Мировая война 4 страница

Особенно резко прозвучало выступление лидера трудовиков А.Ф.Керенского, которому суждено было сыграть важную роль в революции. Керенскому в начале войны исполнилось всего тридцать три года, он был честолюбивым адвокатом и восходящей звездой русских социалистов⁷⁷. Первую славу он стяжал, выступая в качестве защитника на широко прогремевших политических процессах. Искусный оратор, он гипнотически воздействовал на аудиторию, но не обладал ни качествами стратега, ни умом аналитика. В Четвертой думе он быстро выдвинулся как самый зажигательный оратор левых. После ареста в ноябре 1914 года большевистских депутатов (которых он защищал в суде) Керенский стал основным спикером социалистической фракции, легко затмив лидера меньшевиков Николая Чхеидзе. В 1917 году, когда было обнародовано полицейское дело, заведенное на Керенского, стало известно, что с самого начала войны он сплотил социалистическую интеллигенцию против правительства и пытался организовать рабочий совет⁷⁸. После разгрома русских армий в Польше Керенский выступал за свержение царского режима и саботирование военных усилий России. Осенью того же года он агитировал против участия рабочих в объединенных комитетах, созданных для обеспечения оборонной промышленности (см. ниже), и действовал в соответствии с Цим-мервальдской антивоенной резолюцией, в создании которой сыграл важную роль Ленин. Надо сказать, что в то время между Керенским и Лениным трудно было провести различие, и в глазах полиции он был «главным зачинщиком нынешнего революционного движения»⁷⁹. Биограф Керенского считает, что летом 1915 года он вместе со своим другом масоном Н.В.Некрасовым и Чхеидзе «был близок к тому, чтобы поднять народные массы на революцию под «буржуазным» руководством»⁸⁰.

В августе 1915 года Николай II принял два решения, которые для многих современников прозвучали как смертный приговор династии. Первым было решение сместить вел. кн. Николая Николаевича с поста главнокомандующего и самому возглавить командование русскими армиями, вторым — отложить очередной созыв Думы.

Трудно с определенностью сказать, что заставило Николая взять на себя военные заботы, ибо он принял это решение самолично и настоял на нем, не давая никаких объяснений и невзирая на сопротивление большинства членов семьи и почти всего кабинета министров. Годом ранее он дал себя отговорить от такого решения, теперь же был непоколебим. Одним из бесспорных резонов была тревога за судьбу своей армии, которую он искренне любил. Кроме того, им могло руководить желание вдохновить страну в роковые часы и, разделяя с солдатами их тяготы, явить собой пример патриотизма. Возможно, он полагал, что его поступок приостановит политическое брожение и приглушит слухи о сепаратном мире. Супруга, за которой маячила зловещая фигура Распутина, горячо поддержала его. Александра, при всей своей любви и преданности мужу, считала его слишком нерешительным и мягким, чтобы противостоять политикам. Поэтому в отсутствие Николая в столице ей было бы проще усилить политическое влияние, которое защитило бы монаршьи прерогативы.

В этих устремлениях царицу поддерживал Распутин. Григорий Распутин, которого иногда называют «сумасшедшим монахом», не был ни монахом, ни сумасшедшим. Он был крестьянином из Западной Сибири и, вероятно, принадлежал к хлыстовской секте; с царской семьей его познакомил в 1905 году вел. кн. Николай Николаевич. Распутин быстро вошел в доверие благодаря своей способности — по-видимому, с помощью гипноза — снимать боль у страдавшего гемофилией наследника. К тому же «старец» не без успеха умел изображать «человека из народа», донесшего до двора пусть грубый и необразованный, но истинный глас русского народа, в неколебимо верноподданнических чувствах которого царская чета не сомневалась. Хотя связи при дворе позволяли ему вести себя все развязнее, до осени 1915 года настоящим политическим влиянием он не пользовался. Слухи о его дерзости, пьянстве и постыдных оргиях достигали двора, но ни Николай, ни его жена не придавали им значения, считая наветами врагов.

Распутину было крайне выгодно отсутствие в столице царя. Убеждая Николая отправиться на фронт, он думал о политическом влиянии и деньгах, которые окажутся у него в руках. Он знал, что Николай терпит его ради семейного покоя, но не любит и не доверяет ему. В отсутствие царя ему будет легче манипулировать настроениями императрицы и стать «eminence grise»* царского двора. Чтобы побудить царя к отъезду, он стал распространять слух, что вел. кн. Николай Николаевич, которого он числил в стане своих врагов, мечтает взойти на престол⁸¹. Впоследствии он хвастался, что «потопил» великого князя⁸². Вернувшись из ссылки в Петербург, Распутин дважды, 31 июля и 4 августа, встречался с царем и уговаривал его возглавить командование, а затем забросал телеграммами такого же содержания⁸³. Таким образом, за роковым шагом царя стояла именно эта помесь патриотизма и политической интриги.

* Серым преосвященством (фр.).

Если мы не можем в точности сказать, что побудило царя взять на себя командование армией, то причины, заставившие советчиков отговаривать его от этого поступка, мы знаем хорошо. Совет министров опасался, что царь, возглавив армию в момент, когда удача отвернулась от русского оружия, ставит под удар свой престиж. И если войска постигнут новые несчастья (а это было весьма вероятно), вина за них падет исключительно на голову царя⁸⁴. Кроме того, у Николая вообще была репутация «невезучего»: родился он в день Иова Многострадального, коронацию его омрачила ходынс-кая трагедия, он был отцом единственного отпрыска мужского пола, страдавшего неизлечимой болезнью, он проиграл японскую кампанию и стал первым в истории России царем, которому пришлось уступать самодержавную власть. Что могло заставить поверить, будто человек с такой славой способен принести России победу? И, наконец, не последнюю роль играли опасения, что, пока Николай находится на фронте, власть перейдет к императрице~«немке» и ее презренному духовнику.

Все эти соображения двигали теми, кто, заботясь в первую очередь об интересах царя (кроме Горемыкина и царицы), убеждали его отказаться от своего замысла. В их числе были императрица-мать, Поливанов и Родзянко, который назвал это «величайшей ошибкой» николаевского царствования⁸⁵. 21 августа на Совете министров было решено направить царю коллективное письмо с просьбой переменить свое решение. В письме, подписанном всеми министрами, за исключением Горемыкина, говорилось, что такой шаг царя «грозит... России, Вам и династии Вашей тяжелыми последствиями». Восемь подписавшихся в заключение заявили, что более не в состоянии работать под председательством Горемыкина и теряют «веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и Родине»⁸⁶.

За два дня до назначенного срока отъезда на фронт царь встретился с кабинетом министров. Вновь министры умоляли его переменить решение. Николай, держа в руках икону, взмокший от волнения, выслушал их, затем поднялся и произнес: «Я выслушал, что вы имели мне сказать, но я придерживаюсь своего решения»⁸⁷. Поначалу он сохранил дерзких министров на своих постах, несмотря на их желание выйти в отставку, впрочем, лишь для того, чтобы через время избавиться от тех, кто особенно красноречиво проявил себя в этом эпизоде.

22 августа царь отбыл в Могилев, где оставался — за исключением кратковременных визитов к семье — до конца декабря следующего года. Здесь он вел размеренную и скромную жизнь, что была ему больше по душе, чем церемонный обиход двора. Он участвовал в ежедневных коротких совещаниях, но не вмешивался в военные вопросы, решение которых предоставлял всецело своему начальнику штаба генералу Алексееву, реальному главнокомандующему*.

* Вел. кн. Николай Николаевич отбыл на Кавказ в качестве наместника; в последующих событиях, приведших к Февральской революции, существенной роли он не сыграл.

Уехав в Ставку, царь избежал политической бури, бушевавшей в столице. Весь август столичная пресса вела интенсивную кампанию против Горемыкина, требуя его замены на кандидатуру, предложенную Думой. Некоторые газеты перепечатали предполагаемые списки правительства «народного доверия», весьма сходного с тем, что в феврале 1917 года действительно пришло к власти⁸⁸.

