ОТ РЕДКОЛЛЕГИИ ТОМА 7 страница

Героический эпос, возникнув в период разложения первобытнообщинного строя на стадии так называемой «военной демократии», продолжал развиваться и в раннеклассовом обществе, пока в силу сохранения патриархальных связей политическая, общественная деятельность была еще опосредствована кровно-родственными отношениями и народность эпоса могла еще сохраняться как «общенародность» хотя бы перед лицом внешнего врага.

В героическом эпосе непосредственно отражается процесс этнополитической консолидации,

51

переход от рода и племени к народу и государству.

Как уже отмечалось, государственная консолидация народов была решающим фактором в развитии героического эпоса. Именно этот фактор во многом определяет различие между архаической и классической формами эпоса. В последнем место племени занимает народ, а эпические враги постепенно теряют облик мифических чудовищ и приобретают черты исторических врагов. За врагами-иноплеменниками и особенно иноверцами при этом иногда закрепляются лишь отдельные черты чудовищ как средство поэтической гиперболизации.

Соответственно патриотизм (особенно в эпосах, отражающих национально-освободительную борьбу против поработителей, — в эпосах славянском, армянском) выступает уже не в мистифицированном виде как защита человеческого племени от чудовищ, а непосредственно как пафос защиты родной земли от иноземных захватчиков.

Однако древнегреческому, древнеиндийскому и отчасти древнегерманскому эпосу свойствен (ввиду значительной исторической дистанции, а может быть, частично и в силу использования различных племенных традиций) известный объективизм в отношении далекого прошлого. Давно исчезнувшие с исторической арены пандавы и кауравы, ахейцы и троянцы, готы и бургунды выступают в эпосе главным образом как особые эпические племена героического прошлого. Эпическое время в классической форме эпоса — уже не мифическое время первотворения, как в эпической архаике, а историческое прошлое народа на заре его национальной истории.

В ряде случаев древнейшие элементы исторического предания, составившего ядро эпопеи, восходят к эпохе ранней государственности, причем эти ранние формы государства иногда становятся прообразом эпического идеального государства, в котором князь, персонифицирующий власть, и богатыри, непосредственно выражающие народный идеал, находятся в патриархальных отношениях и имеют общие эпические цели.

Яркие примеры эпического времени и государства — Микены и другие архаические политические образования позднеэлладского периода в гомеровском эпосе, «варварские» государства германцев, империя Карла Великого во французском эпосе, «Славный Киев», т. е. Киевское государство Владимира эпохи крещения, в русских былинах, «Бумба», за которой стоит государство четырех ойротов в «Джангаре», и т. п.

Переход от архаических форм эпоса к классическим, по-видимому, совершается не в начале государственной консолидации, а позднее, когда ранние политические образования сами уже рассматриваются как героическое прошлое, выступают в качестве своеобразной и национально-исторической, и социально-исторической утопии.

Наряду с эпическим государством в фокусе эпического времени часто оказываются исторические события, которые имели или которым была придана значительная роль в народных судьбах. Троянская война — последняя крупная победа ахейцев перед разгромом Микен дорийцами, последнее звено в цепи войн и миграций, приведших к разрушению древнейшей Средиземноморской культуры; битва на Курукшетре предшествовала слиянию поздневедийских племен в одну народность; битва в Ронсевальском ущелье франков с басками была переосмыслена в эпоху подготовки Крестовых походов как великая война христианского Запада и мусульманского Востока; битва на Косовом поле положила конец государственной независимости сербов, антиарабское восстание в Хуте-Сасуне положило начало возрождению армянской государственности.

Таким образом, в эпической классике по сравнению с архаикой углублен, расширен и вместе с тем исторически конкретизирован эпический фон. Соответственно и богатырская «строптивость» теперь выражается не в богоборчестве, а в сфере социальных отношений, например в виде конфликта с эпическим князем (Ахилл и Агамемнон, Илья Муромец и Владимир, Сид и Альфонс, Марко Кралевич и султан). Впрочем, конфликт обычно кончается примирением перед лицом внешнего врага. В этом конфликте симпатии сказителя — на стороне богатыря.

