|
Читайте также: |
Симонис нахмурился. Анаис шагнула вперед, вынудив его прижаться к стеклянной перегородке.
— У кого-то из членов фонда были проблемы с правосудием?
— Да нет же! Хотя откуда мне знать.
— Никто не высказывал странных идей?
— Нет.
— Не страдает психическим расстройством?
Великан уставился на Анаис тяжелым взглядом и промолчал. В своем стеклянном кабинете он казался пленником, словно кит в аквариуме.
Она перешла к главному пункту:
— Насколько я поняла, в технике дагеротипии важную роль играет химия.
— Разумеется. Дагеротип обрабатывают сначала йодистыми парами, затем парами ртути. Потом…
— Между этими этапами можно использовать кровь? Человеческую кровь?
— Не понял вопроса.
— Кровь, в частности, содержит окись железа. Может такой компонент участвовать в химических преобразованиях? Например, на последнем этапе, когда изображение покрывают хлоридом золота?
Марк Симонис выглядел испуганным. Он догадывался, что Анаис известно больше, чем она пожелала ему сказать.
— Возможно… Не знаю.
— Кто-нибудь из этих людей, — продолжила Анаис, помахав списком, — упоминал о подобных исследованиях?
— Нет, конечно.
— А нет ли среди них химиков, которые разбираются в этом лучше остальных? Дагеротипистов, способных увлечься органической химией?
— Никогда ни о чем подобном не слышал.
— Спасибо, месье Симонис.
Она повернулась к нему спиной. Он удержал ее за руку.
— Вы подозреваете одного из нас в убийстве?
Поколебавшись, она заговорила уже не таким командным тоном:
— Честно говоря, я и сама не знаю. Это направление в расследовании основывается на одних предположениях… — Она огляделась. На полках стояли банки с ртутью, упаковки йода и брома. — Более легковесных, чем любой из ваших паров.
Через пять минут она была на музейной парковке и разглядывала план парижского предместья. Анаис пыталась прикинуть маршрут, исходя из списка имен и адресов.
Зазвонил мобильный. Солина. Она подбросила мобильный на ладони и прикинула, могли ли его засечь. Ей бы следовало выбросить его, как только она вышла из тюрьмы.
После пятого звонка она ответила. Зажмурившись, словно в ожидании взрыва.
— Ты самая мерзкая стерва из всех, кого я видел.
— Мне пришлось. Нужно разрабатывать другой след.
— Какой же?
— Не могу сказать.
— Тем хуже для тебя.
— Угрозами меня не проймешь.
— А два свеженьких трупа?
— Чьих?
— Пока не установлено. Два парня в фирменных черных костюмах. Одного уложили двумя пулями сорок пятого калибра. Второму всадили в рожу осколок стекла. Дом арендует некий Арно Шаплен. Тебе это о чем-нибудь говорит?
— Нет, — солгала она.
Кровь отхлынула у нее от головы.
— В двух кварталах оттуда на улице Бреге нашли их тачку. Черная «ауди» Q7. Номерной знак 360 643 АР 33. Это тебе тоже ни о чем не говорит?
Анаис молчала, судорожно пытаясь собраться с мыслями. Значит, Януш уцелел и на этот раз. Теперь единственной доброй вестью от него, на которую она могла рассчитывать, были трупы.
— И похоже, съемщик лофта по описанию соответствует Янушу.
— Откуда ты узнал? — спросила она, поворачивая ключ зажигания.
— Кто-то проболтался. У нас в полиции очень тонкие стены.
— Кто ведет дело?
— Уголовка. Но я позвоню прокурору. Это история связана с перестрелкой на Монталамбер. Значит, я и буду ее расследовать.
— Ты можешь это доказать?
— Докажу, если мне передадут дело.
— А где трупы?
— А сама как думаешь? В Институте судебной медицины.
Анаис не знала, где это, но она найдет.
— Встречаемся там?
— Даже не знаю, как тебе это удается, — усмехнулся он. — Ты меня имеешь, как хочешь, а я прошу добавки. Может, займемся садомазохизмом?
— Через полчаса?
— Я уже в пути. Жду тебя на месте.
* * *
Оба зародыша витают в околоплодной жидкости, подобно двум крошечным космонавтам. Между кровью и водой, воздухом и духом. Легкие, сплетенные воедино. Первый намного больше. Тем не менее именно он находится сверху. Второй вжат в нижнюю стенку матки. Побежденный. Над ними вьется, изгибается сеть сосудов, похожих на летучие корни, как у тех растений, которые выращивают в невесомости на космических станциях.
