34 страница

— А почему ты помогаешь им?

— Потому что я пообещала их отцу. У него тоже СПИД, он умирает. Думаю, сейчас он уже мертв. Я обещала ему, что дам его детям образование.

— Это смешно. И невозможно. В нашей культуре дети не остаются сиротами. Их возьмут к себе другие родственники.

— Когда ты последний раз выезжал из Сенги в деревню? Ты ведь понятия не имеешь, что там происходит. В нашей деревне сейчас меньше народу, чем на кладбище.

— И что же, разве это я виноват, что у их отца СПИД? Разве это мы виноваты?

— Но и мы в этом не виноваты, хотя именно это вы все говорите. Думаю, тебе следует знать, что говорят люди в сельской местности: что за СПИД несет ответственность правительство, которое оказалось сворой жадных подлецов.

Франклин отвел глаза. Отпил воды из стакана. Утер платком лицо.

— Вот уж не думал, что ты станешь повторять всякие сплетни. Их же специально распространяют южноафриканские агенты.

— Не трать понапрасну время. Франклин, я заказала билеты в Лондон на завтрашний рейс. — Сильвия придвинула к нему листок, на котором были написаны имена мальчиков, имя их отца, место и даты рождения. — Вот, возьми. Мне нужен только документ, с которым я смогу вывезти мальчиков из страны. В Лондоне я сделаю им британские паспорта.

Франклин уставился на листок бумаги. Потом он медленно поднял глаза, и Сильвия увидела, что они были полны слез.

— Сильвия, ты сказала ужасную вещь.

— Ты министр. Ты должен знать, что говорят люди.

— Как ты могла сказать такое мне, своему старому другу?

— Вчера мне пришлось выслушать… Джошуа проклинал меня, чтобы заставить увезти его сыновей в Лондон. Он проклинал меня… Во мне столько проклятий, что, наверное, они не умещаются и выливаются наружу.

И тогда Франклину стало по-настоящему страшно.

— Ты что, Сильвия? Ты тоже… проклинаешь меня?

— Я так сказала? — Но между ее бровей застыла глубокая складка, которая делала Сильвию похожей на ведьму. — Франклин, ты когда-нибудь сидел возле человека, умирающего от СПИДа? Слушал, как он осыпает тебя проклятьями? Джошуа говорил такие страшные вещи, что его сыновья побоялись рассказать мне о них. — Она вытянула перед Франклином свое запястье, окольцованное, словно браслетом, черным синяком.

— Что это?

Сильвия перегнулась через стол и сжала его запястье, так же крепко, как вчера была сжата ее рука. Она не убирала пальцев, хотя Франклин пытался стряхнуть ее, потом только освободила его.

Он сидел понурив голову, время от времени бросая на Сильвию боязливые взгляды.

— Если бы твоему сыну нужно было завтра ехать в Лондон, ты бы сумел сделать ему паспорт. Не говори мне, что не сумел бы.

— О'кей.

— Я буду ждать паспорта в гостинице «Селус».

— Ты болела?

— Да. У меня малярия. Не СПИД.

— Это что, шутка?

— Прости. Спасибо тебе, Франклин.

— О'кей, — сказал он.

Перед посадкой на самолет Сильвия позвонила Ленноксам и сказала, что прилетит завтра утром с двумя мальчиками, да, чернокожими, она обещала дать им образование, они очень умные — одного из них так и зовут: Умник; и она надеется, что в Лондоне сейчас не слишком холодно, потому что мальчики не привыкли к этому; и она продолжала в том же духе до тех пор, пока Фрэнсис не сказала, что телефонные переговоры, должно быть, стоят целое состояние, и Сильвия спохватилась:

— Да, простите, ох, конечно же. — И наконец повесила трубку со словами, что обо всем расскажет завтра.

Колин выслушал новость и предположил, что Сильвия, очевидно, намерена поселить мальчиков здесь, в их доме.

— Что за глупости. Кроме того, она сказала, что собирается в Сомали.

— Ну вот, я же говорю.

Руперт, поразмыслив над услышанным, как было ему свойственно, выразил надежду, что Уильям не очень расстроится. И это означало, что он тоже сделал вывод о том, что мальчиков оставят с ними.

Ни Фрэнсис, ни Руперт не могли встретить Сильвию — оба должны были быть на работе. Но зато Фрэнсис предложила отметить приезд семейным ужином. На этом обсуждение новости прервалось за недостатком информации.

— Мне показалось, что она сошла с ума, — сказала Фрэнсис.

Дверь Сильвии и мальчикам открыл Колин. У него на руках сидела их с Софи дочь, Селия, очаровательный ребенок: черные кудри, черные кокетливые глаза, ямочки; она была очень хороша в красном платьице. Едва взглянув на черные лица, малышка заревела.

— Не надо боятся, — сказал ее отец и крепко пожал мальчикам руки, которые, обратил он внимание, были холодны и дрожали. Стоял промозглый ноябрь. — Селия никогда еще не видела чернокожих людей, — пояснил он Сильвии.

Потом они оказались на кухне, за неизменным столом. Было очевидно, что мальчики находились в состоянии шока. Если можно сказать про черные лица, что они побледнели, то их лица побледнели. Несмотря на новые теплые свитеры, оба мальчика видимо дрожали. Они были абсолютно выбиты из колеи, Сильвия знала это, потому что сама себя так чувствовала: слишком быстро перенеслись они в огромный европейский город от тростниковых хижин, пыльных вихрей и свежих могил деревни.

Вошла привлекательная молодая женщина в джинсах и яркой полосатой футболке и сказала:

— Привет, я Маруша.

Она встала возле плиты и стала ждать, когда закипит чайник. Няня. Вскоре перед Сильвией и мальчиками появились вместительные кружки, и Маруша выставила большое блюдо с печеньем, подвинула его гостям с вежливой улыбкой. Она была полькой, и в эти дни ее мысли и воображение были поглощены распадом Советского Союза — этот процесс как раз был в полном разгаре. Посадив Селию себе на бедро, няня сказала:

— Пойду посмотрю новости по телевизору. — И ушла вверх по лестнице, напевая что-то на польском языке.

Мальчики следили за тем, как Сильвия кладет на свое блюдце печенье, как она добавляет в чай молоко и потом сахар. Они копировали каждое ее движение, не сводя с нее глаз. Точно так же они наблюдали за ней в больнице.

— Умник и Зебедей, — представила гостей Сильвия. — Они помогали мне лечить больных. Надо устроить обоих в школу как можно скорее. Они хотят стать врачами. Сейчас мальчики грустят, потому что у них только что умер отец. У них не осталось никого из родных.

— Понятно, — сказал Колин и приветливо кивнул мальчикам, с чьих лиц не сходила печальная испуганная улыбка. — Сочувствую. И вам сейчас нелегко — вокруг столько нового. Но вы быстро привыкнете.

— А Софи где, в театре?

— Софи… сейчас она с Роландом. Нет, она не бросила меня совсем. Я бы сказал, она живет с нами обоими.

— Понятно.

— Да, так у нас обстоят сейчас дела.

— Бедный Колин.

— Роланд по малейшему поводу посылает ей по четыре дюжины роз или многозначительные букетики из маргариток или незабудок. Мне такие вещи просто не приходят в голову. Что ж, значит, так мне и надо.

— О, бедный Колин!

— Ну, неизвестно, кто из нас двоих еще бедный. Только посмотри на себя.

— Она больна. Сильвия очень больна, — вступили в разговор мальчики.

Прошлой ночью на самолете они были перепуганы не только незнакомой обстановкой, но и тем, что Сильвию постоянно рвало, а если она засыпала, то тут же просыпалась в слезах. Что же касается их самих, то она показывала им, как работают туалеты, и ребята решили, что они все запомнили, но потом, наверное, Умник нажал какую-то не ту кнопку, потому что после него на туалете появилась табличка: «Не работает». Они оба чувствовали, что стюардессы смотрят на них с презрением, и боялись притронуться к чему-то такому, из-за чего самолет может рухнуть.

Теперь, за столом, когда Сильвия положила руки им на плечи, мальчики сквозь одежду ощутили, что ее бьет сильная лихорадка. Они не удивились этому. Всю дорогу из аэропорта в окно такси были видны только протекающие небеса и бесконечные серые здания. И столько людей, закутанных с головы до ног, что мальчикам хотелось спрятаться под одеяло.

— Наверное, в самолете вам не удалось как следует выспаться? — поинтересовался Колин.

— Да, мы плохо спали, — ответила Сильвия. — И у мальчиков было столько новых впечатлений. Понимаешь, они из деревни. Все это для них в новинку.

— Понимаю, — сказал Колин. И он действительно понимал — насколько это возможно для человека, не видевшего своими глазами африканской бедной деревни.

— Старая комната Эндрю сейчас занята?

— Я там работаю.

— А твоя бывшая комната?

— В ней живет Уильям.

— А маленькая комнатка на том же этаже? Туда можно поставить две кровати.

— Не слишком ли тесно там будет вдвоем?

Зебедей сказал:

— В нашей хижине жило пять человек, пока не умерла сестра.

— На самом деле она была нам не родная сестра, — добавил Умник. — Она была нам двоюродная сестра, если говорить по-английски. У нас родственники по-другому называются. — И потом он тихо сказал: — Она умерла. Заболела сильно и умерла.

— Да, я слышал, что у вас другая система родственных отношений. Вы мне потом подробно ее объясните, хорошо? — Колин понемногу научился различать мальчиков. Умник худой, стремительный, с большущими выразительными глазами. А Зебедей пошире в плечах, более спокойный; его улыбка напоминала Колину улыбку Франклина.

— Можно нам посмотреть на этот холодильник? Такого большого мы еще никогда не видели!

Колин показал им холодильник, все многочисленные полки, внутреннее освещение, морозильные камеры. Мальчики восклицали, восхищались и трясли головами. Потом они начали зевать.

— Пойдемте, — сказал Колин и повел их вверх по лестнице, держа за плечи, Сильвия пошла за ними следом.

Ступени, ступени… в гостинице «Селус» мальчики впервые в жизни увидели лестницу. Они поднимались все выше: мимо большой гостиной, мимо комнат Фрэнсис и Руперта, мимо маленькой комнаты, где раньше нашла приют Сильвия, и наконец остановились на этаже, где провели свою юность Эндрю и Колин. В одной из комнат уже стояла большая кровать. Колин стал говорить, что со временем для мальчиков придумают что-нибудь получше, а пока… Но двое юных путешественников упали на постель и в мгновение ока заснули.

— Бедные дети, — вздохнул Колин.

— Когда они проснутся, то очень испугаются.

— Я скажу Маруше, чтобы она заглядывала к ним… А где ты будешь спать, ты уже думала?

— Посплю в гостиной, пока…

— Сильвия, ты же не собираешься бросить на нас мальчишек и улететь… куда ты говорила?

— В Сомали.

Сильвия не знала, что ответить. С того момента, когда она дала обещание Джошуа, ее несло волной необходимости, и она не разрешала себе задуматься, сопоставить два факта — то, что она взяла на себя ответственность за мальчиков, и то, что через три недели она должна быть в Сомали.

Они спустились обратно в кухню, сели за стол и улыбнулись друг другу.

— Сильвия, ты понимаешь, что Фрэнсис не становится моложе, ей уже исполнилось семьдесят лет. В честь юбилея мы устроили ей большой праздник. Правда, она не выглядит на свой возраст.

— К тому же у нее уже есть Маргарет и Уильям.

— Только Уильям.

