом более двадцати пяти тонн. Граниту было не то пять, не то шесть миллиардов лет, и его жизнь только начиналась. Эту самородную глыбу почти ничего не отличало от таких же глыб, разбросанных по миру и Вселенной. Он не был самым большим представителем гранитов, но и маленьким не считался. От всей своей породистой братии он отличался только одним: мансуровский гранит умел думать…
Глава 2.
Идешь – задыхаешься. В воздухе мокрая взвесь пытается вселенской рекой утопить легкие… Осень… Падающий осенний лист. Он разбух от дождей, а потому летит фанерой… Нет в осени золота, не блестит она янтарем, и кровавого не видно. Труха одна. С небес только одна весть – послание неизбывной зимы, пока только в форме нестерпимого запаха дьявольской мокроты. Холодный воздух, смешанный с озоном. Дальше отвратительную нездоровую хлябь скует льдом. Можно жить и осенью. Спорно.
Можно проживать осень, терпеть харкающих грязью бесов в надежде на короткую зиму. То ли дело весна! Весна. В ней – все!
Остальные времена похожи на смерть. Лето – раскаленная, наполненная выхлопными газами душегубка, зима вообще не для жизни – только белый предсмертный цвет сушит взгляд. Но особенно осень! В это время года даже дети в детсадах унылые, плохо смеющиеся, сонные, как перед длительной спячкой. Сон – тренировка смерти…
А Нестор Сафронов, уже вторую неделю умирающий в хосписе, вводящий на пике боли в кровь наркотик, отвыв нестерпимые муки, все принимается смеяться. Даже можно сказать – ржет, после того как его торкнет! Смеется не от передозировки, а от одного только ему известного. К умирающему заводили даже психиатра, но почему-то пахнущий формалином молодой мозговед заверял, что мозги у Нестора Сафронова работают прилично, без всякого помешательства.
Собственно говоря, и пусть его, пусть ржет, палата отдельная, друзья пожертвовали на уход Нестора Сафронова из жизни приличную сумму, хватит даже на двоих Несторов Сафроновых.
А чего он все-таки ржет?!
…Любил блины со сметаной! Блины на кефире! Бабкины!.. Бабка без хосписа обошлась. Села на стульчик – и встретилась с Господом.
– А папа умирает? – поинтересовался с неким благоговейным любопытством, смешанным со страхом, мальчик лет десяти. Он приподнял голову, ища глаза матери, в то время как тонкую белую кисть его руки сжимали желтые сухие пальцы отца.
Мать никогда не состояла в браке с отцом. Она роняла слезы, но не из жалости к Нестору, а потому что находилась сейчас в тесноте со смертью, проецируя ее на себя. От проекции тридцатипятилетняя женщина жалела свою опавшую грудь, терла носовым платком не слишком чистую кожу лица, сыну же не отвечала, позабыла о нем… Умный мальчик и так понимал, что его отцу конец, как в компьютерной игре, где нет уже дополнительной жизни.
Game over!
Нестор Сафронов опять заржал, подмигнул бесцветным глазом, чем смутил несостоявшуюся жену окончательно.
– Другой левел! – объявил Нестор хрипло, все крепче сжимая сыновью руку. – Другой!
Мальчик хотел было освободить руку от жесткой хватки умирающего, но вдруг передумал, так как испугался обидеть отца. Он его очень любил, немыслимо, и не представлял, как останется в жизни без папы – в этом омерзительном мире, с равнодушной ко всему матерью и младшей сестрой-змеей, которые отравляли все его существование полным непониманием мужской сущности. К своим десяти годам он прочитал сотню книг, говорил на хорошем английском, фантазировал, как будущий физик, замешанный с лириком, тогда как женская часть семьи лишь потребляла жизнь примитивно, как сгущенное молоко из банки. Максимальный труд – проделать в банке две дырки и высасывать из нее содержимое.
БАНКУ со СГУЩЕНКОЙ добывал отец.
