|
Читайте также: |
Я одобрительно кивнул головой, в знак согласия с этой мыслью.
- Мне было тринадцать, Я пошла в церковь, в которую мы с мамой постоянно ходили, чтобы поговорить с богослужащим на очень важную для меня тему. Со мной на встречу вышел отец Иоанн. Я знала этого священника, средних лет мужчина, с добродушной улыбкой и густой бородой, с виду очень доброжелательный дядька. Когда мы встретились, он узнал меня, так как Я с детства ходила на причащения, а у него была замечательная память на лица. Я сказала ему, что недавно прочла Евангелие и нашла очень много не состыковок писания и их деятельности по передачи этого писания людям. Я спросила, куда Я могу направить свою жалобу, какие документы мне нужно предоставить и кто их должен заверить. Он добро рассмеялся, и сказал, что их маленькая церковь таким не распоряжается, и что мне нужно пойти с таким же вопросом в главный городской собор. Иоанн написал рекомендательное письмо на имя какого-то богослужащего из главного собора и сказал, чтобы Я шла к нему. Я так и поступила. В центральном соборе меня встретил другой батюшка, более молодой, но менее доброжелательный. Я отдала ему письмо, и сказала, что хотела бы с кем-нибудь поговорить о реформах в русской православной церкви. Он усмехнулся, прочитал записку, и всё же провёл меня к другому священнику. Этот священник был старым, ему, наверное, было лет семьдесят. Дедушка сидел за большим деревянным столом, и с очками на носу разбирал какие-то документы. Сначала мне было очень неловко говорить с таким старым и, наверное, очень властных человеком, но Я, пересилив своё смущения начала ему рассказывать все те вещи, о которых пришла рассказать. Он внимательно выслушал меня, добро улыбаясь и не перебивая, а потом сказал, что очень рад что такая маленькая но очень одарённая девочка посетила его. Он похвалил меня за то, что Я прочла Евангелие и смогла найти все те на, первый взгляд, ошибочные действия Церкви. «Но», - сказал он, - «Тем канонам, по которым мы служим Господу нашему уже много веков. Не тебе, и не мне их менять». Я согласилась с ним и ушла домой.
- Почему ты согласилась с ним? – спросил Я.
- Потому что он был прав, не мне и не ему менять каноны. Каноны менять людям. В тот день, когда Я пришла домой, Я спросила у Бога «Как мне поступить?», Бог сказал, чтобы Я поступала так, как считаю нужным, ибо он уверен, что любое действия такой юродивой как Я будет в великое благо.
Я сглотнул слюну, уж больно эти слова были похожи на слова того Бога, которого обычно слышу Я.
- На следующий день Я пришла в главный собор, и с Евангелием в руках стала подходить к людям, и зачитывать им те моменты, которые противоречили действиям священнослужителей тамошней церкви. Люди умилялись моим словам и моему возрасту, тем не менее, внимательно слушали, и могу поклясться, Я слышала, как начинали шевелиться мысли в их головах. После моих слов, один большой мужчина лет тридцати пяти, подошёл к ларьку, который стоял в церкви, и в котором продавались свечи, книги, иконы, укрощения с образами святых, рюмки с профилями церквей, монастырей и прочая домашняя утварь с изображением христианских символов. Он открыл Евангелие, который лежал на прилавке, нашёл тот стих, который зачитывала ему Я, и спросил, немного глупым голосом, «А почему здесь так, а вот здесь вот так». Женщина за прилавком что-то промямлила и в итоге некрасиво нагрубила мужчине, тот нагрубил ей. В спор вступились другие люди. В итоге четверо крепких мужчин, которые участвовали в дискуссии, подняли прилавок со всем содержимым и вынесли его за приделы церковных ворот, пригрозив женщине, чтобы «вот этого» они в церкви больше не видели. Когда Я второй раз пришла в тот же собор, там меня встретил тот старый священник. На этот раз он говорил со мной сухо, на повышенных тонах. В разговоре он узнал моё имя и где Я живу. На следующее утро за мной приехали санитары. Меня признали невменяемой, с признаками буйной шизофрении… - Май я тяжело выдохнула.
- Спасибо… - ещё раз произнёс Я, голосом переполненным благодарностью.
