|
Читайте также: |
– Звать Алину? – спросил друг.
– Зови, – махнул рукой Нестор.
Через несколько минут она вошла. Вся тоненькая, большие глаза смотрят с ужасом, перемешанным с жалостью. И где-то там подмешано любви чуток. Когда она появилась на пороге его палаты, он переменился в лице. Нестор стал похож на снайпера, которому предстоит сейчас сделать самый важный выстрел в жизни.
– Здравствуй, Строитель! – Она держалась изо всех сил.
– Здравствуй, милая! – Он смотрел в ее глаза не отрываясь. – Садись! – отодвинулся, освобождая место на кровати.
Она прошла, села. От ее белых, снежных волос пахло яблочным шампунем.
– Ты здорова? – спросил он.
– Ага. Только небольшой насморк…
Она не успела докончить фразу, как он молниеносно, диким голодным зверем накинулся на нее. Сначала схватил за грудь пребольно, щипками, затем стал сдергивать с ее джинсов ремень, одновременно кусая за ухо.
Она сначала словно одеревенела от неожиданности, мышцы напряглись, а мозг судорожно пытался определить, что происходит.
Нестор добрался до ее трусов и рванул ткань что было силы. Она ойкнула.
– Не надо! – попросила. – Не надо, Строитель, я сама разденусь…
Он не слышал ее. Багровый от прихлынувшей к лицу крови, с лопнувшими сосудами в глазах, он был похож на маньяка-насильника. Раздергивал джинсу, царапал желтыми ногтями нежную кожу и мычал отвратительно.
Она не сопротивлялась, только повторяла чуть слышно:
– Я сама, Строитель… Ну не надо…
Он почти сумел сорвать с нее одежду. Его лицо с пергаментной кожей, от которого теперь отхлынула кровь, уткнулось ей в живот, большой нос судорожно нюхал женское тело по-волчьи, а язык, словно дьявольский – синий, с желтизной по краям, бешеной змеей лез к ее лону…
А потом он обгадился в одну секунду. Обгадился, что называется, по полной программе, как могут только онкологические больные в последней стадии.
Такое ощущение, что дерьмо хлынуло изо всех отверстий. Нестора отбросило в сторону от Алины, силы оставили его тело тотчас, и он лишь сторонне наблюдал вращающимися вампирскими глазами, как вонючая слизь исторгается из недр распадающейся плоти.
Она быстро надела трусы, затянула ремень на рваных джинсах и, глядя на обделавшегося Нестора, четко и по-деловому произнесла:
– Все будет хорошо, Строитель! Я тебе помогу.
Она, совсем юная, мгновенно собрала испорченные простыни, а теми, что остались чистыми, накрахмаленными, обтерла беспомощного Нестора, обмыла водой из раковины его высохшие, словно мощи, ноги, переодела в свежий халат, помогла пересесть в кресло, поцеловала в бледные губы и только потом вызвала персонал.
Две улыбчивые медсестры с понимающими взглядами убрали палату Нестора за три минуты. Одна из них, старшая и очень опытная, объяснила Алине, что так всегда бывает на определенном этапе. Сейчас нужно начинать пользоваться памперсами, чтобы такого конфуза не повторилось. Вторая медсестра в это время распрыскивала из баллона с пульверизатором освежитель воздуха и, напевая что-то оптимистическое, подмигивала Нестору.
А потом обе ушли.
Нестор боялся, что и Алина уйдет. Что он больше никогда ее не увидит. Но она осталась, села рядом на стульчик и просто смотрела на него, взяв за руку.
– Никогда никого не насиловал, – признался он заплетающимся языком.
– Я знаю, Строитель, – кивнула она.
– Я купил тебе небольшую квартирку в Измайлово. Может, вспомнишь когда обо мне…
– Спасибо.
Он ждал, что она станет уверять, что никогда не забудет его, что никого больше не полюбит, что он единственный мужчина ее жизни – оставь мне свое семя, и я рожу тебя вновь!.. Но ничего подобного она не сказала. Просто «спасибо», и все.
