|
Читайте также: |
– Все хорошо? – поинтересовалась со сна.
Неожиданно какие-то тревожные сигналы заставили мать окончательно проснуться. Руки теперь не обнимали сына, а вцепились в детские худые плечи. Она ощутила, что Птичик, его тело – все было холодным, как у замороженной рыбы.
– Что?! – закричала она. – Что произошло?! Из своей спальни выскочила Верка. Она спросонья терла глаза.
– Что случилось, мам?
Мать всегда теряла контроль, если происходило нечто из ряда вон. Тогда, когда нужно было спасать человека, ее и без того куриная сила воли вовсе исчезала, уступая место короткой панике, а затем отключке от ситуации. Таким образом организм сам себя охранял, не давая погибнуть нервным клеткам. Наступала эмоциональная тупость. С таким талантом человек может прожить до ста лет запросто.
Но Верка не была из разряда эмоционально тупых. В лучах зажженного света она рассмотрела своего брата. Птичик был похож на перележалое в морозилке мороженое.
Сестра бросилась в братскую комнату, нашла в ней дотаивающие на полу кубики льда – и все поняла.
– Мам, – затараторила она, – Фирка льда наелся. Уж я не знаю сколько! Надо «скорую» вызывать!
Мать в ответ лишь тыкала и угукала. Тогда Верка обняла брата и, вбирая часть холода в свое плоское тело, заговорила ласково:
– Ну что же ты наделал, Фирочка? Как же ты, родной?
Она вновь оборотилась в сторону матери и уже грозно, басовито наехала:
– Идиотка, вызывай «скорую»! Что ты стоишь, мама?! Фирке плохо! Он умирает!
И действительно, ноги Птичика подогнулись, и он съехал по стене к полу, как тающая ледяная скульптура на солнцепеке.
– Очнись же! – заорала Верка и пихнула мать в живот.
– Да-да… Сейчас…
Она с трудом брала себя в руки, заставляя глаза видеть, а мозг осознавать, что происходит на самом деле. А когда разглядела Птичика с лицом сизым, как голубиное оперение, рванула к телефону и уже через секунду причитала в трубку:
– Мальчик… Анцифер Сафронов… десять… льда объелся… да не шучу я… обыкновенного льда из морозильника… на вопросы не отвечает…
– А мне их никто не задавал, – в последний раз отреагировал Птичик и закрыл глаза.
– Сознание потерял! – хриплым, осевшим голосом сообщила мать «скорой».
– Выезжаем!..
«Скорая» приехала на удивление быстро.
Немолодой врач, похожий на папиного садовника Сайда, маленький таджик, приставил стетоскоп к груди Птичика. Обнаружив сердцебиение, оттянул мальчику нижнее веко и значительно просветлел лицом.
– Что салучилось? – поинтересовался он, подмигнув Верке.
– Льда наелся, – проинформировала мать.
– И миного?
– Килограмма три, наверное, – подмигнула в ответ Верка.
– Он без сознания? – нервничала мать.
– Спит.
– А вы гастарбайтер? – спросила Верка врача. Мать шикнула на дочь, но врач, кивнув, сказал, что мальчика нужно везти в больнису, так как от переохлаждений могут возникнуть всяческий осложнений.
– Его согревать необходимо! Русский жена у меня! И паспорт!
Мать и дочь принесли из комнат одеяла, а Верка из шкафа вытащила материнскую норковую шубу. Родительница на это выкатила глаза, сделав их такими страшными, что Верка засунула шубу обратно.
– И что же он у вас лиод ест? – спросил гастарбайтер, вкалывая в руку Птичику какое-то лекарство.
– Да вот… – маялась мать.
– Любит лиод, – передразнила Верка. – Ему тут холодильник от папы остался… Наш папа умер от рака легких!.. Вот он в честь папы льда и наелся. А вчера спал в холодильнике. Мама его выпорола!
– Пороть не стоит!
– Нервы.
В дверь позвонили, и в квартиру вошел немолодой, плохо бритый санитар с носилками.
– Ты его, Василича, на руках снеси. Сейчас поедем.
– А мы? – растерялась мать.
– В ночных рубашка поедете?..
В «скорой» пахло чем-то неприятным.
Верка все вглядывалась в бледное лицо брата, и ей казалось, что он мертвый, как и отец. Трусила, боясь остаться в одиночестве с матерью.
Врач-таджик объяснял женщине, что если бы Птичика положили в горячую ванну, то «последствий мог быть печальный». Верка сунула пальцы в подмышку брата и защекотала, что было сил.
– Сосуды могли погибать! – пояснил гастарбайтер. – Сердце могло не выдержать!..
Мать охала и рада была, что ей даже в голову не приходило класть сына в горячую ванну. Ей вообще ничего в голову не приходило.
Птичик на Веркину щекотку не реагировал. Только голова из стороны в сторону каталась, как дыня «колхозница».
– Умер! – воскликнула она, ощущая, как ее сердце валится с привычной позиции куда-то в пятку. – Анцифер умер!
– Нет-нет! – успокоил врач. – Спит. Я ему успокоительное вколол. Крепко спит!
Веркино сердце колотилось, поднявшись из пятки обратно в грудь. Она про себя затараторила «слава богу», а подпрыгнув на ухабе, вдруг спросила врача:
– А вас не Хабибом зовут?
– Иван Иванович! – представился врач. – А что?
«Вот как бывает», – подумала Верка.
Как так бывает, она для себя не уточнила.
Птичика лечили неделю. Что-то у него внутри подмерзло. Но все, кому рассказывали про мальчика, съевшего три килограмма льда, удивлялись, что пацан так легко отделался.
Персоналу нравился коротко стриженный мальчишка с кустом непослушных волос на макушке, с бледным снежным лицом и крупными веснушками на нем. На третий день лечения он знал всех медсестер по имени и показывал им элементы брейк-данса.
Приходила психолог.
Спрашивала:
– Зачем лед ел?
Птичик молчал. Поди знай, зачем лед ел. Но он ответил тетеньке, на белом халатике которой имелся глубокий вырез на груди:
– Испытывал на прочность организм человеческий!
Психологине нравилось, когда ей заглядывают в вырез, но не десятилетние же пацаны. Она выпрямила спину. Ей, опытному работнику душевного врачевательства, казалось, что у мальчика протестное отношение к миру, особенно к семье, вернее, к той части, которая от нее осталась. Профессионал, она знала, что у Анцифера совсем недавно умер отец.
– А как ты к маме относишься? – ласково интересовалась психолог.
– Как?
– Ну как?
– Как к маме относятся, – отвечал Птичик, которому надоело разглядывать то, что нельзя увидеть до конца. – Это же моя мама!
– Понятно… А сестра?
– Верка дура!
– Так-так!
– Но я ее люблю. Это же моя сестра!
Психолог ушла, а Птичик, перед тем как заснуть, немного поплакал, так как мама ни вчера, ни сегодня не приходила в больницу. А Верка малолетка, одна не ходит!
Утром следующего дня Птичик оделся во все свое и через черную лестницу покинул больницу самостоятельно.
Он поймал машину, за рулем которой сидел человек, похожий на врача со «скорой», и сказал, что ему надо за город.
– А деньги? – поинтересовался подозрительный водитель. – Дорого будет: видишь – первый снег пошел, а я не переобулся.
– Там заплатят и, может, какую-нибудь обувь подарят!
– А не врешь?
– Не вру.
Они проехали через московские пробки и выкатились на просторное Новорижское шоссе, по которому пронеслись с огромной скоростью – пятьдесят километров. Потом развернулись, нарушив правила, и покатили по «встречке», вернее, по ее обочине.
– Не бойтесь, – утешал Птичик водителя, – у нас тут все схвачено. Все менты проплачены!
– Ну, смотри…
Автомобиль подъехал к большим откатным воротам, которые, чуть поскрипывая, отъехали на метр.
Вышел грозного вида охранник, постукивающий по ладони левой руки резиновой дубинкой.
Таксист вжался в сиденье, став маленьким и никчемным.
Охранник наклонился и рассмотрел приехавших. Глядел он строго, но, когда встретился глазами с Птичиком, разом расслабился и улыбнулся, показывая белые зубы.
– Вставные, – прокомментировал Птичик.
– Что? – трусил таксист.
– Зубы вставные, – пояснил мальчик. – Это Володя, наш охранник. Он раньше боксом занимался. Чемпионом Молдавии был.
– Ага, – понял водитель.
Птичик выбрался из «Жигулей» и попросил Володю заплатить.
– Разберемся, – еще шире улыбнулся Володя.
– Папа дома?
– Так точно, Анцифер Несторович!..
Нестор обнимал сына, как обнимают любимого ребенка после долгой разлуки.
Еще слабый, Птичик вжимался лицом в живот отца, жадно втягивая носом его запах. Мальчик целовал отца через рубашку, прижимая его ладони к своему лицу, и все вдыхал и вдыхал родное. Он очень соскучился.
– А Верка где? – поинтересовался отец, улыбаясь широко не только сыну, но и всему миру.
– А-а! – махнул рукой Птичик. – С мамой!.. Можно я у тебя жить буду?
– Это твой дом, – ответил отец. – Живи. Надо только со школой определиться!
Здесь на Птичика накинулся Антип, годовалый щенок джек-рассела. Он счастливо лаял, прыгал, напрягая мускулистые лапы, стараясь допрыгнуть и лизнуть Птичика в лицо.
Анцифер хоть и нервничал слегка, но подумал, что поступил правильно.
Позвонили маме.
Мальчик сам сообщил ей о принятом решении. Мать принялась отчитывать сына за то, что он сбежал из больницы, что он безответственный и все такое!..
– Мам, а что ты в больницу не приходила? – Она замолчала, а потом сказала, что Верка будет по нему скучать.
– Пусть на выходные приезжает, это же и ее папа…
Следующим утром Птичик проснулся от солнечного луча, прорвавшегося через тяжелые мешки серых облаков, нависших над миром осенним кошмаром. Луч полоснул по глазам, Птичик сладко зевнул и потянулся до хрустнувшей косточки.
Зачесалась подмышка… Он не торопился ее чесать, дожидался момента, когда зудеть будет так, что терпеть невозможно. Так самый кайф!
Наконец, в невозможности терпеть более, он сунул руку поближе к душе, заскреб ногтями по коже – и вдруг его пальцы ощутили что-то холодное. Он нащупал это холодное и поразился, насколько это холодное – куда холоднее, нежели лед, который он съел.
Птичик скинул одеяло, завел согнутую руку по-йоговски за затылок и разглядел источник холода.
Ровно по центру нежной кожи подмышки имелось черное пятно размером с монету. Птичик потрогал его – и чуть было не обжег указательный палец. Аномалия, похожая на крохотную дыру в черную космическую бесконечность, пугала и извергала из себя небольшие клубящиеся струйки холода…
Глава 3.
Мансуровский гранит думал. Но это был не обычный человеческий процесс мышления или рефлексия какая – мысль гранита формировалась тысячелетиями и была она нематериальной.
Конечно, гранит не мог ощущать мир вокруг себя, но он мог его представлять, хотя это вряд ли было необходимо. Сиюминутность бытия едва ли способна увлечь то, что существует в почти остановленном времени. Гранит не интересовало, когда он родился и когда исчезнет вместе со всем мирозданием.
Безусловно, рассказать о мыслительном процессе мансуровского гранита в реальном времени не представляется возможным. Человеческая жизнь, ее протяженность не способны осознать даже начало мысли того, кто отвечает на вопрос «что?». Отсутствие обмена веществ и прочие характеристики объекта неодушевленного у спесивого человечества, чей мотыльковый век вызывает только насмешку вечности, рождают всего одну идею – об использовании минерала. Существа, чей век исчисляется временной погрешностью, любят изготавливать из вечных гранитов памятники, пытаясь с помощью почти бессмертных материй увековечить собственное микро. Особенно торжествует микро там, где мимолетность жизни очевидна более всего – на кладбищах. На погостах стоит много гранитов, свидетельствующих своим безвременьем о побочной, ущербной ветви жизни. Так человеку необходимо тешить себя знанием о бабочке-однодневке и способностью портить целостность гранита, выпиливая из него надгробные доски.
Впрочем, мансуровский гранит никогда о таких глупых вещах не думал. Начало мысли и ее конец занимали у него более трехсот тысяч лет. Существование человечества, рождение и смерть оного не помещались даже в одну законченную мысль. Гранит не знал о людях почти ничего, хотя они ползали по нему и стучали молоточками, пропиливали вглубь и бездумно взрывали…
Наверное, это пока все, что возможно рассказать о мансуровском граните. Исключительно потому, что более знаний о нем не имеется.
Но можно поведать о событиях, разворачивающихся вокруг него.
Некто, еще совсем молодой человек, лет шестнадцати, красивый собою, обещающий миру стать гением, объект влюбленности самых красивых женщин, вдруг оставил мирскую жизнь.
