Философские элегии Е. А. Баратынского

Философская лирика Баратынского зарождалась в «любовных» элегиях начала 1820-х.Для Баратынского всегда было характерно скептическое отношение к «истине»: истина у него либо относительна, либо, если абсолютна, является несчастьем. «За мигом не умел другой предвидеть миг...»; «Я слишком счастлив был спокойствием незнанья» («Воспоминания», 1820); Рефлексия равнозначна для Баратынского тягостной болезни духа. О «болезненном настроении» души он писал уже в 1816 году. Образ «больного» — центральный в «Разуверении» (1821). Так появляется встречный образ — «уврачеванья» души. Любимой женщине Баратынский отводит роль, небывалую еще в любовной лирике, — роль «врача душевного», спасающего от болезни-мысли Тема счастья — одна из главных для раннего Баратынского. Счастье — это «живость детских чувств». Оно несовместимо со знанием и опытом. В счастье может верить лишь «слепая душа». «Счастье» нераздельно с «мечтами» и «снами», то есть иллюзорно. Основы философии закладывались в его раннем творчестве. Поэт усомнится в натурфилософской идее растворения личности в родственном ей мире природных стихий. Для ранних стихов Баратынского характерна идея роковой промежуточности человеческого сознания. В послании «Дельвигу» символичен образ Прометея, желавшего приобщить человека к «небесному огню», но выполнившего свою задачу лишь частично. Недоступность человеку «небес» выражает неполноценность его природы. «Скупые» боги к человеку равнодушны, «не делятся» с ним. Зато активны силы зла.Не лишено интереса, что образ демона Баратынский всегда берет в его «прямом» значении: это прежде всего дух зла, которого Баратынский отгоняет от себя канонической богослужебной формулой — «отыди»; гораздо охотнее вмешивается в судьбы людей, чем «бессмертные боги». И отсюда берет начало совсем не каноническая трактовка Баратынским «высших сил». В элегической поэзии большое место занимают мотивы бренности человеческой жизни. Баратынский говорит об отмеренности самого срока бытия: человеку определено «положенный срок питаться болезненной жизнью» («Дельвигу»). В ранних любовных элегиях Баратынского предметом «анализа» являются не события собственной жизни, а общие закономерности жизни человеческой. Он постоянно размышляет о зыбкости счастья, обещаемого неожиданной «улыбкой судьбы» или любовными клятвами («Ропот», «Разлука», «Разуверение»). При этом переживания поэта — не отклонение от всеобщего, а его подтверждение: таково его гениальное «Разуверение». Поэт усомнился не в увереньях возлюбленной, а в «увереньях» и «любви» вообще. Потому психологические понятия даны в отвлеченной от реалий форме. Абсолютность отрицания усилена повторением: «не верю увереньям». В «Разуверении» перед нами не недоверие к возлюбленной, а недоверие к самой любви («не верую в любовь»). У Баратынского любовь прежде всего — иллюзия («сновиденье»). В интеллектуальной сфере Баратынский довел лирическое самораскрытие до предела. Он — детище романтизма, вернее, следствие романтизма. Шагнул же он далеко за его границы и открыл дорогу ничем не ограниченной свободе выражения не столько чувства, сколько мысли в лирике. Баратынский рано стал поэтом «разуверения». В истоках этого свойства его лирики лежит его отношение к просветительским идеям. Здесь причина и его расхождения с декабристами. Баратынский, в отличие от большинства своих сверстников в поэзии, остался совершенно в стороне от декабристских организаций и их деятельности, хотя был дружен со многими декабристами. Он был непримирим к уродствам деспотической власти и горячо сочувствовал попыткам политического обновления России. Баратынский не разделял просветительских воззрений декабристов и их революционно-пропагандистского понимания задач литературы. После переломного в поэзии Баратынского 1827 года его романтическая ориентация изменилась. Большое значение для его творческого пути имела встреча с «любомудрами». Следы ее — как в положительном, так и в полемическом плане — сохранились в его поэзии до конца жизни. «Любомудры» двадцатых и тридцатых годов — это русские шеллингианцы, выдвинувшие требование «поэзии мысли». Все согласны, что Баратынский 1830-х годов — поэт философской мысли. Но каково было содержание этой мысли? Странно было бы, если б Баратынский, еще в шестнадцатилетнем возрасте писавший о «своей философии» и «страсти к умствованию», не постарался вникнуть в философские концепции своего времени. Баратынский 1830-х годов понимает «поэзию мысли» как поэзию мысли философской. «Последний поэт» и «Приметы» проникнуты идеями «любомудров» о «рассудке» и «интуиции», о судьбах поэзии, о противоположности «первобытного» и «цивилизованного» человека. В 1827 году Баратынский написал «Последнюю смерть». Только если принять во внимание возникший интерес поэта к натурфилософии, станет понятным, как могло появиться это стихотворение — настолько непохожа его образность на все, что поэт создавал до сих пор: одна из главных тем «Последней смерти» — тема разъединенности человека и природы. Последовательно развертывает Баратынский картины этой разъединенности. Человечество занято своими делами, которые часто противоречат «законам» природной стихии («искусственные острова», «крылья» и т. д.). Подробно рисует поэт эпоху иллюзорных побед человеческого «разума». В «Последней смерти» это «полезное» еще дано как притягательная, прекрасная утопия, и тем страшнее будет ее гибель. В «Последней смерти» Баратынский вдвойне скептик — и по отношению к просветительству, к грядущим победам человеческого разума, и по отношению к идеалам «любомудров». Двойная полемическая направленность «Последней смерти» объясняет недоумение, которое она вызвала у критика-«любомудра»: «Последняя смерть» неясна; но надо знать, что это отрывок. Неясная в нем мысль может объясниться в целом». Трагизм «Последней смерти» Баратынского — следствие его представления об «одиночестве» человечества в мире. Так же как, по Баратынскому, в обществе одинок один человек, человечество «одиноко» в мироздании. Художественно наиболее значительная часть поздней лирики Баратынского проникнута глубоким трагизмом и строится на непримиримых антиномиях. Баратынский отвергает не только романтические и религиозные утопии, но и просветительские идеалы. У поэта отсутствовал свойственный его современникам интерес к народности. Антиномии Баратынского — это чувство и мысль, блаженство и страдание. Гуманистическая почва, на которой оставался Баратынский, порождала чистую эмоциональность его поздней лирики, скорбной и возвышенной. Ей свойственна сдержанная и исполненная достоинства горестность. Поздняя лирика Баратынского в этом смысле отличается от его ранних философских стихов. Если прежде он навлекал на себя упреки в рассудочности и действительно зачастую был риторичен, то теперь он создает образы, проникнутые чувством. Таков финал «Последней смерти», с его «грустным» колоритом, — «глубокой тишиной», «синеющим туманом» на опустевшей земле. Поздний Баратынский обращается к жанру элегии, насыщая ее новым философским содержанием, но сохраняя заряд ее традиционной эмоциональности. В 1828 году напечатано стихотворение «Смерть». В 1835 году Баратынский его кардинально переработал. Была перестроена вся образная система стихотворения. Начиная с 1820—1821 годов в стихах Баратынского не раз являлась «смерть» не только в роли неизбежного «условия» бытия, но и в роли «отрадной целительницы недуга» жизни. Вместо забвенья бед — согласье прям. Смерть приводит в состояние гармонии все мироздание, устанавливает стройное согласье стихий. Баратынский давно уже, с 1820 года, не писал так называемых монументальных элегий. Начиная с «Последней смерти» Баратынский в своей философской поэзии становится на путь усиления образности. Баратынский тяготеет теперь к тропу — к метафоре, к символу. Если в ранней лирике есть образа, использовавшего прямые значения слов, то позднее отдает предпочтение характерным для романтизма переносным значениям. Огромную роль играет у позднего Баратынского олицетворение.