***
Сейчас Я чувствую себя одним большим органическим компьютером, в котором кипя, по следствиям химическим и физических процессов одновременно ведётся подсчёт нескольких сложных проектов. Эти проекты то, что на 90% занимает существование этого организма. Оставшиеся десять процентов это мои увлечения, отдых, дорогие мне люди, свободные мечты и Я сам. Так что могу с уверенностью сказать, что вот этот органический компьютер на те самые 90%, которые отделены под размышление о проектах забит гавном. Сам же Я существую лишь в одной десятой своей части. Почему Я продолжаю так жить? Потому что Я, как и все учёные-новаторы подсел на этот наркотик. Чувство реализованной идеи вызывает выброс эндорфина в организм больше любых других благ земных. Это можно сравнить лишь с божественным воодушевлением, которое толкает религиозных фанатиков на смерть. Вот и желание реализации собственной идеи, толкает новаторов на то, что бы забыть про всё кроме своих открытий. Типичные наркоши, не дать не взять. Вот и мой организм, выделил 90% своего потенциала на выработку эндорфина именно этим путём и 10% всеми остальными путями. Очень хорошо, что Я это понимаю, надеюсь, когда-нибудь Я остановлюсь.
***
- Я не чувствую свободы
- Какой свободы? – она причёсывалась перед стеклом окна выходящего на северную сторону. Солнце с улицы светило не так ярко, и на гладкой поверхности можно было разглядеть расплывчатое отражение.
- Свободы эмоций, свободу головы, свободу языка, а в следствии и свободу тела. Я хочу уметь думать обо всём, быть без ограничений хотя бы в своей голове, хочу без ограничений испытывать эмоции, все которые есть в мире. Ты, возможно, не знаешь, но человеку дано испытывать ещё с пару десятков эмоций, которые общество постаралось тщательно забыть. Даже сейчас смотря друг на друга, постигая высшие формы социальной философии и психологии мы забываем чистый бездумный гнев, из-за логичной для современной жизни прагматичности, чувство любви к человечеству основанное на добродетельности, не имеющее общее с генетическим размножением, плавно заменяется меркантилизмом, - «Я тебе, Ты мне». То есть уже сложно испытать наслаждение от эмоции, рождающейся в момент совершения добродетели, кайф рождается только в момент мысли о том, какую пользу этот поступок принесёт мне в будущем. То-бишь, сейчас мы уже утратили как минимум половину тех эмоций, которые могли испытывать, половину той природной наркоты, которой нам давало наше тело.
- Да у тебя серьёзные проблемы… - осознанно произнесла девочка, чьё тело было так похоже на сухой ствол можжевелового дерева.
- Именно! У тебя проблем этих нет, так как ты о них не задумываешься, а Я живу с этим каждый день. Меня грызут сомнения. Я чувствую себя рабом рабов, так как знаю что ту свободу, которую Я заслуживаю, нужно сначала самостоятельно придумать. Недостаточно просто открыть замки тюрьмы, нужно ещё своими руками построить всё то, что за этими замками.
- Ты хочешь создавать свободы? – это заинтересовало Майю.
- Да! Да! Точно! В самую точку! Ты умница. Этого Я и хочу, оказывается…
- Да ты пророк свободы типа… пророк свободы без свободы. Божий посланник без Бога. Посол чужеземной страны, без страны.
Я промолчал на неоднозначный сарказм подруги.
- Всё правильно, молчи. Молчи и никто не будет знать, что ты мучаешься в поисках того, чего ещё не существует. Вот когда найдёшь, тогда кричи, ори, рви всех вокруг на части, скажи и мне тогда, что ты создал то, что за замками.
- Хорошо, - повиновался Я.
Мы молча вышли из моей комнаты, и пошли прогуляться по спортивной площадке. Денёк не плохой, солнце светит, но из-за переменной облачности и лёгкого ветерка совсем не жарка. Я шёл молча, не смотря на Майю, но боковым зрением чувствуя, что она рядом. Она дышит, немного сопит, так как в детстве нечаянно изогнула себе нос, что в итоге привело к искривлению носовой перегородки. Ну, это она сделала не совсем нечаянно, точнее специально, так как носовой хрящ в детстве был очень мягким и податливым, и изгибать его к щеке было даже приятно, но к каким последствиям это могло привести она не знала. С виду искривление было никак не заметно, но с дыханием у неё проблемы, то сопит, то одна ноздря совсем не дышит.