Нет, юноша не попросился послушником в какой-нибудь монастырь, чтобы вырасти в монаха и посвятить жизнь Богу. Совершенно нет. Приобретя билет на самолет, юноша отправился в Башкортостан.
В самолете его, как и всех, кормили. Было невкусно, но юноша оставался безразличным. Молодой человек ничем не выделялся среди других пассажиров, может быть, только особой бледностью. Но азиаты, в большинстве своем заполнившие самолет, не различали европейцев по бледности кожи, а потому до юноши никому дела не было.
Молодой человек прилетел в Уфу и на некоторое время задержался в зале прилета. Здесь он повстречался с местными милиционерами и с помощью денег с ними расстался.
Из здания аэропорта он вышел под вечернее небо и попал в руки местных таксистов.
– Куда, мальчик? – наперебой спрашивали местные извозчики. – Недорого возьму!
Юноша не отвечал, не разглядывал незнакомую местность, уверенно повернул направо и бодро зашагал в юго-западном направлении.
– Куда ты? – кричали вслед таксисты. – Замерзнешь, мальчик!
Конечно, одетый в легкую куртку, джинсы, без головного убора, он рисковал замерзнуть уже через пятнадцать минут, так как время было осеннее и на дороге лежал снег. Но ноги юноши, обутые в кеды, шагали скоро, и он быстро ушел от навязчивых таксистов.
Молодой человек впервые находился на Урале, но, казалось, точно знал направление, в котором шел. По его прикидкам, расстояние до цели составляло что-то около пятисот километров, и преодолеть маршрут он рассчитывал за десять дней.
Если бы его спросили, куда он идет, молодой человек затруднился бы с ответом. Юноша сказал бы, указав пальцем, просто: «Туда». Но скорее всего, он вообще ничего бы не ответил.
На третий день перехода он повстречал охотника на лыжах.
– Я чуть было тебя не убил! – признался местный промысловик и, оглядев встречного путешественника, поинтересовался: – Ты откуда такой взялся?
Молодой человек молчал, взгляд его был рассеянным, и охотник подумал, что встречный отморозил себе голову. Как-никак минус тридцать.
– Есть хочешь?.. У меня заяц в рюкзаке. Разведем костер и сварим!
Юноша скользнул мутным взглядом по фигуре охотника да и пошел себе дальше.
Охотник в сердцах выстрелил из обоих стволов в лесную чащу, а молодой человек даже не вздрогнул.
«Мутант неблагодарный, – подумал охотник. – Будет что рассказать жене…»
Странно, но мороз вовсе не страшил идущего. По всем законам биологии юноша должен был давным-давно замерзнуть насмерть – ан нет, законы в его случае, похоже, не действовали.
На шестой день ему повстречались горы. Не сомневаясь, он пошел через них, вверх-вниз, словно перелетная птица, в голове которой установлен навигатор.
За шесть дней пути юноша ни разу не остановился. Он не ел, не опорожнялся и не отдыхал. Шел, будто торопился попасть куда-то в срок.
В горах молодой человек повстречался сначала с волком, а потом с медведем. Волк долго кружил вокруг человека, затем подобрался вплотную и куснул юношу за икряную мышцу. То ли от мороза мышца стала каменной, то ли от чего-то еще, но волк только зубы обломал. Воя от боли, хищник ретировался. Что касается медведя, то он человека жрать не хотел, просто встал на задние лапы и заревел, своими действиями предупреждая, что здесь прохода нет, его территория. Молодой человек не воспринял предупреждения, двинулся прямо на медведя и обошел его справа, коснувшись зверя боком. У хищника от такой странности заклинило в мозгах, он опустился на четыре лапы и целых два часа топтался на месте, нюхал человечьи следы и чихал, дергая башкой…
На восьмой день перехода с молодым человеком случилась неприятность. На его голову спикировала старая черная ворона, уцепилась когтями за волосы и таким образом ехала на человеке несколько километров. Потом ворона заглянула человеку в лицо, отразилась в его правом глазу, да и клюнула в него.
Что-то птице не понравилось во вкусе человечьего ока, ворона взлетела с головы юноши и унеслась куда-то прочь.
Маленькая капелька крови выкатилась из поврежденного глаза, но тут же застыла на коже.
С этого момента юноша вывернул голову вправо, чтобы смотреть на дорогу здоровым глазом.
Словно поезд по расписанию, на десятый день он пришел в Учалинский район и, миновав районный центр ночью, наутро вышел к месторождению мансуровских гранитов.
Пройдя между огромных глыб, забравшись почти на самую вершину месторождения, он нашел то, что искал. На секунду показалось, что в его единственном глазу просветлело, но то просто рассветное солнце своим лучом отразилось.
Молодой человек с минуту постоял на месте, затем разделся догола, а потом лег и старательно забился в щель между землей и гранитной глыбой.
Уже через полчаса обнаженное тело юноши было засыпано снегом, и даже если бы путешественника искали, то вряд ли бы нашли.
Через три дня его мозг можно было сравнить с некоей мыльной субстанцией, извилины сглаживались, мыслительный процесс отсутствовал.
Еще через две недели объем мозга сократился до размеров сливы. Тело, засыпанное тяжелым снегом, воду не впитывало, а потому сохло, постепенно мумифицируясь.
Зима прошла, солнце грело землю.
Странно, но ни один зверь не подошел к тому месту, где перестал существовать молодой человек. Останки юного тела совершенно ссохлись.
Прошли годы…
Прошел век, за ним другой.
Ничего не было. Ни мысли, ни слова.
Прошла тысяча лет…
Пыль… Жара… Холод…
– Проснись!
– Что?
– Проснись!
– Кто говорит?
– Сначала проснись.
– Не могу…
– Напрягись!
– Попробую.
– Напрягся?
– Напрягся.
– И?..
– Вроде как просыпаюсь…
– Это хорошо.
– А почему так темно?
– Вовсе не темно… Захочешь, будет светло.
– Захотел…
– И как?
– Действительно светло. Только в этом свете ничего нет…
– А что тебе нужно?
– Ну, не знаю…
– Когда узнаешь, оно появится.
– А ты кто?.. Тебя я тоже не вижу!
– Разве ты не помнишь?
– Не помню.
– Я гранит. Во всяком случае, ты меня таким видел. Гранитным.
– Да-да…
– Пришел в себя?
– Похоже… Но я не чувствую ни рук, ни ног…
– И я не чувствую.
– Может, мы в какую-то катастрофу попали?
– Не знаю, как тебе, мне ни руки, ни ноги не нужны. Я – гранит!
– И то правда, какие у гранита ноги!
– Молодец, шутишь…
– Долго я здесь спал?
– Спал?.. Это нельзя назвать сном.
– Как же?
– Сначала ты разлагался… А потом превратился в ничто.
– Такого не может быть!
– Почему?
– Я бы не смог думать, если бы был ничем!
– Ты и не думаешь. Я за тебя думаю…
– Что?.. Я не понял…
– Чего непонятного? Тебя нет, я за тебя думаю.
– А может быть, это я за тебя думаю?
– Шутишь опять?
– Вовсе нет.
В диалоге на долгое время возникла пауза.
– Может, и так… Может, ты за меня думаешь, – согласился гранит. – Какая разница, в конце концов! Так что ты думаешь за меня? На какую тему?
– Я думаю, что мало помню.
– О чем?
– О том, что было в прошлом, в моей жизни.
– Я только умозрительно понимаю, что такое жизнь. Жизнь – это отрезок времени. Я – вечный, для меня времени не существует. Так же, как понятия «жизнь».
– Тебя можно взорвать! Превратить гранит в пыль!
– Не в граните дело.
– А в чем?
– Вот твоего тела уже давным-давно нет… А ты разговариваешь.
– Душа?
– Какая душа?! Глупость какая!
– Что же?
– Да ничего… Я за тебя разговариваю… Тебя нет, никакой души нет, есть только я!
– Нет, – возразил собеседник. – Есть только я! Опять возникла пауза, на сей раз более продолжительная.
– Хорошо, пусть будешь только ты! Я замолчал. Меня больше нет…
– Это не ты замолчал! Я не хочу с тобой разговаривать!
Молчание.
– Ты понял?
Молчание.
– Я понял. Я знаю, что такое обида, но не могу испытывать это чувство. Могу лишь имитировать.
– Хорошо, нас двое, я согласен.
– Пусть так… Я зачем здесь?
– Где?
– В месторождении гранитов.
– Видишь свет?
– Да, вижу.
– А теперь посмотри, что внутри света.
– Ничего.
– А ты про какое-то месторождение…
– Так где же я?
– Нигде.
– Шутишь?
– Нет. Разве нужно быть где-то? Не лучше ли, чтобы это «где-то» было в тебе?
– Как это?
– Хочешь это представить? Открой глаза!
– Открыл.
– У тебя нет глаз!
– Но я их открыл!
– Молодец! Что видишь?
– М-м-м-м… Лицо женщины… Красивое… Тело ее вижу… Все отчетливее… Сейчас она без одежды!..
– Молодец!
– Теперь ничего не вижу! Ты спугнул ее!
– Глупец! Ее нет, я спугнул тебя!
– Зачем?!! Мне было приятно смотреть на нее.
– Так смотри дальше! Ты даже можешь посмотреть на себя со стороны. Каким ты был!
– Да-да, я вижу… Я вижу, как я обнимаю эту женщину…
– А теперь самое главное, – прошептал гранит. – Стань собою…
– Как это?
– Ты сейчас можешь почувствовать, как ты ее обнимаешь? Ощути себя…
– Да-да, я уплываю куда-то… Я чувствую, как целую ее… Я снимаю с нее одежду… Я готов к соитию… Она дрожит…
– Старайся контролировать себя…
– Ага… Сейчас я…
– А теперь стань ею!
– Как это?..
– Почувствуй себя женщиной… Почувствуй, как ты любишь его!
– Да-да… Он… Я чувствую его… Я люблю его…
– А теперь стань обоими сразу!
– Да…
Гранит был доволен. Потом он сообщил:
– Не обязательно быть человеком.
– Как это?
– Человеком быть скучно… Ну стань, например, черной дырой и изнасилуй солнце!
– Солнце?
– Конечно…
Он подумал.
– У меня же есть время?
– Ха-ха-ха, – засмеялся гранит. – У тебя нет времени, ты вечный!
– Тогда я потихонечку, ладно?.. Сначала человеком побуду, хорошо?.. А потом изнасилую солнце!..
Глава 4.
Это был «таф бот» – мужская лодка. Металлическая, с толщиной бортов три сантиметра, она шла медленно и тяжело, словно плуг, вгрызающийся в землю, отваливала по бортам толщу Атлантического океана. Выходили из Антигуа. Там запасались провизией, водой – в общем, всем необходимым.
Нестор был поражен, что на тропическом острове все фрукты и овощи были импортированы, так как коренные жители, бывшие поданные Ее Величества королевы Британии, приобретя независимость, приравняли ее (независимость) к ничегонеделанию. Толстые, а подчас вовсе похожие на свиней, аборигены поражали своими отупевшими лицами и способностью спать в любых местах и в любых положениях.
Нестора неприятно удивило, что на острове Атлантического океана нельзя есть рыбу. Все предостерегали. И англичане, и итальянцы, и почему-то больше всех французы. Рассказывали, что самый большой риф возле Антигуа инфицирован какой-то бактерией, и для приплывших с континентов есть рыбу, которая, в свою очередь, кормится у больного рифа, опасно для жизни.
Местные жители за десятки лет приобрели к инфекции иммунитет, а потому лакомились вдоволь всем рыбным ассорти, которое без всякого труда наполняло рыбацкие сети.
Европейцы могли употреблять в пищу только глубоководную рыбу, которой было не слишком много.
Нестор целых две недели просидел в маленькой портовой гостинице, ожидая нужную попутную лодку. Но в апреле никто через Атлантику в сторону Европы идти не хотел. Такой поход называли «идти против шерсти», то есть против волны и ветра. Это означало дней на двадцать обречь свой организм на мучительную болтанку. Большинство же хозяев парусных лодок на Антигуа нарочного дискомфорта себе не желали, да и испытывать судьбу – рисковать жизнью – не хотели.
– Extremely dangerously! – предупреждали. – Экстремально опасно!
Сидя на балконе гостиницы, скучая от бесперспективности, Нестор то и дело набирал по спутниковому телефону друга, который шел со своей командой к берегам Панамы, и пытал его, торопя, – не появился ли капитан, который согласится пройти таким экстремальным маршрутом, взяв на борт Нестора.
– Я сообщу тебе, как только! – успокаивал друг. – Обязательно появится, даже не сомневайся!.. Дураков и жадных хватает!
Но такой капитан все не появлялся, и Нестор тупо сидел в гостинице, злясь на себя, на свою дурацкую выходку.
Но здесь неожиданно возвратился друг, так и не дошедший до Панамы по причине полного отсутствия ветра.
– Океан всегда так! – рассказал друг. – Ждешь одного, а получаешь другое!
С другом ждать стало легче.
На его комфортабельной лодке хорошо выпивалось. Спагетти, приготовленные женой капитана, были роскошной закуской для тосканского красного вина, а потому и разговаривалось приятно на всякие разные темы, начиная от женщин и кончая уточнением Бога.
Друг Нестора, бывший алкогольный король постсоветского пространства, успешно совершил восхождение вниз, что называется «даун шифтинг». Он продал весь бизнес, разместил вырученные деньги в доходные бумаги, купил несколько яхт и теперь болтался по разным морям и океанам в зависимости от сезона и настроения.
Когда ему позвонил Нестор и попросил совета, как можно выйти из кризиса среднего возраста, когда все задачи, определенные в молодости, выполнены, а новых не сформировалось, как избавиться от неизбывной скуки и утекающего времени, бывший алкогольный король, не сомневаясь, посоветовал переплыть через океан на парусной лодке.
– Торкнет так! – пообещал он. – Всякую скуку забудешь! На жизнь другими глазами посмотришь!
Нестор до лихорадки зажегся этой идеей, а через три дня непроходящего вдохновения сообщил в ответ, что хочет сделать сей шаг незамедлительно.
Он и ранее склонялся к чему-то экстремальному. Думал о восхождении на какую-нибудь вершину, но в восхождении чего-то не хватало, настоящей опасности, что ли. Всегда при неблагоприятной ситуации проводники снесут вниз, вертолет прилетит, и все такое… Нестор фантазировал о джунглях Амазонки, но надо было делать такое количество прививок, да и душа чего-то к такой экзотике не лежала… Но от предложения друга сердце Нестора задрожало, вспархивая с насиженного места, а мысль вознесла его в фантазиях на десятиметровую океанскую волну.
«Мое! Мое!» – подумал.
Лишь дважды до этого Нестор ходил по морю. Первый раз – часовая прогулка вокруг острова Пхукет в Таиланде, второй – с сыном в Египте они арендовали гостиничную двадцатичетырехметровую лодку. Вот и весь опыт.
Но он чувствовал, что это его!
После принятого решения Нестор стал плохо спать, видя во сне кошмары, а днем, бодрствуя, не мог думать ни о чем другом, кроме как о переходе через Атлантику.
И он полетел на Антигуа.
Друг, зная о таком маленьком моряцком опыте Нестора, предлагал:
– Может, со мной?.. Я опять в сторону Панамы пойду. Здесь всего дней семь ходу! Ну и на морскую болезнь себя проверишь.
– Нет, спасибо, – отвечал на приглашение Нестор. – У тебя ветра опять не будет, и мы сопьемся в конце концов. Ну, а если болезнь есть, поблюю пару дней…
– Ну смотри, – улыбался друг. – Мы в Бискайском заливе шесть дней всей командой блевали. На метр уровень океана подняли. Один даже пытался с собой покончить.
Это единственное, что пугало Нестора. Он совершенно не представлял, есть ли у него морская болезнь. Ее он страшился и как телесной муки, и как позора.
Но вот уже неделя, как он болтался в порту Антигуа на яхте друга, а тот, заглядывая Нестору в глаза, после очередной бутылки тосканского и кастрюли спагетти с тунцом заявил:
– Нет у тебя морской болезни!
– А ты откуда знаешь?
– Мы с тобой на лодке по шесть часов проводим. Если бы была болезнь, то сразу бы проявилась!
– Морской болезни нет, хорошо! – с облегчением вздохнул Нестор. – И лодки нет!
Друг зачем-то напялил очки для чтения и сказал:
– Есть лодка!
– Да ну?! – Нестор тотчас протрезвел. – Где она? Когда ухожу?!
– Не спеши!.. Лодка есть, капитан на ней отличный, мой Винченцо его двадцать лет знает, морской волк, но…
Друг замолчал.
– Что?!!
– Его Давиди зовут. Как и мой – итальяшка!
– И?!!
– Только он не в Европу собрался идти.
– Куда же? – почему-то злился Нестор.
– В Антарктику. Тебе, конечно, это не подходит…
В Несторе словно что-то оборвалось. Антарктика…
– А что ему там, в Антарктике? Почему в Антарктику?.. Мне же в Европу!
Дата добавления: 2015-12-01; просмотров: 1 | Нарушение авторских прав