В то же время в классическом героическом эпосе глубоко раскрывается диалектика героического характера, а именно заключенные в нем противоречия между не желающей себя ничем ограничивать героической самодеятельностью и реализацией в индивидуальном подвиге общенародных эпических целей.

В развитом эпосе, особенно в его литературных версиях, присутствует замечательное понимание того, что некоторые поступки героя, ставящие под угрозу общее благополучие эпического коллектива, вытекают как раз из самых благородных качеств богатыря, в принципе соответствующих народным представлениям о прекрасном.

Неистовый, подлинно героический характер Гильгамеша приводит его к насилию над жителями Урука, к оскорблению Иштар и в конечном счете — к потере друга Энкиду. Своеобразная

52

вина лежит и на удалившемся от боя Ахилле, оскорбленном Агамемноном, и на Роланде, который из-за рыцарской переоценки своих сил отказывается вовремя затрубить в рог. О герое ирландских саг Кухулине говорится, что у него было три недостатка: он был слишком молод, слишком смел и слишком прекрасен.

Здесь в эпосе намечается приближение к драматической коллизии и к пониманию трагической вины. Однако в отличие от драмы и тем более от романа, герои которых действуют в мире, вышедшем из эпического состояния, эпические конфликты носят неантагонистический характер и получают гармоническое разрешение.

Героический эпос — это величайшая вершина словесного искусства долитературного периода, замечательный результат коллективного народного творчества, народного и по мировоззрению, и по способу бытования. В эпосе в наивной, но яркой форме выражена высокая ценность и человеческой личности, как личности героической, и коллективизма, воплощенного в этой личности. В непосредственно общественном характере деятельности богатыря заключается самая суть эпико-героической идеализации. В нем же основа специфической гармоничности эпоса, которая отличает героический эпос от романа.

*

Наш раздел представляет собой фольклорно-этнографическое введение в историю мировой литературы. В его рамках мы сосредоточили внимание на началах словесного искусства, его ранних формах, сыгравших, как в дальнейшем увидит читатель, важнейшую роль в формировании и развитии литератур Древнего мира. Но соотношение фольклора и литературы — это проблема далеко не одной Древности. Уже те памятники, которых мы касались, возникли и функционировали в устном своем бытовании в самые разные эпохи. Мы рассматривали их синхронно, в плане типологии литературной предыстории; однако впоследствии со многими из них нам еще не раз придется встретиться, только тогда они уже будут выступать в ином качестве: как существенные звенья истории отдельных региональных и национальных литератур. На их примере мы сможем убедиться, что взаимодействие фольклора и литературы — процесс сложный и длительный, охватывающий многие столетия, процесс, который реализуется не только в одностороннем влиянии фольклора на литературу, но и в обратном влиянии — литературы на фольклор.

Древнейшие литературы Азии и Африки

ВВЕДЕНИЕ

Формулируя задачу первого тома как стремление воссоздать движущуюся панораму литературы Древнего мира, следует добавить — нашего Древнего мира. Что значит «нашего»? Это значит, того мира, с которого начинается наша история, того мира, к которому восходит наша сегодняшняя цивилизация.

История человечества глубоко драматична. В работе, посвященной литературе, позволительно при характеристике и нелитературных явлений прибегать к помощи литературных категорий. Поэтому скажем: история нашего мира — драматическая трилогия, Древность — ее первая часть, Средневековье — вторая, Новое время — третья. Но в истории драматургии мы нередко находим трилогии, первой части которых предпослан еще и Пролог. Такой своего рода «Пролог» имеет и наша историческая трилогия — это история мира, еще более древнего, чем наш.

Что же это за «еще более древний» мир? Чтобы представить его, вспомним сначала наш Древний мир. Во всякой драме есть действующие лица. Кто же действующие лица в первой части нашей трилогии — нашего Древнего мира? Хотя бы главные? Греки, римляне, персы и евреи, индийцы Пенджаба и бассейна Ганга, чжоуские китайцы. О том, что они действительно главные, свидетельствует даже история литературы Древнего мира: в нее входит то, что создано именно этими народами.

Совсем другие действующие лица предшествующего, «еще более древнего» мира: шумеры и египтяне, ассирийцы и вавилоняне, хурриты и хетты, финикийцы и ахейские греки — на одной «сценической площадке»; создатели культуры Мохенджо-Даро и Хараппы в Индии — на другой; иньские китайцы — на третьей. «Площадки» эти — три культурно-исторические зоны; Евро-афро-азиатская — с тремя центрами: в долине Нила, в Междуречье Тигра и Евфрата, на Крите и Пелопоннесе; Южноазиатская — в бассейне Инда; Восточноазиатская — по среднему течению Хуанхэ. Различно время начала исторической активности народов этих зон. Раньше всего — в IV тыс. до н. э. — культурно-историческая жизнь стала складываться в первой зоне; несколько позднее — на грани IV—III тыс. — во второй; еще позднее — во II тыс. до н. э. — в третьей.

Почему же все происходившее в этих зонах для истории мировой литературы только пролог к нашему Древнему миру, а не просто его отдаленное начало?

Да, конечно, «действующие лица» сменились: одни, как, например, шумеры, хетты, ахейцы, вообще сошли со сцены; другие, как, например, вавилоняне, ассирийцы и финикийцы, перешли и в нашу Древность, но уступили главные роли «молодым» народам того времени — грекам, римлянам. Смена действующих лиц произошла, но такая же смена произошла на повороте от Древности к Средневековью и в истории нашего мира: на исторической арене тогда появились молодые народы: германцы, славяне, тюрки, сяньбийцы, корейцы, японцы и многие другие. Таким образом, появление на исторической арене новых народов не может рассматриваться как что-то принципиально отличающее новый Древний мир от старого.

Не может также считаться особым отличием и то, что исторически новые народы весьма круто обошлись со своими предшественниками. В свое время персы, прокладывая себе дорогу в новый Древний мир, решительно отстранили все прочие народы переднеазиатской части обрисованного выше круга старого Древнего мира. Но в дальнейшем, уже в разгаре истории нового Древнего мира, в царствование Александра Македонского, им самим был нанесен сокрушительный удар со стороны молодых народов. А еще раньше дорийские племена греков покончили со своими предшественниками, ахейцами, на Пелопоннесе, острове Крите и на побережье Малой Азии. Долго держались на сцене финикийцы, но и их Карфаген, этот последний оплот и символ их средиземноморского могущества, был разрушен; и разрушил его также молодой народ — римляне.

Да, конечно, новый Древний мир весьма ощутительно перетряхнул старый, но ведь и новый также закончился переломом: его начали внутренние силы самого Древнего мира, закончили же «варвары», обрушившиеся на этот мир во всех его зонах, от крайнего восточного края — Ханьской империи — до крайнего западного —

империи Римской. Общеисторические же последствия этого перелома были куда более значительными, чем при крушении старого Древнего мира: тогда классовый строй остался тем же, в основном рабовладельческим, и переход к новому Древнему миру означал только наступление новой фазы в истории древнего рабовладельческого общества; позднее произошло радикальное изменение общественной формации: она стала феодальной.

Вспомнив все это, можно снова поставить вопрос: почему же мы сочли возможным говорить об этом старом Древнем мире как о прологе нового?

Может быть, потому, что его культуре было далеко до культуры нашего Древнего мира? Да, об очень многом в культуре старого мира мы вообще ничего не знаем; о многом, например о культуре Мохенджо-Даро и Хараппы в Индии, культуре Яншао в Китае, мы можем судить лишь по некоторому количеству материальных предметов. Но в других случаях история была более милостивой: Кносский дворец на Крите, хотя и в руинах, мы все же можем видеть и сейчас, как и Львиные ворота в Микенах — последние даже в сравнительно сохранившемся виде, — а от Ассирии, Вавилонии, Египта осталось целое богатство, притом не только памятники материальной культуры, но и письменные свидетельства. Все наши знания об этом старом Древнем мире убедительно говорят о наличии в нем, во всяком случае в его евро-афро-азиатской части, великой и многосторонней цивилизации. Почему же это все только пролог? Напомним читателю, что мы предлагаем ему не общую историю нашего Древнего мира, а историю его литературы; поэтому, говоря о прологе, мы имели в виду пролог именно к истории литературы. Напомним также, какой смысл можно вкладывать в понятие «пролог»: в прологе должно сообщаться то, что требуется знать предварительно для понимания последующего; в нем должна содержаться и завязка всего того, что потом развертывается. Старый Древний мир для истории литературы нового Древнего мира является именно таким прологом-завязкой.

Литература Древнего Египта

54

Первым, кто привлек внимание русской общественности к литературе Древнего Египта, был В. В. Стасов. В октябрьской книжке журнала «Вестник Европы» за 1868 г. он напечатал статью, посвященную знаменитой египетской «Сказке о двух братьях», в которой подверг острой критике еще недавно широко распространенные в ученом мире представления о том, что в Древнем Египте «не было никогда ни литературы, ни поэзии». «Множество писателей, людей самых компетентных и сведущих, — писал В. В. Стасов, — решили в своей голове, что нам неизвестно никаких остатков египетской литературы», и, «значит, ее не было, и такой приговор был пущен на весь мир» и подхвачен «историческими учебниками». Самому Стасову, по его признанию, подобные утверждения всегда казались заведомо ошибочными, однако и от причин, их породивших, невозможно было отмахнуться. «Но что же было делать с Египтом, когда храмов, статуй и картин его было перед глазами у каждого так много, а литературных произведений — ни одного?» — спрашивал русский критик и сам отвечал на вопрос: ждать открытия памятников египетской литературы. Ждать оставалось недолго.

В 1852 г. англичанка леди д’Орбиней приобрела в Италии египетский папирус (ныне носящий ее имя и хранящийся в Британском музее) и тогда же показала его в Париже известному французскому египтологу Эммануэлю де Руже. Тот прочел и, исследовав текст, опубликовал его частичный перевод. Перевод произвел сенсацию: впервые стало известным произведение древнеегипетской художественной литературы. Со временем за ним утвердилось название «Сказки о двух братьях»^*, и именно о ней поведал русскому читателю В. В. Стасов. Он же впервые перевел ее с европейских переводов на русский язык, сопроводив пояснениями и комментариями.

Время шло, открытия следовали за открытиями, и перед изумленными взорами ученых и всего культурного мира с годами предстала богатая коллекция разнообразных произведений египетской литературы, наряду с шумерской древнейшей в мире.

При знакомстве с нею, как, пожалуй, и с любой древней литературой, неизбежно возникает вопрос: какие из ее памятников являются художественными? Ведь наряду с собственно литературными произведениями мы располагаем огромной массой иного рода текстов, например исторических, порой весьма интересных и красочных. Как должно относиться к ним? Можно

55

ли считать их частью древнеегипетского литературного наследия в точном значении этого понятия? Несомненно, что формальный подход к разрешению поставленных вопросов неправомерен. Понятием «египетская литература» объединяется совокупность не только собственно литературных произведений, но и всех текстов или их фрагментов, которые независимо от их назначения обладают эстетическими достоинствами и которым свойствен интерес к человеческой личности. Таковы, скажем, некоторые автобиографические надписи египетских вельмож (например, надписи Уни, Хархуфа и других сановников), некоторые царские надписи исторического характера (например, фараонов Меренптаха и Пианхи), отдельные места из «Текстов пирамид», гимны богам Амону и Атону и т. д.

