|
Читайте также: |
– Возможно, я так и сделаю. У меня есть небольшие сбережения. Я ведь ничего не тратил на сигареты и алкоголь. Только на книги. – Он через силу улыбнулся. – Всем, что я знаю, я обязан вам и книгам, которые вы мне давали. Вы открыли для меня новый мир.
– Я рада, если это так, – она тихонько высвободила свою руку.
– Я знаю, что никогда не забуду вас. – Он смотрел на нее в упор, будто запоминал ее губы, ее глаза, такие ласковые и такие огромные, что он, казалось ему, может утонуть в их чистой сияющей синеве. – Я хочу попросить вас лишь об одном. После этого я уйду и никогда ни о чем не попрошу больше. Разрешите мне только один поцелуй, Филадельфия… Только один.
Она хотела ограничиться коротким формальным прощанием, но он взял ее за руки и тихонько привлек к себе. Повинуясь внезапному импульсу, она подалась вперед, и их губы встретились в долгом поцелуе. Потом он повернулся и, ничего не видя перед собой, выскочил на палубу. Больше она его не видела никогда.
Виноградные лозы и фруктовые деревья только-только начали одеваться молодыми листьями, когда Дели произвела на свет пятого ребенка, на сей раз – девочку. Это произошло в больнице Уайкери. Брентон поначалу был очень доволен, он давно хотел дочь. Она, однако, была очень маленькая и беспокойная, ей, видно, не хватало молока, и отчаявшаяся Дели решила вставать по нескольку раз за ночь, чтобы ее накормить.
Благодаря этим бессонным ночам, она получила возможность наблюдать комету Галлея, которая в том году вновь появилась на покрытом прозрачными облаками небе. Кроме сиделок, дежуривших у постели больных, и моряков, стоявших в ту ночь на вахте, ее смогли увидеть лишь очень немногие. Она протянула свой хвост через темное небо над внутренней Австралией; звезды, обычно ярко сверкающие на небосводе, померкли в облаке ее света. Дели зачарованно смотрела на этого прекрасного и загадочного визитера, которому больше не суждено появиться на протяжении ее жизни.
Жалобный плач новорожденной, не прекращавшийся целыми сутками, начал раздражать Брентона. Раз ночью он сел на своей койке, обхватил голову руками и зарычал:
– Если ребенок не замолчит, я вышвырну его за борт!
С налитыми кровью выкаченными глазами, со вздувшимися венами на шее, он выглядел страшно. Дели, вставшая со своей койки, чтобы успокоить ребенка, вцепилась в него, чтобы защитить. Конечно, муж нездоров и на самом деле не может этого сделать, но произнесенные жестокие слова повисли, будто вибрируя, в тесном пространстве каюты.
Скоро ребенок сделался более заторможенным; плакал он теперь меньше и очень много спал. Кожа девочки приобрела восковой оттенок, голова стала непропорционально большой. Спустя месяц после родов они снова пришли в Уайкери, и Дели решила показать ее врачам.
Акушер, принимавший роды, осмотрел ребенка и молочные железы матери.
– У вас мало молока, – заключил он. – Ребенка надо немедленно переводить на искусственное вскармливание, однако поначалу она может плохо переносить новую пищу. Лучше оставьте ее у нас на несколько недель.
– Оставить ребенка! Вы хотите сказать, что обойдетесь без меня? Но как же?..
– Она будет здесь в хороших руках. – Доктор проницательно посмотрел на нее поверх очков. Это был невысокий, полноватый мужчина с румяным лицом, больше напоминающий семейного доктора, чем главврача бесплатной больницы. Голову его украшала круглая розовая лысина, окруженная пушистой каемкой седых волос– Вам и самой нужно немного поправиться, – сказал он. – Забот с тремя детьми на борту судна хватает. Отдых вам не повредит.
Она начала было объяснять, что они могут забрать девочку не раньше, чем через месяц, но доктор Хампли махнул рукой.
