Карла Поппера 4 страница

ренный первый подход, то есть анализ знания по-

средством анализа обыденного языка, слишком узок

и не в силах охватить ее наиболее интересные проб-

лемы.

Однако я далек от того, чтобы соглашаться и со

всеми теми философами, которыепридерживаются ино-

го подхода к эпистемологии·—подхода, обращающего-

ся к анализу научного знания. Чтобы как можно проще

разъяснить то, в чем я согласен с ними и в чем расхо-

жусь, я разделю философов, использующих этот вто-

рой подход, на две группы — так сказать, козлищ и

овец.

Первая группа состоит из тех философов, которые

поставили своей целью изучение «языка науки» и в ка-

честве философского метода используют построение

искусственных модельных языков, иначе говоря, по-

строение таких языков, которые, по их мнению, могли

бы служить моделями «языка науки».

Вторая группа не ограничивает себя изучением язы-

ка науки или какого-либо другого языка и не имеет ка-

кого-нибудь предпочтительного философского метода.

Сторонники такого подхода используют в философии

самые разнообразные методы, поскольку перед ними

стоят весьма различные проблемы, которые они хотят

решить. Они приветствуют любой метод, если только

они убеждены, что он может помочь более четко по-

ставить интересующие их проблемы или выработать

какое-либо их решение, сколь бы предварительный ха-

рактер оно ни носило.

Вначале я обращусь к рассмотрению взглядов тех

философов, метод которых заключается в построении

искусственных моделей языка науки. С исторической

точки зрения они так же, как и сторонники анализа

обыденного языка, отталкиваются от «нового метода

идей», заменяя (псевдо-) психологический метод старо-

го «нового метода» лингвистическим анализом. По всей

вероятности, духовное удовлетворение, порождаемое

надеждой на достижение знания, которое было бы «точ-

ным», «ясным» и «формализованным», заставило их

выбрать в качестве объекта лингвистического анализа

не обыденный язык, а «язык науки». К несчастью, од-

нако, «языка науки» как особого объекта, по всей ви-

димости, вообще не существует. Поэтому для них воз-

никла необходимость построить такой язык. Построе-

ние же полноценной работающей модели языка науки —

модели, в которой мы могли бы оперировать с реаль-

ной наукой типа физики, — на практике оказалось не-

сколько затруднительным, и по этой причине эти фи-

лософы были вынуждены заниматься построением слож-

ных работающих моделей в миниатюре — громоздких

систем, состоящих из мелких деталей.

По-моему, эта группа философов из двух зол выби-

рает большее. Концентрируясь на своем методе по-

строения миниатюрных модельных языков, они прохо-

дят мимо наиболее волнующих проблем теории позна-

ния, в частности тех проблем, которые связаны с про-

грессом знания. Изощренность инструментов не имеет

прямого отношения к их эффективности, и практически

ни одна сколько-нибудь интересная научная теория не

может быть выражена в этих громоздких детализиро-

ванных системах. Эти модельные языки не имеют ни-

какого отношения ни к науке, ни к обыденному знанию

здравого смысла.

Действительно, модели «языка науки», конструируе-

мые такими философами, не имеют ничего общего с

языком современной науки. Это можно показать на

примере трех наиболее известных модельных языков*.

В первом из этих языков нет даже средств для выра-

жения тождества. Следовательно, в нем нельзя выра-

зить равенство и, таким образом, он не содержит даже

самой элементарной арифметики. Второй модельный

язык работает только до тех пор, пока мы не добавляем

к нему средства для доказательства обычных теорем

арифметики, к примеру евклидовой теоремы о несуще-

ствовании самого большого простого числа или даже

простейшего принципа, согласно которому для каждого

числа имеется следующее за ним число. В третьем мо-

дельном языке — наиболее разработанном и более все-

го известном — опять-таки не удается выразить матема-

тику. К тому же, что еще более интересно, в нем невы-

разимы никакие измеряемые свойства. По этим и мно-

* Первые два языка представляют собой языки гемпелевской

теории подтверждения и теории моделей, построенной Дж. Кемени,

а третьим языком является карнаповская языковая система. —·

Прим. перев.

гим другим причинам данные три модельных языка

слишком бедны для того, чтобы найти применение в

какой-либо науке. И они, конечно, существенно беднее

обыденных языков, даже наиболее простых.

Указанные ограничения рассматриваемых модельных

языков препятствуют тому, чтобы эти языки просто

могли бы использоваться для построения решения

тех проблем, которые имеются в виду их создателями.

Это утверждение легко доказать, и частично оно было

доказано самими авторами этих языков. Тем не менее

все их авторы, по-видимому, претендуют на две вещи:

(а) на возможность при помощи разрабатываемых ими

методов так или иначе решать проблемы теории науч-

ного познания, то есть на их применимость к науке

(тогда как фактически они применимы с удовлетвори-

тельной точностью только к рассуждениям весьма при-

митивного типа), и (Ь) на «точность» и «ясность» этих

методов. Очевидно, что обе эти претензии не могут

быть удовлетворены.

Таким образом, метод построения искусственных мо-

дельных языков не в силах решить проблемы, связан-

ные с ростом нашего знания. Предоставляемые ям воз-

можности весьма ограничены, даже по сравнению с

методом анализа обыденных языков, так как такие мо-

дельные языки явно беднее обыденных языков. Имен-

но вследствие своей бедности в рамках таких языков

можно построить только самую грубую и в наибольшей

степени вводящую в заблуждение модель роста зна-

ния — модель простого накопления груды высказываний

наблюдения.

Обратимся теперь к взглядам последней из назван--

ных групп эпистемологов. В эту группу входят те фи-

лософы, которые не связывают себя заранее каким-ли-

бо особым философским методом и в своих эпистемоло-

гических исследованиях проводят анализ научных про-

блем, теорий и процедур и, что самое важное, научных

дискуссий. Эта группа в качестве своих предшественни-

ков может перечислить почти всех великих философов

Запада. (Она может вести свою родословную в том

числе даже и от Беркли, несмотря на то, что он в своих

самых глубоких замыслах был противником идеи ра-

ционального научного познания и боялся его прогрес-

са.) Наиболее крупными представителями этого на-

правления в течение двух последних веков были Кант,

Уэвелл, Милль, Пирс, Дюгем, Пуанкаре, Мейерсон,

Рассел и, по крайней мере на некоторых этапах своего

творчества, Уайтхед. Большинство мыслителей, при-

надлежащих к этой группе, могли бы согласиться с

тем, что научное знание является результатом роста

обыденного знания. Однако каждый из них приходил к

выводу, что научное знание изучать значительно легче,

чем обыденное знание, поскольку научное знание есть

как бы ясно выраженное обыденное знание. Основные

проблемы, связанные с природой научного знания, яв-

ляются расширениями проблем, относящихся к обыден-

ному знанию. Так, в области научного знания юмов-

ская проблема «разумной веры» заменяется проблемой

разумных оснований для принятия или отбрасывания

научных теорий. И поскольку мы располагаем множе-

ством подробных свидетельств о дискуссиях по поводу

того, следует ли принять или, наоборот, нужно отбро-

сить некоторую теорию, например теорию Ньютона,

Максвелла или Эйнштейна, постольку мы можем взгля-

нуть на эти дискуссии как бы через микроскоп, что и

позволяет нам детально и объективно изучать некото-

рые из наиболее важных моментов проблемы «разумной

веры».

При таком подходе к проблемам эпистемологии (как

и при двух ранее упомянутых подходах) легко изба-

виться от псевдопсихологического, или «субъективного»,

метода, присущего «новому методу идей», который ис-

пользовался еще Кантом. Данный подход предполагает

анализ научных дискуссий и научных проблемных си-

туаций. Таким образом, в рамках этого подхода появ-

ляется возможность понимания истории развития науч-

ной мысли.

До сих пор я пытался показать, что наиболее важ-

ные проблемы всей традиционной эпистемологии — про-

блемы, связанные с ростом знания, — выходят за рамки

двух стандартных методов лингвистического анализа и

требуют анализа научного знания. Однако менее всего я

хотел бы защищать другую догму. Сегодня, даже анализ

науки — «философия науки» — угрожает стать модой,

специализацией. Философу не следует быть узким спе-

циалистом. Что касается меня, то я интересуюсь наукой

и философией только потому, что хочу нечто узнать о

загадке мира, в котором мы живем, и о загадке челове-

ческого знания об этом мире. И я верю, что только воз-

рождение интереса к этим загадкам может спасти на-

уки и философию от узкой специализации и от обску-

рантистской веры в особую компетентность эксперта, в

его личные знания и авторитет, то есть той самой веры,

которая столь удачно сочетается с нашим «пострацио-

налистическим» и «посткритическим» веком, с гордостью

посвятившим себя разрушению традиции рациональной

философиии даже самого рационального мышления.

Пеня, Бэкингемшир, весна 1958 года

Ч а с т ь I. ВВЕДЕНИЕ В ЛОГИКУ НАУКИ

Дата добавления: 2015-11-14