Лучшее из домашних животных

Собака — удачный образ: действительно, комнатные животные образуют промежуточную категорию между людьми и вещами. Собаки, кошки, птицы, черепахи или канарейки своим трогательным присутствием означают, что человек потерпел неудачу в отношениях с людьми и укрылся в нарциссическом домашнем мирке, где его субъективность может осуществляться в полном спокой­ствии. Отметим попутно, что эти животные лишены пола (нередко специально кастрированы для жизни в доме), — подобно вещам, они бесполые, хотя и живые, именно та­кой ценой они могут стать аффективно успокоительными; лишь ценой собственной кастрации, реальной или символической, они способны играть для своего владель­ца регулятивную роль в отношении страха кастрации — ту роль, которая в высшей степени присуща и всем окружаю-

щим нас вещам. Ибо вещь — это безупречное домашнее животное. Это единственное «существо», чьи достоинства возвышают, а не ограничивают мою личность. В своей множественности вещи образуют единственный разряд существующих объектов, которые действительно могут сосуществовать друге другом, не ополчаясь друг на дру­га своими взаимными различиями, как живые существа, а сходясь покорно к средостению моей личности и без труда слагаясь вместе в моем сознании. Вещь лучше, чем что-либо другое, поддается «персонализации», а вместе с тем и количественному пересчету; и эта субъек­тивная бухгалтерия не знает исключений, в ней все мо­жет стать предметом обладания и психической нагруз­ки или же, при коллекционерстве, предметом расста­новки, классификации, распределения. Таким образом, вещь в буквальном смысле превращается в зеркало: от­ражаемые в нем образы могут лишь сменять друг друга, не вступая в противоречие. Причем это безупречное зеркало, так как отражается в нем не реальный, а же­ланный образ. Одним словом, собака, от которой оста­лась одна лишь верность. Я могу смотреть на нее, а она на меня не смотрит. Вот почему вещи получают всю ту нагрузку, что не удалось поместить в отношения с людь­ми. Вот почему человек столь охотно идет на регрессию, «отрешаясь» от мира в своих вещах. Не будем, однако, обманываться этой отрешенностью, породившей целую сентиментальную литературу о неодушевленных пред­метах. Эта отрешенность есть регрессия, эта страсть есть страсть к бегству. Конечно, вещи играют регуля­тивную роль в повседневной жизни, они разряжают немало неврозов, поглощают немало напряжения и энергии скорби; именно это придает им «душу», имен­но это делает их «своими», но это же и превращает их в декорацию живучей мифологии — идеальную декора­цию невротического равновесия.

Дата добавления: 2015-11-14