– Вот и хорошо! Мы присмотрим за ней до вашего возвращения. Когда она наберет вес, вы ее не узнаете.
Это была спасительная передышка. Дели вернулась на судно в блаженную тишину беспробудных ночей. Брентон стал теперь спокойнее, рад был и Алекс, ревновавший мать к новорожденной. Количество грязных пеленок уменьшилось вдвое. Ее материнское чувство уже истощилось: она подошла к такому порогу, когда не испытываешь ничего, кроме бесконечной усталости от этого вечно кричащего комочка плоти.
Впервые за много месяцев она достала мольберт. Краски, которые она оставила на палитре, собираясь использовать их при первой возможности, высохли, так и не понадобившись. Она соскоблила их особым ножом и выдавила на палитру свежие краски из тюбиков, в том числе белую.
Она еще не знала, что будет рисовать; самый вид тюбиков, кистей, запах льняного масла приводил ее в возбуждение. Она достала холст, на котором был когда-то сделан набросок углем. Дели счистила уголь хлебным мякишем и стала обдумывать сюжет будущей картины.
Они стояли у берега, пока механик устранял неисправность в манометре. Ничто не привлекало ее внимания, кроме широкой реки, охристых меловых скал на одном берегу и монотонной серо-зеленой равнины, поросшей бакаутом и ивняком, – на другом. На вершине скалы стояла сосна; вся изогнутая и перекрученная, она казалась черной на фоне голубого неба. Рядом находились две будки из белой жести, по всей вероятности, служившие «удобствами».
Дели принялась срисовывать пейзаж с беспощадным реализмом, включая уродливые знаки цивилизации, помещенные между скалами и бескрайними голубыми небесами. Розовые кабины, отбрасывающие плотные темные тени, удачно сочетались с голубым фоном неба. Она нацарапала на непросохшей краске вывески «Для мужчин» и «Для женщин».
Эту картину она включит в каталог своей следующей выставки под очень современным названием «Равенство полов». Фривольность темы, конечно, вызовет раздражение у определенной части посетителей. Ну что ж, ей нравится дразнить людей, которые принимают жизнь слишком серьезно.
Пока она работала, Гордон и Бренни то и дело подбегали и вертелись около нее, приставая со своими бесконечными «почему?» и «зачем?»; потом проснулся Алекс, разгоряченный сном и чем-то испуганный.
– Пойди к нему, Гордон, – нетерпеливо приказала она, продолжая рисовать. Только сделав последний мазок, она по-настоящему услыхала его отчаянный рев, который до того воспринимала лишь каким-то краем сознания.
Вернувшийся Гордон недовольно сказал:
– Он сошел с ума! Плачет и плачет…
Дели бросила кисти и с виноватым видом поспешила в каюту, даже не успев вытереть руки.
– Меня укусил щенок, – кричал Алекс. – Противный такой, розовый…
– Нет здесь противного розового щенка, он убежал, – успокаивала его мать.
Алекс часто видел страшные сны, причудливые, красочные, они могли соперничать с галлюцинациями, которые бывают у взрослого человека в бреду, в белой горячке. К двум годам его изнурительный кашель прошел, кожа лица приобрела здоровый цвет; розовые щеки оттенялись темными хорошо прорисованными бровями; глаза у младшего сына были серые – ни в мать, ни в отца.
Она поцеловала влажные завитки на затылке ребенка, мягкие и шелковистые. Ее внутреннее напряжение успело разрядиться благодаря полученной возможности порисовать, и она, отдохнувшая и удовлетворенная, вновь ощутила себя счастливой матерью.
Подошел Бренни и пощекотал братишке щеки своими ресницами. Алекс залился счастливым смехом. Дели сгребла обоих в охапку и расслабилась, ощущая почти животное счастье, глядя на их свежие, как цветочные лепестки щечки, на шелковистые волосенки, на длинные ресницы и большие чистые глаза. Они такие красивые и свежие, точно бутоны, окропленные росой, что невозможно поверить, что когда-нибудь они станут лысыми, морщинистыми, немощными.
