Часть шестая. Контрапункт: Эрик и Кристин (1881). 6 страница

– Не говори так, – прошептала она. – Пожалуйста, Эрик. Когда ты говоришь о смерти и смеешься – мне становится страшно.

Я равнодушно пожал плечами, глядя вниз на ее белое лицо.

– Да… я помню, немного надо, чтобы напугать тебя, Кристин. Но, право, Смерти бояться не стоит. С ней так легко общаться, ни малейшего высокомерия, никогда не переходит на другую сторону улицы, только потому, что вы не представлены. Никаких классовых различий… что искусанная блохами крыса, что прекрасная принцесса, Смерти все едино. Но, конечно, как и всем, ей нравится изобретать что-то новое. Помогает убивать время. Так что, я думаю, люстру она оценила. Мне эта люстра никогда особо не нравилась, а тебе? Помнится, я говорил Гарнье, что ее слишком много, но он меня и слушать не стал. Иногда вкус ему отказывал, а критики он не любил. Как и большинство творческих натур…

Она лежала на кушетке, недвижная, как статуя, вцепившись руками в гладкие складки атласа подвенечного платья.

– Люстра… – тоскливо повторила она. – О, Боже…Эрик… ты хочешь сказать, что это не был несчастный случай?

– Ты же не думала, что она была так предупредительна, что свалилась с потолка сама по себе?

– Но… но кто-то ведь мог погибнуть!

– О, да. Я бы сказал, это даже очень вероятно! Знаешь ли, нелегко быть убийцей, не убивая при этом людей время от времени. Кстати, ты забыла это здесь… не скучала? – я бросил цепочку с распятьем и обручальным кольцом в ее дрожащую руку и отступил, наблюдая реакцию. Я бы сказал, что она еще больше побледнела, если только это было возможно.

– Если тебя сейчас вырвет, милая, – холодно сказал я. – Надеюсь, ты меня предупредишь, чтобы я тебе принес таз. У меня тут очень дорогой ковер.

– Почему? – прошептала она. – Почему ты это делаешь… Почему ты так жесток?

– Это ты научила меня жестокости, милая, на крыше Оперы. О, да, я все слышал – все… ты знаешь, у этого мальчика ужасно пронзительный голос. Конечно, ты не можешь не любить его, я понимаю, мы не выбираем, кого любить. Я очень стараюсь мыслить рассудительно и решить, что это все его вина. Да, я считаю, что виноват он… и именно его я покараю, когда он явится сюда за тобой.

Она в тревоге выпрямилась на черных подушках.

– Как же он попадет сюда? – заикаясь, пролепетала она. – Он ведь не знает дороги!

– Ох, Кристин! Как же ты недооцениваешь решимость настойчивого влюбленного! Ты, в самом деле, сомневаешься, что он убил бы драконов и прорвался бы сквозь дремучий лес, чтобы найти тебя? Это не очень благородно с твоей стороны, дитя мое, и совсем не романтично.

– Он не знает дороги, – упрямо повторяла она, как будто эта фраза была магическим талисманом, способным защитить его. – Он не знает дороги.

– Не имеет значения. Видишь ли, я устроил так, что у него есть личный проводник. На Надира вполне можно положиться, он непременно его приведет. Хорошо, когда есть люди, которым можно доверять, верно, Кристин? Некогда Надир был мне хорошим другом. Некогда… Ведь так обычно начинаются самые лучшие сказки? Итак… что рассказать тебе о Надире? О том, как он плакал, когда его сын умирал у меня на руках? О том, как он ухаживал за мной, когда я сам умирал от персидского яда, или рисковал своей жизнью, спасая меня от шахского гнева? Нет… не буду я тебе об этом рассказывать. Зачем? Ты не стоишь того, чтобы узнать, что такое Надир. Все, что тебе нужно знать – это, что он умрет сегодня ночью вместе с твоим возлюбленным из-за тебя – из-за твоей измены! Из-за тебя я потеряю своего единственного друга! Разве только… Конечно! Как же я мог забыть? Есть способ… есть способ, сделать так…

– Эрик, пожалуйста, пожалуйста, не сердись так…

– Сердиться… сердиться? А с чего бы мне сердиться? Ты имеешь полное право убегать, с кем хочешь, так ведь?

– Я не хотела причинять тебе боль – никогда!

Я отпрянул от кушетки и отошел прочь. Это уж слишком! Я искренне опасался, что могу серьезно изувечить ее, если она и дальше будет обращаться со мной, как с несчастным идиотом.

– Неужели? – ухмыльнулся я. – Ты хотела, чтобы я ждал тут один завтра вечером, метался туда-сюда, постоянно взглядывая на часы? Ты хотела, чтобы я тащился по всем этим сотням лестниц в твою гримерную, чтобы обнаружить, что ты ушла – и ни слова, ни письма, ничего – и ты не хотела причинить мне боль? Ты простишь меня, милая, если я скажу, что в это как-то очень трудно поверить?

– Я не хотела…

Я бросился к ней, стремительно теряя контроль над собой.

– Я верил тебе! Я верил, что ты будешь вести себя со мной, как с цивилизованным человеческим существом, и придешь, чтобы дать ответ. Все эти месяцы я преклонялся перед тобой, как перед какой-нибудь святой девственницей. Я никогда даже не прикасался к тебе! А ты не вернулась бы… ты не вернулась бы, даже чтобы попрощаться! Нет ничего такого, чего я не сделал бы, чтобы ты была счастлива, ничего! Господи, я пошел на убийство, чтобы порадовать тебя! Ты, наверно, забыла про пауков? Бедные создания! Они никому не причиняли вреда, занимались своим делом, и хотели только, чтобы их оставили в покое. Пауки приносят пользу, ты, конечно, этого не знала, невежественное дитя? Но тебе мало было просто убрать их с глаз, так ведь? Ты хотела, чтобы я убил их, уничтожил их, потому что ты ненавидела их, они были уродливы и напугали тебя! Что ж, я тоже кое-кого ненавижу, я тоже кое-кого боялся очень, очень долгое время, и сегодня ночью я убью его, чтобы больше никогда не бояться. Ведь можно убивать, когда ты напуган, так, Кристин? Ты меня этому научила! Да… на крыше мира ты показала мне, что делать. Бог помогает тем, кто сам себе помогает, знаешь… а если Бога нельзя беспокоить, есть Кто-то еще, кто всегда рад помочь. Но, вообще говоря, я как-то привык обходиться сам по себе. Мать вбила это в меня очень рано… Мне еще двух лет не было, когда она перестала застегивать мне пуговицы и надевать на меня маску. Помню, как-то утром в плохом настроении она бросила в меня груду одежды – у нее был ужасный нрав, Кристин, полагаю, в этом я пошел в нее – и крикнула: «Одевайся сам! Пора уже научиться самому себя обслуживать!» Я весь день просидел в своей комнате, потому что никак не мог прикрепить эту чертову маску и не смел спуститься вниз без нее. Саша помогла бы мне, если бы сумела, но бедная Саша тоже не знала, как это сделать. Все, что она могла – слизывать слезы с моего лица. Собаки любят слезы, ты не знала? Думаю, из-за соли. Ты удивишься, что я это запомнил, но я помню все, абсолютно все. Видишь ли, это мое проклятье – невероятная способность помнить все… Иногда мне кажется, все бы отдал, только чтобы иметь возможность забывать, как другие люди. Так или иначе… я быстро научился самостоятельно делать то, что было необходимо – именно этим, милая моя, я и займусь этой ночью. Я не хочу помнить, как он забрал тебя у меня, Кристин, так что я просто избавлюсь от него. Я сделаю так, чтобы он исчез из твоей жизни. Я великий волшебник, знаешь, я могу сделать так, чтобы исчезло все, что угодно, если только захочу.

Я умолк, и повисла тишина, которую Кристин не смела или не могла нарушить. Ее глаза были полуприкрыты, как будто она медленно теряла сознание, и я подумал отстраненно, нет ли у нее сотрясения мозга. Удариться головой о каменную стену – это ей явно на пользу не пошло… Наверно, не стоит позволять ей заснуть. Как раз, когда я наклонился, чтобы встряхнуть ее, в тишине пронзительно задребезжал электрический звонок, и она в ужасе распахнула глаза.

– Не волнуйся, милая, это просто гости позвонили в дверь. Они задержались, я ждал их раньше… но, по-моему, лучше поздно, чем никогда. О, нет, что ты, не вставай. Если я раздвину занавески, тебе все будет прекрасно видно с кушетки.

Я прикоснулся пальцем к контрольной панели, и стена отъехала в сторону, а когда я раздвинул черные бархатные занавеси, камеру пыток за ними тотчас же залил яркий свет.

– Сейчас, дитя мое, я все тебе объясню. Эта панель – двустороннее зеркало, мы их видим, они нас – нет. Они, однако, могут нас слышать, как ты сейчас поймешь… Добрый вечер, мсье де Шаньи… дарога. Вы явились в мой личный театр без приглашения, но ничего страшного, я не такой уж приверженец излишних церемоний. Я только должен отметить, что вы рискуете здесь всеми ценными вещами – включая, кстати, ваши жизни. Дирекция не несет ответственности за любой ущерб, нанесенный во время представления. Ах, мсье, умоляю вас, не разевайте рот, как какая-то нелепая треска. Не сомневаюсь в том, что ваша страстная мольба очень трогательна, но я постарался, чтобы ее не было слышно с этой стороны стены. Дарога… на пару слов, если ты не против. Отступи от молодого человека, немного в сторонку, и подойди к ближайшему к тебе зеркалу. Да… так лучше, все-таки ты научился, так ведь? – ты научился незамедлительно выполнять то, что я говорю. Прости… я тебя, наверно, испугал. Ведь этого маленького трюка ты никогда не видел? Должен признаться, что идея принадлежала ханум. Эта женщина постоянно скучала, была такой жадной до новшеств! Она решила, что было бы весело заключить две жертвы внутри одной иллюзии, чтобы один человек умирал первым, а другой мог наблюдать, что его ждет. Ты скоро поймешь, что твое помещение жароустойчиво, и ты сможешь наблюдать спектакль, не испытывая ни малейших неудобств. Когда все закончится, ты можешь поступать, как хочешь. Вижу, ты принес с собой пистолет. Надеюсь, когда придет время, у тебя достанет такта использовать его, вместо того, чтобы обращаться в полицию. Это бы всех нас избавило от лишних хлопот, так ведь? Но сейчас, давайте сосредоточимся на нашем развлечении… уверен, юноша окажется любопытным объектом исследования. Эти аристократы умеют умирать с достоинством. Столько практики, видите ли… Что у нас там, три революции за сто лет?.. что-то в этом роде… у нас сейчас Третья республика, так ведь? Англия, конечно, обошлась одной гражданской войной, но, в конце концов, англичане куда более сдержанны. Итак… мсье де Шаньи… Рауль… ничего, если я буду называть вас Рауль? – я надеюсь, вы меня не разочаруете. Нет, конечно, нет… уверен, вы умрете красиво! У вас такой вид, что так и ожидаешь смерти с большим вкусом. Интересно – будете вы выглядеть таким красивым, когда повеситесь на том дереве в углу? Нелепое предположение, я понимаю, сейчас вам трудно в такое поверить, но вы удивитесь, как все изменят несколько часов повышенной температуры. Кстати, вам, наверно, будет интересно узнать, что ваша маленькая невеста смотрит на вас. Поговори с ним, Кристин, приободри молодого человека. О, милая моя, плакать надо громче, так он тебя не услышит – а у тебя такой талант к плачу, жалко тратить его понапрасну!

Я отвернулся от окна и сел, тяжело дыша. Я чувствовал себя очень странно, как будто это я, а не Шаньи, провел уже несколько часов в этой печи, полной иллюзий, у меня начались галлюцинации, я невольно ускользнул куда-то в прошлое – бродить, как в тумане, сквозь быстрый калейдоскоп воспоминаний. Прошлое и настоящее слились неразделимо, я видел в один и тот же момент, как разбивается зеркало, как вонзается нож в чье-то брюхо, как девушка безмолвно валится с парапета, как ребенок замирает у меня на руках… и вдруг… недовольно сдвинутые брови Мастера! Что-то пошло не так, что-то было неправильно, а я не знал, что, я не понимал, в чем дело. В самый первый раз очень трудно смешать строительный раствор, совсем не легко подобрать нужный состав, чтобы правильно сложить камни чистого зла. Это было очень сложное искусство, а я оказался неловким, неумелым учеником, я безнадежно смешался под каменным взглядом Мастера; и вдруг я испугался, что взялся в этот раз за ремесло, которым не мог овладеть. Меня охватила паника. Я уронил люстру… люстра, это ведь было хорошо, так ведь, очень многообещающе?.. Но не было смысла оправдываться, чтобы только удержать почти утраченное мужество и избавиться от ощущения провала. Люстра была только для практики. Это был мой шедевр, и если я провалюсь этой ночью, мне никогда не быть мастером… бессмертным, неуязвимым для человеческой боли. Я почувствовал, как в моем черепе пульсирует его гнев, и внезапно я понял, что он тоже солгал мне. Ничего не было хорошего здесь, на краю, совершенно ничего… Только безобразные, усмехающиеся твари, вселявшие в меня неожиданный ужас… Ты солгал мне. Господин… зачем ты солгал?

– Отпусти его, Эрик… пожалуйста!

Я открыл глаза и увидел, что Кристин стоит на коленях на полу у моих ног. Заснул я на мгновенье, что ли?– я не видел, как она поднялась с кушетки. Но внезапно оказалось, что ее голос – все, что мне было нужно, чтобы вернуться к настоящему, чтобы разъяриться снова и преодолеть то мгновенье трусливой неуверенности.

– Я выйду за тебя замуж, – лихорадочно продолжала она, поскольку я молчал. – Эрик, если ты отпустишь его, я клянусь выйти за тебя в любой церкви Франции.

Я тихо рассмеялся.

– Понятно, ты решила стать благородной мученицей! А он на это прямо так и согласится – твой молодой человек, выйдет оттуда, пожмет мне руку и скажет: «Поздравляю, Эрик, победил лучший»? О, нет, милая моя, не думаю, что это получится. Даже опере требуется более убедительный сценарий!

– Мы уйдем, – настойчиво продолжала она. – Просто выключи все, и я уйду с тобой. Тебе не нужно освобождать их прямо сейчас – чтобы их выпустили, достаточно будет написать письмо дирекции.

– Ты все это очень хорошо продумала? – с горечью спросил я. – Право, кажется, ты хорошо подготовилась, чтобы пройти через этот кошмарный фарс. Ты слушаешь, Шаньи?.. На тебя произвело впечатление ее поразительно благородное предложение? Великий Боже, мальчик, надеюсь, что так!

– Эрик…

– Прости, что так грубо прервал тебя, милая… пожалуйста, продолжай. Расскажи, мне, как будет развиваться дальше твоя чудная маленькая опера… Я не думаю, что могу себе позволить дождаться премьеры. Что же будет после этой вполне цивилизованной свадьбы? Ты бросишься под колеса кабриолета, как только мы выйдем из церкви Мадлен? Или ты сделаешь шикарный романтический жест и заколешь себя прямо в подвенечном платье? У меня есть парочка отличных ножей, которые прекрасно подошли бы, не слишком тяжелых для дамской ручки. Можешь взглянуть на них, пока мы ждем.

– Я не понимаю, – прорыдала она, – почему ты издеваешься надо мной? Всего несколько часов назад ты говорил, что тебе было бы достаточно просто назвать меня женой.

– Значит, я передумал! – внезапно прокричал я, со страшной силой швырнув через комнату табуретку от органа, так что красный балдахин рухнул на гроб. – Может быть, мне не нужно друидское жертвоприношение, цепенеющая от страха девчонка, которая шарахается от моего прикосновения и пытается покончить с собой, как только я оставлю ее одну. Может быть, мне не нужна мертвая жена в стеклянном гробу. Ты не нужна мне, Кристин, неужели ты настолько тщеславна и настолько глупа, что не можешь понять этого? Мне не нужна твоя жалость или страх – ты мне не нужна!

Когда утих последний отзвук моей безумной ярости, в комнате повисла тишина, а мы неверяще смотрели друг на друга. Кристин перестала плакать, ее глаза широко раскрылись и замутились от шока.

– Что же тебе нужно? – неуверенно спросила она. – Эрик, пожалуйста… скажи мне, что тебе нужно.

Если ты сейчас же не скажешь, чего ты хочешь, ты ничего не получишь вообще.

Я отшатнулся и съежился под ее прямым, ясным взглядом. Я снова ощутил себя мальчиком, накручивающим на палец салфетку в страхе, что в моей просьбе откажут. Право, я прошу совсем немного, поцелуй… большинство людей об этом и не раздумывают. Они целуются при встрече, они целуются, расставаясь, это соприкосновение плоти является чем-то само собой разумеющимся, одним из основных человеческих прав. А я полвека прожил на земле, так и не узнав, как же это, когда тебя целуют… и теперь уже не узнаю. Сегодня не мой день рождения… и я вел себя плохо…

Я подошел к камину и рассеянно провел пальцами по каминной полке. Где-то здесь находился выключатель, который проведет электрический ток к старым пороховым бочкам коммунаров, составленным в подвале. Это произойдет быстро и безболезненно. Они даже не поймут, что их ударит… вспомнить бы только, где я поместил выключатель…

Почувствовав движение за спиной, я резко развернулся – привычка, возникшая в результате целой жизни настороженности. Там стояла Кристин. Она прикрыла лицо свадебной вуалью, и когда я увидел это, меня внезапно охватило раскаяние. Как же я измучил этого ребенка… разобрал ее на части в безумной надежде заставить ее сердце биться в унисон с моим. Я научил ее петь, подобно Божьему ангелу, я любил ее больше, чем что-либо на этой земле… но моя любовь изувечила ее, превратила ее в жалкое создание, едва сознающее собственные действия… сделала ее такой же безумной, как я сам. Под моим взглядом она откинула с лица вуаль, как делает невеста, и я увидел черные тени под ее глазами, полными слез. Дрожащими руками она сняла с меня маску и уронила на пол; а потом ее пальцы неуверенно притронулись к гладким лацканам моего фрака. Мгновенье она стояла, подобно испуганному пловцу на утесе головокружительной высоты, пытаясь решиться на прыжок, на что ей совершенно не доставало мужества.

– Возьми меня! – прошептала она. – Научи меня…

Поражен, ошеломлен, едва веря в то, что я увидел и услышал, дрожащими руками я поднял ее лицо и поцеловал в израненный, окровавленный лоб с неуверенной робостью испуганного мальчика. А потом вдруг я перестал быть учителем, превратившись в ученика… когда ее руки обвились вокруг моей шеи, ее ласковые ладони сжали мой череп, с неожиданной силой заставив меня наклониться вперед. Когда ее губы коснулись моих, я ощутил соленый вкус слез, только непонятно было, мои это слезы, или ее. Все глубже и глубже она ныряла в этот поцелуй, вытягивая меня, как потерянную жемчужину из липкой грязи морского дна, непреклонно увлекая меня вверх на жгучий дневной свет. Она выбила у меня из-под ног опоры ненависти, которые так долго поддерживали меня, и я стоял в беспомощном изумлении, а ее руки снова нашли мое лицо и притянули к ее. Долго, долго она обнимала меня, как будто не могла отпустить, и когда, наконец, мы оторвались друг от друга, мы застыли, глядя друг на друга в безмолвном ужасе, потрясенные тем напряжением, которое только что разделили. И на этом, конечно, все закончилось… поцелуй решил все. В тот момент, когда я понял, что она моя – истинно моя – я уже не мог убить несчастного мальчишку.

Дата добавления: 2015-11-14