Египетская литература на протяжении всей своей многовековой истории представляет собой языковое единство при разнообразии форм письма. На египетском языке писали на протяжении огромного периода, охватывающего не менее трех с половиной тысячелетий, и вполне естественно, что язык этот видоизменялся. Памятники письменности свидетельствуют, что за тридцать пять веков жизни он прошел в своем развитии несколько стадий, тесно связанных с восходящей еще к античной традиции и установившейся в науке периодизацией истории самой страны. Стадии эти таковы:

I. Староегипетский язык эпохи Древнего царства (XXX—XXII вв. до н. э.);

II. Среднеегипетский, или классический, язык эпохи Среднего царства (XXII—XVI вв. до н. э.);

III. Новоегипетский язык эпохи Нового царства (XVI—VIII вв. до н. э.);

IV. Демотический язык (VIII в. до н. э. — III в. н. э.);

V. Коптский язык (с III в. н. э.).

Согласно установившейся в науке традиции мы называем эти стадии, или этапы, развития египетского языка отдельными языками, поскольку они значительно отличаются друг от друга. Однако это все же этапы развития одного языка. Лишь коптский, представляющий собой последнюю стадию эволюции египетского языка, при этом настолько отличается от него, что считается в языкознании самостоятельным.

Мы имеем, таким образом, все основания утверждать, что египетская литература написана на одном языке — на египетском. Это тем более важно, что сами египтяне живо ощущали непрерывность своей литературной традиции. Литературные памятники, например, Среднего царства, написанные на классическом (среднеегипетском) языке, изучались в эпоху Нового царства и переводились на новоегипетский язык. На классическом языке нередко писали и в поздние времена. Древние литературные сюжеты и мотивы жили веками и тысячелетиями, и единство языка создавало для этого необходимые предпосылки.

Египетская письменность одна из древнейших в мире. На протяжении всей своей истории египтяне писали иероглифами и иератикой, иначе говоря, они пользовались двумя системами письма — иероглифической и иератической. В VIII в. до н. э. появилось еще одно — сложное и трудное демотическое письмо, которое, несмотря на свою специфику, является дальнейшим этапом в развитии иератического письма. В свою очередь, иератика и демотика — курсивы иероглифики. По меткому сравнению выдающегося русского египтолога Б. А. Тураева, соотношение между иероглифическим, иератическим и демотическим письмом приблизительно такое же, как между нашими печатными, рукописными и стенографическими знаками.

Египетская литература, являющаяся частью египетской культуры и вместе с ней исчезнувшая, прожила более долгую жизнь, чем независимое Египетское государство. Египет в 332 г. до н. э. был покорен Александром Македонским, а в 30 г. до н. э. вошел в качестве провинции в состав Римской империи. Самобытная же египетская культура продолжала жить и развиваться и в новых политических условиях. Однако, несмотря на это и на тот факт, что изучение египетской литературы давно уже стало самостоятельной областью египтологии, специалисты при периодизации ее истории предпочитают основываться на внешних признаках и, исходя из уже знакомой нам периодизации истории языка и истории страны, различают литературы Древнего царства, Среднего царства, Нового царства и литературу демотическую. Принятая периодизация египетской литературы является вынужденной, поскольку она обусловлена в основном состоянием источников и невозможностью проследить шаг за шагом развитие самого литературного процесса.

Литература Древнего Египта, как и любая другая литература, неразрывно связана с жизнью общества и его идеологией. А так как в Древнем Египте религия была господствующей формой идеологии, не удивительно, что египетская литература испытывала на себе ее существенное влияние, и религиозным мироощущением в различных его проявлениях пропитаны многие произведения этой литературы. Однако отсюда вовсе не следует, что египетская литература представлена лишь религиозными или мифологическими текстами. Напротив, она отличается богатым жанровым разнообразием.

56

Наряду с переработанными народными сказками (сказки папируса Весткар, о двух братьях, об обреченном царевиче и др.) в ней есть и произведения, описывающие реальные события (рассказы Синухе и Ун-Амона), надписи царей и вельмож исторического характера, религиозные (гимны богам) и философские сочинения («Песнь арфиста», «Беседа разочарованного со своей душой»); мифологические повествования («Борьба Хора с Сетхом»), басни, любовная лирика. Египтянам были известны и театральные представления, причем не только в форме мистерии, но в какой-то мере и в форме светской драмы. Существовала, наконец, обширная дидактическая литература в виде так называемых «поучений», содержавших моральные предписания и правила поведения в обществе.