Главный ТОТ, КТО ДОБЫВАЕТ СГУЩЕНКУ!
Мальчик не мог сдержаться. Он заплакал. Слезы потекли свободно, пытаясь смыть крупные веснушки.
Здесь Нестор Сафронов ржать перестал, ослабил хватку и, как в былые времена, произнес с нежностью:
– Что ты, Птичик, я с тобой! Прислонись ко мне, я обниму и дам тебе силы!
Он всегда так делал, когда сын вдруг пугался жизни, – просто прижимал к себе детскую душу и истинно напрягался, пытаясь поделиться с ребенком своей уверенной жизнью. Мальчик глубоко вдыхал отцов запах, а затем выдыхал все свои проблемы прочь.
И сейчас Нестор Сафронов приподнялся в кровати, потянул слабые руки к сыну, но испуганная мать отдернула мальчика от прощающегося, да так неловко, что чуть было не выдернула ребенку плечевой сустав.
Нестор, захватив руками пустое пространство, качнулся всем иссохшим телом и обессиленно упал на подушки. Мальчишка старался подавить рыдания, а его мать про себя лихорадочно желала, чтобы Нестор поскорее… того… Замучил! Всю жизнь мучил, вот и теперь… Другие – три дня, а он… Как все это болезненно для детей!
Нестор Сафронов нажал большим пальцем на кнопку капельницы, впрыснул в затмевающую разум боль наркотик, хохотнул, затем произнес тишайше: «Другой левел!», облился последним потом и, выкатив глаза, умер.
Еще с десяток секунд из его раковых легких стравливался воздух, но давящийся рыданиями мальчик уже считал с отцовского лица смерть и почувствовал себя сиротой. Он сделал глубокий вдох, вбирая в себя последний, наследный выдох отца.
Мать облегченно перекрестилась, потянула ребенка на выход, а мальчик, упираясь, вдруг перестал плакать и принялся ей вслед шептать:
– Сука!.. – злобно. – Сука!!! Сука!!!
После смерти Нестора их жизнь ухудшилась.
Мать двоих детей, она лишь сейчас начала понимать, что Нестор, которого она на дух не переносила, все же был крепкой бетонной стеной между ней, детьми и остальным миром. Ей и в голову не приходило, как трудно даже распоряжаться деньгами, не то что их зарабатывать.
Уже через пару месяцев она что-то продала – какие-то активы, бумаги за, казалось, огромную сумму, но сотни тысяч утекли куда-то в неизвестность, сквозь пальцы речку унесло, и не осталось от них и рублика единого.
Родная тетка Рая смотрела на нее как на безумную, когда она рассталась за бесценок с загородным домом Нестора. Как будто специально стирала из жизни память об отце своих детей.
– Он же пуп надорвал, строя его!
– Да здоровей его не было на сто километров! – отвечала племянница.
– А-а! То-то он умер в сорок!
Птичик, слушая диалог женщин и составляя при этом сложнейший пазл, изображающий службу Папы Бенедикта XVI в храме Святого Петра, отпускал замечание:
– Сука!
– Анцифер! – тетка Рая грозно.
– Фирка! – мать.
Она, бывшая танцовщица-народница с тяжелым задом, было развернулась, напряглась всем коренастым телом, чтобы запустить мысок мускулистой ноги в мягкое место сына, но была в домашней тапке, промахнулась, выстрелив растоптанной обувью точно в вазу, оставшуюся от бабки Нестора. Ваза грохнулась на пол, став на мгновение маленьким хрустальным взрывом.
– Сука! – повторил Птичик.
Тетка густо глотнула из чашки чая и принялась с явным безразличием глядеть в окно.
В этот момент из своей комнаты явилась младшая сестра Птичика. Тихонько подошла к матери и зашептала что-то в ухо.
Такие действия сестры особенно выводили Птичика из себя. Отец, собирая детей в загородном доме, запрещал наушничать и наказывал за несоблюдение сокращением просмотра телевизора.
