|
Читайте также: |
Он будто онемел, застигнутый врасплох. Конечно, ему надо забирать детей от такой матери. Пусть валит на все четыре стороны! Нельзя рисковать их жизнью!.. Господи, она сама отказывается – такой шанс!.. И вдруг он обнаружил в своем мозгу какой-то подлючий и тихо вещающий голос. Мол, а как же ты? Как твоя свобода?.. Готов ли ты, мой милый друг, жить с двумя детьми без женщины, посвящая все сто процентов своего времени им, забыв о себе, о профессии своей, о радостях земных? Можно на себе ставить крест! Готов?
Он побагровел и ответил ей:
– Я заставлю тебя быть матерью!
Он ничего не поменял в жизни… Вернее, Нестор стал строить для детей дом, завязавшись в проект на долгие годы. Он четко сказал себе, что в этом доме его дети будут счастливы, а потом и их дети, и так без конца. Приняв это решение, Нестор успокоился. Подлючий голос заткнулся. Он по-прежнему приезжал к Птичику и Верке на субботу и воскресенье, все так же был привязан к сыну и грузинскому вину, а ее тихо и привычно ненавидел.
Она взрослела, превращаясь, по мнению Нестора, в законченную хабалку с кирпичного завода. По-прежнему редко мыла голову, накапливая в волосах сало, все так же била Птичика, живя с детьми тупо, как с соседями. Она почти ежемесячно настаивала увеличить ее содержание. Тратила тысячи на ерунду, на парикмахера, который еженедельно перекрашивал ее в радикальные цвета. То пугала детей красными волосами, то шокировала желтыми прядями на черном фоне. Покупала какие-то дурацкие шубы, которые не носила, а просто развешивала в шкафу, будто корм покупала для моли. Любила разбить новую машину, да не одну, а сразу две, в том числе и Нестора. Разгонится задним ходом, будто паркуется, – и два багажника всмятку!
Его все это бесило. Он подозревал, что она затеяла многолетний спектакль специально для него, чтобы отравить ему жизнь. Он был практически в этом уверен, но ничего сделать не мог, так как очень любил Птичика и Верку, а себе уже давно откровенно признался, что не готов быть отцом-одиночкой. Любил свою свободу и девушку Алину, которая была слишком юна для того, чтобы не только воспитывать чужих детей, но и своего ребенка заводить.
Собственно говоря, можно было сказать, что Нестор притерпелся к такой своей жизни. Он много работал, как на чужого дядю, так и на себя. Загородный дом медленно, но все же поднимался, удивляя поселок энергетиков своим архитектурным размахом. Новостройку энергетики хотели спалить, дабы не портила вид одноэтажного поселка своей оригинальностью, но не загорелось сложенное из кирпича и вылитое монолитом.
Через пять лет упорного, почти на разрыв кишок, труда дом был закончен, и Нестор превратился в загородного жителя.
Он не забрал к себе детей, ограничившись перевозом из съемной однушки в загородный дом девушки Алины.
Он сообщил матери детей, крашенной на то время в голубой цвет, что будет теперь на выходные забирать детей к себе. А также все каникулы его! В общем, у него в жизни начинается «голубой период», как у Пикассо.
Она не возражала.
На том и порешили. Дети приезжали к нему, а она вдруг полюбила отдыхать в Турции. По пять раз в год ездила в гостеприимную страну, даже если был не сезон для путешествия.
Как-то Нестор выбрался в Иерусалим – побродить по святым местам. В русской духовной миссии ему, как известному сыну Отечества, выделили в провожатые батюшку Романа.
Батюшка был похож скорее на еврея, чем на славянина, – с черными, как вакса, глазами, глядящими на мир печально и всепонимающе. Ему было лет тридцать, не больше. Резвый, как молодая лошадка, он промчал Нестора по всем туристическим маршрутам и предложил посетить доисторический храм в пустыне, вернее, его развалины.
Находившись по тысячелетним камням, насытившись историей с ее вселенской восточной мудростью, поведанной Романом, Нестор вдруг почувствовал и себя причастным ко всему мирозданию, испытал от осознания сей принадлежности радость редкую, почти восторг, и как-то, неожиданно для себя, прыгая с камня на камень, стал делиться с молодым батюшкой своей жизнью, своей душой, в которой, как он сам считал, заключилось много философского и несчастного.
Роман молча слушал, даже немного смущался от исповедального повествования такого известного человека, но, будучи церковным служителем, внимал Нестору внимательно и вежливо.
Гость много рассказывал о самой главной своей неудаче – семейной жизни, если ее можно было таковой назвать. Он даже матерился, рассказывая о самых значимых и шокирующих эпизодах жизни своей контрженщины, о ее половой распущенности, нелюбви к детям и обо всем с этим связанном. Лишь только когда он принялся рассказывать о сыне и дочери, в глазах его просветлело, плечи приподнялись, и он бодрее, козликом, запрыгал по руинам.
Он мог рассказывать о детях неустанно, но запыхался с непривычки и затих, когда они сходили под горку. Помолчали, наслаждаясь птичьим пением, а потом Нестор услышал в ответ на свою исповедь небольшое повествование батюшки Романа.
Оказалось, что по национальности батюшка действительно иудей, но крещеный во младенчестве в религиозной православной семье.
Роман пожил в России до двадцати пяти лет, окончил истфак МГУ, по вечерам помогая служить в храме в Красном Селе. Там он познакомился с молодой прихожанкой, с которой завязал отношения.
И вот что странно! Почти сразу Роман понял, что это не его женщина. Ни обликом своим, ни характером она не подходила ему. Он мучился, тяготясь связью, она мучилась с ним, но оставить ее Роман почему-то не мог – робким был, что ли!.. В общем, обо всей этой канители он поведал своему духовнику.
– Знаете, что я услышал в ответ? – оборотился батюшка к Нестору.
– Нет, – признался Нестор с удовольствием глядя на Романа, компания которого так по душе ему пришлась в этой далекой стране.
– Мой духовник приказал мне на ней жениться!
– Однако, жестоко, – заметил Нестор.
– И я так подумал! Запричитал, что сделаюсь несчастным, что вся жизнь пойдет под откос, но отец Исидор, мой духовник, ничего слушать не хотел, а лишь неустанно повторял: «Твое послушание! Я отец твой духовный, подчинись!» И знаете что?
– Что?
– Я сдался.
Они добрались до крошечной арабской забегаловки, вдалеке от всех туристических троп, ели шашлык из свежей бараньей печени, а Роман все продолжал свою историю:
– Я женился и эмигрировал в Израиль, взяв жену с собой. Я с радостью пошел в израильскую армию, в спецназ, на самую передовую…
– Понимаю, – с сочувствием произнес Нестор, дожевывая пахнущее пустыней мясо.
– Сейчас она беременна третьим ребенком. Две девочки у нас уже есть. Похоже, будет третья.
– Да-да, все знакомо! Сочувствую, батюшка, и ох как понимаю!..
– Прошло четыре года… И сейчас я люблю ее больше жизни. Ничего в мире для меня нет дороже моей семьи! Я абсолютно счастливый человек! Моя жизнь – праздник, слава Господу и духовному отцу моему!
Нестор чуть было не подавился куском пахлавы.
– Вот как, – промямлил он.
Они вернулись в город, а назавтра Нестор, сославшись на неотложные дела, до срока улетел в Москву.
Следующие полгода он проклинал судьбу, что забросила его бренное тело и сомневающиеся мозги в Израиль. Что она, судьба, послала ему гонца с плохим сообщением в образе батюшки Романа.
Каждое утро, завтракая и глядя в глаза Алины, он заставлял себя думать о матери своих детей.