Словом, как об этом с очевидностью свидетельствует египетская литература, египетское общество в древние времена жило напряженной, богатой и многосторонней духовной жизнью. Памятники письменности, что дошли до нас от тех древних времен и хранятся в музеях и собраниях всего мира, представляют собой лишь ничтожные остатки огромной литературы, навсегда, к несчастью, для нас погибшей. Но и они создают необычайно яркую, разнообразную и интересную картину.

Говоря о литературе, невозможно обойти молчанием ее создателей. Все дошедшие до нас египетские тексты были когда-то и кем-то составлены, иначе говоря, имели своих авторов. Конечно, в Египте, как и в других странах, был широко распространен фольклор, но дошедшие до нас произведения, несомненно, не продукты народного творчества в строгом смысле этого слова, даже если они и представляют собою письменную фиксацию устных преданий. Тем не менее в большинстве этих текстов нет ни малейшего указания или даже намека на автора.

Естественно, возникают вопросы, кто были авторы этих произведений, в чем заключалось их авторство и почему в египетских текстах отсутствуют их имена? Вопросы эти, несомненно, связаны с другим, более общим вопросом: было ли известно древним египтянам понятие авторства? Принятый отрицательный ответ на этот вопрос не вполне соответствует действительности. Понятие авторства существовало, но почти исключительно в сфере дидактической литературы. Как и в других странах Древности, а отчасти и Средневековья, это понятие в Древнем Египте не стало прочным достоянием общественной мысли. Оно лишь начало осознаваться и укрепилось именно в дидактическом жанре, который сами египтяне, по-видимому, считали наиболее важным и существенным: в большинстве так называемых «поучений» имя автора, как правило, стоит уже в самом начале текста.

Но возникает новый вопрос: лица, упомянутые в начале поучений, подлинные их творцы или же эти поучения только приписываются им? Дать однозначный ответ невозможно, каждый случай требует специального исследования. Предварительно все же отметим, что, когда поучение приписывается известному историческому лицу, стоявшему на вершине иерархической лестницы и прославившемуся своей деятельностью, мы вправе усомниться в его авторстве и предположить, что его имя вставлено в текст только для того, чтобы придать поучению авторитет и вес. Если же автором поучения назван неведомый египетский чиновник, только этим своим поучением и известный, то в его авторстве вряд ли можно сомневаться: не он украшал поучение своим именем, наоборот, поучение давало ему известность. Так, подлинными авторами поучений можно считать, например, Ани и Аменемопе, о сочинениях которых пойдет речь ниже.

В отличие от поучений в произведениях неназидательного характера имена авторов встречаются крайне редко, но все же встречаются. Вряд ли, например, можно сомневаться, что автобиографические надписи вельмож составлены ими самими (это не значит, конечно, что они сами начертали их в своих гробницах). В свою очередь, к этим надписям восходят такие выдающиеся литературные произведения, как «Рассказ Синухе» и отчет о своем путешествии Ун-Амона. И хотя нам ничего не известно о людях, создавших эти произведения, нет никаких оснований думать, что не они были их авторами. Мы не только знаем по имени и автора знаменитых анналов фараона Тутмоса III, войскового писца Чанини, но и найдена его гробница. Наконец, папирус Райландс IX, содержавший историю нескольких поколений жрецов, носивших одно и то же имя Петеисе, рассказывает, что последним из них и была записана эта семейная хроника.

Большинство же произведений художественной литературы — повестей, сказок, басен и т. д., — как мы уже говорили, хранит полное молчание о своих авторах. В лучшем случае мы знаем только имена писцов, переписавших дошедшие до нас копии. И с такими писцами так или иначе связана вся египетская литература.

Писцы самых разных положений и рангов занимали в египетском обществе весьма привилегированное положение и руководили всей административно-хозяйственной жизнью страны. Даже высокопоставленные вельможи, перечисляя свои титулы, любили щегольнуть своим положением

57

и умением «писца, искусного пальцами своими». Сам фараон, считавшийся «благим богом» на троне и возглавлявший всю огромную бюрократическую систему, не гнушался звания писца. И из этой-то среды «бюрократической интеллигенции» и выходили те любознательные, умные, одаренные, а иногда и незаурядные люди, интересы которых не ограничивались карьерой и службой. Это они составляли поучения, религиозные, медицинские, математические и астрономические трактаты, сочиняли, записывали сказки, переписывали современные или древние тексты.

Нельзя не сказать и о самом характере творческой деятельности в Египте. Было бы серьезной ошибкой ставить знак равенства между автором древнеегипетским и автором современным. Прежде всего необходимо отметить, что в древние времена понятие плагиата не было известно, и подражание играло огромную роль в литературе. Поэтому, говоря о египетском авторе, мы должны помнить, что понятие «авторство» далеко не всегда умещается в границах понятия «индивидуальное творчество» и очень часто роль автора сводилась к подражанию или более или менее удачной компиляции из известных ему текстов, причем автор нередко заимствовал из этих текстов не только отдельные выражения, но и целые отрывки. Несомненно, однако, и то, что каждый автор вкладывал даже в компиляцию нечто свое. И этот вклад был тем больше и тем значительнее, чем оригинальнее и самобытнее был сам автор.

Египтяне высоко ценили творцов своей литературы. Папирус Британского музея Честер-Битти IV содержит замечательное поучение, автор которого, неизвестный писец, убеждает своего ученика в том, что достойные, значительные произведения лучше любого надгробного памятника увековечивают имена их авторов:

Но имена их произносят, читая эти книги,
Написанные, пока они жили,
И память о том, кто написал их,
Вечна.

И далее:

Книга лучше расписного надгробья
И прочной стены.
Написанное в книге возводит дома и пирамиды в сердцах тех,
Кто повторяет имена писцов,
Чтобы на устах была истина.
Человек угасает, тело его становится прахом.
Все близкие его исчезают с земли,
Но писания заставляют вспоминать его
Устами тех, кто передает это в уста других.

(Перевод А. Ахматовой)

Иллюстрация:

Статуя писца Каи

Известняк. Сер. III тыс. до н. э. Париж. Лувр

Иначе говоря, мы слышим здесь мотив «нерукотворного памятника», прозвучавший на берегах Нила еще в конце II тыс. до н. э.

Сноски

Сноски к стр. 54

^* В египетских подлинниках заголовки обычно отсутствуют.

57

ЛИТЕРАТУРА ДРЕВНЕГО ЦАРСТВА
(III ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ ДО Н. Э.)

Сто лет тому назад неподалеку от Каира выдающийся французский египтолог Г. Масперо открыл надписи, начертанные на стенах внутренних помещений в пирамидах пяти фараонов V и VI династий и относящиеся, таким образом, примерно к концу XXV — середине XXIII в. до н. э. В науке за ними утвердилось название «Текстов пирамид».

Изучение многих сотен строк едва ли не древнейшего в мировой литературе собрания религиозно-магических текстов потребовало труда — отнюдь не завершенного — поколений египтологов и позволило найти «первое звено той непрерывной

58

цепи заупокойных магических памятников, которая тянется на всем протяжении египетской языческой (отчасти и христианской) цивилизации...» (Б. А. Тураев).

Хорошо известно, что традиция снабжать умершего пищей, питьем, вообще всем необходимым для жизни в потустороннем мире была широко распространена у многих народов мира, но только у древних египтян, как отметил еще немецкий египтолог К. Зете, встречается прочно укоренившийся обычай хоронить вместе с умершим произведения заупокойной литературы, первым из которых и стали «Тексты пирамид».

Дата добавления: 2015-12-01