– Говорите всё вслух! – просил отец. – И запомните: меня не станет, вашей мамы, вы останетесь самыми родными людьми на земле! Понятно?
– Да, папочка! – сразу же соглашалась дочка. – Конечно! Только ты будешь жить вечно!
Она ластилась к отцу, теребя его короткие, перец с солью, волосы и повторяла:
– Какой ты нам, папуся, красивый дом построил! – Смеялась озорно и, гладя отца ладошкой по голове, сообщала: – Ежик!
Нестор на глазах обмякал, чуть ли не скулил от удовольствия.
– Если бы твоя мать хоть на пять процентов взяла от тебя женское!.. – горестно вздыхал ежик. – Ты поняла, что я сказал? – это относилось к сестринской любви.
– Папочка, да я люблю Птичика больше жизни! И это было правдой.
– А ты, Птичик?
– Чего?
Он таких разговоров не выносил, понимая, что Верка хитрюга из хитрюг. Он же быть хитрым не умел. Был пока прост и честен.
– Ты любишь сестру?
– Не особо, – признавал Птичик. – Как-то не очень… Прости, пап!.. Но иногда люблю!..
Отец расстраивался и уходил к себе работать над проектом какого-нибудь очередного особняка для олигархов…
Нестор умер, и Верка теперь по десять раз на дню шептала матери на ухо какие-то заговоры против Птичика, вот как сейчас. И не было на нее отцова присмотра.
– Сучка! – приговорил брат сестру.
– Вот! – демонстративно развела руками девочка, не забыв при этом взглянуть на себя в зеркало, отмечая, что она по-прежнему хорошенькая. Такие глазки красивые, носик пуговкой и ушки в сережках, подаренных папусей на семилетие.
– И когда я от вас замуж съеду!..
Птичик всех поразил на похоронах отца.
Прощались в Доме архитектора.
Мать, сидя в изголовье гроба, с трудом сдерживала зевоту. Верка наяривала по всем кнопкам портативной игровой приставки, стараясь загнать темные силы в угол экрана и расстрелять их из АК-47.
Птичик сидел в ряду близких крайним, был собран, бледен и все глядел налицо отца, нос которого был устремлен ввысь к парадной люстре…
Потом было Ваганьковское. Вырытая рядом с известным артистом яма пахла тоской. Перед уложением гроба в могилу речей почти не произносилось – так, короткие реплики: «земля пухом», «как рано ушел», «талантище»… Все уже наговорились панегириков до хрипа на официальной панихиде и в церкви. Ждали пьяных поминок…
Здесь еще и дождик пошел… Какая-то дура прорыдала: «Природа плачет по Нестору!»
От Верки не укрылось, что за мокрыми надгробиями, глядящими фаянсовыми фотографиями на новичка, прячутся молодые особы, блондиночки и шатеночки.
Она объяснила матери, что это студентки папуси и кое-кто еще…
– Папусю жалеют!
– Ага, – поняла мать, уставшая от ритуалов. Батюшка поторопил:
– Прощайтесь! – Боялся, что влага с небес размоет грим мертвеца и произойдет конфуз. Такое часто случалось на памяти пахнущего прогорклым маслом служителя культа. И так болезнь изуродовала лицо покойника. – И народного не потопчите! – предостерег он, имея в виду свежий могильный холм артиста.
Двое водителей-персональщиков, папин Сережа и мамин азербайджанец Омар, подняли крышку гроба и хотели было закрыть тело хозяина, как неожиданно раздался вопль Анцифера.
– Подождите! – вскричал мальчик. – Подождите!
Он рванулся к гробу, развел руки, как птица перед взлетом, но вместо взлета упал на отцовскую грудь и запросил отчаянно:
– Папочка, дай мне сил! – Обнимал его прекрепко. – Дай сил!!!