Он наладился ходить дважды в неделю в церковь, впрочем, никогда не исповедовался и не причащался. Просто стоял в уголке и как будто ждал чего-то, вдыхая наполненный ладаном и свечным духом воздух. Большое сомнение посеял батюшка Роман в его сердце. А с сомнением в груди невозможно жить, и Нестор чувствовал себя больным. И стояние в церкви не стало вспоможением для него, лишь все более усиливалась маета.
Нестор пытался представить, как приходит к ней, как открывает перед ее вытаращенными глазами бархатную коробочку, выставляя напоказ обручальное кольцо, встает на колено и предлагает стать его женой.
От впервые сфантазированной картины сватовства его чуть не вырвало прямо в церкви.
Он отчаянно трудился, ежедневно вызывая в мозгу образы венчания с нею, доказывая себе, что только высокоцивилизованный человек способен решиться на такой шаг, но соленая слюна заполняла рот, вызывая рвотные спазмы.
«Я делаю это для детей, – не унимался Нестор. – Им нужны и мать и отец, живущие вместе, чтобы они смогли получить опыт нормальных взаимоотношений мужчины и женщины…»
Нестор страдал отчаянно, так, что его муки стала наблюдать юная девушка Алина, искренне желающая помочь этому взрослому мужчине. К тому же у него на нервной почве начала болеть спина. Он стал пить больше грузинского и просил о помощи знакомого костоправа.
Поначалу он отказывался делиться с Алиной сокровенным, а потом, не найдя выхода, напившись, разом рассказал ей о своих страданиях, о причине их возникновения и обо всем остальном, включая новеллу батюшки Романа.
– Женись на ней и не мучайся! – предлагала Алина почти ежедневно.
– Я же с ума сойду!
– Сойдешь, если не женишься! Будешь мучить себя бесконечно!
– Наверное, ты права, – в один из вечеров сдался Нестор. – В этой ситуации надо ставить точку!
– Можно развестись потом, в конце концов, – дополнила Алина.
– И то верно!
Нестору показалось, что он впервые за последние полгода почувствовал опору под ногами. Впервые улыбнулся себе утром, когда брился. Если бы еще эта проклятущая спина так не болела! Все костоправы – шарлатаны!
Ах, какая она хорошая, Алина! И сколько понимает, несмотря на юные годы!
Он ни разу не подумал, что будет с этой юной! Да и чего думать о тех, у кого жизнь на взлете! Ее надо отпустить, как подросшего птенчика из клетки. Пусть летает своими воздушными трассами, обязательно пересечется с каким-нибудь столь же юным и прекрасным!
Двадцать девятого сентября, ближе к вечеру, с букетом цветов по спецзаказу, с бархатной коробочкой в кармане он приехал к ней.
Она была удивлена и недовольна, сразу предупредив, чтобы общался с детьми быстрее, так как, если он помнит, она завтра уезжает в Турцию. И если же опять не забыл, Птичик и Верка переезжают к нему за город также завтра.
– И чего ты притащился сегодня? Память отшибло, что ли?
Его всего корежило, даже пальцы в ботинках свело. Он дохромал к детям и вяло с ними пообщался, укладывая спать. Потом решился и, выдохнув отчаянно, твердым шагом направился к ней в комнату.
Ее лицо покрывал толстый слой желтоватой маски. Под глазами она надавила клубники и растерла. На голове – шапочка для душа.
«Во, бля!» – сказала его душа, вслух же он произнес:
– Я подумал… Ты понимаешь… У меня… Давай поженимся! Столько лет знакомы… Двое детей у нас! – Он принялся выуживать из брючного кармана коробочку с кольцом, вспомнив, что забыл эксклюзивный букет цветов в машине.
Она сняла купальную шапочку, поглядела на него маленькими глазками из-под выщипанных бровей, и казалось, что зеленые волосы на ее голове зашевелились, словно ядовитые змеи медузы Горгоны.
– Вот кольцо! – Он протянул ей коробочку и увидел, как у бывшей танцорки, словно в замедленной съемке, отваливается челюсть.