Политический кризис достиг вершины 25 августа, когда Прогрессивный блок, насчитывающий теперь 300 из 420 думских депутатов, обнародовал свою программу, состоявшую из девяти пунктов⁸⁹. Приспособленная к взглядам националистов, она получилась более умеренной, чем хотелось бы многим из подписавших ее, но все же заключала в себе весьма смелые требования. Первым и основным из них было создание «правительства из лиц, пользующихся доверием страны и в согласии с законодательной палатой решившихся в кратчайший срок провести определенную программу» — требование, весьма близкое к идее создания правительства из предложенных Думой кандидатов и ответственного перед Думой. Далее шел список предполагаемых мер, предусматривающих: установление законных ограничений бюрократии; снятие разграничения сфер полномочий между военными и гражданскими властями в вопросах, не связанных непосредственно с военными операциями; объявление амнистии осужденным за политические и религиозные преступления и проступки; прекращение религиозных преследований, включая ограничения, налагаемые законодательством на евреев; дарование автономии Польше и предоставление политических уступок финнам и украинцам; восстановление профсоюзов и пересмотр многих действующих ныне законов⁹⁰. Во многом это была та самая платформа, которую приняло Временное правительство, придя к власти в марте 1917 года. Таким образом, и по составу и по программе первое революционное правительство сформировалось уже в августе 1915 года, когда у власти был царь, а революция казалась весьма отдаленной перспективой.

Программа Прогрессивного блока получила широчайший резонанс⁹¹. Совет министров предпочел вступить в переговоры с блоком для выработки возможного компромисса. Большинство министров были готовы уйти и уступить место новому кабинету⁹². Совет министров действовал вопреки своему председателю, который постоянно совещался с императрицей и соглашался с ней в том, что всего лучше было бы просить царя закрыть заседания Думы.

В последние дни августа 1915 года, таким образом, сложилась чрезвычайная ситуация: либеральные и консервативные деятели Думы, составлявшие три четверти всего депутатского корпуса, избранного по весьма консервативному избирательному закону, объединились с высшими, назначенными царем чиновниками, чтобы требовать установления в стране парламентской демократии. И неудивительно, что в образованных слоях общества это вызвало настоящую эйфорию⁹³.

Николай, однако, отказался уступить право назначать министров, и поступил он так по двум причинам: одной практической, а другой — теоретической или нравственной. Он не мог поверить, что те представители интеллигенции, которым прочат министерские портфели в парламентском кабинете, сумеют управлять страной. И еще он убедил себя (или позволил императрице убедить его), что в 1896 году, вступая на престол, он присягал укреплять самодержавие. В действительности ничего подобного не было. Коронационная церемония предусматривала лишь молебен, в котором не было и намека на способ правления, а слово «самодержавие» вообще не произносилось⁹⁴. Но Николай думал иначе и часто по разным поводам говорил, что отказаться от права формировать кабинет — значит нарушить данную им клятву.

Его приводили в ярость политики, ведущие свои игры, когда войска на фронте истекают кровью. Решив не повторять ошибку, которую, как ему казалось, он совершил в октябре 1905 года, Николай теперь твердо стоял на своем.

28 августа Горемыкин приехал в Ставку. Он был последним представителем Совета министров, упрямо не желавшим присоединиться к требованиям политической реформы. Когда Родзянко пожаловался ему, что Совет министров действовал недостаточно решительно, чтобы отговорить царя от поездки на фронт, Горемыкин оборвал его, заявив, что председатель Думы взял на себя «неподлежащую роль супер-арбитра»⁹⁵. Он был обеспокоен произносимыми в Думе антиправительственными речами, которые пресса разносила по стране. Чтобы лишить оппозицию трибуны и разрядить напряженность в стране, он предлагал царю закрыть заседания Думы сразу по истечении шестинедельного срока. Царь согласился с ним и дал распоряжение объявить перерыв не позднее 3 сентября: все министры, включая самого Горемыкина, должны пока оставаться на своих постах⁹⁶. Это решение, принятое в тиши, по воле двух человек, без совещания с Думой и вопреки желанию почти всего кабинета, было воспринято как пощечина российскому обществу. Министр иностранных дел Сазонов выразил весьма широко бытовавшее мнение, заявив, что Горемыкин, видимо, лишился рассудка, давая царю такие советы⁹⁷. В результате от царя отвернулись практически все политические и социальные круги, если не считать льстивых царедворцев и политиков крайне правого крыла.