Солнце выглянуло из-за большого белого облако, и по правой щеке пронеслось приятное обжигающее касание небесной пощёчины. Приятно, даже очень. Я зажмурился и тут же мой лоб коснулся чего-то тёплого, липкого и костлявого. Открываю глаза, верхом на железной перекладине для детей сидит парнишка лет двенадцати, без футболки в одних шортах. Спина парнишки была обожжена теплом, как молочный шоколад, и отражала лучи недавно появившегося светила. Удар лбом пришёлся прямо в его голую потную поясницу.
Я извинился, а он спрыгнул с перекладины и, как взрослый, по-мужски крепко пожал мне руку в знак приветствия. Я кинул взгляд налево, чтобы посмотреть поздоровается ли парнишка с Майей, но Майи не было. Я глупо начал вертеться вокруг своей оси разглядывая окрестности, в поисках девушки.
«Женские штучки…» - подумал Я и пошёл дальше, заметив за собой, что подумал Я так, только для того чтобы пойти дальше не зацикливаясь долго на этой ситуации. Тут же за всем этим Я заметил свой эгоизм, а за эгоизмом верх понимания сущности человеческой личности, а за этим собственную отстранённость от того, что люди называют жизнью. И всё это заняло какие-то доли момента, намного короче того самого червя, который когда-то торчала из земли, ну вы сами помните.
Когда Я вернулся к себе в комнату, Майя была там.
- Знаешь, а давай подумаем насчёт твоей проблемы. Давай начнём с тела?
- Почему? – Я был не против, но всё-таки важно знать «почему?»
- Свобода тела рождает свободу слова, свобода слова, свободу мысли, свобода мысли свободу эмоций, ну и обратно тоже. Правильно?
- Правильно, - утвердил Я, моё слово всегда было самым важным в наших отношениях. – Тогда значит свободу тела, думаешь?
- Да, - кивнула головой Майя.
Приняв это за команду «старт», Я рывком захлопнул за собой дверь. Замков на ней не было, но войти в ближайшие минут двадцать думаю, никто не должен. Я крепко взял Майю за плечи и уложил на кровать. Когда Я что-то делал с применением физической силы, Я всегда чувствовал в этот момент контроль над всем, что находилось в радиусе десятка метров. Всё-таки не нужно это игнорировать.
Целовать Майю нисколько не хотелось, не потому-что она мне не нравилась внешне, или просто не нравилась как женщина. Она была чем-то неописуемо равным, не только в возможностях, но и в желаниях. Она не хотела, чтобы Я прикасался к её губам, и Я не хотел делать этого. Но у неё была прекрасная грудь, на которую Я постоянно пялился во время наших с ней прогулок. Уверен она это замечала, люди всегда такое замечают на инстинктивном уровне.
Я задрал её майку, грубо оттянул бюстгальтер и впервые обнажил её тёмные, милые, на мой взгляд, соски. Как дитя Я припал к ним, к мягким и большим грудям. Она тихонько постанывала, окуная свои длинные пальчики в волосы на моём затылке. Я очень люблю, когда так делают, любовь к этому фетишу пришла из детства, когда в одной книжке про магию и подростковую любовь, которую Я тогда читал, самая красивая девочка школы запускала свои пальчики в волосы на загривке проклятому ученику, и нежно подёргивала их. Не знаю, откуда Майя это знала, но она частенько пользовалась этим запретным приёмом. Честное слово, Я мог бы часами лелеять эти груди, но времени было мало, и кончить хотелось страшно. Я спустил левую руки между ног Майи и запустил её под голубые хлопковые шорты. Тыльная сторона бедер была влажна от пота и смазки, Я хотел было запустить руку дальше, под резинку трусов, но испугался, испугался, что не сдержусь.
Я остановился и задумался. Майя тоже притихла, как будто задержав дыхание. В таком положение мы провели секунд десять.
- Расскажи… - попросила Майя, наконец-то начав дышать, но голос из-за непродолжительной задержки дыхания был у неё как у атлета только что пробежавшего кросс. – Расскажи, а Я сама всё сделаю.
На этот раз она напрягла своё тело и взяла контроль над тем пространством, что веяло вокруг нас примерно на тот самый десяток метров. Она перевернула меня и посадила спиной к стене, а сама сняла через голову футболку и полностью обнажила грудь, чтобы мой взгляд всегда был прикован к ней.
- Когда Я понял, что меня постоянно слышат Боги, Я начал задумываться о том, что Я говорю и в следствии что Я делаю.
- Сколько тебе тогда было лет? – спросила она, расстёгивая мне ремень.