Она еще долго не могла вымолвить ни единого слова. Так и сидела с отвалившейся челюстью, а он все увещевал ее, что на все воля Божья, видимо, он виноват, пойдя против этой воли, но сейчас откровение его посетило и он готов идти с ней под венец.
Потом он открыл коробочку, кольцо засверкало бриллиантом, и он протянул ей свою жизнь смиренно.
Она потихоньку приходила в себя. Забыла, что на лице маска, и стала тереть ладошками щеки, чтобы окончательно овладеть собой. Овладела и спросила:
– Ты что, мудак?
– Почему?
– Я не знаю, почему рождаются мудаками!
– Не волнуйся, – постарался улыбнуться Нестор. – Это не розыгрыш и не издевка! Я правда так решил! Поверь, все будет хорошо! Мы постараемся!
Теперь она смотрела на него как на убогого:
– Ты что, умом тронулся? Или пьяный?
– Ты же меня любишь! И опять же для детей это очень важно!
Она захохотала так, что клубничные семечки осыпались с ее лица, словно иголки с высохшей новогодней елки.
– Всегда думала, что ты мудак, но чтобы до такой степени!.. – уняла свой смех и продолжила: – Да кто тебе сказал, что я тебя люблю?! Опомнился! Когда это было! Восемь лет назад? Так тогда я малая была, ничего не смыслила!.. Кольцо он мне протягивает!.. Да видеть бы я тебя не видела сто лет, если бы не дети и не нужда их содержать!.. Ты знаешь, куда я еду завтра?
– В Турцию, – ответил он.
– А к кому?
– К кому?
– Да у меня уже пять лет как любимый человек есть, болван! Только на себе и зацикливаешься! Можно подумать, ты один мужик в целом свете! Был мужиком, да облез, как старый пень!
– Турок?
– А тебе какое дело?! А если и турок!
Нестор переменился в лице. Побледнел, ощутив сильнейшую боль в спине, сморщился:
– Так, значит, ты эти пять лет к любовнику в Турцию мотаешься?!!
– Не к любовнику, а к любимому! – уточнила.
– Пока я с детьми, ты, сука, на мои деньги с мусульманином трахаешься?!
– Это деньги, которые ты мне по гроб жизни должен! И не трахаюсь я, а любовью занимаюсь!
Нестор хотел ее тотчас убить. Он совершенно забыл о своих полугодичных муках, стоянии в церкви и батюшке Романе. Сейчас в нем формировался аффект, как ураган в атмосфере, а она меры не знала!
– Чего бараньими глазами пялишься! Я тебе двоих детей родила и что взамен получила – съемную квартиру?! Ты когда в меня своим х… тыкал, о последствиях думал?! Ну мудак конченый!!! Жениться он пришел!.. Климакс мужской, точно!
Состояние аффекта сформировалось, мозг Нестора отключился, он размахнулся безмерно, былинным героем, сжав большой кулак так, что кровь отхлынула до локтя, а пальцы сделались мраморными. И наверняка он убил бы ее с одного удара, но что-то щелкнуло в спине! Нечеловеческая боль – будто электрический высоковольтный разряд проскочил через все тело. Словно тысячу гвоздей вбили в спину разом. Его парализовало этой болью, и он рухнул перед ней на ковер…
Проснувшиеся от грохота дети уговаривали ее вызвать «скорую помощь», она сопротивлялась, утверждая, что их отец симулирует, но когда его вырвало ей под ноги, она все-таки позвонила…
Через несколько дней профессор, главный врач частной московской клиники, навестил Нестора в отдельной палате. Он был честен и безжалостен.
– У вас рак легких в четвертой стадии. Метастазы по всему организму, – присел на стул рядом с койкой. – У вас, молодой человек, есть от четырех до шести недель, чтобы устроить свои дела. Можете, конечно, перепроверить, но я денег зря не беру, диагноз правильный!
Нестору показалось, что тело его сжалось до зародышного состояния.
– Мне говорили, что у меня межпозвоночная грыжа, – пролепетал он.
– Не надо ходить к шарлатанам!
Его мозг силился вытолкнуть чудовищную, ошарашивающую информацию, но серое вещество губкой впитало страшный диагноз, завладевая им каждым нейроном, и выпускать не собиралось. Прошибло потом так, что тотчас намокли простыни.
Профессор жадно следил за реакцией Нестора, стараясь не упустить и малой детали. Тысячи раз он сообщал пациентам об их обреченности, но никак не мог стать безразличным к их восприятиям скорого конца. Медицинский исследователь, он питался этими самыми сильными реакциями, будто эликсир долгожительства принимал с каждым смертным приговором. Он глядел, не моргая, только что слюна не стекала по подбородку.
– Я умру? – зачем-то переспросил Нестор.
– Однозначно, – подтвердил профессор. – Недели три-четыре вы еще сможете жить самостоятельно, потом я могу посоветовать приличный хоспис, достойный вас. Недешево, правда, но того стоит!.. В эту жизнь мы являемся из непристойного места и голенькими, а уходить из нее должны достойно и дорого!
Профессор, насытившись картинкой, удалился к другим пациентам, а Нестор так и остался лежать на кровати, застыв в позе зародыша. В его мозгу словно стробоскопом мигало тупое отчаяние:
Я умру, умру, умру, умру, умру!
Лишь к пяти утра он немного пришел в себя. Хотел позвонить кому-нибудь, драматически сообщить о том, что с ним произошло, но, как оказалось, звонить было некому. Детям нельзя по причине их малости, их матери его сообщение доставит лишь радость несказанную, Алине… При воспоминании о ней его мозг споткнулся, почему-то он увидел ее голой, с милой маленькой грудкой и упругой попкой. Из глаз Нестора выкатились две большие слезины, и он подумал, что девушка всю жизнь проживет без него, а к концу жизни даже не вспомнит, что был такой Нестор Сафронов – учительница первая моя!
Он хмыкнул своей шутке.
Мозг постепенно привыкал к новой информации, переваривая ее.
К завтраку Нестор распрямился в кровати, пошевелил руками и ногами, разгоняя кровь. Послушал свой организм: спина не болела, вернее, легкие…
«Четыре недели, – вспомнил он слова профессора. – Две буду невменяем!»
Он набрал телефон друга, надеясь, что на другом континенте всего лишь двенадцать ночи и тот возьмет трубку.
Друг на то и друг.
– Хеллоу, – услышал Нестор родной голос.
– Я умираю, – сообщил, а затем поведал все подробности, начиная с Израиля и кончая обручальным кольцом. Про больную спину и анализы рассказал детально, а про костоправов-шарлатанов говорил зло.
Нестор вдруг вспомнил, что сроку у него всего шесть недель, глубоко вдохнул больничного воздуха, удерживая слезы, а друга почти шепотом попросил:
– Не дай, друг, умереть мне в муках!
Друг обещал и сообщил, что завтра же вылетает в Москву чартером:
– Ты не волнуйся, все будет достойно!
И на самом деле все было очень достойно.
Неделю потратили на подтверждение диагноза. Подтвердился на все сто! Профессор был знатоком своего дела. Еще три недели они с другом употребили на приведение в порядок юридических дел Нестора. Подбивали балансы счетов как в России, так и за рубежом, собирали долги по строительным контрактам.
Нестор не мог смириться, что почти все деньги достанутся ей, той, которая его убила!
– Есть ли какой-нибудь шанс оставить ее ни с чем? – пытал он юристов и друга.
Все в унисон отвечали: «Никаких вариантов нет! Если только не хотите, чтобы ваши дети голодали в прямом смысле слова!»
Этого он никак не хотел!
– Но она же все спустит на своего турецкого е…я! Как же быть?!
– Если все спустит, я буду содержать твоих детей! – поклялся друг. – И не забывай: у тебя есть фонд на их учебу! Это важно! А сейчас она будет официальной опекуншей до их совершеннолетия!
– Да-да! Спасибо тебе большое!
Ей, конечно же, сообщили. Его друг информировал не ко времени. А до некомфортного сообщения она беззаботно валялась на пляже после сытных занятий любовью. Рядом возлежал шоколадный Хабиб, который одну руку бесстыже возложил на ее тяжелый зад, а в другой держал огромный бокал с питательным коктейлем.
Каждые полчаса он с бархатной нежностью в голосе интересовался:
– Что хочет госпожа? Что хочет мой богинь?
Госпожа всегда хотела одного – наслаждать свое тело энергией турецкого красавца, а потому на регулярный вопрос она регулярно отвечала:
– Хочу тебя, мой бог!
Хабиб ласкал свой богинь в море, овладевая ее телом прямо в соленых водах. Кричали чайки, кричала она, не обращая внимания на жизнь вокруг, все смешивалось – рыбки, птички, люди, море!..
Как это все возвышенно, думала она во время недолгих передыхов или ночами, когда налюбивший ее Хабиб, слегка похрапывая, спал. Для этого рождена женщина – для поэзии. Вокруг нее должна быть только поэзия одна, дабы плавать в стихах любовной неги, тонуть в четверостишиях страсти, кричать строкой Шекспира!..
Внезапно она вспомнила, что деньги на поэтическую жизнь подходят к концу. Излишне перерасходовала. За три дня – как за месяц! Надо завтра набрать Нестора, чтобы он сделал перевод на карту… Еще она вспомнила, что отец ее детей сейчас в больнице. Ему проверяют позвоночник!.. Нет, ну надо быть таким мудаком! Приперся жениться! И надо так на отказ отреагировать – аж спину свело!.. Но невелика трудность, позвонить в банк можно и из больницы!..
Перед тем как заснуть, она подумала о детях, которые сейчас с теткой, порадовалась, что они счастливы, что все счастливы, и как это хорошо, когда всем хорошо!.. На том и провалилась в глубокий, без сновидений сон.
Она позвонила Нестору во время эпиляции. Ответил незнакомый голос:
– Нестор не может подойти.
– А кто это?
– Его друг.
– У Нестора нет друзей, – почему-то разозлилась она. – В общем, не важно. Это мать его детей! Если вы друг, передайте ему, чтобы перевел мне на карту денег. И скажите, чтобы срочно это сделал, а не тянул, как обычно!
– Он умирает, – сообщил незнакомый голос.
– Ничего, не умрет! Половина мира живет с межпозвоночными грыжами!.. Я в роуминге, звонок стоит дорого! Так передадите?
– У Нестора рак легких четвертой стадии, – продолжил друг. – Ему осталось жить несколько недель.
– Это что, такая шутка?! – еще больше разозлилась она. – Глупейшая, надо сказать, шутка!
Голос из Москвы стал недобрым.
– Дорогая моя, если вы плохо понимаете, то еще раз повторяю: Нестор смертельно болен, у него рак легких, и, вероятно, к ноябрю он умрет. Это не межпозвоночная грыжа. Просто симптом как при остеохондрозе. Вряд ли он будет заниматься сейчас тем, чтобы переводить вам деньги. Пришлите эсэмэс с номером счета, банк и сколько вам нужно, я сам вам переведу.
Она вдруг поверила и от страха отключила телефон.
Нервически дернула ногами, отчего косметолог рванул волоски вместе с кожей. Впрочем, боли она не почувствовала, только волну ужаса, накатывающую на душу.
«Вот тебе и поэзия, – подумала. – Вот тебе и Шекспир!»
Она дошла до номера, улеглась в постель и сквозь огромные окна засмотрелась в морскую даль, где плыла одинокая маленькая лодочка с белым парусом. Она не услышала, как из душа вышел Хабиб, лишь когда он залез в нее своим мощным орудием труда, она застонала протяжно, и был похож ее стон не на сладострастия музыку, а на страдания песнь!
Она вынуждена была собрать вещи и до срока отбыть в Москву, чтобы сохранить приличия. Перед отлетом, прощаясь с Хабибом, она не выдержала и заплакала. Ей так не хотелось оставлять его, единственного, дорогого, любимого. Целуя своего любовника в губы, она шептала ему слова любви, совершенно правдивые и искренние. А он улыбался неповторимой улыбкой шоколадного бога, шепча ей в ответ: «Да, мой богинь, да…», и она от счастья взаимности пыталась выпить его улыбку до самого дна. Но объявили о заканчивающейся посадке, и она побежала к самолету, совсем как девочка, легко, почти взлетая воздушным шариком.
Отгородившись от пассажиров салона бизнес-класса наушниками, уложив зеленоволосую голову на подушечку, она непрерывно думала о Хабибе. Именно сейчас, экстренно возвращаясь в Москву, она поняла, что любит Хабиба самым сильным образом. Эта ее любовь, в отличие от любви к Нестору, куда как сильнее и полнее по-женски. Она была полномерно счастлива и даже хотела от Хабиба ребенка… И только Нестор, который решил умереть именно в расцвете ее счастья, омрачал всю картину жизни. И конечно, она понимала, что нехорошо испытывать чувство отвращения к смертельно больному человеку, тем более к отцу ее детей, но поделать с собой ничего не могла. Решила по прилете сходить в церковь и попросить Богородицу послать ей полного душевного равновесия…
Она встретилась с его другом. Он ей понравился. Оба старались быть вежливыми.
– Сейчас вы понимаете, что он умирает?
– Да… Простите, что я так разговаривала с вами по телефону! Тогда был не совсем удачный для меня день!
– Ничего… Мы сейчас должны сосредоточиться на том, чтобы после смерти Нестора ваши с ним дети как можно меньше потеряли в качестве жизни.
– Конечно…
Ей вдруг сделалось нехорошо. Она совладала с собой, но слезы сдержать не получилось.
Он дал ей платок и подумал, что вроде нормальная баба, даже симпатичная, с отличной задницей! А по рассказам Нестора, он нафантазировал себе монстра с огромной, во всю Тверскую улицу, жопой!.. Сосредоточившись, он продолжил:
– Естественно, вы становитесь опекуном детей как их мать… Всеми деньгами Нестора распоряжаетесь вы до совершеннолетия детей.
– И много ли денег? – поинтересовалась равнодушно.
– Если относиться к деньгам с умом, то достаточно!
– А можно цифру?
– Что-то около пяти миллионов.
– Евро?
– Долларов.
– Ага… – Она что-то прикинула в уме. – А девке этой своей альбиноской он что-то оставил?
«Все же сука, – подумал друг. – Прав был Нестор. Завуалированная сука!» Решил с ней разговаривать дальше осторожнее:
– Вы имеете в виду – Алине?
– Алине-малине! Какая разница!
– Оставил, – подтвердил друг.
– Сколько?
– Это не разглашается.
– Как это?! – возмутилась она. – Все равно, когда будут зачитывать завещание, я узнаю!
«Суперсука!» – удостоверился друг.
– Он предпочел выплатить Алине наличными.
Друг не дал ей сказать гадость, готовую сорваться с ее губ, а продолжил формальную часть: – Из этих пяти миллионов Нестор зарезервировал два миллиона на учебу в специально созданном для своих детей фонде. Этот фонд находится в швейцарском банке и будет открыт для использования детьми по достижении ими восемнадцатилетнего возраста. Также в фонде находится реестр учебных заведений, при поступлении в которые средства активизируются. Если дети не поступают в эти учебные заведения, то средства становятся доступными по достижении ими двадцатипятилетнего возраста.
– Тогда я буду совершенно старая! – Она побледнела и сделалась злой.
– А вы здесь при чем?
– Почему я сама не могу определять, где учиться моим детям?
– Потому что деньги не ваши! – с удовлетворением ответил ей друг.
– Я с ним поговорю! – пригрозила она. – У вас все?
– Пожалуй, да…
Она быстро встала, чуть было не опрокинув кофейную чашку, и вышла из кафе под осенний моросящий дождь.
«Нет, – подумал друг, глядя вслед. – Жопа у нее чудовищно огромная!»
– Мне страшно умирать! – признался Нестор другу. Его лицо было похоже на лицо обиженного ребенка, который не понимает, на кого обиделся. – Правда страшно…
– Я верю, – ответил друг. – Прости, что я ничем не могу тебе помочь.
– Прощаю… Мне не хочется умирать… – Нестор сидел на кровати в одноместной палате в очень хорошем хосписе. – Я еще молодой… И вот как-то вот так прощаться с собой… Ну ладно хотя бы год проболел. А тут всего полтора месяца!.. И осень еще, совсем противно! Я как скукоженный осенний лист сорвусь с ветки жизни и полечу, сам не знаю куда!
Другу было очень тяжело продолжать этот разговор. Но он держался, исполняя свой дружеский долг до конца.
– Никто не знает, близок ли, далек ли твой конец!
– Я никогда не курил… Так только, в детстве, лет семь мне было. Купили вскладчину пачку «Дымка» за шестнадцать копеек, попробовали. Помню, я палец себе горящей спичкой обжег, а потом все кашляли…
– И у меня что-то подобное было, – вспомнил друг. – Только мы, по-моему, «Беломор» тянули! Меня даже стошнило!
– Вероятно, я сделал что-то такое ужасное, за что мне Господь вот такой вот конец…
Друг молчал.
– Как ты думаешь? Может, на мне какой великий грех?
– Кто знает…
– Мучаю память, но ничего такого вспомнить не могу!
– У Господа другой замысел, может быть, – пытался утешить друг. – Мы не в силах его разгадать! Отчего в младенчестве умирают, безгрешные и чистые? Почему убийцы и всякая шваль доживают до глубокой старости?..
– Да-да, ты прав… Наверное, каждый умирающий размышляет на эти темы… Но не думать об этом невозможно. Что мне, в шашки играть?.. – Нестор поправил катетер, входящий в вену на внешней стороне ладони. Появилась капля крови. – Видишь, они меня приготовили уже, все вставили, это вот пистолетик так называемый, на кнопочку нажимаешь – и наркота пошла по всему телу!.. Кстати, ты сделал то, о чем я тебя просил?
– Что именно?
– Ты достал это? Ну, чтобы у меня не сильно болело? – Нестор поглядел на потолок, намекая выпученными глазами на возможную прослушку.
– Да-да, все хорошо, – подтвердил друг. – Всего в достатке.
– Спасибо тебе!
– Да ну что ты! Они помолчали.
– Трудно поверить, что это моя последняя комната в жизни!
– Слушай, – рассердился друг, – перестань причитать!
– Хорошо, не буду… – чуть не заплакал. – Алина пришла?
– Сидит ждет…
– Может, в ресторан пойдем? Винца грузинского? Я знаю тут одно местечко прехорошее!.. Тбилисец один держит! Арчил. – Нестор заставил себя улыбнуться. – Выпьем, лобио поедим, сациви?
– Тебе нельзя.
– Я знаю.
Нестора в хоспис перевезли накануне, после выпитого им бокала красного вина. Вернее, сначала он попал в реанимацию, где его насилу откачали. Когда он пришел в себя, боль чуть было не разорвала его тело и не сожгла мозги. Врач, который его реанимировал полночи, узнав о том, что это онкологический пациент «на выписке», смешавший алкоголь с химией, долго матерился, что приходится тратить время на всяких дегенератов, которые таким странным образом пытаются покончить с собой…
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 1 | Нарушение авторских прав