Неожиданно у него заболело так, что он чуть не сломал ей руку от судорог. И он впервые воспользовался наркотическим пистолетиком, трижды нажав кнопку. А когда полегчало, вместе с отошедшим липким потом Нестор понял, что осталось совсем недолго. Отчаяние рвалось наружу надувшимся слюнным пузырем, но он сдержал его, лопнув губами, и попросил Алину:
– Обещай, что если у тебя будет сын, то назовешь его Нестором.
Она промолчала в ответ.
– Назовешь?
– Нет… Это, по-моему, плохая примета, – объяснила Алина. – Нельзя называть ребенка именем того, кто так тяжело умирал. Чтобы ребенку не жилось тяжело… Пойми…
Нестор был почти раздавлен.
– Сделай мне минет! – приказал он, истерически взвизгнув.
– Прости, – отказалась она нежно, глядя на своего умирающего мужчину, как смотрят на любимого ребенка.
Он впервые заплакал перед ней. У него так все смешалось в голове в кашу – от наркотиков и метастаз, выстреливших куда-то в мозг.
– Ну пожалуйста, – умолял, плача, Нестор. – Это же в последний раз… Ты жестокая! Я же умираю!!!
Она вздохнула, по-деловому собрала пахнущие яблоком волосы в пучок и, раздвинув полы халата Нестора, выпустила ртом в сторону умершей, ставшей маленькой, скрюченной гордости Строителя теплый воздух. Потом еще раз и еще, будто отогревала после мороза.
Он сам рассматривал низ своего живота – и не узнавал его.
Вот таким вот должно выглядеть здание хосписа – скукоженным и поникшим, как его член. А тут вот такое веселенькое строеньице, похожее на детский садик, в котором жизнь будто начинается. Насмешка!.. Кто архитектор?.. Что за падла!
«Ну давай же, оживай!» – Он мысленно пришпорил свое достоинство, глядя, как Алинин язычок и ее вишневые губы пытаются стать той живой водой из былины, способной на воскрешение.
Ни одного признака жизни!
«Вот и я так через несколько дней буду лежать во гробе – недвижимым, как и член мой», – представил Нестор, хлюпая носом. Костистой рукой он отодвинул лицо девушки от своего живота, внезапно захотев со всей силы ударить Алину по этим наполненным жизнью губам. Но переборол себя, к тому же и сил на приличный удар не было.
– Спасибо, – поблагодарил Алину за попытку. Она облизнула губы, выпрямилась и распустила белые волосы.
– Ты устал, Строитель, – сказала. – Тебе необходимо отдохнуть. Я пойду?
– Иди, – разрешил он. – Еще придешь?
– Да, – обманула Алина.
Он ждал ее несколько дней, пока паузы между приходами боли были существенными. Потом ждать перестал. Теперь Нестор с трудом отличал действительность от галлюцинаций, так как было слишком много наркотиков, спасибо другу. Зато не было боли…
За ночь до смерти Нестор узнал главное в жизни…
Ему приснился самый страшный в жизни сон. Сновидение было настолько реальным, что все измученное тело Нестора тряслось так, как будто агония уже началась. Ему привиделось, что Верка в Турции, плывет по морю, перебирая ручками, счастливое дитя, напялившее на себя любимый надувной круг с лебединой головой. Он как бы отвернулся от Веркиного счастья, чтобы оглядеть округу… А потом круг лопнул, и она, глотая соленую воду, закричала:
– Папуся-а-а! Спаси, папуся-а-а!!!
Он поскакал по горячей гальке верблюдом, понимая, что Верка совсем далеко, что она захлебывается, и вот набегает волна – и ее головка исчезает, оставляя на поверхности крик. До него доходит, что любимая доченька погибла, что больше нет ее, нет навсегда! На тысячелетия!.. И такая душевная боль охватывает все существо его, что он падает ничком на землю и кричит во все горло, раздирая связки:
– Господи-и-и! Что же это?!! Господи, помоги!!! Перенеси меня в другое пространство, где моя доченька жива! Я умоляю тебя, Господи! Возьми мою жизнь, только пусть она живет!!! Господи-и-и!!!
А потом он вынырнул из сна, совершенно трезвый от наркотиков, и увидел перед своей кроватью детей своих, Птичика и Верку. А с ними мать их. А Верка живее всех живых!.. Здесь-то Нестор все и понял. Спасибо тебе, Господи!
Он лежал и счастливо смотрел на своих близких целых пять минут без боли. Он наблюдал, как их мать отчаянно скучает и старается не смотреть на него из брезгливости. Зато у Анцифера глаза, полные слез, и живая Верка сострадает как может.
– Иди, сынок, ко мне, – прошептал он. – Я тебя обниму и дам тебе силы!..
Она удержала сына за руку, чтобы не прикасался к отцу, как будто раком можно заразиться. Вот сука!
Здесь опять пришла боль, заставившая Нестора застонать и нажать кнопочку пистолетика. Реальность стала затуманиваться, он успел увидеть, как Птичик потянулся к нему всем телом, вырываясь от матери. Подался навстречу сам, хохотнул, сблизившись, коротко подумал, что про пространство Анцифер не поймет, а потому произнес сыну почти в самое ухо на языке игровой приставки:
– Другой левел!
После этого лампочка жизни Нестора погасла.
Game over!
Он уже не мог видеть, как мать утащила детей из палаты, не мог услышать плач Птичика и Веркину про бейби-бона констатацию не мог засвидетельствовать. Ему было все равно, что его тело равнодушные санитары стащили, как пустой мешок, в морг и оставили свисать тощими руками с каталки без холодильника на целых два дня. Ничто не искажает человеческую плоть так, как быстротечный рак. Подумаешь, холодильник.
Нестор также не мог осознать своих похорон, на которых собралось достаточно большое количество известных людей. Заказчики его архитектуры, однокурсники, чиновники московские говорили много дежурных слов, боясь заглядывать на ужас, лежащий в гробу. После Дома архитекторов людишек осталось немного, лишь самые близкие да любопытные до погребений.
Нестор уже не мог дать сил кинувшемуся на его продавленную грудь сыну, не мог отыскать за надгробиями заплаканные личики бывших любовниц, порадоваться, что они вообще пришли прощаться с ним. Также он не ощутил обильно капнувший воск на веко его левого глаза со свечи батюшки. Как, впрочем, не осознал соседства по могильной яме с народным артистом России…
Кто знает, может быть, поздний вечерний приход Алины на свежую могилу что-то изменил в пространстве, сместил какие-то мгновения вечности. Может быть, два алых тюльпана, утонувших в обилии цветов, изменили краски мироздания. И слеза, растворившаяся в могильном песке, может быть, станется океаном безбрежным…
Все может быть…
Глава 8.
Он чувствовал себя копьем, летящим в ее сердце! И он чувствовал себя ею, видящей, как
Глава 9.
Он пришел к ней в пятую годовщину смерти отца. С трудом отыскал дом, поднялся на пятый этаж пешком, какое-то время стоял возле двери, прислушиваясь.
Было еще очень рано. Будний день. На лестничной клетке пахнет завтраками. За окном осенний дождь моросит. Как пять лет назад.
Он нажал на кнопку звонка коротко, но тот послал в квартиру протяжную трель.
Анцифер сосредоточился и ждал возле двери, словно зверь свою жертву.
Она открыла дверь широко, не боясь незнакомцев. В коротеньком халатике, запахнувшись в шелк, она смотрела океанами глаз своих на неизвестного гостя.
Анцифер понял, что поднял ее с постели, вырвал из сна.
– Здравствуй, – сказал.
– Здравствуй. – Она не узнавала в этом молодом парне под два метра никого из своих знакомых, а потому глядела вверх вопрошающе.
Анцифер не спешил представляться, с удовольствием разглядывал ее, угадывая под шелковым халатиком небольшую грудь. Еще он чувствовал ее запах, ощущал его не как человек, а зверем определял. Очень тонко классифицировал. Запах подмышек, рук, увлажненных перед сном кремом, запах живота… Она пахла тем запахом, который сводит зверя с ума.
– Вы что-то принесли? – поинтересовалась она, приняв молодого человека за курьера.
Какое-то время он не отвечал, а когда она слегка занервничала, сказал:
– Я Анцифер, Алина. Помнишь?
Она вздрогнула от редкого имени, совсем занервничала, вглядываясь в его глаза, а потом повела головой, заставив волосы переплыть с одного плеча на другое. Она почти узнала его.
– Птичик?
– Да, Алина. Это я, здравствуй.
– Боже мой! – Она оцепенела от нахлынувшего прошлого, так и стояла почти раздетой на холодной лестничной клетке.
– Простынешь, – предупредил он. – Ты не одна?
– Да-да, конечно, проходи!.. Я одна.
Пока она была в ванной, он сидел на корточках возле ее разобранной кровати и нюхал постельное белье, зарываясь в него носом, трогая еще теплые простыни длинными пальцами больших рук.
Его нос с неудовольствием обнаружил остатки мужского запаха, резанувшего по рецепторам кислотными молекулами.
Анцифер пересел на стул и оглядел маленькую квартирку – со старым ремонтом, с глупой тряпичной люстрой, свисающей с потолка слишком низко, – она ему не понравилась. Но юноше было плевать на жилье, сейчас он жадно вслушивался в доносящийся из ванной комнаты шум душа. Он ждал…
Она вышла, вся свежая, как весеннее утро. Расчесанные снежные волосы пахли яблоками, как много лет назад, когда она целовала его в макушку перед сном. В тонких спортивных штанах, в белой маечке, с чуть заметными сосками под хлопковой тканью, она выглядела совсем юной, как и в прошлой жизни.
– Ну, здравствуй, Птичик! – Она улыбнулась. – Ты так вырос, тебя совсем не узнать! Сколько тебе сейчас? Пятнадцать?
– Пятнадцать с половиной, – уточнил он. – Меня так давно никто не называл, Птичиком!..
– Если не нравится, я не буду.
– Ты можешь называть меня как хочешь.
– Спасибо. Будешь завтракать? Кофе, чай?
– Я ел. Кофе заставляет мое сердце стучать быстрее… Чай я не люблю.
– Ладно… Мне надо съесть что-то. Я много пью кофе. Мое сердце стучит медленно.
Он смотрел, как она ест, вдыхал запах кофе.
– Ты помнишь, какой сегодня день? – спросил.
– Нет, – ответила она, не опуская глаз.
– Пять лет назад умер Нестор, мой отец, твой любовник.
– Я не запоминаю дат! – ответила жестко, будто хлестнула плетью.
Она понравилась ему такой.
– Ты живешь в его квартире.
– Это моя квартира, мальчик!
Он улыбнулся.
– Тебя мать прислала, мальчик?
– Я сам пришел. – Он улыбнулся шире, показывая крепкие зубы. – Ты не хочешь вспоминать отца?
– Я помню его. – Она слегка раскраснелась. – Ты пришел рассказать, что он спал с мной?
– Нет. Я просто убедился, что ты помнишь его.
– Мне было девятнадцать, когда мы с ним познакомились. – Она отправила в раковину тарелку с недоеденной яичницей, вызывающе встала перед Анцифером, скрестив на груди руки. – Зачем ты пришел? – стояла, глядя ему в глаза. В них, цвета стали, жестких и цепких, она не могла отыскать того чувствительного мальчика, которым Анцифер был пять лет назад, – со слезой, с надрывом сердца.
Она слишком поздно поняла, что близко к нему подошла.
Молниеносно, молодым зверем, он обхватил большими руками ее узкие бедра и, словно игрушечную, рванул на себя, уткнув лицо ей в живот.
От неожиданности она не смогла даже крикнуть. Лишь рот открыла, чувствуя на своих ягодицах сталь его пальцев.
Он поднял ее и понес из кухни на ковер рядом с кроватью.
Сильные руки с необыкновенной легкостью стащили с нее одежду. Она молча сопротивлялась, корябая его кожу острыми ногтями.
Наконец спазм отпустил ее горло:
– Черт… Что ты делаешь, скотина?!
Несмотря на происходящее, на проникшие в нее пальцы, жадно ищущие что-то внутри ее тела, она не боялась. В ее голове по-прежнему возникал образ десятилетнего Птичика, нервного и нежного.
Он придавил ее к ковру, подмяв всю под себя, как медведь, собирающийся задрать овцу.
– Перестань, скотина! – сопротивлялась Алина.
Она увидела, как ее правая грудь почти целиком пропала у него во рту. Она даже засмеялась, как будто фокус увидела хитрый.
С необыкновенной легкостью он перевернул ее под собой, а потом что-то огромное вошло в нее до ложечки, так что она против воли застонала, и в этот влажный стон он переместил пальцы руки своей, трогая ими ее зубы и горячий язык.
– Что ты делаешь?.. – по инерции продолжала спрашивать она, но это уже не было вопросом, лишь разнообразием стона, отключающего ее мозг…
Она еще успела спросить «почему не в кровати?», но ответа не получила. Ее мыслительные процессы и тело перестали быть подконтрольными. Она почти умерла, отставив вместо себя одну эмоцию. Эта эмоция была столь многогранной, столь объемной, что выпирала в четвертое измерение. Время перестало существовать, мысль погибла, даже вечность сжалась в мгновение.
Она была для него, как для ребенка – первая коробка конфет, которые необходимо попробовать все до единой. Анцифер жадно впитывал в себя все особенности и тайности ее тела. Не осталось ни единой детали, которую он пропустил и не распробовал. Каждую складку распрямил языком и сильно прикусил зубами нежную кожу, так что кровь смешалась со слюной. Сглотнул… А потом и сам потерял время, коротко забыв о своей человеческой жизни, став на несколько мгновений взорвавшейся сверхновой звездой…
Но время всегда возвращается. Оно побежало с той же субъективной скоростью.
В реальном времени она молчала, до края удивленная собой, а он, положив ей на живот свою большую кудрявую голову, спал по-детски, посапывая…
Она вспомнила Нестора, и сердце сжалось в горошину… Алина скатила с живота башку сына своего умершего любовника на ковер, отшатнулась от него в угол, дрожа всем телом, да так и сидела, голая и дрожащая, пока он не проснулся.
Он зевнул, похлопал глазами с длинными ресницами, а потом увидел ее, смотрящую на него дико.
Анцифер протянул к ней руку, она попыталась ударить по ней ногой, но он ловко поймал маленькую розовую пятку, а затем, как куклу, притянул за нее девушку к себе.
И опять она потеряла реальность, а он следовал за нею, медленно, наблюдая женскую реакцию, пытаясь сличить с собственной.
Он понял, что мужчина и женщина вместе – как компас, одна стрелка которого смотрит на север, другая на юг. Но все равно в эти моменты они одно целое. Только ей, судя по всему, куда как лучше… Не слишком справедливо!..
Жильцы дома, спешащие на работу, сбегающие по лестнице девятиэтажки со сломанным лифтом, на время останавливались возле Алининой квартиры послушать неожиданные в столь раннее время крики и стоны сладострастия. Кто от зависти, кто от принципиальности, прослушав куплет любовной песни, выносили в большинстве своем жиличке жесткий приговор – блядь!.. Только молодежь – студенты и школьники – оценок происходящему не ставили, лишь усмехались на ходу:
– Во дают!.. Они с утра или с ночи еще?
Анцифер угомонился к полудню.
Она уже не могла злиться, более того – улыбалась, глядя на него, большого и сильного с таким детским лицом. Вот только глаза… Ей было трудно определить, что у него за глаза. Совершенно точно она не находила в них тепла и детскости. Стального цвета, они смотрели скорее по-звериному, но одновременно были глубоки, как ночное небо…
Он рассмотрел ее раньше, еще в детстве. Он часто подглядывал в замочную скважину, когда она принимала душ в отцовом загородном доме. Тогда от ее голого тела он почти терял сознание… У нее были совершенно белые волосы, лунные… Она была вся белая, молочная, даже ресницы словно из инея. Лишь глаза голубые. И внизу живота снег…
– Твой отец не мог насиловать, – сказала она.
– Да?
– Ему обязательно нужно было видеть желание.
– Мне – нет. Мужчина сам рождает в женщине желание.
– Ты меня изнасиловал!
– Нет, – отказался Анцифер. – Я дал тебе то, что ты хотела. Просто ты этого не знала.
– Я всегда говорила твоему отцу, что ты слишком умный.
– Это плохо?
– Женщинам с тобой будет трудно!
– И тебе?
– Я не твоя женщина!
– А чья? У тебя никого нет постоянного! Может, иногда…
– Это не значит, что я твоя.
– Ты обещала выйти за меня замуж, поэтому я здесь.
– Когда? – Она удивилась, но тотчас приняла его слова за шутку.
– Во сне. Ты сказала, что согласна быть моей женой.
– А-а, во сне… – Она погладила его по голове и улыбнулась: – Тогда конечно…
– Ты зря смеешься! Никакой разницы, во сне это происходило или наяву! Ты дала согласие!
– Но это же твой сон! В моих снах такого не было!
– Не имеет значения!
– Ну, хорошо. – Она видела, как в его взгляде появляется что-то нехорошее. – Но тебе пятнадцать лет. Тебе еще нельзя жениться! К тому же я много старше тебя.
– Я не собирался идти в загс.
Она вдруг поняла, что этот мальчик с взрослым телом и слишком умными мозгами говорит совершенно серьезно. Еще она подумала, что у Анцифера не все в порядке с этими мозгами, что сын Строителя может быть непредсказуем… Попыталась перевести разговор на другую тему:
– Как твоя мать?
– Мать нормально, – ответил. – Вышла замуж за турка. Хабибом зовут. Теперь у нас с Веркой есть единоутробный брат Иван. Иван Хабибович Оздем! Ему сейчас два года. Похож на соевый батончик. Конфета такая диабетическая.
– Ты с ними живешь?
– Пока да.
– В школу ходишь?
– Я окончил ее экстерном год назад. Сейчас я на втором курсе физмата.
– Я была права, ты слишком умный.
– Скорее остальные слишком глупы.
Он встал напротив окна, ничуть не стесняясь своей наготы, а она с удовольствием рассматривала его крепкое тело с мощными ногами и торсом, как у гребца.
– Твои мужчины все в прошлом, – определил Анцифер. – И белье постельное выкини! Воняет козлом!
Она не стала спорить, не удержалась, поцеловала его между лопаток
Неожиданно он быстро оделся, на прощание запустил пальцы в ее белые волосы, а потом, наклонив к ним большую голову, втянул в себя запах яблок.
– Я вернусь…
Когда он ушел, она долго еще не могла собраться с мыслями. Все произошедшее было настолько ошеломительным для нее, что почти час она стояла под прохладным душем, приводя в порядок тело и голову.
Она опять вспомнила Нестора. Но сейчас ее не трясло от воспоминаний, просто она констатировала для себя, что в ее прошлой жизни был он, а в нынешнюю зашел его сын, чтобы продолжать дело отца.
Она приготовила себе новую яичницу и долго смеялась над образующейся династией Сафроновых, больших специалистов по ее телу. Кто там следующий? Иван?.. Хотя это не сафроновская кровь! Турецкая!
Ближе к пяти часам вечера к Алине пришел мужчина, которого она хорошо знала. Он вошел в квартиру хозяином, открыв дверь своим ключом. Потрепал ее по волосам, потянулся было к губам, но встречи не получил.
– Не раздевайся, Мебельщик! – попросила она.
– Не понял! – Мужчина был бородат, с абсолютно лысой головой. – Что-то случилось?
Ей казалось, что она – это не она. Что ее телом завладел другой характер, так как то, что она говорила мужчине, было почти не свойственно ей, особенно после смерти Нестора.
– Я выхожу замуж, – сказала.
Мужчина таращил на нее глаза, оглядывался, явно не понимая, что происходит. Он опять так и произнес:
– Не понял!
– Все просто. Я сегодня узнала, что люблю другого человека.
– Какого человека?
Она засмеялась, да так задорно, что и мужчина заулыбался сочными красными губами, спрятанными в густой бороде. Блеснул лысиной, отразившей свет лампы.
– Я выхожу замуж за мальчика, которому пятнадцать лет! – И залилась смехом.
Бородач, наоборот, затих.
– Ты не пьяна? – спросил.
– Нет, Мебельщик…
Она отсмеялась.
– Ты чего не уходишь? Я же тебе все сказала!
– Я тебе тут денег немножко принес. – Мужчина стал щелкать замочками барсетки. – Извини, что так задержал!.. Мы здесь партию итальянской мебели реализовали…
– Да не надо мне денег! Просто уходи!
Бородач вдруг понял, что она не шутит.
– Вот так вот – просто уходи?! – взмахнул он купюрами.
– А что сложного?
– Значит, нашла нового?
– Ага.
– Тварь!
– Согласна… Уходи, Мебельщик!
– Значит, ела-пила за мои деньги… А теперь другого нашла!
– Ты тоже ел меня, пил… Мы в расчете!
– Тварь!
– Уходи!
Мужчина вдруг заплакал. Из глаз в бороду потекли ручьи слез. Казалось, что даже лысина его перестала блестеть и стала матовой.
Она опять вспомнила Нестора. Вспомнила, как плакал ее Строитель, уходя. Но он уходил из своей жизни, а этот всего-навсего из ее.
Ей совершенно не хотелось жалеть Мебельщика. Она просто стояла у порога и ждала, пока он отплачет свое мелкое и исчезнет навсегда.
Еще некоторое время бородач поплакал, но не найдя результата в пролитии скупой мужской слезы, все-таки двинулся к выходу, напоследок заехав барсеткой по зеркалу.
– Тварь! – попрощался.
Она закрыла за ним дверь и еще долго стояла в коридорчике, жалея, что Мебельщик не влепил сумкой ей по лицу. Хотя стоило…
Сидя в своей комнате, Анцифер напряженно думал, как ему обрести финансовую независимость и поскорее убраться из родного дома.
С тех пор как в квартире появился турок Хабиб, у Птичика и вовсе отобрали собственную комнату, переселив мальчишку к Верке. Так унизили!
Птичик и Верка с воем протестовали против такого притеснения.
– Я выброшусь окно! – кричала Верка. – Вот увидишь!
– Бросайся, – равнодушно отвечала мать. – Будет больше места!
Верка и правда заносила ногу над ограждением балкона, но здесь к сестре мчался Птичик, выдергивая ее из катастрофы.
– Гадина! – кричал он матери. – Ты никого не любишь!
– Люблю, – не соглашалась мать. – Хабиба люблю!.. И вас, конечно!
Птичик и Верка при турецком нашествии сплотились, как никогда. Ничто так не объединяет людей, как нашествие общего врага.
Но что бы ни вытворяли они, как ни защищали свою малую родину – пересаливали турку пищу, подсыпали в нее слабительное, накладывали в ботинки Хабиба какашки джек-рассела Антипа, – ничего не действовало. Турок никогда не раздражался, всегда был весел, даже измазанный дерьмом, напевал и насвистывал какую-то турецкую хрень.
А ночью Хабиб Оздем удивлял детей своей жеребячьей неутомимостью. Он ублажал и услаждал мать до утра, выкрикивая через определенные промежутки времени фразу:
– О мой божественный богинь!
– О мой бог! – вторила мать.
В родственном единении Птичик чуть было не открыл Верке свою тайну – черную дыру под мышкой. Когда он было совсем собрался раскрыться, из Испании в Москву вернулся Борька, Борхито, как назвал его когда-то отец, и Верка потеряла к брату всякий интерес. И к борьбе с турецким иго сестра стала совершенно равнодушной. К тому же Птичик, проживающий в ее комнате, являлся откровенной помехой интимным отношениям с Борхито. Верке с Борькой было не в кайф целоваться при нем и шушукаться о своем интимном.
Отношения между братом и сестрой вновь стали непримиримыми, они часто дрались, ходили в синяках и царапинах, а всем было наплевать, что дети могут в конце концов поубивать друг друга.
Хабиб во всей этой круговерти являл собою эталон невозмутимости, и сколько бы крови ни проливалось из детских носов, мусульманин не отрывался от кальяна, привезенного с родины, пускал в атмосферу клубы сладкого дыма и смотрел по телевизору канал «Дискавери».
А потом мать объявила, что в семье ожидается пополнение. Что она беременна и совершенно счастлива доказать свое плодородие.
В свою очередь, и Верка огласила, что уже не девственница и что тоже может быть беременна. И что скорее всего они с Борхито переедут жить к нему, потому что есть у испанского избранника в квартире свободная комната.
Мать чуть было не убила Верку. Той впервые досталось знаменитым ремнем по полной программе, несмотря на то что она орала, что только фашист может бить беременного ребенка!
– Молчи, дрянь! – не унималась мать. – Я тебе покажу «беременная»! У тебя даже месячных еще не было, а туда же! И Борьке твоему корнишон его отрежу! Так и передай! У Хабиба есть фамильный турецкий нож!
– Эгей! – эмоционально порадовался Хабиб, глядя, как на экране телевизора охотники убивают копьями детеныша нерпы. – Смотри, у этой нерп совсем человеческий глаза. Нерп плачет! Не хочет быть мертвым! Умный животный!..
А потом Птичик стал расти. В месяц по два сантиметра. Акселерация. Через год он перегнал в росте мать, исхудал до ее эмоционального «не могу смотреть» и пошел в соседний подвал, где располагался фитнес-центр, заниматься бодибилдингом, дабы нарастить на свои длинные кости крепкие мышцы. Дома стало совершенно невозможно находиться, так как родился Иван Хабибович Оздем, который нескончаемо орал, вероятно, недовольный чужбиной, и просил не материнского молока, а большую лепешку с шаурмой.
Еще через год Птичик вытянулся до ста восьмидесяти пяти сантиметров, накачал приличные мышцы и обрел в доме физическую независимость. А произошло это вот как.
Как-то мать по недомыслию своему решила, как обычно, выпороть сына за сожранные им без разрешения две курицы-гриль, три шампура холодного шашлыка, кастрюлю хаша и за оставление семьи без продовольствия. Она подошла к платяному шкафу за ремнем, причитая, что эти мерзкие дети все нервы ей перепахали, один жрет без меры, другая трахается в одиннадцать лет! Намотав орудие пытки на руку, она зашла в детскую комнату, где Птичик, воспользовавшись одиночеством, разглядывал порножурнал и вымещал на особо понравившиеся образы свою подростковую гиперсексуальность.
Мать заорала, что мало того что Анцифер все в доме сожрал и не сходил в палатку за порцией шаурмы младшему брату, так он еще и мозги свои иссушает нескончаемой мастурбацией! Причин для экзекуции было предостаточно, мать от души замахнулась ремнем, но Птичик с невероятной легкостью перехватил ее руку, чуть повернул, отбирая ремень, а потом подхватил мать под локотки, уложил ее на ковер и ловко закатал в него ее задастое тело, только голова торчала на поверхности. Затем он поднял ковер, поставил его в угол и вернулся к прерванному занятию.
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 1 | Нарушение авторских прав