И Колин не торопясь — куда им спешить? — рассказал Сильвии обо всем, что случилось в последние годы. Ни с кем не обсуждая своих планов, Маргарет решила, что хочет жить со своей матерью. Не спросила она и мать, просто пришла в квартиру Филлиды и поставила Мэриел перед фактом: «Я приехала к тебе жить».

— Но для тебя здесь нет места, — быстро сказала Мэриел. — Сначала мне нужно обзавестись собственным жильем.

— Тогда найди нам жилье, — приказала Маргарет. — У нас весь хватит на это денег, правда?

Однако у Мэриел были другие планы: она решила поступить в университет и пройти курс психологии. Фрэнсис пришла в ярость: она-то полагала, что Мэриел уже пора начать самой зарабатывать себе на жизнь. Но Руперт ничуть не удивился:

— Я же всегда говорил, что работать она никогда не будет, помнишь?

— Да, помню.

— Мэриел очень несамостоятельная женщина, хотя, глядя на нее, трудно в это поверить.

— И что же, нам придется вечно ее содержать?

— Я бы не рассчитывал ни на что другое.

Именно поэтому Мэриел не очень хотела съезжать от Филлиды: боялась жить одна. А вот Филлида была не прочь избавиться от Мэриел. Вначале она испытывала некое темное, до конца не осознанное удовлетворение оттого, что с ней живет бывшая жена Руперта — и в ее лице семья Ленноксов, но сколько же можно? Не то чтобы ей сильно не нравилась Мэриел, только вот ее резкость действовала Филлиде на нервы. Когда с ними поселилась дочь Мэриел, Филлиде стало казаться, будто она попала в старый кошмарный сон: она видела в Мэриел себя, а в Маргарет — Сильвию, мать и дочь, ругань, обиды, поцелуи, примирения, слезы и шумные, о, такие шумные бесконечные ссоры и крики, а затем долгое молчание.

Потом у Мэриел снова началась депрессия и ее положили в больницу. Филлида и Маргарет остались вдвоем. Филлида предложила девушке вернуться обратно к Ленноксам, но та заявила, что жить с Филлидой ей нравится больше, чем с Фрэнсис.

— Она старая корова, — сказала Маргарет. — Ей ни до кого нет дела, кроме Руперта. Мне кажется, это мерзко, когда старики вроде них держатся за руки. И с вами мне хорошо. Я хочу жить с вами. — Последнюю фразу девушка произнесла робко, опасаясь отказа, она предлагала себя своей суррогатной матери.

И Филлиду тронули эти слова. Ей приятно было слышать, что кому-то она нравится. Как непохожа Маргарет на хитрую предательницу Сильвию, которая всю жизнь только и мечтала избавиться от матери.

— Ну, ладно, только когда Мэриел станет лучше, я попрошу вас найти себе другое жилье.

Мэриел лучше не становилось. Маргарет отказывалась навещать мать в больнице, говорила, что слишком расстраивается, а вот Уильям ходил почти каждый вечер, сидел возле женщины, свернувшейся на кровати в комок, ушедшей в серое отсутствие, которое называется депрессией, и рассказывал ей вдумчиво и сдержанно (такова была его манера) о том, что произошло за день, что он делал. Однако мать не отвечала и не смотрела на него.

Закончив рассказ о Мэриел, Колин перешел к Софи, а потом к Фрэнсис, которая писала книги по истории и по социологии и имела на этом поприще успех. И под конец рассказал о Руперте, которого, по словам самого Колина, он считал лучшим приобретением этого дома.

— Представь себе, наконец-то среди нас появился здравомыслящий человек.

Так они проговорили весь день. Время от времени к ним заглядывала Маруша с милой малышкой Селией на руках, и няня с каждым разом становилась все радостнее, так как в новостях сообщали все больше подробностей об унижении старого врага Польши. А потом пришла Фрэнсис, нагруженная едой, совсем как в былые времена. Втроем они раздвинули стол на его максимальную длину.

Пока Фрэнсис готовила ужин, появился Уильям, и примерно в то же время в кухню спустились чернокожие мальчики. Их представили друг другу.

— Умник и Зебедей поживут у нас некоторое время, — сказал Колин.

Фрэнсис ничего не сказала и продолжила накрывать стол на девять человек. Попозже обещала прийти Софи.

Фрэнсис заняла свое место во главе стола, Колин сел напротив нее, по одну руку от него — место для Софи, по другую Маруша и рядом Селия на высоком стульчике. То есть вместе с девочкой их будет десять человек. Руперт сидел справа от Фрэнсис, слева от нее — Уильям, а затем три места для Сильвии и двух мальчиков. Сильвия рассказывала о торжественном ужине в гостинице «Батлерс», о присутствовавших там влиятельных людях, некоторые из которых когда-то сидели и за этим большим столом, и потом о жене Эндрю, заметив коротко, что брак этот вряд ли продлится долго. Она говорила без выражения, просто передавала информацию, не слышалось в ее словах ни удовольствия от сплетен, ни удивления невероятными совпадениями. Мальчики поглядывали на нее, встревоженные таким странным равнодушием. Если бы не их беспокойство, никто из обитателей дома и не подумал бы, что с Сильвией что-то не так. А у нее самой было такое ощущение, будто она улетает куда-то, и дело было не только в недостатке сна. Она устала, да, невыносимо устала, ей было трудно концентрировать внимание на происходящем, но она должна, потому что мальчики зависят от нее, она — единственный человек, который знает, как им трудно. Руперт задавал вопросы как хороший журналист, но это было потому, что он каким-то образом догадывался, что Сильвию нужно удерживать, как слишком летучего воздушного змея. Наверное, он оказался чувствительным к ее состоянию потому, что уже много лет с неусыпным вниманием наблюдал за Уильямом, который столько страдал, но не показывал своих страданий и зависел от того только, поймет его отец или нет. И все время взрослый разговор перемежался веселым чириканьем Селии — она что-то лепетала и щебетала на своем детском языке и строила всем глазки, в том числе и чернокожим мальчикам, к которым уже привыкла.

В облаке духов в кухню ворвалась Софи. Она поправилась и выглядела уже «не как дама с камелиями, а как мадам Бовари», по ее собственному выражению. На ней были элегантные белые одежды, волосы убраны в шиньон. Она бросала на Колина страстные виноватые взгляды до тех пор, пока муж не поцеловал ее и не сказал:

— Ну все, хватит, Софи. Сегодня в центре внимания не ты.

— Что с тобой стало, Сильвия? — вскричала Софи. — Ты бледная как смерть!

Слово было выбрано неудачно, но откуда Софи было знать, что мальчики только что потеряли отца (приемного, но родной отец умер еще раньше) и что в последние месяцы все субботы они проводили на кладбище, хороня людей, которых знали всю жизнь.

— Наверное, мне нужно поспать, — произнесла Сильвия и вытолкнула себя со стула. — Я что-то неважно… — Она поцеловала Фрэнсис. — Дорогая Фрэнсис, вернуться сюда, к вам, если бы вы только знали… дорогая Софи… — Со смутной улыбкой она обвела всех взглядом, затем коснулась дрожащей рукой плеча Умника и потом Зебедея: — Доброго всем вечера. — Она вышла, опираясь на спинку стула, дверь, дверной косяк.

— Не волнуйтесь, — сказала Фрэнсис мальчикам. — Мы позаботимся о вас. Только говорите нам, что вам нужно, потому что мы еще не понимаем вас так, как Сильвия.

Но ребята смотрели вслед ушедшей Сильвии, и всем было понятно, что они утомлены очередной порцией новизны. Им хотелось вернуться в ту комнату, где стоит кровать, и Маруша повела их туда, захватив Селию. Потом кухню покинула и Софи. Кажется, она собиралась остаться на ночь.

Фрэнсис, Колин и Руперт посмотрели на Уильяма, зная, что сейчас последует.

Он вырос в стройного светловолосого юношу, высокого и симпатичного, только лицо его часто бывало напряжено и в глазах возникало несчастное выражение. Уильям любил отца, всегда старался быть рядом с ним, хотя Руперт говорил Фрэнсис, что он не решается прикасаться к сыну, не обнимает и не целует его: похоже, мальчику это не очень нравится.

И он очень скрытен, рассказывал Руперт, не делится своими мыслями. «Может, это только к лучшему, что мы не знаем, о чем он думает», — ответила Фрэнсис. С ней Уильям иногда обсуждал какие-то свои мелкие проблемы, и она чувствовала, что он прячет в себе глубокое отчаяние, которое не излечит ни поцелуй, ни прикосновение. И он изо всех сил старался быть хорошим, не позволял себе плохих оценок в школе и как будто постоянно сражался с невидимыми ангелами.

— Они будут жить с нами?

— Выходит, что да, — ответил Колин.

— С чего это вдруг?

— Брось, приятель, не будь таким, — сказал его отец. Улыбка Уильяма, обращенная к Колину (взрослые полагали, что мальчик его любит), была как плач.

— У них нет родителей, — попытался объяснить ему Колин. — Их отец только что умер. — Он побоялся сказать «от СПИДа» — это слово вызывало ужас, даже несмотря на то что от этого дома СПИД был так же далек, как «Черная смерть». — Оба остались сиротами. И они очень бедны… Я не думаю, что люди вроде нас способны понять, как они жили. И они почти не ходили в школу, их только Сильвия учила.

В головах у всех возник один и тот же образ: класс, парты, черная доска, учитель у доски растолковывает новую тему.

— Но почему здесь? Почему они обязательно должны жить с нами?

Этот типичный вопрос «Почему именно я?» имеет только один ответ, и сводится он к великой и непреодолимой несправедливости вселенной.

— Они должны где-то жить, — сказала Фрэнсис.

— Кроме того, здесь будет Сильвия. Она подскажет нам, как вести себя с мальчиками. Я согласен с тем, что нам их пока трудно понять.

— Но как она будет здесь жить? Где она будет спать?

Если в голове Сильвии царил хаос из-за невозможности быть одновременно и в Лондоне, и в Сомали, то в головах этих трех взрослых тоже не было ясности. Мальчик был прав.

— О, мы что-нибудь придумаем, — заверила Уильяма Фрэнсис.

— И мы все должны помогать им, — сказал Колин.

Уильям отлично понимал, что подразумевается под этими словами: мы ожидаем, что ты будешь им помогать. Умник и Зебедей были младше него, что делало еще более вероятной их зависимость от него.

— Если им здесь не понравится, они уедут обратно?

Колин ответил:

— Мы, конечно, можем отправить их снова в Цимлию. Но, насколько я понял, в их деревне все умерли от СПИДа…

Уильям побелел.

— СПИД! У них СПИД?

— Нет. У них нет и не может быть СПИДа. Так говорит Сильвия.

— А она откуда знает? Хотя да, Сильвия же врач, но почему она сама выглядит такой больной? Она ужасно выглядит.

— С ней все будет в порядке. А мальчиков сначала надо будет подготовить к школе, чтобы они догнали сверстников, освоили программу, но я уверен, что они справятся.

— А их имена! Нельзя, чтобы здесь их звали Зебедеем и Умником. Их тут убьют с такими именами. Надеюсь, они не будут ходить в мою школу.

— Мы же не можем забрать у них их имена.

— Все равно, я не собираюсь защищать их.

Затем Уильям сказал, что ему пора идти к себе: делать уроки. Он ушел, но сначала, взрослые знали, Уильям зайдет в комнатку к малышке, если она еще не спит, чтобы поиграть с ней немного. Он обожал Селию.

Сильвия в тот вечер больше не появилась. Она бросилась на грудь старого красного дивана, раскинула руки и тут же заснула. Она погрузилась в глубины прошлого, утонула в объятиях, которые ждали ее.

Руперт и Фрэнсис как раз собирались ложиться спать, когда к ним постучался Колин и сказал, что он заглядывал к Сильвии и что она спит как мертвая. Позже, часа в четыре утра, какое-то смутное беспокойство подняло с кровати Фрэнсис. Она осторожно сходила вниз и, вернувшись, рассказала Руперту, которого разбудили ее перемещения, что Сильвия спит как мертвая. Уже забираясь обратно в кровать, она вспомнила, что точно такие слова употребил и Колин.

— Не нравится мне это, — сказала она. — Что-то не так.

Вместе с Рупертом они отправились в малую гостиную, где на диване неподвижно лежала Сильвия — мертвая.

Мальчики рыдали в кроватях. Первый порыв Фрэнсис — обнять их — был остановлен извечным опасением: не ее объятия нужны сейчас этим детям. Шли часы, а рыдания не прекращались, и тогда в комнату отправились Фрэнсис и Колин. Мать села с Умником, а сын с Зебедеем, они заставили детей оторваться от подушек, прижали их к себе, покачивая, стали уговаривать их перестать плакать, а иначе они заболеют, лучше сейчас спуститься с кухню, выпить чего-нибудь горячего, и, конечно, всем понятно их горе.

Первые, самые тяжелые дни остались позади, в прошлом остались и похороны, где Зебедей и Умник шли в первых рядах скорбящих. Были предприняты попытки дозвониться до миссии, но голос, незнакомый мальчикам, сказал, что отец Макгвайр забрал все свои вещи, а новый директор школы еще не въехал. Священнику оставили сообщение. Сестра Молли, которой тоже оставили сообщение, скоро перезвонила сама. Несмотря на то что находилась она далеко от цивилизации, ее голос звучал громко и ясно. Первым делом она спросила:

— Что вы думаете делать с мальчиками?

Молли полагала, что им можно будет найти работу в приюте для детей-сирот.

Когда до Лондона дозвонился отец Макгвайр, связь была хуже некуда, с большим трудом можно было разобрать его слова о том, что «бедняжка Сильвия столько трудилась, что свела себя в могилу», что «будет лучше, если мальчиков удастся оставить в Британии», и что «здесь все весьма печально».

Горе Зебедея и Умника было столь велико и безутешно, что их новые друзья начали тревожиться и говорить между собой, что на детей (а ведь они в сущности были совсем еще детьми) обрушилось слишком много всего: их оторвали от родной почвы и бросили в совершенно непривычные условия… Нет, фраза «культурный шок» не в силах передать их ощущения, она уместна лишь для описания легкой дезориентации при перемещении из Лондона в Париж. Нет, невозможно вообразить глубину их потрясения, и поэтому не следует обращать внимание на трагические маски, в которые превратились лица Умника и Зебедея.

Была и еще одна составляющая в горе двух юных цимлийцев, этого их новые друзья не только понять, но и даже представить себе не могут. Мальчики считали, что Сильвия умерла из-за проклятий Джошуа. Если бы она была рядом с ними, если бы сказала со смехом: «О, да как вам могла в голову прийти такая ерунда?» — ребята не поверили бы ей, но чувство вины стало бы меньше. А так вина сокрушила их, раздавила их своим весом. И поэтому оба сделали то, что все мы делаем, испытывая худшую и сильнейшую боль: они стали забывать.

Их память сохранила во всех подробностях бесконечные дни, когда они ждали возвращения Сильвии из Сенги, когда умерла Ребекка, когда Джошуа лежал под деревом и ждал: он не мог умереть, пока не поговорит с Сильвией. Долгую агонию ожидания они не забыли, не забыли и тот момент, когда Сильвия вновь появилась перед ними белым привидением, чтобы подхватить их и унести с собой в неизвестность. Все, что было после этого, скрыл туман: костлявую хватку Джошуа и его убийственные слова, пугающий перелет в Англию, прибытие в этот странный дом, смерть Сильвии… Все это стерлось, и вскоре в их памяти Сильвия превратилась в образ дружелюбного сильного человека, который опускается на колени в пыль, чтобы вправить вывих, или учит ребятишек читать, сидя между ними на веранде.

А Фрэнсис просыпалась по ночам оттого, что ее желудок сжимала ледяными пальцами тревога, и Колин тоже жаловался на то, что стал плохо спать. Руперт говорил им, что все дело в том, что до сих пор не принято никакого решения.

В очередной раз проснувшись от собственных слез, Фрэнсис почувствовала, что ее обнимают руки Руперта.

— Пойдем на кухню, я сделаю тебе чаю.

И когда они спустились, то за столом застали Колина — перед ним стояла бутылка вина.

За окном был глухой мрак зимней ночи. Руперт задернул занавески, сел рядом с Фрэнсис, положил ей на плечо руку.

— Вы двое должны наконец принять решение. И что бы вы ни решили, с этого момента вы должны выбросить из головы все остальные варианты. Иначе вы изведете себя и других.

— Правильно, — кивнул Колин и потянулся к бутылке.

Руперт сказал:

— Послушай, старина, не нужно больше пить, будь молодцом.

Почему-то Фрэнсис задело то, что ее мужчина, не отец ее сына, берет на себя роль отца: Руперт говорил так, будто перед ним сидит Уильям.

Колин оттолкнул бутылку.

— Мы оказались в безвыходном положении.

— Да, — согласилась Фрэнсис. — Что мы взваливаем на себя? Вы понимаете, что я буду мертва к тому времени, когда мальчики получат дипломы?

Рука Руперта на ее плечах напряглась.

— Но мы должны оставить их, — произнес Колин агрессивно, слезливо, умоляюще. — Если два котенка попытаются выбраться из ведра, в котором их топят, вы же не станете заталкивать бедолаг обратно. — Того Колина, который говорил это, Фрэнсис не видела уже многие годы, а Руперт вообще не встречал еще этого страстного юношу. — Так не делают! — восклицал Колин, нагибаясь через стол, направляя горящий взгляд на Руперта, затем на мать. — Не станете же вы заталкивать бедолаг обратно. — Вой вырвался из его горла; давно уже Фрэнсис не слышала этого воя. Он уронил голову на сложенные на столе руки. Руперт и Фрэнсис говорили глазами, без слов.

— Я думаю, — наконец произнес Руперт, — у вас есть только один путь.

— Да, — кивнул Колин, поднимая голову.

— Да, — сказала Фрэнсис.

— Тогда решено. И теперь выбросите все остальное из головы. Немедленно.

— Должно быть, шестидесятые навсегда поселились в нашем доме, — сказал Колин. — Нет, это не моя фраза, так Софи говорит. Ей кажется, что все это чудесно. Ей, конечно, легко говорить, ведь вся работа упадет не на ее плечи. Разумеется, она заявила, что будет участвовать — во всем. — Он засмеялся.

Когда оба они вернулись в кровать, Руперт сказал:

— Знаешь, мне кажется, я не перенесу, если ты умрешь. К счастью, женщины живут дольше мужчин.

— А я не могу представить, как можно быть без тебя.

Два этих умных и смелых человека редко говорили о своих чувствах. «Кажется, у нас пока неплохо получается» — это был максимум, что они позволяли себе. Настолько выбиться из рамок, накладываемых возрастом, — это требует определенной смелости; любить друг друга столь глубоко — в таких вещах редко признаются, даже самым близким людям.

Потом Руперт спросил:

— А что это за случай с котятами?

— Понятия не имею. В нашем доме такого точно не могло быть, да и в школе вряд ли. В прогрессивных школах не топят котят. Во всяком случае, не при учениках.

Дата добавления: 2015-11-30