Романтическая поэма Е. А. Баратынского «Эда»

В исследовательской литературе о Баратынском было отмечено очень точно, что поэт избрал для «Эды» не столько «романтический», сколько «сентиментальный» сюжет. Однако самая коллизия — вторжение цивилизованного обольстителя в патриархальный мир естественных чувств и отношений — была живой для русского романтизма. Баратынский создавал поэтический образ Финляндии. И «Эда», и «финские» элегии расширяли культурно-географический ареал русской литературы, создавая совершенно специфический «местный колорит». Подобно первым пушкинским южным поэмам, «Эда» была во многом связана с элегической традицией — в той ее форме, какую придал ей Баратынский. Не случайно поэтому образ самой Эды оказался в поэме наибольшей удачей; постепенное зарождение ее чувства к гусару, перерастающего в нежную и робкую привязанность, а затем в чувственную страсть, изображено Баратынским тонко и точно. Действие развивается на бытовом фоне, почти прозаическом. Эти особенности поэмы сразу же отметил Пушкин, оценивший «Эду» очень высоко. Вместе с тем успех поэмы Баратынского не был безусловным. Сам Баратынский не был вполне удовлетворен. Работая над поэмой, он сознательно отталкивался от Пушкина, стремясь проявить самостоятельность. Баратынский приходит к переоценке жанровых возможностей иных поэтических форм и прежде всего элегии, в которой он до сих пор занимал одно из первых мест. Издавна установилось мнение о глубоком отличии ранних и поздних стихов Баратынского. Отличия эти особенно интересны потому, что и «ранний» и «поздний» Баратынский по-своему художественно совершенны.

10«Думы» К. Ф. Рылеева (особенности жанра, композиции, характер историзма)

Но спустя лишь несколько месяцев после стихотворения К временщику, летом 1821 г., он присылает стихотворение, знаменующее начало нового и чрезвычайно плодотворного направления его творческих исканий. Этим стихотворением была первая дума Рылеева - "Курбский".

Интенсивная работа над думами поглотила Рылеева. Только в 1822 г. в печати появляется 13 дум.

"Думам" принадлежит значительное место в истории русской романтической поэзии.

При сопоставлении элегий, написанных поэтами, принадлежащими к направлению психологического романтизма, с "Думами" Рылеева обращает на себя внимание их разительное несходство. С одной стороны, замкнутый круг более или менее стандартных тем: смерть близкого человека, измена возлюбленной. С другой - широкая панорама национальной истории, монументальные образы героев.

Редкая дума обходилась без таких словосочетаний, как "век унылый" и "былая радость. И это не просто влияние большого таланта и не только воздействие школы, господствовавшей в свое время в русском романтизме. Эти образы были восприняты в думах и стали составной частью их стиля.

Для Рылеева подлинная тема и подлинное содержание искусства - душа, помыслы и стремления чувствующей личности, а не объективная действительность. Главное - не изображение реальной жизни, а цель, которая достигается этим изображением, идея, которую это изображение эмоционально аргументирует.

Весьма существенно и то, что думы создавались и воспринимались не

изолированно друг от друга, но как части единого целого.

Художественная структура дум противоречива. В них; отразились противоречия в философии его поколения, противоречия романтического сознания, пытающегося постичь настоящее и прошлое.

Однако, готовя отдельное издание цикла, Рылеев приходит к убеждению в необходимости дать развернутые и единообразные примечания-предисловия ко

всем думам без исключения. Поэт придавал большое значение основательности, достоверности и точности этих примечаний. Цель их - была намного значительней и шире одной лишь пояснительной функции. Рылеев хотел подчеркнуть ими, что читателю

предлагаются не назидательные вымыслы, а подлинные, достоверно воссозданные

страницы отечественной истории.

Но вместе с тем думы писались, конечно же, не для услаждения слуха любителей старины. Это было изображение тех именно лиц, которых можно было либо поставить в пример современникам. Поэтому Рылеев и не мог и не хотел изобразить героя своей думы как человека определенной эпохи, характер и образ действий которого объясняются его временем. Герои дум должны были быть изображены такими и в то же время не такими, какими они были в действительности. Эти заимоисключающие тенденции, эта противоречивость творческой задачи наложила неизгладимый отпечаток на всю художественную структуру цикла.

Поэт славит мужественность, проявленную в борьбе за национальную самостоятельность и независимость родины, за освобождение народа от иноземного владычества.

Отдавая дань либеральным иллюзиям о «просвещенном монархе», Рылеев рисует в думах добродетельный образ идеального государя, желанного народу. Преодолевая либерализм, Рылеев выразил и антицаристские настроения.

Осуществляя агитационно-дидактическую цель — пропаганду передовых идей, руководствуясь романтическим методом, Рылеев рисовал характеры дум лишь общими, но резкими и широкими штрихами. Образы его героев, сливаясь с обликом самого поэта, голос которого слышится во всех их патриотическо-свободолюбивых речах, привлекают высокими идеями, благородством чувств, целостностью, монументальностью характеров. Они романтичны по выдающейся силе ума и сердца, по исключительности психологических состояний, по драматичности положений. Своеобразны не только обстоятельства, но и психологические положения героев дум. Но в некоторых думах обнаруживается и тенденция к объективации их основного героя.

Необычные герои, их исключительные психологические положения и обстоятельства потребовали эмоционально-напряженной интонации. Поэтому для синтаксиса дум особенно характерны восклицания, вопросы, повторения, обращения, анафоры, недоговоренность, пуантировки. Действенно-лирической тональности дум способствуют изобразительные средства. Их эпитеты зачастую гиперболичны и подчеркнуто-эмоциональны. Ощущение необычности создают мрачные или гиперболические сравнения. В думах, особенно ранних, совершенно очевидны приметы классицизма: в виде не только явно, но и тенденциозно выраженного дидактизма, в лексической архаике.

Думы Рылеева художественно неравноценны.

Создавая глубоко типические образы «героев века», Рылеев не избежал их прямой повторяемости. Эти герои раскрываются преимущественно по одной и той же схеме, говорят возвышенной речью, статичны в своих позах, компонуются по шаблону: описание обстановки и пейзажа, внешняя обрисовка героя, его речь и назидательный вывод.

Думы Рылеева сыграли огромную роль в гражданско-патриотическом воспитании современников и последующих поколений. Но эта их роль, как уже отмечено, ослаблялась эстетической недовершенностью, выразившейся в той или иной доле абстрактности действующих лиц, в схематичности портретных и пейзажных зарисовок.

Дата добавления: 2015-12-01