Долгое время ею владела мысль о разрушительном действии Времени, которое уносит живые существа в никуда; теперь же она поняла, что Время – это материя, присущая всем вещам. Люди существуют во Времени, а не только в Пространстве. Теперь она смотрела на все другими глазами, оценивая все в аспекте Времени, и люди казались ей неустойчивыми, колышущимися, точно языки пламени на ветру. В каждом старике она видела теперь полного сил юношу, каким он был когда-то; во взрослом молодом человеке – беспомощного младенца; в цветущей девушке – сморщенную старуху, какой она со временем станет.
Когда Дели увидела свою дочурку снова, тельце ее было еще худеньким, волосы на голове жиденькие, но все же она значительно прибавила в весе, щеки ее порозовели, и вся она оживилась.
– Она прибавляет теперь по двенадцать унций в неделю, – с гордостью сказала старшая сестра.
Дели выбрала для дочери имя Миньон, но Брентон его не одобрил: он хотел «что-нибудь попроще». Они сошлись на том, что окрестят ее как Миньон, но звать будут для краткости Мэг. Алекс, который научился держать бутылочку и помогать кормить девочку, забыл свою прежнюю ревность; Бренни тоже полюбил сестренку, когда она перестала донимать его плачем.
«Я была бы не прочь иметь детей, если бы это не было сопряжено с такими хлопотами», – думала Дели, отстирывая яркое желтое пятно с очередной пеленки, благо воды было вдоволь. Она, как и прежде, содрогалась при мысли о том, сколько грязи принимает от человеческих существ река. И все-таки она постоянно очищается в своем бесконечном движении; вот так и Время – оно впитывает в себя события истории, но никогда не бывает перенасыщенным, унося в вечное безмолвие шумные конфликты и ссоры.
Брентон просматривал отчет Межштатовской конференции премьер-министров за 1911 год. Вдруг он рывком перевернул газету и что-то проворчал.
«Ни одна река в мире, – вслух прочитал он, – не поддается так легко шлюзованию, как Муррей. Достаточно разделить существующий водный поток на отдельные отрезки, чтобы русло сделалось судоходным во всякое время года». Вы только послушайте! Оказывается они давно знали это и все-таки ничего не сделали!
Далее в газете было написано, что южноавстралийское правительство готово начать комплексное строительство шлюзов, чтобы сделать реку судоходной до Уэнтворта. Однако необходимо заключить соглашение между штатами, так как шлюзы с 7-го по 11-й окажутся по ту сторону границы. Расходы были исчислены в 200 тысяч фунтов, и работы предполагалось начать немедленно.
Брентон сердито отшвырнул газету.
– Немедленно! Только что-то не видно никакого начала. Первая конференция по шлюзованию реки была созвана в 1872 году. Л теперь, сорок лет спустя, ничего не сделано. Надо выбирать в парламент людей с реки!
– А почему бы тебе не выставить свою кандидатуру? – сказала Дели полушутя, полусерьезно.
– И выставлю! – Брентон поднялся и заметался по тесной каюте, топча газету ногами. – Черт бы их всех побрал! Чего они ждут? Еще одной такой засухи, какая была в 1902 году? Мало насмотрелись?
Дели постаралась его успокоить: ему нельзя так волноваться. Она уже приучила детей не подходить к нему и вести себя очень тихо, когда он раздражается. Его характер становился все более непредсказуемым. Заслышав его нетвердые, торопливые шаги, детишки сбивались в кучку и с тревогой смотрели на мать.
Только с малышкой Мэг он был неизменно ласков. Это была пухлая, улыбчивая толстушка с темными, как у матери, волосами и с зелено-голубыми глазами отца.
Если бы она родилась первой, думала Дели, она уже давно помогала бы матери, чего Гордон никогда делать не будет.
И все же Гордон был ее любимцем, стеснительный мечтательный Гордон с отцовскими кудрями и большими синими глазами, затененными, как у девочки, длинными ресницами.
Дели всегда старалась быть беспристрастной и не оказывать предпочтения старшему сыну. Малышка Мэг была фавориткой отца, чего он не скрывал. Не в пример всем остальным, она могла позволить себе полную свободу в обращении с ним. Она могла подползти к нему и, захлебываясь от радостного смеха, попытаться вскарабкаться по его штанине, как если бы он был высоким деревом. Отец тогда нагибался, поднимал ее и сажал себе на плечи.
Маленький Бренни был тенью отца. Он копировал Брентона решительно во всем, его восхищение отцом граничило с благоговением. Алекс старался как можно реже попадаться ему на глаза. Он обычно держался за материнскую юбку и прятался в ее складках при приближении главы семьи. Гордон тоже избегал отца, стесняясь его и испытывая к нему скрытую враждебность.
– Ты любишь Горди больше, чем меня? – допытывался у матери Бренни.
– Я люблю всех одинаково, милый.
Бренни ей не поверил, но сделал вид, что это его не трогает.
– Ну и пусть! А папа больше любит меня. Я храбрее Горди, и я могу его побороть; и плаваю я быстрее. Мне бы только догнать его ростом.
– Не торопись, милый, когда-нибудь вы сравняетесь. Когда тебе будет восемнадцать, ты, возможно, перерастешь Гордона: он к тому времени уже перестанет расти.
– Правда? Тогда я буду с ним драться!
– Не надо драк! – устало произнесла мать.
В этом году Гордону исполнилось шесть лет, и пора было начинать учить его письму и арифметике. Он уже знал буквы и мог читать букварь и другие книги для первого чтения, которые она ему покупала. Гордон любил эти уроки. Подобно матери, мальчик умел сосредоточиться на предмете; он любил сидеть с ней рядом, вдыхать запах ее волос, когда она низко склонялась над ним; любил когда она брала его руку и водила вместе с ним карандашом по бумаге. Рисунки в книге для чтения, простые и понятные, были очень привлекательными: симпатичная кошка на ярком розовом коврике с желтой бахромой; красный мяч для крикета, желтая летучая мышь, голубая крыша. Он мог целый час провести с цветными карандашами, изображая в тетрадке для рисования силуэты птиц, летящих над холмом, похожие на букву V.
Он знал, что существуют холмы, и знал, как их надо рисовать, хотя никогда их не видел. С самого момента рождения он разъезжал по реке, которая тянулась по ровной долине на тысячи миль. По бокам были лишь выветренные меловые утесы и песчаные дюны. Он знал, что холмы покатые и отлогие, а горы – высокие и островерхие. Он знал также и то, что где-то есть огромное водное пространство без конца и края, называемое океаном.
– В верховьях реки, у ее истоков, – рассказывала ему мама, – есть голубые горы, покрытые снегом. Летом он тает, и вода стекает в реку. Часть этой воды сейчас под килем нашего судна, ей понадобилось почти два месяца, чтобы совершить путь в эти края.
Гордон оглядывался по сторонам – на пышущий жаром летний день, на воду, медленно скользящую в тени лодки. Она была зеленая, как стекло, только не такая прозрачная, и казалась прохладной, хотя Гордон знал, что на самом деле это не так, потому что родители иногда купали его в реке, и он каждый раз боялся: вот сейчас что-то страшное покажется из глубины и схватит его за ногу. Однажды он запутался ногой в водорослях и завизжал от страха. Верхний слой воды был прогрет, хотя и неравномерно – там и сям чувствовались какие-то холодные струйки. В тихие дни вода блестела и в нее, точно в зеркало, можно было глядеться. Но когда поднимался ветер, она становилась мутной и покрывалась пеной, словно прокисший суп.
Горди учился ходить на веслах и очень это любил; вот только одно весло загребало у него почему-то сильнее другого. Если бы не это, он бы греб очень быстро. Вечерами они с отцом ставили перемет, а по утрам он осматривал его, хотя и не любил снимать живую рыбу с крючков. Тем не менее он от души радовался хорошему улову и тому, что к завтраку у них будет свежая рыба.
Бренни тоже просился с ним, но стоило Гордону согласиться, как тот начинал требовать весла; Гордон его отталкивал, и тот поднимал громкий крик, выводя из себя отца. Поэтому Гордон старался улизнуть пораньше, пока не проснулся братишка, спавший на нижней койке. На другой стороне реки была видна широкая лагуна, там и сям испещренная кустарником, что свидетельствовало о мелководье. На том берегу Гордон разглядел меловые скалы, у подножия которых виднелись темные отверстия: это были входы в таинственные полутемные пещеры.
Час был ранний, солнце еще не всходило. Гордон знал, что «Филадельфия» отчалит до первого завтрака. Он греб так тихо, как только мог, чтобы не проснулась ни одна живая душа. Он хотел, чтобы вся неоглядная ширь реки принадлежала ему одному; он готов был поделиться лишь с большим белым журавлем, который стоял, подкарауливая рыб у края лагуны. Небосвод и река были ярко расцвечены утренней зарей, но без оттенка розового цвета, потому что в небе не видно было ни единого облачка. Мальчику казалось, что он плывет сквозь море света.
Гордон посмотрел назад и наметил большое дерево, на которое он должен править; однако лодку снесло в камыши, и весла запутались средь высоких стеблей. Солнце уже поднялось над горизонтом, и из камбуза вился сизый дымок, когда он достиг меловых скал. Оказалось, что самая большая пещера была не более, чем провал в желтой скале.
С судна долетали звуки утренней суеты: загремели посудой, захлопали дверьми, кто-то опрокинул в воду ведро с мусором. Наверное, они собираются отчаливать! Гордон налег на весла, зарывая их глубоко в воду; он едва не утопил одно из них. Дело кончилось тем, что его снова снесло в камыши.
Тогда он решил, что будет лучше встать в лодке и отталкиваться веслом, как шестом. Сделав резкий толчок, он вывел лодку из камышей на чистое место, но при этом потерял равновесие. Чтобы не упасть в воду, ему пришлось выпустить весло и ухватиться за борт лодки. Весло медленно поплыло вниз по течению.
Сначала он хотел достать его другим веслом, но побоялся упустить и его. И тут он услышал неразборчивые крики с борта «Филадельфии» и увидел отца и мать, перегнувшихся через перила нижней палубы. Он решил, что они велят ему плыть к судну.
Грести одним веслом было несподручно, он больше крутился на одном месте, чем плыл, но, как бы то ни было, расстояние до судна мало-помалу сокращалось. Он разглядел выражение бешенства на побагровевшем лице отца. Мама была бледна и встревожена. Самое неприятное, что все это происходило на глазах Бренни.
– Ты почему не достал весло, безмозглый кретин?
– Оно уплыло слишком быстро… Мне послышалось, что вы запрещаете мне его доставать…
С большим трудом он пристал, наконец, к корме, измученный и обрызганный водой.
– Это счастье, что нет ветра, а то тебе не удалось бы вернуться, – сказала мать. – Никогда не бери лодку без спроса, слышишь? Я чуть не умерла от страха. – Ее голос звучал резко и сердито.
– Мы стоим под парами уже добрых полчаса, ожидая тебя! – Отец рвал и метал, привязывая лодку. Едва Гордон ступил на палубу, его сбил с ног сильных удар в ухо. – Пусть тебе это будет наукой! А теперь марш в постель и не смей вылезать из нее.
Гордон пошел в каюту, держась за скулу. Лицо его было бледно, на глазах блестели слезы. Однако он не издал ни звука, пока не оказался в полутемной каюте, на своей койке. Когда через некоторое время Дели принесла оставленный ему завтрак, он отвернулся к стене и даже не взглянул на мать.
Топографические работы вдохнули новую жизнь в эту малонаселенную часть Нового Южного Уэльса – его северозападный район, граничащий с обширными пустынными землями Южной Австралии.
Мелкое озеро, окруженное оранжевыми дюнами и скалами из плотного глинозема, выглядело искусственным. Сама природа выстлала его дно непроницаемой для воды глиной; с Мурреем оно сообщалось через технические сооружения, регулирующие спуск и забор воды, предполагалось построить еще два шлюза в конце этой бухты и в начале бухты Руфус-Крик, непосредственно сообщающейся с рекой.
Однако работы были приостановлены из-за начавшейся войны, и озеро не могло быть использовано под водохранилище еще шесть лет.
– Они не приступили к сооружению даже первого шлюза, – кипятился Брентон. – Пока не будет построен девятый шлюз, отводящий воду обратно в озеро, и не закончены ворота для водосброса, никакая топосъемка не поможет!
– Может, они начнут где-нибудь в другом месте? – предположила Дели.
– Начинать надо с ворот! Вот посмотришь: наступит новая засуха, а у них ничего не будет готово!
На юго-западном берегу озера, у входа в бухту Руфус-Крик расположился лагерь геодезической группы, и Брентон решил поставлять им провизию и спиртное. Этим людям некуда было тратить деньги, которые буквально жгли им руки. Особенно дефицитным было у них вино.
– И женщины, – Эдвардс многозначительно посмотрел на жену. – Когда причалим, ты на берег не сходи, а то неприятностей не оберешься.
– Спасибо, я как-нибудь разберусь сама.
Через узкую, извилистую бухту с заросшими берегами могло пройти только маленькое судно, такое как «Филадельфия». Она остановилась в том месте, где над водой проходил железнодорожный мост. До устья Муррея было отсюда восемь миль, до Уэнтворта – шестьдесят, если ехать через буш по разбитому тракту.
Палатки в лагере были поставлены под углом – один ряд по берегу озера, другой вдоль бухты. Топографы нашли, чем поживиться на пришвартовавшемся корабле. Они повалили на борт, осадили длинный прилавок, который выдавался на палубу из помещения склада, где хранились разные товары. Рыболовные принадлежности, табак и спички, фонари и ламповые стекла, фланелевые рубашки, консервированные фрукты и варенье шли нарасхват.
Дели знала, что будет в центре внимания. Она оставалась в подсобке, передавая Брентону товары с полок, помогая отыскать товары, заложенные чем-то другим. Мужчины не сводили с нее глаз. Взгляды были разные – одни восхищенно-сентиментальные, другие похотливые, третьи оценивающие. Равнодушных не было. Здесь, среди мужского общества, она была Женщиной, символизирующей дом и все то, чего они были лишены.
Один помощник топографа, худой и загорелый до черноты, спросил, есть ли у них шерстяные нитки, подходящие по цвету к его пуловеру. Он повернулся и показал Дели большую дыру на плече.
Она с готовностью начала перебирать мотки ярко-синей пряжи, низко нагибаясь над коробкой, чтобы скрыть краску смущения: парень не сводил с нее глаз. Ее привлекло в нем что-то такое непосредственное, мальчишеское, напомнившее ей молодого Брентона: этот тщедушный паренек был так же уверен в себе, не сомневаясь в своем обаянии.
– Мне связала его мама, – доверительно сказал он, – и я не хочу, чтобы он пришел в негодность, если его не починить вовремя. И всего-то надо сделать пару стежков.
– Раз порвался, надо починить. Здесь понадобится штопальная игла.
– У меня ее нет. Я охотно куплю пакет игл, если они у вас найдутся. Правда, мне не приходилось этого делать…
– Оставьте ваш пуловер здесь, я починю его, – неожиданно для себя самой сказала Дели.
– Вот здорово! Это было бы чертовски любезно с вашей стороны. – Чистые голубые глаза, полные молодого задора, смотрели на нее с признательностью. В эту минуту она вдруг вспомнила Адама, хотя у того глаза были карие. О, молодость… Она подавила вздох и взяла у него пуловер. Стоявшие рядом мужчины начали над ним подтрунивать и жаловаться ей, что у них тоже найдется много чего починить.
– Приходи после ленча, я сделаю, – сказала она, не обращая внимания на их шутки.
Брентон, занятый получением платы за товар, ничего не заметил. Механик Чарли, пришедший за новой бритвой, заинтересовался схемами водных сооружений и вызвался осмотреть предполагаемое место водосброса после того, как сменится с вахты.
Дели сидела на верхней палубе у дверей каюты и штопала пуловер. Он немного свалялся подмышками, и от него исходил терпкий запах мужского пота.
Алекс и Мэг спали, Гордон и Бренни лежали на своих койках, рассматривая картинки в книжках. Это было самое спокойное для нее время дня. Целая куча выстиранного белья ждала утюга и починки, а она тратит время и силы на художественную штопку, которая могла бы удивить саму тетю Эстер.
– Ну, как дела?
С берега ей махал белокурый юноша, владелец пуловера. Он был одет в чистую светло-голубую рубашку. Кудри его были смочены водой и приглажены щеткой.
– Еще не готово. Поднимайтесь сюда, – пригласила Дели.
Взойдя на борт, он придвинул плетеный стул и наклонился, чтобы посмотреть на ее работу.
– Потрясающе! – выдохнул он, трогая заштопанное место пальцами. – Знаете, это действительно…
– …чертовски любезно с моей стороны, – закончила за него Дели, и оба весело рассмеялись.
– Тсс! Дети спят…
Они перешли на полушепот. Это придало их беседе оттенок интимности. Она чувствовала себя легко и свободно, как если бы сидела с давним другом.
– Ну, вот! Собственно говоря, это следовало бы отутюжить, но… По крайней мере, не будет распускаться дальше.
– Это просто чудесно! – он взял пуловер из ее рук и начал энергично натягивать его через голову.
– Стойте! Вы надеваете его задом наперед!
– Я хочу, чтобы заштопанное место было ближе к сердцу! – взгляд, который он бросил на Дели, был более чем выразительным.
Она покраснела и поднялась с места со словами:
– Пора будить детей.
Она заглянула в свою каюту: Мэг все еще крепко спала в своей кроватке. В соседней каюте мирно посапывал Алекс. Из салона донесся голос Гордона:
– Можно нам вставать, мамочка?
– Вставайте. Вам помочь обуться или вы сами?
– Ну, я пошел, мадам! Еще раз – большое спасибо.
– Не за что, – ее ответ прозвучал сухо и официально. – Я уверена, что ваша мама сделала бы это лучше.
Надевая пуловер, он взъерошил свои светлые кудри и теперь выглядел таким юным и таким привлекательным, что Дели испугалась за себя.
Подошел Гордон, шлепая по доскам палубы незашнурованными башмаками. Он приветливо поздоровался с незнакомцем. Дели пошла обувать Бренни. Когда она вернулась, Гордон и молодой человек увлеченно спорили о способах рыбалки. Юноша обещал Гордону показать, как надо правильно ставить снасть на треску, чтобы рыба не могла сойти. Пусть только мальчик спустится с ним к воде.
– Можно, мамочка? – Гордон смотрел на нее умоляющими глазами.
– Право, не знаю… Маленькая сейчас проснется. Как далеко это место?
– В двух шагах, мадам.
– Хорошо, подождите минуту, – Дели взглянула на спящих детей и потянулась за шляпкой, которую надевала теперь очень редко. Она считала, что головной убор придаст ей солидность, подчеркивая ее положение замужней женщины.
Вчетвером они спустились к озеру. Она боялась выпустить мальчиков из вида: как бы они не заблудились в этих безлюдных местах.
Когда они вернулись назад, настроение у нее было приподнятое, будто она сбросила с себя груз прожитых лет. Ее не тревожила мысль, что она никогда больше не увидит этого юношу, но он сделал ее счастливой в тот день; обновленная и помолодевшая, она увидела в нем двух своих возлюбленных – Адама и Брентона. И это пробудило в ней нежность к мужу, чувство, посещавшее ее теперь крайне редко.
Она собиралась рассказать ему об этой прогулке вечером, но за послеобеденным чаем Гордон выложил, что они ходили гулять с «дядей из лагеря», и что он приходил на судно и «разговаривал с мамой».
Дели начала объяснять, как она предложила починить пуловер; это звучало теперь странно и неубедительно. Она не могла объяснить такое побуждение воспоминанием о кузене. Брови Брентона сошлись на переносице, его шея покраснела, на ней вздулись вены. Дети умолкли и напряглись в тревожном ожидании. Ночью, когда они остались одни, он накинулся на нее с бранью.
– Разве я не говорил тебе, чтобы ты не покидала судно без меня?!
– Да, но детям очень хотелось пойти, и это был такой милый юноша…
– «Милый юноша»! Сколько времени он пробыл здесь, на борту! Тебя, похоже, потянуло на молодого, сука!
Она молчала, слишком уязвленная, чтобы отвечать. Может, она ослышалась? Весь вид его доказывал обратное.
– Ты, видно, захотела поменять своего старого хромоногого мужа на «этого милого юношу»? – Он возбужденно ковылял по каюте, помогая больной ноге руками.
– Ради Бога, Брентон, не сходи с ума! Ничего не было, мы поговорили немного, пока я заканчивала починку, а потом пошли на берег вместе с детьми…
– Я, кажется, видел его по дороге сюда… Рыжий доходяга, я могу перешибить его одним пальцем. Так значит, я для тебя уже недостаточно силен? – Он стиснул ее запястье стальной хваткой.
– Сколько виски ты принял сегодня? – презрительно спросила она.
– Нисколько! Я пьян без виски. – Он тянул ее за руку вниз, пока не поставил на колени. – Что было еще? Говори!
– Пусти меня! Пусти! – Она яростно сопротивлялась и колотила его свободной рукой, пытаясь укусить его жесткую коричневую руку. Наконец, он отшвырнул ее от себя, и она упала на пол, сжавшись в комок.
Она понимала, что так взбесило его: вид другого мужчины, который был молод. Его выводила из себя мысль, что сам он старится. Она медленно поднялась на ноги, потирая ушибленное плечо. Если бы только здесь был Бен! Она вспомнила Бена, который был так нежен с ней, так любил ее. Какое счастье, что она не рассказала о нем мужу!
– Ты – круглый идиот! – холодно произнесла она. – Если бы я хотела найти тебе «замену», как ты это называешь, я уже давно могла бы сделать это. Неужели ты думаешь, что у меня не было поклонников в Мельбурне? Ты ни разу не подумал о том, чтобы поехать вместе со мной, но я оставалась тебе верна. А теперь ты устроил мне сцену ревности из-за парня, которого я увидела первый раз в жизни! И все из-за того, что он заставил тебя почувствовать свой возраст!
С горьким удовлетворением она отметила, что достигла цели. Брентон вдруг притих и направился к двери. Вдруг он снова повернулся к ней и принял угрожающий вид.
– Прочь с моих глаз! Вон отсюда!
Она вышла с высоко поднятой головой и начала дефилировать взад и вперед по дальней, неосвещенной части палубы. Так ему и надо! Впредь будет выбирать слова, разговаривая с женой! В конце концов она все ему прощала: и ту девку в трактире, и пассажирку с желтыми шпильками, Несту, а сколько было других?
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав