|
Читайте также: |
Вода потихоньку спадала, мелкие рачки, которые прежде копошились под затопленными корягами в поисках подводных нор, зарылись в ил. Река плескалась в цепких когтях полуобнажившихся корней. Длинный пеликаний клин летел к верховьям реки, сороки вили гнезда и носились в лугах, ревностно охраняя свое потомство, ночь, залитую лунным светом, оживляли голоса ночных птиц.
Река пересыхала. Постепенно исчезали мелкие ручьи, оставляя на своем пути лишь цепь наполненных водой ямок, воздух теплыми весенними вечерами наполнялся ароматом жасмина и питтоспорума. Адам же становился все более раздражительным и угрюмым. Так же временами уходил в себя («накатило», – говорила в таких случаях Эстер), но теперь это случалось чаще и длилось гораздо дольше, чем прежде.
– Что ты расквохталась? – злился он, когда обеспокоенная мать советовала ему обратиться к врачу, – оставь меня в покое, а то совсем приезжать не буду.
И Эстер решила, что у него попросту не все ладится с Бесси.
Наедине с Дели Адам, обнимая ее, неожиданно опускал руки… Или вдруг резко обрывал на полуслове, когда она задавала очередной детский вопрос. Что с ним? Дели терялась в догадках.
Однажды ночью – в тот день Адам был особенно хмур и взрывался по каждому пустяку – Дели никак не могла уснуть. Уже несколько ночей в небе висела полная луна, и Анни, которая возобновила музицирование, упражнялась на гармонике возле хижины Или.
Дели вылезла из постели и высунулась в открытое окно. Под луной листья цветущего эвкалипта блестели, как мокрый металл. Мимо окна промчался рой гудящих мелких мух, прилетевший с реки вместе с легким прохладным ветерком. Дели дотянулась до халата и, набросив его, пошла к веранде: мух там не бывает и хорошо видна серебряная лунная дорожка на реке.
Она тихонько открыла парадную дверь и, стараясь не шуметь, скользнула на деревянный настил: босые ноги тут же ощутили шероховатость его досок. У веранды в зарослях жасмина двигалась темная тень. Дели, испугавшись, чуть не вскрикнула, но вовремя сдержалась.
– Дел, это ты? – послышался шепот Адама. – Да. Ой, Адам! Я никак не могла уснуть.
– Я тоже. В такую ночь стыдно спать. И потом, когда ты от меня всего через две стенки… Я тебя заставил выйти усилием воли.
– Как это?
– Мысленно с тобой разговаривал.
– Ну да! Ты думаешь, так можно?
– Конечно, тут и сомневаться нечего. Я уверен, что лет через пятьдесят люди смогут переговариваться друг с другом через море, как сейчас по телеграфу, только безо всяких проводов. Настроятся – и все. Главное научиться управлять своей мысленной энергией. Туземцы умеют общаться без слов. А мы так поумнели, что забыли про эту энергию и почти утратили ее.
Войдя в раж, Адам последние слова произнес в полный голос.
– Тише! – испугалась Дели. Она быстро оглянулась на окна, которые смотрели на веранду.
– Не бойся, Дел, она не услышит. Как у тебя сердечко колотится!
Дели стояла вполоборота, и Адам, продев руки у нее под мышками, прижал ладонь к маленькой груди, под которой трепетало сердце. Дели вдруг ослабела.
– Милая, милая, милая! – Весь дрожа, он перебирал ее мягкие волосы, целовал шею. Потом вдруг резко опустил руки, отвернулся и, прислонившись к перилам веранды, стал смотреть на освещенный луной изгиб реки.
– Что-нибудь не так? – Она коснулась рукой его пальцев. Впервые она спросила об этом.
– Все так. Только… ты искушаешь меня.
– Искушаю?
– Да. Толкаешь на грех.
Грех? Слово прозвучало, как хлесткий удар. Грехопадение, грех. Адам, Ева, Змей Искуситель, что-то низменное, дурное. Она не нашлась, что сказать, но сердце замерло в каком-то сладостно-щемящем страхе. Ей вдруг стало холодно.
– Хочешь, я уйду? – робко прошептала она.
– Да, так будет лучше. Хотя подожди, стань вот здесь. Тут луна светит, я хочу видеть твое лицо.
Он нежно наклонился к ней, разглядывая бледные щеки – в свете луны они казались неземными, и глаза – необычно темные и огромные.
– У тебя такие ласковые глаза, прямые брови к ним не подходят. Щечки тугие, а ротик… милый мой, упрямый ротик. Ты похожа на… на нежного мотылька, который прилетел отдохнуть на цветке жасмина. Филадельфия, Дели, Делла, Дел! Дурацкое имя, совсем тебе не идет, как ни поверни. Дельфина – вот это, пожалуй, лучше, похоже на девочку-эльфа. Я тебя буду так звать.
Не касаясь ее руками, он наклонился, поцеловал в губы. Потом, легонько шлепнув, как отец ребенка, отправил спать.
Она шла, ничего не видя перед собой, переполненная красотой ночи, ее благоухающей темнотой, в которой растворялся серебристый лунный свет.
Теперь в каждый приезд Адама они ночью ненадолго исчезали из дома. Чтобы никто не услышал, как она вылезает из окна, Дели проделывала это в тс минуты, когда дядя и тетя – каждый в своей комнате – были поглощены подготовкой ко сну.
Однажды в такую ночь они молча стояли на берегу. Адам, касаясь щекой темных волос Дели, не отрывал взгляда от непомерно раздутой луны. Луна поднялась выше, и под ней открылся голый утес: старый, обрывистый, мертво-холодный.
Дели вздрогнула и посмотрела назад. Тело ее вдруг напряглось.
– Адам! Что это?
Под большим красным эвкалиптом с выжженной лесным пожаром дырой в стволе двигалась темная тень. Адам быстро разнял руки и, негромко выругавшись, метнулся к дереву. Минуту спустя, Дели увидела Ползучую Анни. Согнувшись, она держалась руками за спину, а Адам, стоя почти вплотную к ней, говорил звенящим от злости голосом:
– Ах ты, длинноносая! Шпионить за мной вздумала, тварь ползучая? Вот погоди, скручу твою тощую шею в бараний рог.
– Что вы, мистер Адам, – заканючила Анни, – я только на сети поглядеть, тресочки вам к завтраку. Вкусненькой тресочки, мистер Адам, только на сети поглядеть.
– Утром поглядишь. А ну давай домой быстро. Анни уползла в свой домишко, и Адам вернулся.
– Как ты думаешь, Адам, она меня видела? Она теперь все твоей матери расскажет.
– Не расскажет. Будет трястись за свою шкуру. Старая пиявка. Надо ее проучить как следует.
– Бедная Анни! Ты так грубил ей!
– Сказала тоже: бедная, – меня от нее в дрожь бросает.
– Меня тоже.
В следующие две недели Адам был очень занят и не смог выбраться домой. А на третьей неделе Эстер отправила ему с почтовым дилижансом письмо, в котором просила не приезжать на ближайшие выходные, поскольку они с Дели сами собираются в Эчуку. Однако воскресное утро выдалось холодным, шел дождь, и Эстер решила на этот раз пропустить службу. Чарльз, глядя в окно, сокрушался: откуда он взялся, этот дождь? Все сено вымочит.
Адам, который в своем лучшем костюме притащился к началу службы, с трудом высидел скучнейшие обращения к Богу в исполнении мистера Полсона. Он поминутно оглядывался на дверь, ожидая, что вот-вот появятся чудные, разные, полные музыки и жизни, синие глаза и озарят бесцветное здание ярким светом.
Бесси Григс и ее мама тоже были в церкви, но Адам, увидев после службы, как они справа по курсу надвигаются на него, точно линейный корабль в сопровождении эсминца, холодно кивнул и, сделав обходный маневр, отошел в сторону.
– Ну и ну! Этот молодой человек, может, и недурен собой, но воспитанием явно не отличается, – с чувством оскорбленного достоинства заметила миссис Григс.
Адам пришел домой к ужину. Он ел приготовленное хозяйкой жаркое и предавался грустным размышлениям о пропавшем дне. Чем дольше он не видел Дели, тем желаннее она казалась. Всплывали в памяти слова, брошенные ею год назад в безрассудном порыве, и его обдавало жаром. Запах апельсинового дерева под окном, напоминая аромат питтоспорума, что рос у них дома, являл собой воплощенную Дели: бледную, хрупкую, темноволосую, с темно-синими и любимыми глазами.
Долгая разлука с любимой заставила Адама решиться на смелый шаг.
В конце рабочей недели он зашел в кабинет редактора и начал разговор, к которому тщательно готовился дома: репетировал, проигрывал варианты.
– Мистер Макфи, я люблю одну девушку и хочу на ней жениться. Конечно, я понимаю, что мне следовало бы дождаться совершеннолетия, но я хотел бы знать, сэр, может статься, мы и через десять лет не в силах будем себе это позволить («А через десять лет мне стукнет целых двадцать девять», – мысленно ужаснулся он), поэтому, если бы вы, сэр, смогли дать гарантию, что мое жалованье соразмерно с моими способностями… моим способностям…
Окончательно запутавшись в падежах, он замолчал, ожидая, что мистер Макфи тут же придет на выручку, пообещав прибавку.
– Ай да мальчик! – насмешливо воскликнул редактор, вынимая изо рта трубку и поднимая глаза к потолку. – А знаешь ли ты, – он внезапно перевел на Адама пронзительный взгляд голубых глаз, – знаешь ли ты, в каком возрасте женился я? В тридцать четыре года! Так что потерпи, присмотрись как следует к девушкам, надо сделать достойный выбор, у меня вот получилось.
– Лучшей девушки я не найду, сэр, даже если буду выбирать до ста лет, – сказал Адам.
– Ишь ты! Но время сейчас тяжелое, большой прибавки не обещаю. А что потом – поживем – увидим. Работай на полную катушку, копи денежки, а там, глядишь, и свою газету заведешь. – Для большего впечатления он потыкал в Адама трубкой. – Ты же писатель от Бога, и на тебе – жениться собрался, детьми обзаводиться. Ты же еще молодой совсем. Сейчас я тебе ничего не обещаю, через годик приходи – посмотрим.
Он сунул трубку в рот и затянулся, показывая, что больше говорить не о чем.
Адам хорошо знал, что с шотландцами спорить бесполезно. В скверном настроении он вышел из редакции и пошел по набережной. В порту кипела обычная работа, и впервые за все время Адам посмотрел на нее, как на зло: ведь все, что делается в этом некогда крупном речном порту, портит реку, которой от роду целая вечность. Порт пачкает, мутит ее воды, губит берега. В воде плавают бумага и апельсиновая кожура; грохот лебедок и железнодорожных составов заглушает изредка долетающие из соседней рощи птичьи голоса; голубое небо задымлено.
Потерпи! Приходи через годик! Он что, идиот, думает, что можно терпеть пятнадцать лет, или он предполагает, что все это время я буду утешаться с кем-нибудь вроде Минны?
Так, во власти горьких мыслей, он добрался почтовым дилижансом до дома.
Дома Эстер засуетилась, принесла чай, горячие лепешки и, подавая сыну чашку или тарелку с едой, пыталась по глазам определить, что тревожит его, в чем причина сумеречного настроения. Но Адам не собирался открываться ей.
Дели поняла: что-то случилось, и когда Адам закончил рассказывать матери новости, предложила вытащить на воду лодку.
– Зачем? – мрачно спросил Адам.
Дели покраснела и удивленно посмотрела на брата.
– Он устал, Филадельфия, ему не до рыбалки, ведь он так долго ехал по реке, там столько поворотов, у меня от них просто голова кружится. Я уверена…
– Я приехал дилижансом, мама.
– Ну все равно. Пойди лучше покатайся на лошади, хоть аппетит нагуляешь к чаю. Я приготовила твои любимые пампушки с патокой, – торжественно произнесла она.
Мальчишески пухлые губы Адама цинично скривились.
– Удивительно, как женщины не хотят, чтобы мужчина взрослел, – сказал он, глядя на каминную решетку. – Вам двоим это всегда удавалось. Как только я появлялся дома, вы сразу начинали обращаться со мной как со школьником. Мне беспрестанно навязывали то еду, то активный отдых. Набить брюшко да порезвиться всласть – чего ему еще желать?
Дели стиснула зубы и стала смотреть на свои руки. Позже она, конечно, узнает, почему он так себя ведет. Но чего ради он говорит о ней, как о какой-то идиотке, да еще равняет с Эстер? Она не выносила, когда ее сопоставляли с «женщинами вообще».
Эстер сидела с обиженным видом и недоумевала. Что на него нашло? Думает, раз получает зарплату, как взрослый, значит, уже вырос? Она поднялась и вышла в кухню.
Дели выжидательно смотрела на брата: подойдет? Поцелует? Целых три педели не виделись, а он и не смотрит! Адам не двинулся с места. Он уселся поглубже на стуле и принялся грызть ноготь. В комнату, улыбаясь и что-то напевая, вошел Чарльз. В сезон он настриг с овец рекордное количество шерсти и надеялся получить за нее приличный куш. Адам уже раскаивался, что нагрубил матери, ему было стыдно за себя. Он коротко поздоровался в ответ на непривычно теплое приветствие отца.
– Я хотел поговорить с тобой, сын, – сказал Чарльз. Дели встала, чтобы выйти из комнаты, но дядя остановил ее.
– Сиди, пей свой чай. Здесь никаких секретов нет… Адам, сынок, я думаю, тебе не очень удается откладывать со своего жалованья?
– Ты прав. Совсем не удается.
– Я так и подумал, – отец оглядел сына: новенький, с иголочки костюм, модный высокий воротник, шелковый галстук. – Так вот, год у меня был довольно прибыльным, и я могу тебе помочь. – Он сделал выразительную паузу.
Адам весь напрягся и, с силой вцепившись в ручки кресла, подался вперед.
– Да? – хрипло спросил он.
– Да. Я подумал, что мог бы давать тебе немного карманных денег. Положим, пять шиллингов в неделю, в месяц целый фунт. Хватит на шелковые галстуки и платочки. Что ты на это скажешь?
Адам медленно выдохнул и откинулся на спинку стула.
– На платочки точно хватит, – сухо сказал он и, спохватившись, добавил. – Спасибо отец.
– Будешь со мной в крибидж или, может, пригласим еще кого-нибудь, или в покер сыграем?
Эстер, сидя за ореховым столом, тасовала карты, на оборотной стороне которых была изображена сине-красная бабочка.
Адам с отрешенным видом полулежал на стуле в той же позе, что и до обеда: ноги вытянуты, руки в карманах, подбородок прижат к груди.
– Адам! Ты что, не слышишь? Мать с тобой разговаривает, – резко окликнул сына Чарльз.
– Так как насчет карт? – опять спросила Эстер.
– Карты? Зачем? Ты, мама, уже не можешь без карт, без своего чая. Они у тебя как наркотики.
– Что ты плетешь? – Эстер негодующе передернула плечами и начала раскладывать пасьянс, сердито выбрасывая по одной карте на стол.
– Может, мне что-нибудь сыграть для тебя? – нерешительно спросила Дели.
Адам пожал плечами: как хочешь.
– Сыграй, сыграй, Дели, – довольно потирая руки, откликнулся Чарльз. – Я сегодня вроде в голосе.
Он подошел к инструменту и установил на подставке сборник «Песенный глобус». Дели заиграла его любимую песню, и хотя Адам не двинулся с места, Дели знала, что он сейчас думает. «Сентиментальная балдаблуда».
Чарльз приятным тенором с чувством запел:
О, Женевьева, все на свете отдал бы я,
Чтоб прошлое вернуть,
Роза юности, жемчужной росою покрытая…
– Черт побери, до чего старики любят сентименты разводить. «Милое прошлое», – заговорил Адам, когда Чарльз кончил петь. – А дай им возможность снова молодыми быть, жалеть начнут. Они уже и не помнят, что значит быть молодым.
– Адам! – сердито оборвала сына Эстер.
Чарльз, которому очень не понравилось, что его записали в старики (усы еще совсем черные, всего несколько седых волосков), с жаром принялся доказывать, что в молодости он был энергичным и чувствовал себя вполне счастливым; он не утыкался носом в книжки и не грубил домашним.
Дели аккуратно опустила крышку фортепьяно и сказала, что, пожалуй, ляжет сегодня пораньше.
– Хорошо, а пока не легла, свари-ка всем по чашечке какао… А ты, Адам, надеюсь, завтра встанешь с той ноги, с какой надо, – сердито добавила Эстер.
Войдя в комнату, Дели, не зажигая свечи и не раздеваясь, присела на край кровати и стала смотреть в окно на причудливую игру света и тени в темном саду. Это последний лунный месяц перед Рождеством; скоро ей исполнится семнадцать. Как странно смотрел на нее в гостиной Адам: цинично, почти зло, и вместе с тем умоляюще, словно хотел, чтобы она что-то поняла. Выйти к нему сегодня ночью? Он, похоже, избегает ее. Нет. Спать, утром увидятся.
Она расстегнула воротник и уже собиралась стянуть платье через голову, как откуда-то издалека донесся крик кукабарры. Крик повторялся с одинаковыми паузами, словно работал хорошо отлаженный механизм.
Она подошла к окну и прислушалась, как прислушиваются к размеренному бою часов или монотонному звуку падающих из крана капель.
Ночь манила к себе, в высохшей траве сверчки исполняли свою завораживающую нескончаемую песню. Медленно, почти против воли, она перелезла через подоконник.
Цветы питтоспорума, остро пахнущие апельсином, уже облетели, но в воздухе была разлита сладостная свежесть напоенных росой трав. Едва Дели отделилась от стены дома, в лицо ей глянула яркая полная луна. Белые облака, крапчатые и рыхлые, как свернувшееся молоко, не затеняли ее света, проплывая мимо в северо-западном направлении, создавали вокруг ее растущего диска янтарный ореол.
Дели обогнула заросшую жасмином веранду, и перед ней неожиданно возникла темная фигура. Адам. Он увлек ее за собой в жасминовую тень и стал целовать, жарко, неистово. Ошеломленная, она вцепилась ему в рубашку, услышала под тонкой тканью бешеный стук его сердца.
– Я… я совсем не думала, что ты ждешь. Ты был какой-то странный, злой.
– Да? Я тебя целый месяц не видел, так мучился, когда ты в прошлый раз в церковь не приехала.
– Я ничего не могла сделать, милый. Было так сыро. Но сегодня днем…
– Молчи! – резко оборвал он и, притянув к себе ее руку, повлек за собой, прочь из сада, вниз, к реке, которая поблескивала среди серебристых деревьев.
Когда, остановившись, он взглянул на Дели, в его измученных глазах зияла черная пустота.
– В такую ночь все голоса должны молчать, звучать дано лишь Шелли:
Дева с огненным ликом, в молчанье великом
Надо мной восходит луна,
Льет лучей волшебство на шелк моего
Разметенного ветром руна[10]
– И от возвышенного – к патетическому – Адаму Джемиесону:
Когда наполнит щедро ночь благоуханьем питтоспорум,
Моя любовь ко мне спорхнет волшебным мотыльком…
– Адам, как красиво.
– Это потому, что ты красивая.
Он нагнулся и поцеловал ее в ухо. От обжигающего дыхания по спине пробежала дрожь, прекрасное и пугающее ощущение. Ей почудилось, что рядом с ней кто-то незнакомый, совсем чужой, и она испуганно обернулась, чтобы удостовериться: Адам тут, никакой подмены нет. Он снова посмотрел на нее: на губах – незнакомая улыбка, глаза полузакрыты – и, обняв, повел вдоль берега к сосновой роще, где искусно переплелись свет и тени, туда, где в памятную для нее ночь два года назад она гналась за птицей.
В тени дерева он тяжело навалился на нее, прижал спиной к стволу. Его глаза метались по ее лицу; в проникшем сквозь ветви лунном свете ее широко открытые глаза и бледная кожа были хорошо видны.