Я задумался, сильно задумался, так как не знал точного ответа, и ответил навскидку:
- Кажется двенадцать…
- А у меня это раньше было, - сказала она с каким-то не естественным сарказмом.
- Я тебя не спрашивал! – строго воскликнул Я и схватил Майю за густые чёрные волосы. В этот момент Я не совсем понял, либо она легко улыбнулась, либо оскалилась, но Я не мог ей простить такой самовольности. Член был уже обнажён её руками, одной из которых она придерживала мне джинсы. Я схватился обеими ладонями за её голову и наклонил её к члену, так чтобы он сразу вошёл ей в рот, и она не могла ничего сказать, пока рассказ продолжал Я. Послышался немое лёгкое недовольство, но оно быстро прошло.
- Тогда Я ещё не знал о теории телегонии, если честно, то Я вообще только недавно узнал о ней. Но внутри Я чувствовал отвращения к мужчинам гоняющимся за девственницами, получающим невероятное моральное и физическое удовольствие от «надкусывания». Я не ставил для себя целью воздержания, или какой-нибудь целибат, но поклялся себе, что «надкусывать», никогда, никого не буду. А если и лишу девственности кого-то, то только если «съем» это яблоко полностью. Поэтому я остановился…
В этот момент Я кончил, но из-за рассуждений о собственных принципах не сразу это заметил. Дрожь пробежала по телу от паха до кончиков волос. Потом все мышцы напряглись как при приступе эпилепсии, и резко, почти сразу оставили напряжение, давая дыханию восстановиться.
Майя вытащила из-за рта мой член и, утерев лицо наволочкой кровати сказал:
- Тогда уже сейчас начни забывать про свободу своего тела.
***
Я погрузился в думы на пару вечеров. Майя ко мне не приходила, а искать её самому было не к чему. Что Я ей мог сказать такого полезного, что могло изменить её мир? А получать нечто полезное от неё сейчас сам Я был не способен, так как голова всё ещё кипела рассуждениями над собственными принципами. А отдаваться сотрясанию воздуха в бесполезной болтовне было для меня оскорблением существования языка и того, что за этим языком стоит. Поэтому Майя оставалась лежать в шкафу, как оставался лежать в шкафу для неё и Я.
У меня было два любимых старших брата, одного звали Иешуа, второго Сидхарха. Они с детства были для меня кумирами, образцами для подражания, примерами для совершенствования. Вы наверняка о них слышали, они много добились благодаря своей агрессии и своим желаниям. Я помню, как ещё в детстве они так громко кричали о новшествах, которые нужно открыть, так насильственно избивали застоявшиеся культурные и моральные каноны, как упёртые бараны двигались по проложенным САМОЛИЧНО путям, движимые своими желаниями менять, разрушать старое, созидать новое, калечить сухое, отжившее, давая прорости новым росткам понимания. Они великолепны, мои старшие братья!
Они были свободны, даже без лёгкого запаха на рабства. При этом каждый выстроил великую стену принципов, которая защищали его от чего-то того, что понять мне, пока не дано. Они находили тот баланс, тот золотой путь между естественностью и педантичностью, который возможно был моим единственным выходом в создание нового. Я бы очень хотел спросить Их о нём, но мои братья сейчас далеко, и как ко всем знаменитым личностям, к ним просто так не пробиться.
Было три часа ночи, когда меня осенило. Я вскочил с кровати, в облаке ольхового возбуждения. Зрачки мои в тот момент были, наверное, расширены как от диэтиламида лизергиновой кислоты. Такое озарение бывает не долгосрочным, поэтому Я спешил успеть, пока наваждение не прошло. Наспех натянув джинсы и рубашку, Я выбежал из комнаты, а после и с этажа.
К Майе Я никогда не поднимался сам, ни разу, не было на то причин, но примерно Я представлял, где должна находиться её комната. Выходить со своего этажа после отбоя было одним из жесточайших нарушений устава санатория, и за это мог поплатиться головой даже Я. Поэтому, прижавшись к стене, Я тихим японским шагом поднялся на этаж, что был выше третьего. Планировка и ремонт там были практически идентичные моему месту проживания тремя метрами ниже, но запах был совсем другой. Пахло чистым льняным постельным бельём и дешёвым порошком, - там находился прачечный склад. На третьем этаже пахло в основном свежей гуашью, и всё из-за мелкотни, которая постоянно рисовала открытки своим мамам в общей комнате.
Уходящая луна святила ярко, были вторые сутки после полнолуния. Немыми шагами Я ступал по истоптанному босыми ногами детей ковролину. Нумерация комнат была такой же, как и у меня на этаже, только на одну сотню больше. Ну, вы знаете, как это бывает, то-бишь моя комната «333», а комната надомной «433» и т.д. У Майи должна была быть либо «431», либо «435». Дежурящая воспитательница спала в общей комнате для игр, в точно такой же, как на моём этаже, даже с тем же самым набором игрушек и техники. Я бесшумно прикрыл дверь этой комнаты, чтобы моё движение не колебало свет на её лице.
Без фонаря Я разглядел «425», потом «427», «429» и наконец-то «431» номер комнаты. Дверь прикрыта плотно, с полотенцем, зажатым между косяком и ручкой. Приоткрыв дверь, Я зашёл внутрь. В комнате стояли три кровати, на всех трёх спали безликие тела, замотанные в лёгкие одеяла. Это были парни, непонятного возраста и национальности. Просто три тела, ровно спящих на своих кроватях. Я вышил, так же аккуратно прикрыв за собой дверь. В «433» комнате, на удивление моё было абсолютно пусто, не было ни людей, ни мебели, просто подсобное помещение между двумя жилыми комнатами. Меня это даже немного обидело. Оставалась «435». Я без доли сомнения открыл дверь, на которой были изображены кусты красных роз. Комната была девичьей, кругом порядок и лёгкий запах женского туалета. Я аккуратно быстро осмотрел все кровати, на которых лежали девочки, но Майи там не было. Встав как вкопанный, Я ощутил, как разум ищет логическое объяснение ситуации, но натолкнувшись на системную ошибку, остановился и начал идти в обратном направление, не ища логическое объяснение, а перескочив на причину того, зачем Я здесь находился. Впервые Я подумал о том, что возможно Я нахожусь здесь, в комнате трёх девочек возрастом от четырнадцати до шестнадцати лет, в три часа ночи не для того, чтобы найти Маю. А для чего же? Может ли ошибка, являться не ошибкой, а напротив конечным результатом моих системных действий? И дошёл бы ли Я до конечного результата всех своих действий, если бы Майя лежа на одной из этих кроватей?
Я застопорился, причём так основательно, что уже сам стал замечать, как мой разум кружится в вихри бессмысленных рассуждений, пытаясь выловить в этом водовороте хоть грамм рассудка.
- Кто Я? – во весь голос произнёс Я, пробуждая своё «себя» от нелепого состояния бесполезной гениальности.
- А…. что? – послышался сонный голос одной из девушек.
Она приподнялась на локтях, и это стало точкой опоры моего бегства. Быстрым бесшумным шагом Я вырвался из девичьей комнаты, вдыхая воздух большими глотками. Так захотелось смеяться, просто дико. Бежать к выходу в сторону, где спала вожатая, было нельзя, Я чувствовал, что вот-вот мои уста разверзнуться пустым, не несущим ничего определённого хохотом. Я побежал направо, в сторону ближайшего пустого места. Вбежав в мужской туалет, Я с грохотом захлопнул за собой дверь и выблевал наружу всё то напряжение, которого щекотала меня изнутри. Я смеялся очень громко, так громко, что было почти стыдно, за такое открытое проявления насмешки над правилами и устоями санатория. Когда всё вышло до последней капли, Я затих так же быстро, как и начал греметь до этого. И тут тихо, почти беззвучно, но без стеснения помещение наполнил звук рвущийся туалетной бумаги. Я дёрнулся, как испуганный кот, и этот испуг эхом разнёсся по всему туалету.
- Не бойся это Я, - услышал Я голос Майи, и самой дальней кабинки. – Ты что-то какой-то нервный…
Звук прикасания девичей руки к кнопке бочка унитаза, шелест воды смывающейся в канализацию, ломкий шорох натягиваемых хлопчатобумажных шорт. Она вышла из кабинки, поправляя шорты, и смотря под ноги, чтоб не наступить в мокрую лужу кроссовкам.
- А ты что в мужском сартире? – спросил Я из-за интереса.
- А ты в женском был? Засрано, хуже некуда. Там не то-что нужду справлять, проходить мимо противно.
- Окей… - протянул Я.
- Ты ко мне пришёл? – Майя открыла окно, что было в туалетной комнате, и мне в лицо ударил прохладный ночной ветер с слегка уловимым запахом звёзд и темноты низкого неба.
- Не знаю… на долю мгновений мне показалось, что Я пришёл посмотреть на спящих девочек, но Я не уверен. Кстати! Ты в какой комнате живёшь? – Я схватил Майю за плечи и быстро объединил наши взгляды, чтобы не дать ей возможности подумать над ответом и соврать мне. Опять же соври она мне в таком положение, Я бы по любому заметил.
- В четыреста тридцать пятой, - ответила она сразу, без сомнений.
- А почему тебя там нет? – не отступал Я.
- Ну… - она замешкалась. – У тебя есть деньги?
- Есть немного…
- Тогда пошли.
***
Мы осторожно, под покровом тишины и темноты спустились на третий этаж, и зашли в мою комнату. Максим и Герман, - мои соседи спаси, и просыпаться не думали.
- Сколько нужно? – шёпотом спросил Я Майю.
- Бери все, - уверенно ответила она.
Я взял все купюры и мелочь, которая была у меня разбросана по тумбочке, и распихал деньги по карманам джинс. Никогда не любил деньги, не по каким-то возвышенным причинам, а по их цвету, ощущению в руках, шелесту, не вижу Я в этом нечто равное моему\человеческому времени, или потенциалу. Я очень радовался, когда начал пользоваться банковской картой. Она создавала иллюзию того, что всё мне достаётся бесплатно, на межличностных отношениях, лишь за то, что Я есть. Я не доставал из кармана деньги, не отсчитывал их, не переживал сколько их осталось в кармане. Я просто давал карту, как будто говоря продавцу «Здравствуйте» и он делился со мной тем, что у него было. А так как всю свою деятельность Я всегда направлял во благо общества, бессмысленно доверяя свои усилия тем, кто просил этого, то переживать о цифрах на счёте было тоже неуместно. Люди очень благодарны, если ты искренне трудишься во благо того «нового», которое будет приносить им пользу, главное не задумываться об вознаграждение, иначе вся суть теряется. Но об этом не сейчас, это всё тухлая лирика. Так вот...
Мы вышли на улицу и только тогда Майя сказала:
- Я сегодня ухожу, поэтому попросила девочку из другой комнаты переночевать на моём месте, чтобы меня не сразу спохватились.
Спрашивать «Зачем уходишь?», было бы самым верхом глупости в такой ситуации, на которую был бы способен человек. Что-либо спрашивать вообще было глупым. Нужно было только удостовериться, могу ли Я чем-нибудь помочь.
Майя замолчала и, смотря мне в глаза, ждала от меня чего-то. Я крепко сжал кулак правой руки и не жалея девичьего лица, надеясь на то, что Майя не закричит и не подымит весь санаторий на ноги, с размаху врезал ей по щеке. Удар кулака пришёлся в скулу, - и слава Богу. Попади Я чуть ниже, выбил бы ей зуб, попади выше, возможно проломил бы височную кость.
Она упала там же где и стояла. Прижав обе ладони к ссадине, она молчала.
- Я не хотела ждать тебя, уж больно ты медленный, - нарушила Майя тишину через несколько мгновений, потирая щёку. - С другой стороны мне нужно идти далеко.
- Далеко, значит…
- Угу.
Начни она хоть как-нибудь комментировать мой удар, Я бы силой заставил её остаться в санатории. Только то, что она осталась спокойной и рассудительной, после такого… дикого с точки зрения морали поступка с моей стороны, доказывало мне, что и её решение уйти из санатория было здравым, обдуманным и необходимым. Она не требовала объяснений, так как понимала, что Я понимаю. Насколько же Майя всё-таки пуста, коль задев сосуд из него ничего не вылилось? В эту секунду Я проникся ещё большим уважением к этой более чем семитысячилетней девочки. Клянусь Майя, Я не в чём не уступлю тебе, Я стану лучше тебя, и тебе не придётся ждать меня! Татакаэ!
***
В проволочном заборе за садом была дыра, через неё пацаны вечером на дискотеку таскали пиво и коктейли с энергетиками. Дыру несколько раз заделывали, но она чудесным образом всё равно появлялась через какое-то время. Потом человеческий ум эволюционировал, и над забором просто повесили камеру слежения, причём не скрытую, а самую видную, на углу, чтобы солнце отблёскивало от её сверкающего металлического корпуса. Мы камеры нисколько не стремались, так как возвращаться не думали, точнее Майя не думала, а Я… Я просто радовался что совершаю что-то безумное, а последствия должны были подождать до утра.