Присутствующие всплакнули, особенно особы женского пола, да и из-за надгробий кто-то взрыднул. Те, кто покрепче, принялись стаскивать мальчишку с тела покойного, а Анцифер все что-то говорил, про какой-то там левел…
Верка была потрясена. Она поделилась с матерью: Фирка слабак, будущего у него нет, в школе таких слабаков каждую перемену в угол затирают. Она сама видела.
– Зачем? – механически спросила мать.
– Ну там под дых, по яйцам!
– Уймись! – зашипела мать грозно, на что Верка обиделась и все поминки демонстративно отворачивала от матери глаза, беззастенчиво строя их лысому начальнику отдела Москомимущества. Лысый был неприятно смущен и вскоре отбыл на чиновничью дачу.
Конечно, Верка вскоре помирилась с матерью, так как не могла спать одна, всегда под утро приползала в материнскую постель. В этот раз она притащилась с блинами и кутьей, коих осталось достаточно от поминок. Рис рассыпался по всей простыне, и утром недовольная мать соскабливала его со своей танцовщицкой задницы накрашенным алым ногтем.
Верка, казалось, не ощущала смерти отца. Был – и не был!.. Поскольку жили разными домами и дети приезжали к Нестору только на выходные и каникулы, то в московской квартире для детей ничего не изменилось. Верка вела прежний образ жизни, не желала учиться: а зачем? Изводила материнскую косметику, доставала Птичика мелкими подставами – в общем, готовилась стать женой.
Она уже целовалась с Борькой, ровесником и одноклассником Птичика, которого знала с двух лет. И надо отметить, в последующую пятилетку избраннику своему восьмилетняя невеста не изменяла, именно за Борьку собиралась выйти замуж. Терпела, не заглядывалась на мальчишек, даже когда Борьку родители увезли на учебу в Испанию. Дожидалась декабристской женой новогодних праздников, когда Борхито, так назвал Борьку отец, приезжал в Россию вспомнить снег и подарить своей Верке что-нибудь испанское… Ну и там целовались, конечно, а Птичик из шкафа подглядывал…
– Ну, ты даешь, Верка! – восхищался при жизни Нестор ранним осознанием дочери того, что ее будущая карьера – семья.
– А чего, пап?
Прошло два месяца после смерти отца, и Птичик стал просыпаться ночами от Веркиного плача. Она, маленькая, в ночи скулила как щеночек, а он, старший, неуклюже гладил ее по волосам, сам плакал, и в эти моменты два маленьких человека были самыми родными друг другу…
Утром обычно Верка забывала о своей ночной тоске, становилась прежней стервой, устраивала перед школой мелкие подставы Птичику, за что он получал от матери обычного, но такого обидного пинка.
Материнская несправедливость взрывалась в мозгах Птичика адреналином, он рыдал в голос и орал, что Верка первая начала, она стерла в компьютере игру, и что в четырнадцать он свалит из дома, и когда Верка выйдет за Борьку замуж, мать останется одна, он ей даже своих внуков не покажет!
– А я покажу! – радовалась Верка. – У нас с Борькой трое будет! Но мы тоже отдельно жить будем!.. Две девочки и мальчик! Мальчик не будет дураком!
– Сука!
– Мам, опять!..
Мать не желала слушать про гипотетических внуков. Она еще сама была молода, гормоны мучили плоть, времени на поклонников не оставалось, да и поклонников не имелось, а потому в каникулярное время мать выезжала в Турцию. Там проживал Ромео ее сердца, двадцатитрехлетний Хабиб, который в течение каникул за скромное вознаграждение исполнял кобелиные обязанности, так что мать неизменно возвращалась похудевшей и в хорошем настроении.
Теперь, когда Нестор умер, детей не к кому было отправить на каникулы, а гормоны взрывали мозг, так что Птичику доставалось от матери по полной. Что-то у нее замкнулось в маленькой голове! Птичик был похож на Нестора, Нестор ее содержал и все решал, Нестор платил за ее секс, а Анцифер по малолетству сделать ничего этого не мог. Ну и получал все тем же коленом под зад… За все, что не сложилось у матери!.. За отца своего.