— У нас проблема.
Кабинет врача. Он не сводит глаз с мужчины и беременной женщины, сидящих напротив него. Она — молодая блондинка с почти белыми волосами, он — крупный бородач. В комнате преобладают осенние тона. Красный, охряный, золотисто-коричневый. Только лакированное дерево и пурпурные ткани.
— Что за проблема?
Женщина, обхватив руками округлившийся живот, задает этот вопрос с агрессивностью, выдающей ее страх. У нее лицо славянского типа. Высокие скулы. Кошачьи глаза. Волосы такие тонкие, что искрятся на солнце. Между налитыми грудями беременной женщины сверкает крест.
Мужчина представляет собой мужское воплощение все того же славянского типа. Рубаха дровосека, широкие плечи, густая борода. Выступающая челюсть.
Врачу явно не по себе. Его лицо не предвещает ничего доброго. Молодой, но уже почти облысевший. Блестящий лоб венчает костистое лицо, словно завершение навязчивой, неотступной мысли. Тонкие губы выговаривают сухие слова без плоти и украшательств.
— Если это способно вас успокоить, — улыбается он, — такое бывает довольно часто.
— Что за проблема?
— Как вы знаете, у вас монохориальная беременность.
Мужчина и женщина переглядываются.
— Мы не очень хорошо говорим по-французски, — шепчет женщина с сильным акцентом, в котором слышится какая-то холодная ярость.
— Извините. На этом французском не говорит никто. Я хочу сказать, у вас монозиготные близнецы. Они вышли из одной оплодотворенной яйцеклетки. Вам, наверное, все это уже объясняли. Они помещаются в одном пузыре, и у них одна плацента. Другими словами, они питаются из одного источника.
— И что с того?
— Обычно каждый эмбрион связан с плацентой собственной сетью кровеносных сосудов. Иногда эти кровеносные системы перепутываются и зародыши разделяют одну сеть. Это называется анастомозом. И тогда есть риск нарушения равновесия. Один плод может получать больше другого.
— Это и происходит у меня в животе?
Врач кивает:
— Такая проблема возникает в пяти-пятнадцати процентах всех случаев. Сейчас я покажу.
Он поднимается и берет со стойки у себя за спиной несколько снимков УЗИ. Раскладывает их у себя на столе так, чтобы пара могла их видеть.
— Этот эмбрион развит больше, чем второй. Он питается за счет своего брата. Но ситуация может изменяться…
Мать не отрывает глаз от снимков:
— Он это нарочно. — Она почти шипит. — Хочет убить брата.
Врач машет перед собой руками и снова улыбается:
— Нет-нет, успокойтесь. Ребенок тут ни при чем. Просто сосуды переплелись так, что он остался в выигрыше. Вот здесь видно, что распределение сосудов…
Отец перебивает его:
— Это лечится?
— К сожалению, нет. Остается только ждать. Распределение сосудов может измениться естественным образом, и…
— Он это нарочно, — тихо повторяет мать, теребя свое распятие. — Хочет убить брата. Наводит на него порчу!
Теперь родители едут в машине. Отец стиснул руль так, словно хочет вырвать его с корнем. Жена с расширенными, как у кошки в темноте, зрачками уставилась на дорогу.
И вот они снова в кабинете врача.
— Я сожалею, ситуация близка к критической.
Улыбаться он уже не в силах. Осунувшаяся женщина снова обхватила руками свой живот. Кожа у нее на лице тонкая, как пергамент. На висках проступили голубые жилки.
На письменном столе лежат новые снимки УЗИ. Оба зародыша свернулись калачиком. Один занимает две трети матки. Он словно дразнит своего брата. Того, которого подавляет.
— Он по-прежнему гораздо лучше питается. Если точнее, он получает практически всю плацентарную кровь. При таком раскладе второй проживет не больше двух-трех недель, и…
— Что можно сделать?
Врач поднимается из-за стола. Некоторое время он смотрит в окно. Красные и золотистые цвета в комнате словно сгустились.
— У вас есть выбор. Либо предоставить природе делать свое дело, либо…
Он колеблется, потом оборачивается к супругам. Но обращается он только к женщине:
— Дать преимущество другому ребенку, тому, который не может питаться сам. Чтобы спасти его, есть только один выход. Я хочу сказать…
— Ладно. Я поняла.
Позже, ночью, мать просыпается от боли. С трудом она добредает до ванной. Со стоном опускается на пол. Отец тоже встает. Бросается за ней, включает свет. И видит жену на полу, на четвереньках: ее выступающий живот прорвал ночную рубашку. Кожа на животе временами натягивается. По ней колотит один из зародышей. Он в гневе. Он хочет выйти. Хочет быть один…
— Надо его убить! — вопит мать, заливаясь слезами. — Это… это злой дух! То jest duch zlego!
Кубела внезапно просыпается. Он лежит скорчившись на гнилом паркете. Первое ощущение — соленый привкус слез, второе — сырость паркета. И наконец, темнота.
Какой же сейчас час? Не больше четырех. Уже стемнело. Дождь стучит по окнам. По паркету снуют тараканы. И как только он здесь заснул? Возможно, все дело в нежелании принять правду. Ту, которую он угадал, читая врачебные заключения и результаты анализов.
Он дотащился до окна. За стеклом ничего не видно, кроме смутной пелены ливня. Ни уличного фонаря, ни света лампы. В голове у него все перемешалось. Он не в силах уловить какую-нибудь мысль и сосредоточиться на ней. И в то же время ему кажется, что он мыслит трезво, как никогда прежде. В своем кошмаре он воссоздал историю близнецов Кубела. Это было во сне, но он знал, что все так и произошло. У него под ногами валялись медицинские отчеты, заключения, цифры, найденные им вместе со снимками… Он нутром чуял, какое решение приняла его мать. Он знал, что рожден от убийства. Он — подавленный зародыш, спасенный in extremis[64]по воле родителей…
Что ему делать теперь? Он и сам не знал. Заложник своего происхождения. Пленник тьмы. Он взглянул на потолок: там висела голая лампочка. Повернул выключатель, но безрезультатно. Не падая духом, спустился вниз и поискал трансформатор. Нажал на красную кнопку и услышал сухой щелчок, который принял за добрый знак.
Когда он вернулся в свою комнату, там горела лампочка.
Он опустился на колени и подобрал все листки.
Минуту спустя он уже вновь погрузился в изучение своих истоков.
* * *
— Где майор Солина?
18 часов. Парижский институт судебной медицины. По дороге в Париж Анаис несколько раз сбивалась с пути. Наконец, включив проблесковый маячок и сирену, она добралась до набережной Берси.
И вот она обращается к секретарше за стойкой:
— Где Солина?
— Они внутри, но вы не имеете права…
Под взглядами мраморных бюстов у входа она прошла через холл. Она уже заметила белые двери.
Секретарша прокричала ей в спину:
— Вы не имеете права!
Не оборачиваясь, она подняла свою трехцветную карточку и помахала ею над головой. Спустя секунду она вошла в ярко освещенный коридор, вдоль которого тянулись закрытые двери. Все в безупречном порядке. Нигде ни одних забытых носилок. И тем более ни одного покойника. Лишь резкий запах дезинфекции и ледяной воздух говорили о том, что здесь имеют дело не с живыми телами.
Одна дверь.
Вторая.
Третья.
Четвертая дверь оказалась той, которую она искала. Тем временем ее догонял мужчина в белом халате. И вот она внутри, где перед ней открылось потрясающее зрелище.
В комнате, освещенной хирургическими лампами, между трупами, покрытыми простынями, стояли мужчины в черном. Настоящие туши. Одним из них был Солина. Контраст между их черными костюмами и сверкающей белизной вокруг резал глаза.
Она сосредоточилась на том, что они говорили. Подбежавший санитар тоже остановился при виде этих воронов образца XXI века, которые переругивались над трупами.
— Не пойму, что ты здесь забыл, — заявил один из них.
— Эти два трупа напрямую связаны с перестрелкой на Монталамбер, — парировал Солина.
— Без шуток? С чего бы?
Солина опоздал. Офицеры Уголовного отдела уже прибыли по поручению прокурора республики. Лысому здесь больше нечего было делать, и все же он яростно грызся за свою часть пирога.
— Прокурор выразился ясно.
— Срал я на прокурора. Я сейчас свяжусь с моим следственным судьей.
— Не лезь в это дело со своим дерьмом.
— Какое такое дело? Не пойму, о чем ты говоришь. Подстреленный тип — это по мою душу.
Страсти накалялись с каждой репликой. Мужики были на волосок — на волоске — от мордобоя. Анаис смотрела на них. Теперь их окружали несколько человек в белых халатах, не решавшихся вмешаться.
Ей нравилась эта картина. В запахе эфира, под холодным светом хирургических ламп, она смаковала насыщенную тестостероном сцену. Трое готовых сцепиться самцов. Солина вытянул голову, видимо собираясь использовать ее как дубинку. Первый его собеседник, черноволосый, небритый, с кольцом в ухе, похоже, способен был думать только яйцами. Его напарник уже положил руку на табельное оружие.
Тут ей в бедро врезалась запущенная изо всех сил каталка. Анаис поскользнулась и упала на пол. Шутки кончились. Крики. Оскорбления. Толчки. Солина вцепился в парня из уголовки, а его напарник, не в силах разнять драчунов, выхватил пистолет из кобуры. Санитары бросились к ним, но куда им против тяжеловесов.
Анаис опасалась новой перестрелки, когда в комнату ввалились еще двое. Два амбала, скроенные по той же мерке, стриженные под ежик, затянутые в серые костюмы, похожие на форму. Они навели на полицейских полуавтоматические девятимиллиметровые пистолеты:
— Вечеринка окончена, ребятки.
Солина и его противник застыли на месте. Обоповец отер лицо рукой: у него носом шла кровь. Второй, тоже забрызганный кровью, держался за ухо — в драке Солина вырвал у него серьгу.
— Кто такие? — рыкнул Солина.
— Военные, придурок, — сказал первый амбал. — Валите отсюда по-быстрому, а мы, так и быть, никому не скажем, что у вас стоит на покойников.
Солина поколебался. Офицеры из уголовки отступили, оценивая новых противников. Санитары покинули опасную зону. Потрясенная Анаис застыла на месте. Она наблюдала эту сцену глазами ребенка, в которого вдруг превратилась. В девочку, которая смотрит на мир взрослых, не в силах его понять. И не просто мир взрослых. Мир ее отца.
— Дело объявлено секретным, — заявил второй, помахав какой-то официальной бумагой.
Никто на нее и не взглянул. Все и так все поняли.
— Пусть вас перевяжут, и валите отсюда. Это дело вас больше не касается.
Полицейский из уголовки, все еще прижимая руку к уху, хрипло повторил:
— Все-таки кто вы такие?
— Вы прочтете бумажку, подписанную прокурором. В ней наверняка есть буковки, которыми мы обозначены. Можете ими подтереться — все это фигня.
— Ты сам говоришь, что все это фигня, мать твою, — сказал Солина, выступая вперед. — Так какого хрена?
Второй подошел к одному из трупов, прикрытых простынями. Он схватил его левую руку, задрал рукав и поднял ее так, чтобы полицейские увидели всаженный в нее катетер для переливания.
— Знаешь, что это такое?
Никто не ответил. Бойцам элитных подразделений иногда заранее вставляют в вену такой катетер, чтобы быстрее сделать переливание в случае серьезного ранения. Хотя этим двоим он так и не пригодился.
— Они из наших, — подытожил солдат, закатывая рукав, чтобы показать то же самое устройство. — Мы сами найдем подонка, который их завалил. А вы возвращайтесь в свою нору.
— А как быть с протоколом?
Оба спецназовца заржали. Анаис тоже усмехнулась. В глубине души она была рада их видеть. Солдаты. Наемники. Убийцы. Те, которые две недели назад влезли в ее жизнь. Проникли в ее расследование. Только что не в туалет с ней ходили…
Они дергали за веревочки, а теперь просто-напросто их перерезали.
Проект «Матрешка» сворачивался на пороге этой покойницкой.
* * *
— Нас всегда будут иметь в задницу. Это в порядке вещей. Жизнь, как обычно, ставит нас раком.
Солина, с ватками в ноздрях, подвел итог в духе своей анальной философии. Выйдя из Института судебной медицины, Анаис заставила полицейского сесть в ее машину. Они проехали всего пару сотен метров, пересекли мост и остановились перед входом в большой парк, который, как она и предполагала, оказался Ботаническим садом.
Она рассказала Солина все, что узнала за последнее время. О программе «Матрешка». О загадочном препарате. О людях, на которых его испытывали. И о том, как армия провернула это дело под прикрытием «Метиса». Она подвела итог, высказав свое личное мнение: «Это конец игры».
Солина медленно кивнул в ответ. Он казался подавленным, но не удивленным. Лишь одна деталь его поразила.
— Вот уж не думал, что ты так легко отступишься.
— А мне не от чего отступаться. Ни к чему нам ввязываться в интриги военных и «Метиса». Против своих не воюют, да и цель у меня другая.
— И чего же ты добиваешься? Что-то я запутался.
— Я хочу спасти Януша.
Солина разразился мрачным смехом.
— Ну, так я не скоро стану префектом.
— Янушем прикрывается убийца. А уж его-то мы достанем.
Лысый задрал бровь. Полоска сухой травы на гладкой вершине.
— Каждый пойдет по своему следу. Может, тебя это удивит, но я уверена, что Медина Малауи как-то связана с «Матрешкой».
— Ты же сама говорила, что нечего нам лезть в эти игрища.
— Вот только мифологический убийца так или иначе причастен к этому делу. Люди из «Метиса» убеждены, что их препарат пробудил монстра в одном из их подопытных. Они грешат на Януша. Я уверена, что они ошибаются, но только частично. Убийца точно кто-то из подопытных.
— А Медина тут с какого боку? Она была блядью.
Анаис вздохнула. Этим своим словечком он замарал всех женщин.
— Она связана с сетью подопытных. Потому-то Януш и забрался в ее квартиру.
— Пока ты черт-те где шлялась, мои ребята через сервер отследили ее заходы в Интернет, а через оператора — телефонные звонки.
— И что?
— А ничего. Ни с кем из клиентов она таким образом не пересекалась. Одно странно: она записалась на сайт знакомств. В клуб датинга.
— Какого типа?
— Из самых обычных. Sasha.com. Средний сайт для средних людей.
Не самая подходящая компания для эскорт-девушки, привыкшей к обществу богачей из Восьмого округа.
— Кто управляет сайтом?
— Она называет себя Саша. Настоящее имя — Вероника Артуа. Несколько раз терпела финансовый крах, прежде чем взялась устраивать свиданки. Как раз сейчас Фитон и Сернуа ее допрашивают.
Она сменила тему:
— Расскажи мне об Арно Шаплене.
— А я уж думал, ты так и не спросишь.
Он сунул руку под плащ. Одно это движение напугало Анаис. Он буквально сочился животной грубостью и насилием, хотя с этими ватками в носу и выглядел полным придурком. Солина извлек сложенную вдвое папку, положил ее на колени и принялся разглаживать. Анаис даже не удивилась, увидев прикрепленный к обложке портрет.
— Арно Шаплен, — пояснил Солина. — Морда знакомая, а выглядит иначе. Так называемый рекламный художник, на досуге занимается абстрактной живописью.
— Почему так называемый?
— Тут мы обскакали парней из уголовки. Раздобыли документы, которые Шаплен в мае две тысячи девятого года представил агентству по недвижимости, сдавшему ему лофт. Все липа.
— И где он брал деньги?
— Я велел ребятам разобраться. Банковские вклады наличными. Ни единого чека — ни ему, ни от него. От этого за версту несет незаконными заработками.
Анаис открыла папку и нашла другие снимки. В официальных документах. А также кадры из камер видеонаблюдения в районе улицы Рокетт. Здесь Януш уже не походил ни на неряшливого психиатра, ни на бродягу, ни на безумного художника. Ни даже на того, кто навещал ее в тюрьме.
На одном из снимков пряжка у него на поясе сверкала, словно звезда шерифа.
— Он невиновен, — повторила она. — Его надо защитить.
— Ублюдки, с которыми мы свели знакомство, снимут с него шкуру.
— Только если раньше мы его не арестуем. Наша разменная монета — это наше досье. Когда Януш окажется в безопасности, мы пригрозим передать все материалы в СМИ.
— Ты же только что говорила, что эти парни нам не по зубам.
— Такие угрозы никому не по душе. А уж если нам удастся найти настоящего убийцу, чаша весов склонится в нужную сторону.
— Похоже, тех двоих Януш все-таки завалил.
— Он спасал свою шкуру. Сопутствующий ущерб. Такая логика доступна некоторым офицерам.
Солина не ответил. Возможно, мечтал, как в отдаленном будущем он все-таки получит повышение, задержав убийцу.
— Ты так и не объяснила, почему свалила от нас сегодня после обеда.
Сейчас не время играть в прятки. В двух словах она рассказала ему о дагеротипах. Об осколке зеркала, обработанного парами йода, который нашли рядом с Икаром. Изложила Солина свою гипотезу об убийце-фотографе. Об особой технике, изобретенной сто пятьдесят лет назад, и о сорока французских дагеротипистах, которые до сих пор ее используют.
— Ну прямо «Анаис и сорок разбойников».
— Мне надо закончить начатое. Я навещу двадцать дагеротипистов, проживающих в Иль-де-Франс. Проверю их алиби на предполагаемое время убийств. А там посмотрим.
Солина откашлялся и одернул плащ, немного успокоившись. Энергия коллеги внушала ему уверенность.
— Подбросишь меня в контору?
— Нет, прости. Мне некогда. Вызови служебную машину или поймай такси. Если я всю ночь проведу в разъездах, то завтра в середине дня закончу со списком.
Комиссар улыбнулся и окинул взором окрестности: ворота Ботанического сада, забитый машинами бульвар Опиталь, отреставрированный Аустерлицкий вокзал, похожий на декорации из гипса.
Наконец он открыл дверцу и подмигнул ей:
— Что, втюрилась в этого поганца по уши?
* * *
Теперь мысли Кубела прояснились.
Он закрыл ставни и при свете лампочки обдумывал медицинскую документацию, найденную в крафтовом конверте. Имена, цифры, даты. Он в состоянии восстановить то, что действительно произошло за время беременности Францишки. Тем более что сам он много занимался проблемами близнецовости.
Монозиготные близнецы. Два зародыша, одна плацента. Они развиваются из одной клетки, и их генетический набор абсолютно идентичен. В материнской утробе их разделяет лишь тонкая перегородка. Они находятся в постоянном контакте. Соприкасаются, толкаются, смотрят друг на друга. Каждый становится для другого полем исследований. Постепенно у них устанавливается особая ментальная связь. Их двое, но вместе с тем они одно целое. Рождаются ощущения, эмоции. Близнецы разделяют их. Каждый зародыш становится для другого источником и отражением.
Обычно в основе этой связи лежит любовь.
А у близнецов Кубела — ненависть.
Уже на третьем месяце в поведении зародышей наблюдалась ощутимая разница. Один сохранял лежачее положение. Второй тянулся, двигался, завоевывал пространство. На четвертом месяце первый прикрывал лицо кулачками. Второй стучал ручками и ножками по разделявшей их перегородке. На пятом месяце все эти различия перетекли в проблему питания.
Как и в кошмарном сне Кубела, гинекологи поставили родителей пред выбором: или положиться на природу, или, наоборот, уничтожить более сильного, чтобы спасти слабого. Утроба Францишки Кубела превратилась в арену смертельной битвы.
Родители не колебались. В первом же отчете говорилось о возможности редукции плода в июле 1971 года. Судя по рукописной записке лечащего гинеколога, Францишка, очень набожная полька, относилась к доминирующему ребенку как к исчадию ада, наделенному паранормальными способностями. Его гиперактивность имела одну цель — убить брата. Для нее он был враждебным, злобным, порочным существом, не желавшим ни с кем разделять свое убежище.
Кубела читал между строк. Душевное здоровье Францишки ухудшалось день ото дня. Возможность хирургического вмешательства лишь усугубляла ситуацию, даже несмотря на то, что для нее это означало бы уничтожение воплощенного зла. Медицинские термины, как обычно, лишь стыдливо прикрывали печальную реальность. Так называемая редукция эмбриона состоит просто-напросто в убийстве одного зародыша ради спасения второго или нескольких, если, например, речь идет о тройне.
После первого письма, рассматривавшего эту возможность, история беременности прерывалась. Ни одного заключения, ни единого УЗИ, никаких записей врача. Неужели поляки уничтожили все следы содеянного? Но Кубела предпочитал другое объяснение. Никакой редукции не было. Беременность развивалась безо всякого вмешательства. Питание зародышей стабилизировалось естественным путем.
Вынашивание двойни завершилось нормальным образом.
18 ноября 1971 года родилось двое детей.
Но для Францишки доминирующий близнец оставался «дьявольским отродьем». Она не захотела ни воспитывать его, ни даже терпеть подле себя. Анджею пришлось подыскать ему приют, отвергнуть его, убрать с глаз долой.
Так и жила отныне семья Кубела.
Храня тайну о покинутом ребенке. Скрывая свою ложь.
Нежеланный близнец выжил. Он вырос, повзрослел, догадываясь о правде. Меняя приюты и приемные семьи, он мечтал раскрыть секрет своего происхождения. Став взрослым, он предпринял расследование. Он узнал свою историю и решил довести до конца то, что творил в 1971 году в материнской утробе.
Никогда еще месть не имела таких глубоких истоков.
Кубела снова взглянул на снимки. Теперь они казались ему красными от крови и ненависти. Раскаленными, словно кратер вулкана. Он так и видел обоих братьев, Авеля и Каина, висящими в невесомости, готовыми к поединку.
Кубела был слабейшим из двух близнецов, тем, который на снимках сохранял лежачее положение и прижимал кулачки к глазам. Но после рождения ситуация полностью изменилась. Он стал избранником, любимцем, победителем. Он вырос в тепле семейного очага. А тем временем его брат гнил в каком-то безвестном приюте или у приемных родителей, которым государство платило за его воспитание.
И теперь пришло время платить по счетам. От судьбы не уйдешь. Все как в греческих мифах. Беременность Францишки представлялась ему воплощением рока. В ней явно просматривалось будущее.
Кубела не имел никаких доказательств, подтверждающих его гипотезу, но он нутром чуял, что не ошибся. В глубине души он всегда это знал. Вот почему в каждом случае диссоциативного бегства он выбирал себе имена, так или иначе связанные с двойственностью: Януш, Фрер, Нарцисс, Ноно…
Мог бы и раньше догадаться. Фрер — брат.[65]Януш, он же Янус, — двуликий бог начала и конца. Нарцисс влюбился в собственное отражение. Имя Ноно, состоящее из двух одинаковых слогов, графически воспроизводит положение зародышей in utero[66]— лицом к лицу…
Все эти имена — знаковые. Они призывали черного брата явиться, материализоваться. И зов был услышан. Отвергнутый близнец вернулся в облике серийного убийцы. Дьявольское отродье, выброшенное, отринутое, попранное, совершило эти убийства, взяв за образец бессмертные мифы, увидев в себе праведного героя вечной легенды. Легенды о возвращении изгнанного сына. О мести героя, с которым поступили несправедливо. Об Эдипе, Ясоне, Одиссее.
И он все подстроил так, чтобы Кубела обвинили в этих убийствах.
Так, чтобы он сгнил в тюрьме. Или чтобы его пристрелили полицейские.
* * *
Амьен, 11 часов утра.
Медицинский центр имени Филиппа Пинеля представлял собой кирпичную крепость, целиком посвященную безумию. Цитадель, возведенная в XIX веке, когда психушки были вещью в себе, поселениями, где умалишенные возделывали свои сады, пасли свой скот, заводили семьи. В те времена сумасшествие, которое не умели лечить, считалось уродством, и его следовало изгонять, убирать с глаз долой, скрывать.
Центр Филиппа Пинеля занимает более тридцати гектаров.
Миновав первые ворота, Кубела по длинной, обсаженной деревьями аллее достиг следующей ограды, похожей на красно-коричневую твердыню.
Глубокой ночью он так и заснул среди бумаг и снимков УЗИ. У него даже не хватило сил потушить лампочку. И снова ему снились зародыши, борющиеся в чаще кровеносных сосудов. Когда он проснулся, весь мокрый от пота, было еще темно. Лишь электрический свет обтекал его, словно мерзкое прогорклое масло. Несмотря на ломоту во всем теле и спутанные мысли, он как будто пережил откровение, осознав, что не сможет продвинуться в расследовании, не вернувшись к своим истокам — собственной матери. На Северном вокзале он сел в поезд до Амьена, потом на такси доехал до медицинского центра, расположенного в Дюри, на окраине префектуры Пикардия.
Вторая ограда. Даже психиатра, привыкшего к психушкам, впечатлила толщина здешних стен. Казалось, в этих камнях можно прорыть туннели. Центр, выстроенный в форме прямоугольника вокруг часовни, состоял из зданий разной величины и действительно походил на настоящий город. Вокзал, мэрия, лавки… Кубела не стал заходить в приемное отделение и попытался сориентироваться по табличкам. Но напрасно. На корпусах виднелись только номера без каких-либо пояснений.
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 37 | Нарушение авторских прав