Между тем кризис стал постепенно утихать, так как в сентябре германское наступление свернулось и непосредственная угроза на время миновала. Газеты, сочувствующие Прогрессивному блоку, стали писать, что было сделано все возможное и теперь нет необходимости оказывать давление на правительство. В конце сентября Центральный комитет кадетской партии, ядро Прогрессивного блока, решил отложить все требования политических реформ до окончания войны⁹⁸. Кадет консервативного толка В.А.Маклаков написал широко цитировавшуюся в прессе статью, в которой приводились рациональные обоснования нового курса. Он сравнил Россию с автомобилем, мчащимся по узкой и крутой дороге с неумелым шофером за рулем. В автомобиле среди пассажиров сидит ваша родная мать (читай: Россия). Малейшая ошибка шофера, — и автомобиль рухнет в пропасть, увлекая к неминуемой гибели пассажиров. Среди пассажиров есть более искушенные водители, но шофер отказывается уступить им управление, уверенный, что отнять руль насильно они не рискнут, опасаясь роковых последствий. В данных обстоятельствах, уверял читателей Маклаков, «вы отложите счеты с шофером до того вожделенного времени, когда вы будете опять на равнине»⁹⁹.

Как обычно, едва кризис был пройден, Николай расправился с теми, кто осмелился ему противоречить. В конце сентября он уволил министров, особенно активно протестовавших против его решения возглавить военное командование: А.Д.Самарина, обер-прокурора Синода, который составил письмо от имени Совета министров от 21 августа, министра внутренних дел Н.Б.Щербатова, А.В.Кривошеина. Преемника Щербатова, А.Н.Хвостова, назначенного в ноябре, все считали креатурой Распутина — первой из целого ряда последовавших затем¹⁰⁰. Итак, вновь — но теперь уже в последний раз — Николаю удалось усмирить бурю и отбить посягательства на свои прерогативы. Но это была пиррова победа, отдалившая его и его ближайшее окружение почти от всего общества. На встрече кабинета, последовавшей за этими событиями, Сазонов (которому вскоре тоже пришлось покинуть свой пост) говорил, что правительство повисло в воздухе, «не поддерживаемое ни сверху, ни снизу», а Родзянко страна представлялась «бочкой с порохом». Николай, Александра и Горемыкин преуспели в том, что объединили против себя почти все политические круги России, добившись почти невозможного: консенсуса между революционером Керенским и монархистом Родзянко.

Решения, принятые Николаем в августе 1915 года, сделали революцию практически неотвратимой. Россия могла бы избежать революционного переворота лишь при одном условии: если непопулярная, но искушенная в делах бюрократия, со своим административным и полицейским аппаратом, стала бы сотрудничать с популярной, но не искушенной в делах либеральной и либерально-консервативной интеллигенцией. В конце 1915 года ни одна из этих групп не была способна управлять Россией сама по себе. Помешав этому альянсу, когда он был еще возможен, Николаю оставалось только ждать, что рано или поздно новая сила, ввергая Россию в анархию, сметет со сцены и тех и других, а с ними и его самого.

* * *

В качестве компенсации своего отказа даровать стране парламентско-демократический строй монархия предприняла меры для обеспечения большего участия в администрации представителей общественности. Такой шаг был продиктован главным образом тем соображением, что дефицит вооружения и материальной части войск можно было покрыть, как стало понятно, лишь путем привлечения к военному производству частного сектора. Впрочем, еще теплилась надежда, что подобные уступки кроме того помогут отклонить требования политических реформ.

На совещании в Ставке в июле 1915 года генерал Алексеев перечислил в порядке убывания статьи острейшего дефицита, обусловившие поражения русской армии: 1) артиллерийские снаряды, 2) людские пополнения, 3) орудия тяжелой артиллерии, 4) ружья и ружейное снаряжение, 5) офицерские кадры. За нехватку живой силы отвечали военные. Но дефицит вооружения требовал расширения базы военного производства путем привлечения частного сектора, а это, в свою очередь, влекло к сотрудничеству с российскими деловыми кругами. Привлечение к руководству оборонной промышленностью представителей законодательных органов если и не представляло насущной необходимости, то признавалось политически благоразумным.

Идея создания объединенных комитетов из правительственных чиновников, частных предпринимателей и думских депутатов для решения проблем военного снабжения родилась на неофициальных собраниях промышленников с политическими деятелями, проходивших в начале мая в Москве и Петрограде. Один из самых горячих сторонников этой идеи, М.В.Родзянко, отправился в Ставку для переговоров с вел. кн. Николаем Николаевичем. Тот охотно принял предложения Родзянки и рекомендовал их царю, у которого они тоже не вызвали возражений¹⁰¹. Таково было происхождение «Особого совещания для объединения мероприятий по обеспечению действующей армии предметами боевого и материального снабжения». Сухомлинов, еще занимавший тогда пост военного министра, с опаской наблюдал такое вмешательство неофициальных лиц в дела, которые, по его мнению, их ничуть не касались. Однако выбора у него не было, и он вынужден был взять на себя председательство в новообразованном совещании. Это учреждение обеспечило существенное увеличение производства снарядов в 1915 году, и его успех в том же году привел к созданию по его образцу других особых совещаний.

В июле кабинет министров принял решение учредить смешанный гражданско-правительственный комитет; устроенный по модели недавно образованного британского министерства военного снабжения, он призван был мобилизовать на военные нужды российскую промышленность и получил название «Особое совещание по обороне страны». Николай одобрил это решение, и в августе оно было представлено на рассмотрение законодательных палат. Думское большинство горячо его приветствовало, хотя ораторы от социалистов Керенский и Чхеидзе нашли эту меру недостаточной¹⁰². Создание Особого совещания обещало улучшить дела в военной промышленности и, что не менее важно, давало к тому же Думе возможность влиять на политический процесс. Чтобы еще более утвердиться в этой роли, Дума предложила образовать подобные Особые совещания по проблемам продовольствия, военных перевозок и топлива¹⁰³. В каждое из этих совещаний должны были входить представители двух законодательных палат, и, таким образом, чем больше было подобных учреждений, тем больше думских депутатов получали возможность участвовать в военных усилиях страны. В конце августа уже действовало четыре Особых совещания.

Из всех созданных бесспорно самым важным было Совещание по обороне. Как и в других, председательствовал в нем министр, в данном случае военный министр Поливанов. Совещание состояло из 36—40 членов, в большинстве своем гражданских лиц: десять из них были депутатами Думы и Государственного совета, четверо представляли Центральный военно-промышленный комитет (см. ниже) и двое — земства и городские управы¹⁰⁴. Родзянко получал полную свободу действий в подборе неправительственных представителей¹⁰⁵. Совещание по обороне пользовалось весьма широкими полномочиями. В его власти было конфисковывать частное производство, если оно работало неудовлетворительно, нанимать и увольнять директоров, устанавливать расценки. Первое заседание Совещания состоялось 26 августа в присутствии Николая и Александры, в дальнейшем заседания проводились дважды в неделю.

Для содействия осуществлению решений Совещания по обороне правительство санкционировало учреждение Центрального военно-промышленного комитета. Комитет расположился в Москве, возглавил его Гучков. Комитет ставил перед собой задачу перевести на военные рельсы средние и малые предприятия. Было открыто около 250 отделений комитета по всей стране, и через них размещались заказы на изготовление снарядов, ручных гранат, патронов и другого снаряжения. В результате деятельности комитета около 1300 средних и малых предприятий перешло на военное производство¹⁰⁶. И как правительство ощущало необходимость в привлечении частного предпринимательства, так и частные предприниматели считали желательным укрепить сотрудничество с рабочими. С этой целью военно-промышленный комитет предпринял весьма необычный шаг, предложив предприятиям, работающим на военные нужды, где в производстве было занято 500 и более человек, выдвинуть своих рабочих представителей, Большевистские агитаторы выступили против этого предложения и на некоторое время затормозили рабочую инициативу¹⁰⁷, однако меньшевикам, пользовавшимся среди рабочих большей популярностью, удалось преодолеть бойкот. В ноябре 1915 года под председательством рабочего-меньшевика К.А. Гвоздева стала действовать Центральная рабочая группа, которая содействовала усилиям военно-промышленного комитета по поддержанию рабочей дисциплины, предотвращению забастовок и удовлетворению нужд рабочих¹⁰⁸. Участие рабочих в управлении производством и, косвенным образом, в управлении военной экономикой было для России феноменом, служащим для нас еще одним указанием на социальные и политические перемены, проведению которых способствовали вызванные войной обстоятельства.

Лидеры военно-промышленного комитета склонны были преувеличивать свой вклад в военную экономику; современные исследования говорят о том, что он составил лишь 2— 3% оборонного производства¹⁰⁹. И тем не менее такие комитеты сыграли весьма важную роль, открыв доступ к некоторым сферам военной экономики, и поэтому оценивать их деятельность как «ненужную», «бесполезную» или даже как «помеху» — несправедливо¹¹⁰.

Достижения Совещания по обороне и военно-промышленного комитета можно продемонстрировать на примере снабжения артиллерии. Если в 1914 году российская промышленность была способна выпустить только 100—150 тыс. снарядов в год, то в 1915 году производство достигло 950 тыс., а в 1916 году — уже 1 млн. 850 тыс. штук. К этому времени о дефиците снарядов стали уже забывать. Накануне февральской революции русская артиллерия располагала даже большим количеством боеприпасов, чем ей требовалось: по 3000 снарядов на каждое легкое орудие и по 3500 — на тяжелое*. Для ускорения производства Совещание по обороне в начале

* Сидоров А.Л. Экономическое положение России в годы первой мировой войны. С. 117—119. Как будет показано в следующей главе, существенную часть общего числа снарядов, имевшихся в России в 1916—1917 гг., составляли зарубежные поставки.

1916 года национализировало два крупнейших оборонных предприятия — Путиловский и Обуховский заводы в Петрограде, пришедшие в упадок из-за дурного руководства и стачек.

Из трех других Особых совещаний — по перевозкам, по продовольствию и по топливу — наиболее важным было первое. К его достижениям следует отнести наладку железнодорожного сообщения между Архангельском и Вологдой благодаря переделке узкоколейного пути на нормальный, что утроило объем перевозок из Архангельского порта военных грузов, доставляемых морем союзниками¹¹¹. Это Совещание предприняло также прокладку железнодорожного пути в Мурманск.

Непосредственное значение Особых совещаний заключалось в их вкладе в военные усилия России, но они имели еще и крупный политический смысл. По словам историка Максима Ковалевского, они явились «совершенным новшеством»¹¹² — как первые в России учреждения, где гражданские лица заседали на равных бок о бок с правительственными чиновниками. Совещания много сделали для стирания последних следов патриархальности и отеческих отношений, все еще пронизывавших государственную структуру России и предполагавших, что управление империей есть исключительная прерогатива царских ставленников и сановников. Возможно, это была не столь радикальная мера, каковой стало бы дарование парламенту права министерских назначений. Однако в процессе конституционного развития страны она явилась едва ли менее значительной вехой.

Третьей организацией, созданной в то время для оказания содействия правительству в ведении войны, был Всероссийский союз земств и городов, известный как «Земгор». Правительство, в прошлом запрещавшее всероссийские собрания органов самоуправления, теперь, наконец, смягчилось и в августе 1915 года позволило земствам и городским думам создать собственные союзы для оказания помощи инвалидам и беженцам. Как бы подчеркивая свою гуманитарную миссию, «Земский союз» избрал эмблемой красный крест. Председательство взял на себя князь Георгий Евгеньевич Львов, видный земский деятель, занимавшийся сходной работой еще в русско-японскую войну. Аналогичные права были признаны и за городскими думами. В ноябре 1915 года обе группы объединились в Земгор, который, привлекая к работе многие тысячи добровольцев и наемных служащих, помогал гражданскому населению переносить тяготы военного времени. Когда в глубь России хлынули потоки беженцев из прифронтовых областей (среди них и евреи, насильно согнанные с мест по подозрению в прогерманских симпатиях), именно Земгор взял на себя заботу о них. Среди чиновничества и офицерства эти штатские деятели получили презрительное прозвище «земгусары». И тем не менее, как и во многих других сферах деятельности, власти не имели собственных сил и им ничего не оставалось, как полагаться на штатские учреждения ¹¹³.

Помимо указанных квазинародных гражданских организаций, по всей России возникали разнообразные добровольческие учреждения, вроде потребительских и производственных коопераций¹¹⁴.

Так в разгар войны внутри официальной структуры того, что в начале войны представляло собой полупатриархальное, полуконституционное государство, стала обретать форму новая Россия: ее развитие можно сравнить с мощным ростом молодых побегов под сенью старого, загнивающего дерева. Участие гражданских представителей без чинов и званий бок о бок с обладателями высоких постов в работе правительственных учреждений и привлечение рабочих представителей к управлению производством — это были симптомы тихой, бархатной революции, тем более эффективной, что направлена она была на удовлетворение действительных нужд, а не утопических мечтаний. Консервативную бюрократию устрашало нарождение такого «второго», или теневого, правительства¹¹⁵. Но это же самое обстоятельство преисполнило уверенности оппозицию. Кадетские лидеры хвастливо уверяли, что смешанные и чисто гражданские учреждения, созданные в военное время, столь убедительно докажут свое превосходство над бюрократией, что, когда мир будет восстановлен, ничто не сможет предотвратить их прихода к управлению страной¹¹⁶.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Дата добавления: 2015-11-14