|
Читайте также: |
меньше, чем мы страшимся смерти. Их лица изображали неподдельный ужас.
В толпе таких же зевак, как я, было немало людей, которые смотрели на
пленных фарсанов с участием и состраданием.
- Эо, Тонри! - услышал я приветствие. В колонне пленных я увидел высокую
атлетическую фигуру Эфери-Рау.
- Эо, Тонри! - повторил фарсан. Я не ответил на приветствие.
- Тонри,- заговорил фарсан.- Ты пользуешься большим влиянием в Совете
Астронавтики. Спаси меня. Клянусь, я буду тебе хорошим и преданным слугой.
Я отвернулся, ничего не ответив. Звон цепей и крик ярости заставил меня
снова посмотреть в сторону Эфери-Рау. Делая огромные усилия, фарсан
пытался освободиться от кандалов. Жилы на его руках вздулись, лицо
покраснело. Наконец фарсану удалось сделать почти невероятное: он разорвал
кандалы и опутывающие его цепи. Эфери-Рау бросился на охрану. Одного
человека он схватил за руку и сломал ее с такой легкостью, как будто это
была соломинка. Раздался выстрел. Завопив от боли, фарсан схватился за
голову и закружился на одном месте. Еще несколько выстрелов - и фарсан
Эфери-Рау упал. На меня эта сцена произвела тяжелое впечатление.
В лаборатории Вир-Виана на блок безопасности каждого воспроизводящего
фарсана ставился порядковый номер. Всего их было тысяча восемьсот тридцать
три. А выловили и ликвидировали тысячу восемьсот тридцать два. Поиски
продолжались. Население планеты вновь подвергли просвечиванию. Но
воспроизводящий фарсан под номером четыреста десять так и не нашелся.
Решили, что во время сражения его разнесло взрывом на мелкие части,
которые затерялись в песках. Еще некоторое время в пустыне на месте
сражения искали блок безопасности с номером четыреста десять. Но затем
поиски прекратились.
Совет обороны объявил, что война с фарсанами закончилась, и сложил свои
полномочия. Население планеты вернулось к нормальной жизни.
Лишь один архан Грон-Гро считал эту самоуспокоенность ошибкой. "Быть
может,- утверждал он,- война с фарсанами только начинается". Он призывал к
бдител ьности. "Поиски,- говорил он,- должны продолжаться. Стоит уцелеть
одному воспроизводящему фарсану, как он через некоторое, быть может
довольно длительное, время станет вновь размножаться, как микроб. В этом
смысл его существования, его генеральная программа".
Архан Грон-Гро оказался прав. Четыреста десятый номер ловко скрывался в
заброшенных шахтах около города Суморы. Он ждал, когда на Зургане
забудется история с фарсанами. Он мог ждать и год, и два, много лет. Но
через полгода он каким-то образом узнал, что в город на короткое время
прибыл один из членов экипажа космического корабля. Перед такой важной
добычей фарсан не устоял. Он разоблачил себя, но зато превратил члена
экипажа в фарсана. Так появился двойник Рогуса...
40-й день 109-го года Эры Братства Полюсов
Последний день. Завтра сброшу на планету дневник и взорву звездолет...
Сейчас корабль на круговой орбите и совершает уже четвертый оборот вокруг
планеты. На экране внешней связи видны мельчайшие детали Голубой, видны ее
разумные обитатели, как будто они рядом и я могу с ними говорить...
Собратья по разуму! Мне грустно, невыразимо грустно, что не придется
встретиться с вами. О многом хотелось бы вам сказать. И в первую очередь о
человеке... Странно, раньше мне как-то не приходили в голову мысли о
человеке. Но сейчас, окруженный фарсанами, этими совершеннейшими и в то же
время отвратительными копиями людей, я с восторгом думаю о человеке, о его
величии, о его бесконечной ценности...
Человеческий организм чрезвычайно сложно устроен. Но я согласен с
кибернетиками: сложность эта не безгранична и потому организм человека в
принципе поддается моделированию, а его мышление - имитации. Но только
имитации. Нельзя забывать социальную природу мышления. Сознание, мышление
- не только свойство высокоорганизованной материи, но и продукт
общественной истории, которой нет и не может быть у фарсанов или других
кибернетических машин. Кроме того, необходимо, на мой взгляд учитывать
диалектику развития кибернетики. Ведь человек, создавая все более сложные
кибернетические устройства, сам будет при этом усложняться, а его духовный
мир - совершенствоваться и углубляться. Человек-творец, моделирующий свое
подобие, всегда выше своей логически-эмоциональной копии.
Когда в душе моей проносится буря вдохновения и мозг мой становится
трепещущим, светоносным источником идей и образов, могу ли я в это время
сравнить себя с фарсаном?
О, нет!.. Человек - это зеркало Вселенной, его сознание - это целый океан
звездного света.
Даже фарсаны Тари-Тау и Лари-Ла не заставят меня изменить свои взгляды.
Фарсан Тари-Тау изумителен. Вир-Виан мог бы гордиться этой несомненной
удачей. Но говорить об абсолютной адекватности живого Тари-Тау и фарсана,
конечно, смешно.
Зато с каким совершенством этот фарсан читает стихи! Вот и сегодня он
ошеломил меня поэмой,- по-видимому, последним и самым лучшим произведением
Тари-Тау.
Сегодня вечером в кают-компании отмечался своеобразный юбилей -
двухсотлетие Эры Братства Полюсов. На корабле мы прожили десять с
небольшим лет. Но на Зургане со дня нашего старта прошло ровно сто лет.
В этот вечер все фарсаны, в памяти которых хранятся знания и опыт живых
людей, предавались "воспоминаниям".
- На Зургане у меня остался младший брат,- сказал Лари-Ла.- А сейчас он
намного старше меня: ему больше ста двадцати лет. Как все это странно!
Привыкнут ли когда-нибудь астронавты к таким парадоксам?
Тари-Тау вспомнил своих родителей. Он говорил с такой задушевностью, с
такой нежностью, что я невольно был тронут. Да, Вир-Виан мог бы гордиться
фарсаном Тари-Тау. Это не фарсаны Сэнди-Ски и Рогус...
- А у тебя есть стихи о Зургане? - спросил его Сэнди-Ски.
- Есть. Не так давно, накануне торможения, я записал на кристалл небольшую
поэму. Она так и называется - "Зургана".
Сэнди-Ски вскочил с кресла и воскликнул:
- Так чего же ты скромничаешь? Прочитай ее нам. В такой вечер ты просто
обязан это сделать.
Я присоединился к просьбе Сэнди-Ски. Мне хотелось услышать поэму,
созданную человеком Тари-Тау в последние дни его жизни, когда через много
лет полета тоска по родной планете, любовь к ней достигли наивысшей точки.
Поэма должна быть образцом зрелого вдохновения. И я не ошибся.
Тоска по родине... Кому из астронавтов она незнакома? За долгие годы
полета в душе у мечтателя и поэта Тари-Тау тоска по родине росла, любовь к
ней становилась почти безграничной. И эта грусть, и эта любовь в последние
дни жизни Тари-Тау вылилась неудержимым потоком поэтических строк. В поэме
звучала не только тоска по родной планете, но и ликующая радость грядущей
встречи, когда наш корабль, обожженный лучами неведомых солнц, овеянный
холодными космическими ветрами, вернется на Зургану. Это была великолепная
поэма - сверкающая и чеканная, как драгоценный камень, звенящая, как
бронза, таящая отблеск непостижимой красоты жизни. Не было у нее лишь
конца.
- Не успел закончить...- притворно оправдывался нынешний Тари-Тау.
Бурю восторга изобразили фарсаны. А Сэнди-Ски! Этот в общем-то не очень
совершенный фарсан был великолепен...
Я вернулся в каюту, сел за клавишный столик, а в ушах еще долго звучала
музыка поэмы.
Странное действие оказывает она: грусть, навеянная ею, быстро прошла, а в
душе осталась только радость, буйная, алая радость. Видимо, поэтому у меня
сегодня, в последний вечер моей жизни, такое приподнятое, почти
праздничное настроение и такие торжественные мысли о человеке. Я рад за
Тари-Тау, создавшего такую поэму. Я рад и горд вообще за человека - творца
величайших духовных ценностей, преобразователя природы, покорителя
космических стихий.
Человек - поистине космоцентрическая фигура, величайшая святыня Вселенной.
Ничто не сравнится с его красотой и величием, с его непокорной, сверкающей
мыслью, необъятной и певучей, как океан, полной неукротимого стремления к
безграничной власти над природой и к жизни бесконечной...
- Все,- сказал Хрусталев, перевертывая последнюю страницу рукописи.- На
этом кончается дневник.
Чтение затянулось до трех часов ночи. Но друзья Хрусталева не думали о
сне. Они были взволнованы только что услышанной исповедью астронавта,
прилетевшего из неведомых звездных глубин и погибшего здесь, на Земле, над
сибирской тайгой.
- А теперь посмотрите,- продолжал Хрусталев,- как выглядят в пламенных
красках последние слова астронавта, так сказать, последние страницы
дневника.
Хрусталев открыл шкатулку и повернул кристалл. Затем он погасил настольную
лампу. Через несколько секунд в сумраке комнаты кристалл вспыхнул,
заискрился, засверкал всеми цветами радуги. И снова Кашина и Дроздова
властно захватило ощущение какой-то музыки.
Но в мелодии пылающих красок не было ничего тревожного и скорбного, как в
начале дневника. Напротив, в победно танцующем цветном пламени, в
торжественном ритме огненных знаков, в гармонии ликующих красок как будто
слышался голос астронавта. Он, неведомый, говорил землянам о величии и
безграничной ценности человека, о торжестве разума над космическими
стихиями - и над ледяным безмолвием тьмы, и над огненным безумием звезд и
галактик...
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав