Читайте также: |
|
– Да, Селедонио, да. Нужно развивать комическое чувство жизни, что бы там ни болтал этот Унамуно.
– Да, Эметерио, и следует развивать даже метафизическую порнографию, которая, как всякому ясно, не есть порнографическая метафизика…
– Но ведь всякая метафизика по сути порнографична, Селедонио!
– Я, со своей стороны, Эметерио, приступил уже к работе над апологетическим-экзегитическим-мистическим-метафизическим трактатом о скважине Рааб, той блудницы, которая фигурирует в родословной святого Иосифа Благословенного. Я избавлю тебя от ссылок на Библию, на всякие там главы и списки, ведь я, хвала Господу, не Унамуно.
– Постой, Селедонио, ты сказал, что пишешь трактат, и мне вспомнилось, как Росита, когда мы с ней однажды говорили о покойном Мартинесе, рассказала, что он написал роман, а в романе под вымышленными именами вывел ее, Роситу, меня и донью Томасу с ее пансионатом, но она, Росита, не разрешила ему послать рукопись в печать. «Писать-то я ему не препятствовала, – сказала она мне, – пусть себе пишет, коли это его тешит, но печатать?…» – «А почему, собственно, нет? – отвечал я ей. – Почему не дать другим возможность почитать новый роман и тоже потешиться?» А ты что скажешь?
– Здесь ты прав, Эметерио, безусловно прав. Будем прежде всего заботливо развивать комическое чувство жизни, как ты прекрасно выразился, и не думать о вакантных местах. Ведь ты знаешь старый философский афоризм: «Из этого мира ты извлечешь ровно столько, сколько ты вложил в него, и не больше».
И они разошлись, утвердившись в своей любви к жизни, которая проходит, и повеселели, почувствовав прилив оптимизма. Ах, если бы мы только знали, что такое оптимизм! И что такое радость и печаль, метафизика и порнография! Все суть измышления критически мыслящих личностей!
Однажды Росита подошла к Эметерио, загадочно улыбаясь, обняла его и шепнула на ухо:
– Знаешь, миленький, какая у нас новость? Угадай!
– Что такое?
– Угадай-ка, угадай, кто положил яичко в сарай?
– Лучше ты угадай-ка, угадай, кто в яичко запихнул сарай?
– Не отлынивай и отвечай. Ты знаешь эту загадку? Ведь знаешь? Отвечай – да или нет, как Христос учил…
– Нет, я – пас, тут я – пас.
– Ну так вот, у нас будет внучонок.
– У нас внучонок? Это у тебя будет внучонок, а у меня внучатый пасынок!
– Да ладно тебе. Не цепляйся по мелочам.
– Нет, нет, я люблю точность в выражениях. Сын падчерицы – внучатый пасынок.
– А пасынка дочери как ты назовешь?
– А ведь верно, ты права, Росита. А еще говорят, что наш бедный испанский язык богат… богатый язык… богатейший язык… уж нечего сказать!
– Вечно тебе какая-нибудь чепуха в голову взбредет, Эметерио.
– А тебе нет?
Тут вошел Пакито, и Эметерио задумался: «А этот, зять моей жены, кем он мне приходится? Приемный зять? Зять-пасынок? Падчерицын муж? Какая нелепица!»
И наконец появился на свет внучатый пасынок. Эметерио совсем поглупел от радости.
– Ты представить себе не можешь, как я его люблю, – изливал он душу Селедонио. – Он мне унаследует. Он будет моим единственным и полноправным наследником, наследником моих денег, разумеется, и, кроме того, я умру спокойно, зная, что не передал ему никакого физического недостатка и что ему не суждено повторить мою убогую жизнь. Уж я позабочусь, чтобы он не вздумал увлекаться разгадыванием шарад.
– Ну а как Клотильда? Должно быть, став матерью, она еще больше похорошела?
– Она восхитительна, Селедонио, восхитительна, говорю тебе, и выглядит более соблазнительно, чем когда-либо! Но для меня она по-прежнему «гляди, но не трогай».
– И ты утешаешься с «трогай, но не гляди»?
– Не так уж утешаюсь, Селедонио, не так уж.
– Ба! Самое разумное – придерживаться святого Фомы апостола, не бойся, я снова избавлю тебя от ссылок. «Прикоснись и поверь!» – сказал он.
– С меня вполне достаточно, Селедонио, глядеть на Клотильду. Видеть, какая она жемчужина, как говорит ее мать. Это – Росита, но только улучшенная.
– Да, пожалуй, лучше оправленная. И коли так, то не горюй: женись в свое время на Росите ты, у вас Клотильда не получилась бы такой красоткой.
– Да, я часто думаю, какой бы она была, будь я ее родным отцом.
– Ба, может быть, к ней перешли твои лучшие черты от того твоего светлого облика, который оставался в воображении Роситы…
– Это и Росита мне постоянно твердит, и даже больше – будто я стал в точности такой, каким был в ее воображении… Но мой внучонок не имеет никакого отношения к ее воображению!
– И внучонок многим обязан тебе, твоему великодушию. Ведь это ты поженил Пакито с Клотильдой. Ты помнишь, как мы рассуждали о том, что у тебя есть призвание к профессии, наинужнейшей во всякой благоустроенной республике?…
– Конечно помню!..
– И вот ты, побуждаемый сводническим инстинктом, свел Пакито и Клотильду, ты самому себе стал сводней. Воистину неисповедимы пути провидения!
– Да, и все это случилось, когда я начал уже уставать от жизни.
– Ты посодействовал Росите подцепить Мартинеса, предназначенного ей судьбою; не будь тебя, он не клюнул бы на ее удочку, а Мартинес, в свою очередь, соорудил ей Клотильду, чтобы Клотильда выловила бы для Роситы тебя…
– Ну а если бы Мартинес не умер?
– У меня такое предчувствие, что она все равно бы в конце концов тебя ухватила.
– Но в таком случае…
– Ты прав, куда моральнее обманывать покойника… И таким образом она решила проблему своей жизни.
– Какую?
– Вторую по счету… Как наставить рога кому-нибудь… А ты решил свою проблему.
– А какая проблема у меня в жизни, Селедонио?
– Тоска, тоска от твоего скопидомства, от одиночества, а одинок ты был потому, что не хотел оставаться в дураках, боялся, что тебя обманут.
– Ты прав, ты прав.
– Дело в том, что тоскующий одиночка в конце концов бывает вынужден заниматься раскладыванием пасьянсов – понимаешь меня? – а это ведет к полному оглуплению. Раскладывать пасьянсы надо непременно в компании.
– Вот именно! Теперь мы с Роситой каждый раз после ужина садимся возле жаровни и играем в туте.
– А что я тебе говорю, Эметерио, что я тебе говорю? Сам видишь! И она передергивает, не так ли? Не дает тебе выиграть?
– Случается…
– А тебе любо глядеть на ее плутни, и ты радостно смеешься, как от щекотки, когда проигрываешь? И ты позволяешь себя обманывать. И ты разрешаешь ей водить себя за нос. Вот в этом-то и состоит вся философия комического чувства жизни. Над насмешками, которыми в комедиях осыпают рогоносцев, никто так не смеется, как сами эти рогачи, если только они настроены философски, героически. Что это – удовольствие чувствовать себя смешным? Нет, это дивное наслаждение смеяться над теми, кто тебя осмеивает…
– Да, есть такое присловье: «Пусть не изменяет мне моя жена, а если она все же будет мне изменять, пусть я не буду знать этого, а если я все же буду знать, пусть меня это не огорчает…»
– Жалкое и грустное присловье, Эметерио. Поднимись на ступень выше его и скажи: «А если ей нравится мне изменять, я из любви к ней доставлю ей это удовольствие…»
– Однако…
– И есть еще более высокая ступень: это когда ты сам строишь из себя шута, чтобы повеселить других…
– Но я, Селедонио…
– Нет, ты, Эметерио, не достиг этих высот, хотя и вел себя как должно. А теперь играй себе в туте, только ничем не рискуй, играй бескорыстно, потому что бескорыстие смешно, а в смехе – жизнь…
– Да ладно тебе, перестань, от твоих мудрствований у меня затылок ломит.
– Тогда почеши его хорошенько, и все пройдет.
А теперь, мои читатели, те, которые раньше прочли «Любовь и педагогику», «Туман» и другие мои романы и рассказы, вспомните, что все сотворенные мной главные герои этих произведений либо умирают, либо убивают себя – один иезуит дошел даже до того, что обвинил меня в подстрекательстве к самоубийству, – и спросите себя: а как же окончил свои дни Эметерио Альфонсо? Но дело в том, что люди, подобные моему Эметерио Альфонсо – или дону Эметерио де Альфонсо, – не накладывают на себя рук, да и вообще не умирают – они бессмертны, или, иначе говоря, они воскресают по цепочке. И я надеюсь, читатели, что мой Эметерио Альфонсо вечен.
Дата добавления: 2015-11-16; просмотров: 74 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
Августа 1910 года 4 страница | | | Одна любовная история |