Когда делили наследство Нестора, единственное, что потребовал Птичик, – большой холодильник с ледогенератором из загородного дома.
Он настоял, что это будет его личная вещь и поставит он мощный агрегат к себе в комнату! Отец любил холодильники. Их было в подвале аж шесть штук. Все до отказа забитые продуктами. «На случай войны», – оправдывался Нестор.
– Чокнутый, как и отец твой! – злилась мать.
– А ты – компьютер в сорок мегабайт!
Мать не разбиралась в мегабайтах, Верка тем более. Тогда Птичик объяснил, что в сорока мегабайтах хранится информация, равная пяти фотографиям.
– Так папа про тебя говорил!.. И еще, что ты как лошадь Мюнхгаузена, у которой половину туловища обрезало. Она пьет из фонтана воду, а с другого конца вода выливается!.. Вот!
Птичик был доволен, но мать не поняла ни про фотографии, ни про лошадь Мюнхгаузена…
– Тебе говоришь – ты вроде как все понимаешь, а в туалет сходишь – и!.. – пояснил Анцифер. – Все туда!
На этот раз мать выкрутила ему ухо до цвета спелой малины. Птичик выдержал, не орал, а ссылался на отца, что то были его слова.
– И еще он говорил, что тебя под яблоню нужно закопать! Вкусные яблоки будут!
Матери вдруг вспомнился теплый и темный, как ад, Хабиб с его вскриками «ты мой богинь!», с опытными руками эротомана и упругим задом. Ей надоело крутить ушные раковины сына, она оттолкнула Птичика, отрешилась от всего, села в кресло и сидела в нем с потерянными глазами.
И Верке, и Птичику в такие минуты было очень жаль мать. Дети расходились по своим комнатам и тоже грустили. В сущности, они были еще совсем маленькими людьми.
– Так я возьму холодильник, мам? – хлюпал носом Птичик. – Возьму?
Зачем ему понадобилась такая махина, Анцифер сам еще не знал – видимо, ему просто нравилось, как холодильник производит из обыкновенной воды идеальной формы кубики льда. И в память об отце…
Достав из отцова холодильника все ненужное, все перегородки и поддоны для свежих овощей, Птичик получил огромный пустой ящик с охлаждением.
Прочитав в Интернете о холодном космосе, Птичик решился на эксперимент по привыканию к враждебной среде и повышению собственной морозоустойчивости.
Поздним вечером, когда мать и Верка уснули, прижавшись друг к другу спинами, Птичик оделся во все теплое и, выставив температуру на –10°, смелым первопроходцем вошел в экспериментальный отсек, захлопнув за собой дверь. Ранее он соорудил из проволоки поводок, прикрепив его к ручке с внешней стороны.
«Прежде чем войти, необходимо позаботиться о выходе!» Эту фразу отец когда-то произнес перед тем, как углубиться с детьми в лес для сбора грибов, и ничего в этом изречении философского не было…
Сидя в кромешной тьме, Птичик немного трусил, но постепенно привыкнув, принялся думать об отце. Скорее всего, это были не мысли, а обрывки воспоминаний о Несторе. Первое – отец держит его на руках, еще совсем крошечного, высунувшись из мансардного окна снятой на лето дачи, и говорит в самое ушко, щекотя усами: «Смотри, сын, какие просторы! Видишь поля, лес такой большой. Сколь мир огромен и прекрасен!»… Тогда Птичику все казалось большим, если приходилось задирать голову. Только под столом обеденным было все по росту…
Потом вспомнилась прошлогодняя поездка в Египет, куда отец взял видеокамеру для подводных съемок. Каждый день, встав в семь утра, они, двое мужчин, уходили в Красное море на заплыв и разглядывали диковинных рыб. А потом Птичик вдруг увидел трехметрового ската и задергал отца за большой палец ноги. Отец от неожиданности чуть было не хлебнул горькой воды, но собрался, включил камеру и целых полчаса, счастливые удачей, они сопровождали летящего над песочным дном ската…
На берегу оказалось, что отец, вместо того чтобы включить камеру, наоборот, выключил ее и сидел потом на лежаке с расстроенным видом, вздыхая и называя себя дураком… Вспомнив отцовское растерянное лицо, Птичик всплакнул. Выкатившиеся слезы тотчас превратились в кусочки льда…
– Ты не дурак, пап! – прошептал он. – Ты просто… Просто у тебя не получилось…
Перед тем как заснуть, Птичик вспомнил, как пахнут руки отца. Заставь его рассказать, как же пахнут руки отца, он бы не смог. Но ему так не хватало того, о чем невозможно рассказать…
Ему снилась Джоан, девочка из Египта, которую он решил считать своей на время поездки. Эта двенадцатилетняя англичанка с уже округлыми формами, слегка подкрашивающая карие глазки, казалась по сравнению с худым, нескладным Птичиком взрослой девицей – на целую голову выше. Впрочем, за всю неделю она даже ни разу не взглянула на Анцифера. Как только тот не выделывался! И по сто раз на день прыгал с пристани в морскую волну, напиваясь ею до тошноты, и выступал на детских вечерах, исполняя песни под караоке, и шнырял прямо у нее под носом так, что однажды Джоан чуть было не врезалась в его костлявую спину. Все без толку! А потом к Джоан приехал Джон… Так и улетел Анцифер в Москву, не познакомившись.
Птичик еще не знал, что фантазии о любви куда прекраснее, нежели сама любовь, – во всяком случае, так у большинства людей.
Он спал в своем холодильнике почти безмятежным сном. Все, что ему снилось, он позабудет утром, которое ворвется к нему с истошным визгом Верки. Она открыла дверь рефрижератора и вопит что есть мочи:
– Фирка умер!!! Мама!!! Замерз!!!
Мать влетела в комнату сына пушечным ядром, задела задом дверной косяк, чуть его не обрушив.
В этот момент Птичик проснулся. Он открыл глаза, похлопав длинными заиндевевшими ресницами, почавкал посиневшими губами и поздоровался:
– Гутен морген!
Его выволокли из холодильника, насильно раздели догола и принялись растирать одеколоном, так как водка в доме отсутствовала.
Он ненавидел их обеих, так как забыл сны. Он помнил лишь, что снилось что-то приятное, вероятно, отец, а эти!.. Эти суки!!!
– Отстаньте от меня! – орал Птичик и лягал голой пяткой Верку прямо в живот. – Отстаньте!
– Мама-а! – визжала Верка. – Он чуть меня не убил!..
Мать была невероятно сильной женщиной. В ее крови гуляло много тестостерона. С шести лет отбивая в моисеевском Ансамбле народного танца дроби и дробушки, она запросто справилась с Птичиком, скрутив сына и запрятав его под два пуховых одеяла. Затем в Анцифера был влит литровый термос чая с малиной.
– Ну дуры! – бесновался Птичик. – Я же здоров! Ничего не болит! А они меня в койку!!!
– Ах, здоров?!
Мать выудила из платяного шкафа свой кожаный, под джинсы, ремень с массивной пряжкой и, намотав его по-матросски на руку, приблизилась к кровати Птичика.
От ужаса он заорал так, что в потолок застучали.
– У меня есть права!!! Каждый ребенок имеет право, чтобы его не били! Так папа говорил! Па-а-апа!!!
Его никто не слушал.
Верка поудобнее уселась в кресло, наклонившись вперед, чтобы лучше видеть экзекуцию, а мать тем временем стягивала с Птичика трусы. Он сопротивлялся как мог, но мужицкая сила матери взяла верх над его костлявой худобой, и ремень с оттяжкой пропечатался на крохотной заднице.
Птичик онемел от боли. Его тело извивалось, а голос умер, лишь рот открывался по-рыбьи.
Здесь Верка, почуяв неладное, сползла с кресла и подошла ближе.
Рука матери, словно рука кузнеца, сжимающего молот, взметнулась над червячьим телом сына и опустилась. Раздался звук встречи металла с плотью, Птичик застучал ногами по кровати, будто поплыл, и от всего этого шоу Верка закричала, бросаясь на мать:
– Ты его убьешь!!! Идиотка!!! – Она повисла на материнской руке, занесенной для третьего удара. – Не смей!!! А-а-а!!!
В третий раз мать не ударила.
Она ушла к себе в комнату и опять вспомнила Хабиба с его волшебным «ты мой богинь!». Внизу живота загорелось…
Верка плакала, глядя на продолжающего извиваться Птичика.
Она неуклюже, по-детски гладила его, спрашивая: «Больно?»
А он, когда боль отошла, насладившись ее отступлением и блаженством после муки, сел в кровати, поглядел вокруг, затем на сестру – и что было сил врезал ей под глаз.
– Сука!
– Ах ты!!!
Верка в обиду себя никогда не давала. Крупная, в мать, она набросилась на Птичика и заключила его шею в «смертельный захват». Ее бицепсы напряглись. В свою очередь, и Анцифер поймал на «стальной зажим» горло сестры.
Хрипя и обливаясь потом, они душили друг друга. Никто не хотел сдаваться, жали и душили вовсю, озверев до предела, до мраморных лиц, без воя, но с зубовным скрежетом. Полчаса молчаливого сражения… Никто не сдался, никто не попросил пощады и не заскулил. Просто силы вытекли из детских мышц до последней капли. Обессиленные, они лежали, обняв друг друга ненужными «смертельными захватами», вдыхая разгоряченный родной запах, да так и заснули в «стальном зажиме».
Из-за утренних перипетий дети в школу не пошли и, проснувшись в объятиях друг друга, весь день провели подчеркнуто дружелюбно.
Вместе собирали замок из «Лего», вместе сделали уроки, а затем, затаив дыхание, подслушали материн телефонный разговор, в котором тетка Рая советовала ей приобрести вибратор, а то гормоны совсем сведут с ума.
– Или душик! – искушала тетка. – Душ – самый простой и надежный вариант!
Мать отказывалась, объясняя, что там только один*… разберется!
Тетка в сердцах отказывалась что-то советовать далее, на прощание сообщила, что у нее целая коллекция вибраторов, и отключилась от связи.
Дети, не теряя времени, залезли в Интернет и выяснили, что обозначает незнакомое слово. Они насмотрелись на предложенные картинки и делегацией пришли в материнскую спальню.
– Мам, купи вибратор! – умоляюще сложила ладошки Верка. – Купи!
– У меня пять долларов есть, – предложил Птичик.
Материнская рука вновь потянулась к ремню, но бить не было моральных сил, мать просто отослала их вон, открыла ноутбук и написала письмо Хабибу.
В сладких строчках послания тоскующая по восточным сладостям женщина обещала своему молодому любовнику визовую поддержку, номер в гостинице, пятьсот долларов и неделю счастья… Для себя…
Вечером того же дня, перед сном, Птичик залил в холодильник три литра воды и включил ледогенератор.
Пока машина готовила лед, он вспомнил позапрошлое лето, как засовывал Верке в трусы ледяные кубики, как она орала на весь поселок, бегая по участку, сминая на своем пути благоухающие хризантемы, спугивая разных птиц, клюющих что-то в саду, и волнуя всю семью красноголового дятла, живущего пятый год в дупле старой ольхи.
Вы слыхали, как поют дятлы?.. Они не поют – они воют, как лесопилка. Поэтому в Красной книге.
В голове Птичика всплыли картинки с вибраторами. Он понимал, что сии предметы похожи на его главное место, только в десятки раз больше размером.
Он помнил, как ходил с отцом в баню, как краешком глаза поглядывал на его главное место, но и оно, отцовское, было гораздо меньше по сравнению с изображениями на картинках.
«И зачем матери нужен вибратор? – задумался Птичик. Здесь он был на стороне родительницы, а не тетки. – Не нужен! Совать такой х… в п…!»..
Птичик прислушался к тихо гудящему холодильнику и посмотрел на мигающий индикатор. Скоро лед будет готов.
На цыпочках он вышел в кухню и вытащил из общего холодильника литровую бутыль кока-колы. Захватив стакан, скрылся в своей комнате, приперев дверь креслом.
«Достали бабы», – подумал.
– Телки!..
Ледогенератор запищал индикатором созревшего льда, Птичик вскрыл колу, нажал кнопку и подставил стакан под сыплющиеся кубики.
Кола шипела и пенилась, сталкиваясь со льдом.
Птичик отхлебнул из стакана и удовлетворенно сел слушать сказку про «Черную курицу» на CD.
Как говорила отцу детский психолог Ирана Арменовна, есть в Анцифере тяга к мистическому. Это свидетельствует о его богатом воображении и фантазии.
– Непростой мальчик! – добавляла психолог, с удовольствием заглядывая в глубокие глаза отца. – Совсем непростой!..
Птичик допил колу.
Увлеченный сказкой, представляющий себя дерущимся на шпагах с огромной курицей, он съел кусок льда. Его новые крепкие коренные зубы перемололи кубик замерзшей воды, и он сглотнул его, ощутив в желудке приятный холодок.
Затем второй…
Одну за другой Птичик грыз ледышки из стакана и прислушивался к своему организму.
«На этот раз наверняка заболею», – думал. Он подошел к ледогенератору и наполнил стакан до краев новой порцией льда.
Анцифер хрустел ледяными кубиками, как белка орехами, сглатывая морозное крошево.
В школе его учили, что вода имеет три состояния. Жидкое, твердое и газообразное.
«Хорошо быть водой, – подумал Птичик, доедая второй стакан льда. – Можно стать газообразным и улететь куда-нибудь».
Он хихикнул. Газообразный человек! Хорошая идея. Можно проникать в любые щели и затем превращаться в твердое тело. Например, у девчонок в раздевалке. Хоп – и в парах душевой медленно проступают черты Анцифера.
«Привет, телки! – фантазировал Птичик, догрызая третий стакан льда. – Чего испугались?!!»
Девчонки начнут визжать, прикрывая руками плоскости. Уж он-то точно знал, что там плоскости. У него был свой манекен для изучения – сестра Верка, которую он исследовал вдоль и поперек. Впрочем, как и она его… Ничего площе, чем Верка, не придумаешь!..
Тем не менее плоскости волновали его ледяную грудь. Волнения были теплыми, а потому Анцифер выдоил из холодильника порцию свежих ледышек и захрустел ими, подавляя фантазии.
Образы голых девчонок ушли из охлажденных мозгов, видимо, и остальные мысли покинули голову Птичика, он просто что-то ощущал, что-то такое, что нельзя было определить словами «приятное» или «неприятное». Мыслительный процесс остановился.
Анцифер не отдавал себе отчета, что продолжает поглощать лед все новыми и новыми порциями. Его тело почти перестало существовать, живот затвердел доской, пальцы шевелились, как у плохо смазанного робота.
Он захотел писать, с трудом встал и на автопилоте, шаг за шагом, направился к туалету. Освободил от охранного кресла дверь, при этом оно упало, грохнув металлической ножкой об пол. Но мальчик не слышал звуков, будто в уши и в голову ему залили бочку бетона. Он добрался до туалета, где пописал, частично попав в унитаз ледяной крошкой.
Тело Птичика было направилось обратно к комнате, но повстречалось с сонным телом матери, мочевой пузырь которой также требовал свободы. Ее душа еще находилась во власти эротических сновидений про Хабиба, а потому руки механически приобняли сына…
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 83 | Нарушение авторских прав