Пройдя немного по парку, мы вышли на узкую улицу, а оттуда свернули к проспекту. Поначалу мы долго искали круглосуточный магазин, так как городишка был маленький, и инфраструктура в нём была развита отвратительно. Тем не менее, через пару часов, уйдя от санатория на приличное расстояние, мы надыбыли какой-то невзрачный ларёк с цифрами «24» на вывеске. Там Я купил штук десять разных консерв, пару буханок хлеба и три полуторалитровых бутылки воды. На первое время этого должно было хватить, ну а тащить с собой больше было уже тяжко. Я сложил всё в большой целлофановый пакет, и мы направились по той дороге, которую указала Майя.
К утру мы уже шли по лесу, сначала на восток, а после свернули южнее. Я шёл за Майей и как таковой курс нашего движения не знал, скорее всего, он был хаотичным, и планировался из расчёта местности с наименьшим уровнем следов человеческой деятельности. Чем шли мы дальше, тем меньше нам попадались антропогенные элементы - целлофановые пакеты, бутылки, использованы презервативы. Тут же в разуме всплывала картинка, как подростки, или быть может не очень богатые неверные мужья, берут своих барышень, и со словами «Ведь секс на природе это так здорово», или «Давай выпьем на природе» ведут их уединится от стыдливых глаз вот сюда… фу, блин.
- Возможно бы, Я полностью перевернул устоявшиеся тысячелетиями моральные принципы, - сказал Я, разгребая ногой сухую листву. - Просто человечество всегда шло путём «из двух зол выбирай меньшее», и выходило, что чтобы избежать большого зла, допускали малое.
- Например? – Майя заинтересовалась, и моё сердце загорелось жаждой спора.
- «Табу». Вся современная культура, да и система межличностного общения построена на «Табу». У Табу много уровней скрытности и дозволенности, но как говорил мой дедушка Фрейд, всё упирается в Секс, Голод и Власть. В странах, где голод был побеждён путём хитрых экономических и химических махинаций, а Власть так крепко и умело осела в руках определённой касты, Табу для общества заключается только в Сексе. И это явление не современное, это не плод сексуальной революции, это плод марали. До морали Божеством у людей был Секс. Это Я про язычество. Секс давал любовь между людьми, он давал потомство и удовольствие. Главным в жизни был Секс, так как и установлено природой. Ведь Гену нужно что? Только выжить, размножится и распространится, а всё остальное фигня. Вот люди и выживали, размножались и распространялись путём эмиграций. Все желания рождались благодаря Богу-Сексу. Потом пришла Мораль. Она была нужна, очень нужна. Людей становилось всё больше, и каждым двигал Секс. Но делать только то, что хочется только тебе, было уже невозможно, так как отдельные единицы уже сформировывались в социум, а в социуме главное не то что Ты хочешь, а то, что Вы хотите. Поэтому нужно было что-то, что направляло бы несколько сотен\тысяч\миллионов человек по одному пути. Чтобы сказали толпе «Нужно сделать так, а вот так нельзя», а на вопрос «Почему это?», пастырь отвечал «Потому что это хорошо, а вот это аморально!». И понятное дело, ведь если это аморально, значит нельзя, и всё тут. Засунь свои природные программы подальше, и делай то, что нужно делось, точнее то, что сказали.
Тем не менее, человек не муравей, и изначально его природа создала как элемент самодостаточный, способным выживать в одиночестве. И если муравей обязан выполнять только определённую задачу, так как он был рождён только для неё, а питаться, размножаться и жить в отдельности он не может, то человек изначально сложен иначе. И Секс, как первичная суть человека никуда не девалась из-за морали, он перестраивался, точнее его перестраивали под новое Божество, как языческих Божеств перестраивала под себя православная церковь в России, например, или Буддизм в Японии. На Секс повесили Табу, но дали миру «Любовь». Только не ту любовь, о которой написано в Евангелие, - милосердие, а другую, ту в основе, которой лежит Секс. Любовь между мужчиной и женщиной. Создали, значит, такой культ в обществе, понапридумывали праздников с красными перевёрнутыми задницами, которые назвали «Сердца». Заметь и все песни по радио, и все фильмы, комедии, все про «Любовь». Это блять культ какой-то!
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав