Старая Пудога съ XIV по XVIII вѣкъ. 3 страница

С. 304

послѣ сгорѣвшихъ и въ чьи руки они попали, — по сказкѣ Васьки Игрокова, — то не вѣдомо», а межъ тѣмъ все это надлежало представить къ Москвѣ въ Новгородскiй приказъ. Посланные въ Рогозерскую пустынь, въ прежнее мѣстожительство раскольниковъ, донесли, что и тамъ ужъ никого нѣтъ, все впустѣ; тамъ только два избныхъ сруба, которыхъ безъ приказу они не смѣли (вѣрнѣе, какъ сочувствующiе расколу, не хотѣли) разорять, хотя прямое распоряженiе начальства было: «пристани по лѣсамъ жечь и разорять».

Съ самосожженiемъ раскольниковъ и запустѣнiемъ Рогозера, расколъ въ Пудогѣ не прекратился; напротивъ его крѣпко поддерживала теперь память о страдальцахъ за вѣру, окруженныхъ ореоломъ мученичества и святости. Особенно сильно дѣйствовало на придерживавшихся и сочувствовавшихъ расколу сказанiе о чудѣ, о которомъ разсказывали бывшiе при пожарищѣ стрѣльцы, «послѣди за древне-церковное благочестiе овiи пострадавшiи, а овiи бѣгавшiи». По разсказу стрѣльцовъ‑караульныхъ, темною ночью на 13 августа 1693 г. они увидѣли спустившееся на огнище и окружавшее его подобiе свѣтлаго столпа, «разными цвѣтущаго цвѣты». Съ высоты столпа сошли три мужа — два въ епископскихъ и одинъ въ дiаконскомъ свѣтлыхъ облаченiяхъ. Они ходили около огнища «на посолонь», одинъ ограждалъ огнище благословящимъ крестомъ, другой кропилъ его водою изъ чаши, а третiй кадилъ огнище фимiамомъ. Обойдя огнище съ пѣнiемъ «три краты», мужи вошли въ столпъ и «столпъ взятъ бысть съ ними на аеръ и къ тому не являшеся». Послѣдствiемъ разсказа караульныхъ о чудѣ было то, что всѣ слышавшiе «ужасахуся и на мѣстѣ огнища собраша во едину кучу кости и тѣлеса оставшая и загребоша землею и обрубиша около того мѣста срубъ въ три бревна». Для вразумленiя будто бы «ни во что же вмѣнявшимъ чудное видѣнiе» оно повторялосъ въ 40-й день и послѣди на томъ мѣстѣ противъ вселенскихъ субботъ многiе видяще на томъ мѣстѣ въ нощи горящiи свѣщи и дивишася сему»1).

Нѣтъ сомнѣнiя, что сочувствующiе расколу пудожане и впослѣдствiи поддерживали постоянную связь съ знаменитой Выговской киновiей, получая оттуда и нравственную и матерiальную поддержку.

С. 305

VII.

Общая картина быта: занятiя и промыслы крестьянъ Пудожскаго и Шальскаго погостовъ.

Пустыненъ и дикъ былъ Пудожскiй край, какъ и все Обонежье, когда начали появляться здѣсь «страдомыя деревни» новгородцевъ‑колонистовъ. Одинокiя русскiя села и починки въ одинъ, два‑три двора совсѣмъ терялись среди дѣвственныхъ лѣсовъ. Въ разбросанныхъ, больше по берегамъ рѣкъ и озеръ, на значительномъ разстоянiи другъ отъ друга поселкахъ, очень слабо могла развиваться общественная жизнь и только «съ нужею» поддерживались взаимныя сношенiя. Главнымъ препятствiемъ къ тому при большихъ разстоянiяхъ являлись невозможные пути сообщенiя, не вышедшiе изъ своего первобытнаго состоянiя даже въ XVII в., какъ объ этомъ свидѣтельствуетъ «Роспись Олонецкимъ городомъ 1649 года»2): «Отъ Андомскаго погоста до Шальскаго погоста 70 верстъ…, отъ Шальскаго погоста до Пудожскаго погоста 20 верстъ. А выставки изъ всѣхъ тѣхъ погостовъ разселилися по мелкимъ озерамъ въ розни… сухимъ путемъ дороги во всѣ погосты есть же, пѣшiе и конные, съ нужею, зашли мхи и озера и перевозы черезъ озера многiя, а телѣжныхъ дорогъ нѣтъ». «Дороги де пришли плохiе, а перегоны большiе», жаловались въ концѣ XVII в. крестьяне на повѣнецкихъ цѣловальниковъ, «какъ поѣдутъ цѣловальники черезъ погосты въ выставки и того перегону будетъ верстъ 70 и въ разъѣздахъ въ вешнее и въ осеннее время въ бездорожье многихъ лошадей замучатъ».

Но не смотря на столь невыгодныя условiя, обрусѣнiе края шло довольно быстро: къ концу XIV вѣка отъ кочевавшихъ въ Пудожскихъ предѣлахъ лопарей и чуди не осталось и слѣда. Русскiе поселки съ приростомъ населенiя увеличивались все болѣе и болѣе, такъ что въ первой половинѣ XVII в., послѣ Литовскаго погрома среди малолюдныхъ починковъ въ Пудогѣ было немало деревень по 8—10 дворовъ. Общее же количество дворовъ въ 50 Юрьевскихъ деревняхъ и починкахъ достигло въ 1628 году 267 крестьянскихъ, да 14 дв. бобыльскихъ, кромѣ 3 дворовъ поповскихъ, 3 дьяковскихъ, 2 пономарскихъ и кельи просвирнициной; населенiя въ нихъ было: крестьянъ домохозяевъ 267, да дѣтей ихъ и братьевъ, племянниковъ и подсусѣдниковъ 288 человѣкъ,

С. 306

да бобылей 33 челов., всего 588 душъ муж. пола. Государевыхъ деревень было втрое больше Юрьевскихъ, поэтому учетверенное количество крестьянскихъ и бобыльскихъ дворовъ и ихъ насельниковъ въ Юрьевской вотчинѣ должно намъ приблизительно указывать общую численность населенiя въ Пудожскомъ и Шальскомъ погостахъ. — Въ 1628 г. число дворовъ должно было простираться до 1100, а число душъ муж. пола до 2350. Къ настоящему времени число душъ въ описываемомъ районѣ1) больше, чѣмъ удвоилось, достигнувъ въ 1903 году 6262 душъ муж. пола;2) въ тоже время число деревень не только не увеличивалось, но даже уменьшилось до 174. Для нагляднаго показанiя прироста населенiя за три вѣка, хотя бы въ предѣлахъ одного только Нигижемско-Георгiевскаго прихода, цѣликомъ составлявшаго владѣнiе Юрьева м., приводимъ слѣдующую сравнительную таблицу:

Въ 1628 году.	Дворовъ.	Душъ м. п.
Дер. Ивана Онтонова Патракова, а Окулова тожъ Дер. Павлика Савина, а Каршева тожъ Дер. Филипка Яковлева, а Шильникова тожъ Дер. Спирка Иванова, а Великой дворъ тожъ Дер. Полухта Тимоѳеева Чечетова Дер. Афонаска Яковлева, Игнатовская Якушевская тожъ Дер. Максимка Лукина, а Ѳомина тожъ Дер. Микулки Давыдова, а Матвѣевская тожъ

С. 307

Въ 1628 году.	Дворовъ.	Душъ м. п.
Дер. Осипка Иванова Ѳеѳилова, надъ Пертомъ-озеромъ Дер. Еремка Ортемова, а Никитинская тожъ Дер. Ивановская Заволоченинова Мысова за озеромъ, а Юрига тожъ Дер. Игнатовская Самочерная Дер. что была пустошь на Бѣсовѣ носу Якимка Филипова ____________ Итого	______	_____
Въ 1902 году.	Дворовъ.	Душъ м. п.
Дер. Окуловская Дер. Каршевская Дер. Шильниковская Дер. { Великодворская и Дер. { Знаменская Дер. Якушевская Дер. Ѳоминская Дер. Давыдовская Дер. Горская Дер. Никитинская Дер. Юрпучская Дер. Черненская

С. 308

Въ 1902 году.	Дворовъ.	Душъ м. п.
Дер. Бѣсоновская Дер. Бахтынская Дер. Новинская _________ Итого     _________ Итого	_______ воен. рас. _______ ^____	________ _______

_________

Главнымъ занятiемъ Пудожскихъ крестьянъ было хлѣбопашество, которое за разсматриваемый перiодъ, какъ и до нынѣ, велось подсѣчнымъ путемъ. Пользованiе лѣсами для подсѣкъ, какъ и пастбищами, при ихъ изобилiи едва-ли подчинено было какимъ-либо правиламъ. Всего вѣроятнѣе, пишетъ г. Соколовскiй,1) каждый рубилъ лѣсу гдѣ и сколько хотѣлъ. Землей для пашни крестьяне надѣлены были въ изобилiи: въ однихъ Юрьевскихъ вотчинахъ 1628 г. числилось при живущихъ деревняхъ «пашни паханые добрые земли 76 четей съ осминою, да перехожей земли 265 четей, да перелогомъ и лѣсомъ поросло 181 четь и всего пашни, перелогу и лѣсу 523 чети». Земледѣлiе не отличалось отъ современнаго: на подсѣкахъ[30] крестьяне сѣяли рожь, овесъ, ленъ и ячмень, а судя по значительному количеству сѣна (въ Юрьевскихъ деревняхъ въ 1628 г. было 1563 копны), по дешевизнѣ скота, удивлявшей иностранцевъ, по тому, что налоги платились въ то время вмѣстѣ съ хлѣбомъ, масломъ, сыромъ, овчинами, — можно думать что каждое хозяйство имѣло скотъ. Здѣсь интересно привести, какъ особенно раннее, свидѣтельство писцовой книги Юрiя Сабурова

С. 309

(1496 г.) о положенiи хозяйства въ деревнѣ Шальскаго погоста — на Уножскомъ островѣ, гдѣ былъ только одинъ дворъ, а «ржи сѣяли двѣ коробьи,1) сѣна косили 15 копенъ обжа, а дохода съ деревни въ Муромскiй монастырь 10 бѣлъ, а изъ хлѣба четверть, да сыръ, да мѣрка масла».

Бортничества, которое въ древности процвѣтало и на сѣверѣ Россіи,2) не знали пудожскіе крестьяне. Объ этомъ можно судить и по тому, что сосѣдній съ Пудогой Муромскій м. медомъ и воскомъ въ качествѣ царской милостыни снабжался изъ Москвы, откуда ежегодно шло «по пуду съ честью меду да по пуду съ честью воска», какъ гласитъ «запись о ружныхъ церквахъ и монастыряхъ обонежской пятины» 1577—1589 г.

Зато доходную и выгодную статью для Пудожанъ составляли звѣроловство и рыбная ловля. Предметомъ добычи служили особенно бѣлки и куницы, шкурами которыхъ крестьяне платили оброкъ (бѣлы и куничья подать). Была возможность охотиться и на такого рѣдкаго звѣрка, какъ бобръ, о распространеніи котораго въ Пудожскомъ краѣ еще въ концѣ XVI в. говоритъ грамота 1585 г., укрѣпляющая за Кожеозерскимъ м. (на границѣ съ Пудож. у.) бобровые гоны. По мнѣнію И. С. Полякова бобръ водился, впрочемъ, и во всей Олон. губ., такъ какъ онъ попадался также около Ладожскаго озера3).

Рыболовство болѣе широко было развито въ Шалѣ; здѣсь въ 1582 г., производился торгъ рыбою и мелкимъ товаромъ въ 11-ти амбарахъ. Кромѣ того, изъ всего количества крупной и цѣнной рыбы, ежегодно доставлявшейся въ Юрьевъ м. изъ вотчинъ (лососей 22 п. 20 ф., сиговъ 722 п.), большая часть получалась изъ этой Олонецкой вотчины[31], расположенной возлѣ Онежскаго озера. Во владѣніи крестьянъ Пудожскаго погоста были «рыбныя мневыя ловли на рѣкѣ на Водлѣ въ порогѣ во Мневцѣ» (повыше д. Подпорожья).

С. 310

Монастырскіе крестьяне уже по писцовой книгѣ Юрія Сабурова, т. е. въ концѣ XV вѣка, имѣли здѣсь 21 мерду съ полумердою, въ то время какъ Государевымъ крестьянамъ всѣхъ дворцовыхъ волостей предоставлено было владѣть — по части «сорокью тремя (43) мерды съ полумердою, а оброку съ тѣхъ ловель двѣ гривны». Совмѣстные владѣльцы ловель не могли уживаться въ мирѣ, докучая начальству взаимными жалобами. Такъ, въ 1618 г. Юрьевскій архимандритъ, защищая права своихъ крестьянъ, жаловался «на Государевыхъ крестьянъ на Полуянка Олексѣева и на всѣхъ крестьянъ Пудожскаго погоста: владѣютъ де тѣ крестьяне въ порогѣ во Мневцѣ рыбною ловлею, а имъ де въ монастырь въ той рыбной ловлѣ изстари дана треть и въ писцовыхъ[32] книгахъ написана съ ними вопче и тое де они третью владѣютъ 13 лѣтъ, а ихъ монастыря крестьянамъ ловити не даютъ, только даютъ изъ тоѣ рыбы имъ семую долю». Послѣ этой жалобы монастырскіе крестьяне были возстановлены въ своихъ правахъ, съ условіемъ «оброкъ платити по прежнему: Пудожскаго погоста крестьянамъ двѣ доли съ малой вытью, а Юрьева м. крестьянамъ третья доля безъ малой выти». Въ 1640 и 1682 г. рыбныя монастырскія ловли по р. р. Водлѣ, Шалѣ и др. были царскою волею увеличены. Что касается цѣнъ на рыбу въ Пудогѣ, то объ этомъ имѣются свѣдѣнія въ сохранившейся отъ XVI в., послѣ 1547 г., «Порядной Водлозерскихъ (изъ д. д. Кургаловы и Согиловой горы) крестьянъ Ивана и Семена Петровыхъ съ Кирилловымъ (вѣроятно, Челмогорскимъ монастыремъ) на рыбную ловлю». Обязавшись ловить на монастырь рыбу, Петровы выговорили для себя такое условіе: «а не захотимъ мы тое рыбы на срокъ (Рождество Христово) везти въ Кирилловъ монастырь, коя въ сей порядной записана, и намъ дати за бочку щучины по 20 алтынъ, за бочку лещевины по 20 же алтынъ, а буде Богъ пошлетъ сиговины, ино намъ привести за бочку судачины съ обжи полбочки сиговины, а не захотимъ мы тое рыбы везти въ Кирилловъ м., коя въ сей порядной писана, и намъ дати за полбочки сиговины 20 же алтынъ денегъ». (Акты юрид. 1838 г. № 1478).

Изъ Пудожскихъ крестьянъ писцовая книга 1628 г. называетъ нѣсколькихъ красильниковъ и занимавшихся кожевеннымъ производствомъ, напр. въ Нигижмѣ, въ д. надъ Пертомъ озеремъ бобыль Якушка Трифоновъ красильникъ, въ д. Амоска Иванова на Яковлева дворѣ Ивашко Герасимовъ кожевникъ, въ д. Окуловой Левко Микитинъ кожевникъ и др.

С. 311

Нѣкоторое представленіе о жильѣ нашего крестьянина за описываемое время могутъ дать слѣдующія краткія записи: отъ 1582 года: «въ Шалѣ у попа Тита два амбара подъ клѣтью, да подъ горницею для торга рыбой и товаромъ»; запись 1590 года: «дворъ крестьянской — изба трехъ саженъ наземная, да противо клѣть, да два — хлѣва, да межи хлѣвовъ два простенка». Кромѣ того, какъ общая особенность жилыхъ помѣщеній того времени, отмѣчаются въ пережиткѣ старины — свадебной причети, волоковыя окна и недостаточное освѣщеніе избъ:

У чужого чужанина,

У млада сына отецкаго

Избенка будто байнишка —

Долотомъ окна прорублены,

Рѣшетомъ свѣту наношено.

Одѣвался Пудожанинъ въ домотканный балахонъ и лапти. Съ эпитетами балахонника и лапотника онъ является и въ былинѣ о Рахтѣ Рагнозерскомъ,1) мѣстномъ Пудожскомъ богатырѣ2). Будничная женская одежда была изъ одного и того-же скромнаго матеріала, что и мужская — на нее шли крашенина и точиво изъ льна, производствомъ котораго Пудога славилась съ древности; не даромъ снопъ льна фигурируетъ и въ гербѣ Пудожскаго уѣзда. Въ праздники женщины любили и умѣли наряжаться. По представленному г. Ивановымъ на С.-Петербургскую международную костюмную выставку костюму Олонецкой крестьянки XVII вѣка, можно было судить, съ какимъ изуществомъ одѣвались въ праздники дѣвушки состоятельныхъ семей въ нашемъ краѣ.

Что касается пищи крестьянъ, то пишетъ3) г. Соколовскiй, она была за описываемый перiодъ гораздом сытнѣе и разнообразнѣе, чѣмъ позже, какъ доказываетъ это г. Аристовъ для всей древней Россiи4).

Рѣчь о бытѣ, собственно только о матерiальной культурѣ нашего края, необходимо было бы дополнить главой о семейно-общественныхъ отношенiяхъ и религiозно-нравственномъ укладѣ жизни населенiя. Но историческiе и юридическiе акты затронутые

С. 312

вопросы обходятъ молчанiемъ и потому отвѣтъ на нихъ мы дадимъ въ особой статьѣ на основанiи нашей живой старины — по произведенiямъ народнаго творчества. Возстановленiе картины семейно-общественнаго быта и религiозно-нравственнаго мiровоззрѣнiя народа возможно не только черезъ изученiе всей области народнаго творчества5), но и черезъ изученiе одного даже вида этого творчества, напр., похоронныхъ причетей6).

VIII.

Историческiя условiя жизни крестьянъ Пудожскаго и Шальскаго
погостовъ. Народныя бѣдствiя.

Тяжела была въ древности жизнь нашего Заонежскаго, какъ вообще Новгородскаго крестьянства, когда хлѣба хватало только въ обрѣзъ, когда за невозможностью сдѣлать запасы, неурожаи производили страшные голода, сопровождавшiеся морами. Въ каждомъ столѣтiи лѣтопись отмѣчаетъ не одну тяжелую для народа годину. Въ 1042 г. въ Заволочьѣ «бѣ моръ лютъ на кони», а въ 1123 г. здѣсь же «купляху по ногатѣ хлѣбъ»; страшный голодъ 1421‑23 г. г. былъ слѣдствiемъ три дня сразу шедшаго снѣга, уничтожившаго посѣвы (Исторiя Карамзина т. V, пр. 222). Къ голоду въ 1423 г. присоединился моръ, а въ 1446 г. «коробъ хлѣба опять доходилъ до полтины», такъ что, по лѣтописцу, на торгу и на улицахъ иные падали и умирали отъ голода». Голодъ 1471 г. произошелъ отъ сильныхъ жаровъ и засухи, а въ 1588 г. отъ морозовъ. При Борисѣ Годуновѣ вся Россiя пережила страшный трехлѣтнiй голодъ (1601—1603 г. г.); XVIII в. для нашего сѣвера былъ тоже не безъ голодовокъ (1716—17 г.)1). Но да паденiя Великаго Новгорода наши крестьяне, живя на однихъ и тѣхъ же мѣстахъ десятки лѣтъ за разработкой естественныхъ богатствъ края, безъ излишнихъ стѣсненiй со стороны призваннаго и не призваннаго чиноначалiя, могли еще возстановлять свое хозяйство послѣ голодныхъ годовъ. Въ этомъ они успѣвали даже настолько, что страна въ общемъ была, по выраженiю одного современника (около 1480 г.), и хлѣбна и скоты велики и ленъ и желѣзо добро2). Но если таково было положенiе нашего края

С. 313

сразу послѣ похода на Новгородъ Iоанна III, то черезъ столѣтiе Московскаго владычества громадное большинство населенныхъ мѣстъ опустѣло, вся Новгородская область покрылась множествомъ пустошей — пустыхъ деревень и селищъ, оставленныхъ жителями. Благосостоянiе края сильно понизилось. Такъ, къ 1582 г. въ одномъ Пудожскомъ погостѣ, по книгѣ Плещеева (л. 1257), было «10 деревень пустыхъ, да 59 пустошей!»

Бобыли, избенки которыхъ ютились на церковной землѣ, нищiе, питающiеся подаянiемъ, составляли повсемѣстное явленiе. И все это произошло, какъ показывали сами крестьяне въ 1573 г., «отъ государевыхъ податей и отъ подводъ», въ другихъ мѣстахъ «отъ опричнаго правежу, отъ свейскихъ нѣмецъ».

Какъ тяжелы были подати и подводы — показываютъ грамоты на Олонецъ по поводу злоупотребленiя таможенныхъ повѣнецкихъ головъ (1674 г. сент. 15, 1680 г. мая 21, 1681 г. февр. 27)3).

Въ Государеву казну положено было вносить таможеннаго сбора «съ Нигижемской волости на годъ по 2 рубля съ полтиной, Купецкiе волости по рублю по 20 алтынъ, Шальскаго погоста по полтора рубли, Пудожскаго погоста по рублю по 20 алтынъ на годъ», а головы своимъ умысломъ наложили вновь и на хлѣбъ и на скотину и на харчевое по 5 денегъ съ рубля и деньги имали смертнымъ правежомъ и на правежѣ били и мучили, а въ Новгородскомъ де во всемъ уѣздѣ такихъ сборовъ и мученья нигдѣ нѣту».

Тѣже головы вмѣстѣ съ цѣловальниками мучили крестьянъ и подводами, и кормами: «Прiѣзжаютъ они въ Спасской Шальской и въ Никольской Пудожской погосты и въ выставки въ Нигижемскую и въ Купецкую и въ Отовозерскую волости погодно… и стоятъ многiе дни человѣкъ по 10 и больше, и пьютъ и ѣдятъ и подводы емлютъ у монастырскихъ и у Государевыхъ крестьянъ всякому человѣку по подводѣ да подъ запасъ подводы-жъ… и по подводѣ емлютъ въ обѣ стороны — отъ Повѣнца ѣдучи и назадъ на Повѣнецъ — и въ бездорожье многихъ лошадей замучатъ». Донимали крестьянъ также «гонцы и посыльщики, кои на ямѣхъ емлютъ безъ указу кормы и харчи себѣ многiе и крестьянъ бьютъ на правежѣ и отъ тѣхъ кормовъ и харчей убытки бываютъ многiе отъ того они крестьяне до конца разорилися, такъ какъ они платятъ (немалыя) Великаго Государя подати: стрѣлецкой хлѣбъ и

С. 314

рублевые и постойные и ямскiе деньги въ Новгородъ сверхъ своихъ погосскихъ волостныхъ ямовъ».

IX.

Вдвойнѣ противъ Государевыхъ крестьянъ тяжело было положенiе Юрьевскихъ монастырскихъ крестьянъ

подъ жестокимъ управленiемъ «приказчиковъ» и при взносѣ двойныхъ оброковъ на монастырскую и Государеву казну. Въ монастырскихъ книгахъ помѣщаются слѣдующiе налоги: «подушная подать, кабальный хлѣбъ, рублевый оброкъ, пятина, помольныя, свиточныя, куничныя, выводныя и свадебныя деньги». Въ «денежныя книги» писали: оброчныя, бобыльскiя, за годовыхъ работниковъ, за косцовъ, прикащиковъ, съ водяныхъ мельницъ, урковыхъ деревень, за конюшенные припасы, за кровельный тесъ. Въ «хлѣбныхъ вѣдомостяхъ» указываются сборы натурою: а) хлѣбъ: рожь, овесъ, ячмень, конопля, горохъ: б) столовые припасы: соленые грибы, малина, смородина, брусника, черника, сухiе грибы; здѣсь же о сборахъ холста и прядева.

Неисправное внесенiе всѣхъ этихъ налоговъ было обычнымъ явленiемъ и зависѣло отъ побѣговъ крестьянъ и перiодическихъ неурожаевъ, вызывавшихъ общую скудность, вслѣдствiе чего крестьяне вымаливали у монастыря «обожданiя» уплаты податей, жаловались, что платежныхъ средствъ у нихъ «самое умаленiе», грозившее имъ порой, по необходимости «съ отчаянiемъ животишки свои бросить и съ Богомъ уйти». Монастырское начальство или откладывало или прекладывало недоимки съ денегъ на натуру или, къ великой радости крестьянъ, заставляло отработать недоимки и въ рѣдкихъ случаяхъ просто умалчивало о нихъ.

При взглядѣ на вотчины, какъ данныя только «для кормленiя», всѣ, за исключенiемъ экономической, стороны жизни монастырскихъ крестьянъ, само собой отдалялись на второй планъ и порой какъ бы совсѣмъ выходили изъ круга заботъ монастыря, а если и подвергались регламентацiи монастырскаго начальства, то опять таки соотвѣтственно большей или меньшей близости ихъ къ экономическому стоянiю вотчинъ. Для надзора за вотчиннымъ хозяйствомъ въ каждомъ погостѣ, а иногда и по волостямъ находился назначенный отъ монастыря управитель или приказчикъ изъ свѣтскихъ или монашествующихъ лицъ. Такiе — свѣтскiе — приказчики жили напр., въ Негижмѣ, какъ видно изъ собственноручной подписи одного изъ нихъ на пожертвованной въ Георгiевскую церковь

С. 315

богослужебной книгѣ. Негижма, судя по сравнительной величинѣ взносовъ (таможенный сборъ, напр., былъ здѣсь двойной по сравненiю съ Пудогой — 2 р. съ полтиной) являлась самой людной и доходной изъ Олонецкихъ вотчинъ Юрьева монастыря.

Приказчики изъ монаховъ, если они постоянно пребывали на мѣстѣ назначенiя, носили названiя «посельскихъ монаховъ», а если временно, то смотря по роду назначенiя назывались «пятинными монахами — для сбора пятиннаго оброка», «конюшенными», ѣздившими для надзора за монастырскими пастбищами и проч. Всѣ эти лица во избѣжанiе превышенiя власти и «своеволiя» должны были руководиться инструкцiей по которой приказчикъ д. былъ избирать десятскихъ и сотскихъ и брать съ крестьянъ подписку не держать бѣглыхъ драгунъ, матросовъ, раскольниковъ, разбирать споры «по сущей правдѣ», отнюдь не давать отдѣлять безъ указу прочь на другiе дворы и земли сыновей, братьевъ, племянниковъ, зятевей и шурьяковъ, дабы оные отъ этого не могли приходить въ каковую нищету и недостатки, отчего бы къ побѣгу способа не было». Отдавать дочерей въ замужество или вдовъ за второго и третьяго мужа въ своихъ вотчинахъ крестьяне могутъ безъ выводныхъ писемъ, но съ уплатой 50 к. куничныхъ денегъ за бракъ, а «въ постороннiя вотчины безъ данныхъ отъ монастыря отпускныхъ писемъ и не получа выводныхъ денегъ, не отпущать, а самимъ имъ крестьянамъ безъ выводныхъ писемъ тоже отнюдь не брать, а кѣмъ такiя выводныя письма получены будутъ, оныя всѣ прислать для содержанiя въ монастырь неудержно». По § 9 приказчикъ въ монастырскiе лѣса и угодья постороннихъ промышленниковъ отнюдь никого не долженъ впущать, да и самимъ монастырскимъ крестьянамъ для поставки тѣмъ промышленникамъ лѣсу на подрядъ не давать и денегъ за то брать не допущать; подъ жестокимъ наказанiемъ, онъ д. былъ слѣдить, не лежатъ ли въ праздности или не владѣетъ ли кто безданно монастырскими землями.

Содержанiе прикащика во время бытности его въ вотчинѣ составлялъ слѣдующiй, «взимаемый со крестьянъ, прикащицкiй трактаментъ: денегъ по рублю по 60 к., да за овечью шерсть по 2 по 4 коп. съ выти, да въѣзжаго и отъѣзжаго со всякаго двора по 6 коп., съ бобылей бобыльщины — по 5 к. съ человѣка, ржи и овса въ старую мѣру и подводъ для себя, а для розсылокъ въ ходоки — одного человѣка. Обезпеченный содержанiемъ приказчикъ д. былъ обидъ напрасныхъ не чинить и взятковъ не брать». Но

С. 316

памятовали ли наказъ этотъ Заонежскiе приказчики, жившiе на кормленiи за 700 верстъ отъ монастыря и имѣвшiе въ инструкцiи такой грозный §: всѣ наряды монастырскiе брать съ крестьянъ «безостановочно и бездоимочно», ибо убытки взыщутся съ собственнаго твоего кошта съ немалымъ истязанiемъ? Приведенный параграфъ особенно заставлялъ приказчиковъ заботиться о пополненiи монастырскихъ житницъ, у которыхъ д. были стоять сторожа и стеречь накрѣпко; для записи каждаго умолота хлѣба въ вотчинахъ существовали особыя умолотныя книги.

Недоимки вотчинъ, недохватки при вербовкѣ рекрутовъ влекли за собой строгiе монастырскiе указы приказчику, которые, хотя и прочитывались «при всемъ полномъ скопѣ крестьянъ», но «сверхъ чаянiя» нерѣдко приходились не по нраву мужикамъ», вызывали бурныя сцены возмущенiй и насилiй, что видно изъ архивныхъ монастырскихъ записей XVII и XVIII в. в.

Обыкновенно дѣло происходило такъ. — Прежде всего при созывѣ «на скопъ» для прочтенiя указа, крестьяне, по предварительному уговору, отговаривались исполнить требованiе, выставляя причиною неявки какое-либо домашнее дѣло или болѣзнь, а затѣмъ принуждаемые приказчикомъ и десятниками, хотя и собирались «для выслушиванiя» указа, но вскорѣ «горлачествомъ своимъ» принуждали прикащика прекратить чтенiе и приступить къ разъясненiю, что «указъ», дескать, къ ихъ же крестьянской пользѣ служитъ, или же взявъ въ руки полку, бить по спинамъ и головамъ смутьяновъ горлановъ, дабы впредь супротивничать и озорничать имъ было неповадно». Если и это оказывалось недостаточно для водворенiя порядка и возбужденiя должнаго вниманiя къ указу со стороны слушателей, то въ дѣло иногда употреблялось и военное оружiе, которое, вѣроятно на случай опасности, приказчики имѣли при себѣ. Одинъ приказчикъ въ началѣ XVIII в. употребилъ напр. въ дѣло «кортикъ» при отказѣ крестьянъ выдать «добромъ» оброки и рекрутовъ «полностью по указу». Но подобные энергичные способы «взиманiя» не всегда обходились благополучно и для самихъ приказчиковъ. Бывали случаи, крестьяне «съ рогатинами и винтовками выбѣгали къ мѣсту сборища» и тогда злополучному и неумѣлому «приказчику» приходилось плохо: его били жестоко, со всѣми ужасами дикой расправы, били до полумертвiя».

И вотъ затѣвалось «судное» дѣло. Побитый приказчикъ посылалъ рапортъ въ монастырь съ подробнымъ изложенiемъ «по чистой совѣсти (?) и безъ утайки» обстоятельствъ своей неудачной

С. 317

миссiи. Но что же могли сдѣлать хозяева монахи? Духовныя средства въ родѣ внушенiй и увѣщанiй они не всегда употребляли въ дѣло, хотя и совѣтовали иногда эти средства приказчикамъ и писали объ этомъ въ вотчины къ мѣстнымх священникамъ. Чаще же бывало такъ, что въ силу несудимыхъ грамотъ настоятели Юрьевскiе сами начинали слѣдствiе по дѣлу, отмѣчая своею рукой на рапортѣ приказчика: «послать немедленно нарочитаго человѣка и велѣть тыя деревни крестьянамъ виновныхъ выдать и, забравъ таковыхъ, пригнать въ монастырь, а какъ будутъ приведены — допрашивать». Показанiя по дѣлу каждаго свидѣтеля записывались особо и клонились, разумѣется, къ оправданiю себя и опроверженiю изложеннаго въ рапортѣ приказчика. Въ большинствѣ случаевъ и почти всегда подобныя «ссоры» кончались общимъ примиренiемъ, такъ какъ большею частью носили характеръ взаимныхъ обидъ. На основанiи каждаго «судоговоренiя» составлялось непремѣнно «дѣло», въ концѣ котораго архимандритъ—судья собственноручно дѣлалъ резолюцiю: «взять съ крестьянъ хлѣбъ» или — «доправить деньги» и т. под. безаппеляцiонныя рѣшенiя[33]!

Дата добавления: 2015-11-14