– Дельфина, ты тогда правду говорила? Что хочешь стать моей вся, без остатка? – Голос его, слегка охрипший, дрожал.
– Да, да, конечно.
«Конечно», – откликнулась душа; «нет», – напряглось, инстинктивно отпрянуло тело. Перед глазами возник вселивший в нее ужас тип, которого она встретила недалеко от Кэмпаспа: он обнимал дерево и, похотливо ухмыляясь, манил ее к себе.
Губы Адама сошлись с ее губами, рука скользнула в расстегнутый ворот платья, нащупала маленькую острую грудь. Дели яростно замотала головой и с ненавистью посмотрела на окрашенную луной в коричневый цвет руку, которая двигалась по ее белой коже. Длинные темные пальцы той же формы, что тогда, все повторилось, только в ту ночь белые пальцы двигались по черной груди.
– Нет! – задыхаясь, выкрикнула она и обеими руками выхватила руку, отбросила ее от себя.
Адам не шевелился и не делал попыток вновь коснуться ее. Только смотрел с полной ненависти презрительной улыбкой, будто хотел сказать: «На словах мы все храбрые». Как объяснить все, что нахлынуло на нее в эту минуту? Как рассказать про его отца и кухарку лубра? Она судорожно схватила руку Адама и принялась осыпать ее поцелуями. Но рука оттолкнула ее, холодно, безжалостно. Резко повернувшись, Адам зашагал вдоль берега, с каждым шагом все больше удаляясь от дома. Дели кинулась за ним, спотыкаясь о кочки, плача, умоляя подождать. Наконец, он замедлил шаг, обернулся.
– Успокойся, а то Ползучую Анни накличешь. Иди спать, я еще погуляю.
– Но Адам…
– Ты уйдешь, наконец?
В голосе его было столько горечи, что она, не говоря ни слова, подчинилась. Она шла к дому через освещенный мягким лунным светом сад, еле сдерживая рыдания, а войдя в комнату, бросилась на кровать и зарылась лицом в подушку.
Первой среди утешительных оправданий придумалась гордость. Он сам виноват, обошелся с ней грубо и несправедливо. Она не врала, она готова подчиниться ему, но сегодня все произошло слишком неожиданно… Гордость постепенно забылась, и ее окружила холодная пустота: она потеряла Адама, он больше не будет ее любить. Оцепенев от горя, она лежала, не замечая москитов, которые беспощадно жалили открытые шею и грудь. В доме все спало. Ей показалось, что прошло несколько часов, Адам, наверное, уже вернулся.
Внезапно решившись, она поднялась и, сняв платье, накинула длинную ночную сорочку. Тихонько открыла дверь: она проведет эту ночь с Адамом. Пусть Эстер застанет их утром вместе, все равно. Она докажет, что не боится. Она на цыпочках прошла через коридор к спальне Адама, повернула ручку двери. В комнате было темно. В еле брезжащем свете луны смутно белела неразобранная пустая постель.
Потерянная, совершенно без сил, Дели вернулась в свою комнату, села на кровать и, подтянув к себе колени, прислушалась: не скрипит ли задняя дверь. Веки сомкнулись, голова упала на грудь, и она резко, так, что заболела шея, вскинула ее, потом все повторилось, и она уже не могла сопротивляться; измученная переживаниями, забылась тяжелым сном, оставив гореть свечу.
Ее разбудил страх, всепоглощающий и необъяснимый. Оплывшая свеча рисовала на стенах жирные пляшущие тени. И вдруг совсем рядом раздался крик: «Дельфина!»
Она бросилась к окну и высунулась на улицу. Над цветущим эвкалиптом стояла луна, и от нее на землю шел тусклый желтый свет. На небе – пи облачка.
– Адам, – прошептала она, но ответом ей было лишь монотонное стрекотанье сверчков. Она открыла дверь и окинула взглядом коридор. Никого. Адама в комнате но было. Все так же белела нетронутая постель. Возвращаясь к себе, она услышала, как кашляет в своей спальне тетя Эстер, и сердце сжалось от испуга.
Она больше не легла, страх все еще жил в ней. Дельфина. Так звал ее только Адам. Закутавшись в халат, она села возле окна, стала смотреть на звезды. Луна ушла, и на западе, совсем близко от земли, в бледном предрассветном небе сиял Орион.
Дели встала, умылась холодной водой из расписного голубого кувшина. Глянула в зеркало на туалетном столике: измученное лицо, под глазами глубокие тени, веки опухли от слез.
Запах бекона, доносящийся из столовой, вызвал тошноту, но Дели, собравшись с силами, привела себя в порядок и за завтраком выглядела как обычно. Адам не вышел к столу: пусть выспится как следует, может, тогда и настроение изменится.
Адам опаздывает, – Эстер сдвинула черные брови. Бедный мальчик, ему вчера явно нездоровилось, Чарльз.
– Бедный мальчик, – передразнил Чарльз. – Лентяй он, а не бедный.
Эстер пошла в комнату Адама и вернулась встревоженная.
– Его всю ночь не было. Постель не разобрана. Она села за стол и рассеянно стала жевать яичницу с беконом, которая лежала перед ней на тарелке. Как бы там ни было, сам Адам не смог бы так аккуратно застелить постель. Она мысленно перебрала чернокожих служанок. Каков папочка, таков и сынок. Но из кого выбирать? Бэлла слишком толста и стара, Луси тоже толстая, к тому же у нее есть муж. Где же он мог проболтаться всю ночь? Она окинула взглядом Дели: опустив голову, та силилась проглотить кусок бекона.
– Филадельфия! Это что, его очередная выходка? Ты знаешь, где он?
Дели подняла к ней белое лицо с запавшими глазами.
– Нет, тетя.
– Откуда Дели знать? – вмешался Чарльз. – Небось ушел охотиться на опоссумов или местных мишек.
– Но он не мог… – попыталась возразить Дели. Послушай, девочка, что-то ты сегодня неважно выглядишь, – перебил ее Чарльз. – Прочтем молитву – ложись, отдохни. Адама ждать не будем, он все равно раньше обеда не появится.
Чарльз выбрал кусок из Книги Экклезиаста. Дели всегда нравился этот отрывок, такой торжественный, возвышенный. Но сегодня он казался мрачным и зловещим.
«И помни Создателя твоего в дни юности твоей…».
«…Доколе не порвалась серебряная цепочка и не разорвалась золотая повязка…».
«И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, который его…».
Дели, почти не видя, смотрела на хорошо знакомый орнамент коричневого ковра. Может, это и есть суть? Прах возвращается в землю, а дух – туда, где был рожден. Тело же, которое живет, дышит, наслаждается – всего лишь обитель духа. Ее глаза умеют видеть цвет и форму, а мозг – распознавать красоту и совершенство. Этот мир воистину прекрасен, другой ей не нужен.
«Суета сует, – все – суета… Аминь».
Чтение закончилось, и она, очнувшись от мыслей, пошла вслед за остальными к выходу. У порога она столкнулась с Ползучей Анни, и та бросила на нее многозначительный взгляд. Но, может, ей показалось, и Анни вовсе не видела ее прошлой ночью? Где же Адам? Вдруг он заблудился в лесу?
– Дядя Чарльз, – тихо сказала она, – вы не хотите послать Джеки поискать Адама? Он мог заблудиться.
– Я уже думал об этом, но он достаточно взрослый, чтобы самому о себе позаботиться. Если к обеду не вернется, организуем поиски.
Дели не стала возражать, но предчувствие беды не оставляло ее. Адам не появился и к обеду. Эстер, раскладывая по тарелкам овощи, уронила ложку, и та со звоном упала на пол.
– Чарльз, чего ты ждешь? – с отчаянием спросила она. – Отправь Джеки с остальными, пусть поищут Адама, аборигены тут все знают. Здесь ведь в любом месте можно заблудиться. А если он упал в реку?
– Он отлично плавает.
– Его могла укусить змея, – продолжала Эстер. – Адам, мальчик мой! – Губы ее задрожали, и она стала судорожно искать носовой платок.
– Ну хорошо, Эстер, успокойся, не изводи себя. Мы еще чернокожих попросим из лагеря. Может, они помогут.
След Адама обнаружил Джеки, муж Луси. След провел его вдоль берега – здесь Адам расстался с Дели, – заставил пересечь дюны, обогнуть топи, пройти мимо двух ограждений и вывел к ручью, поперек которого лежал упавший ствол, словно мост, перекинутый к полянке для пикника.
Джеки, который двигался по едва различимым на сухой земле следам ботинок, заметил, что «ботинки» перешли бревно, и уже шагнул было вслед за ними, как вдруг что-то необычное привлекло его внимание. В одном месте бревно, соединявшее крутые берега пересохшего ручья, было ободрано, здесь «ботинки» явно поскользнулись.
Внизу, уткнувшись лицом в лужу стоячей воды – одна из немногих, не просохших еще в эту пору – лежал Адам. Глаза его были закрыты, а на виске виднелась небольшая ссадина. Джеки приподнял тяжелую голову над водой и отчаянным воплем созвал остальных.
Эстер и Дели, уже не на шутку встревоженные, вдруг увидели маленькую процессию, которая шла мимо трех детских могил к дому. Чарльз и Или, впереди, что-то несли на переплетенных руках. И Эстер, только что молившая Господа о благополучном возвращении сына, увидела безжизненно свесившуюся с этих живых носилок руку и пронзительно закричала.
Дели не сразу вошла в комнату Адама, помешкала на пороге. Адам лежал на кровати и, казалось, крепко спал. Но Дели будто застыла: не хочется ни приближаться, ни касаться его. Дядя заботливо омыл недвижное лицо, отвел назад прилипшие ко лбу мокрые пряди, закрывавшие красивые, вразлет, брови. Лицо Адама было спокойно, сомкнутые губы едва приметно улыбались, словно какое-то мгновение назад он столкнулся с поразившей его великой тайной и узнал, что разгадка до смешного проста.
Чарльз, сидевший возле кровати сына, обернулся и увидел Дели, ее мертвенно-бледное лицо, ввалившиеся глаза, казалось, страдание вдавило их внутрь.
– Пойди к тете, девочка. Пусть она помолится с тобой вместе, если может… Бог дал, Бог и взял.
– Значит, он жестокий, этот Бог, – взорвалась Дели. Она смотрела на Адама, на его рот, которому не суждено больше смеяться, произносить слова, дарить поцелуи – непрошенная смерть замкнула его, заставила замолчать навсегда. Слезы, скопившиеся в сердце, готовы были выплеснуться наружу, но неистовый огонь в глазах высушил их прежде, чем упала хотя бы капля.
Дели подошла к двери тетиной комнаты, постучала. Ей никто не ответил, и она вошла. Шторы спущены, в комнате полумрак.
Эстер лежала на кровати лицом к стене, зажав в руке промокший насквозь носовой платок.
Глаза ее были закрыты, из груди исходил тихий, придушенный, леденящий душу вой, казалось, ему не будет конца.
– Тетечка, это я, Дели. Вам что-нибудь нужно?
– Уйди, уйди прочь.
Дели достала из верхнего ящика комода чистый платок и, смочив его лавандовой водой, положила тете Эстер на лоб. Она попыталась осторожно вытащить из судорожно сжатых пальцев платок, но Эстер не дала. Дели положила на подушку еще один чистый платок. Эстер тихо, жалобно заскулила.
Дели вышла через стеклянную дверь на веранду и прислонилась к перилам. Здесь она часто поджидала Адама с реки. Она сжала деревянную перекладину и горящими, без единой слезинки, глазами, посмотрела туда, где река в своем нижнем течении делала излучину. Она боялась реки, а Адам утонул в луже. Ударился головой о бревно и, потеряв сознание, упал в воду. Через несколько недель ручей совсем пересохнет, всей воды в нем не хватит, чтобы напоить и полевую мышь. Но Адам переходил ручей прошлой ночью, когда луна уже не давала света, а бревно было покрыто ночной росой. Это из-за нее, Дели, он оказался там.
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав