|
Читайте также: |
У Гумилева же Дон Жуан иной, непривычный – подводящий итоги своей яркой, блестящей жизни. Непривычно и то, что в лирическом произведении явно виден сюжет, который выстроен таким образом, чтобы просто и ясно, как и положено акмеистам, донести до читателя определенную, очень важную для автора мысль. Образ - идея?
Принято считать, что у Брюсова образно-сравнительный, а у Гумилева сюжетно-идейный подход к изображению Дон Жуана.
Нельзя не обратить внимания на композицию сонетов. «Путешествию» Дон Жуана, срывающего цветы удовольствия, по Стране Любви Брюсов посвятил три строфы. И это «жажду», и восторженное ударное О, и риторические восклицания очень красноречивы. У Гумилева то же самое по содержанию: надменность, стремительность, жажда нового, обман … Но всего в одной строфе. Не отрекаясь от такого образа жизни, автор противопоставляет ему то, что потом: «А в старости…» - и посвящает этому три строфы!
Мне кажется интересным переход Гумилева от безличных схватить, поставить, обмануть… к «Я…опомнюсь». «Вдруг»… И собственная реакция героя – испуг. И сравнение себя с «лунатиком бледным». Нет ли здесь аллюзии? Не тот ли это брюсовский вампир, губящий всех и вся? Нет, Дон Жуан Брюсова не в ужасе от того, что пьет чужие жизни: каждая новая душа – новый мир, который его манит и манит «своей безвестной тайной». Разгадке этих тайн он и следует безоглядно. Гумилевского же Дон Жуана испугает одиночество, «тишь своих путей». Показательным мне кажется, как Гумилев обыграл категорию вида глагола. «Опомнюсь» - снизошло озарение, а потом: «Вспоминаю…». И не конца этим воспоминаниям! И нет предела самоуничижению: «ненужный атом»! и все потому, что в течение всей своей бурной жизни Дон Жуан так и не познал ни настоящей любви, ни отцовства, ни дружбы…
И все-таки при всех различиях брюсовского и гумилевского Дон Жуанов я не могу возвысить одного и принизить другого. Герой Брюсова вступает в любовные поединки (не потому ли поэт заменил свойственную сонету опоясывающую рифму перекрестной?), так как любовь живительна для его души: «яснеет в ней святая глубина», в ней (и это для меня очень важно!) «все единственно и не случайно».
Так что воспринимаю я эти сонеты не как различные художественные интерпретации одного образа, а как дополнение друг другу. Только в совокупности они приоткрывают завесу в мир души много раз перепетого Дон Жуана. Каждый из читателей-интерпретаторов видит в герое то, что видит. Сейчас. Завтра взгляд-оценка могут быть другими. И это нормально!
Пленяющая сила этих двух таких похожих и разных сонетов в том, что они каждому из читателей (а донжуанство свойственно многим!) помогают, может быть, понять себя, свои чувства, может быть, предвидеть последствия тех или иных своих поступков… Ведь нетленная сила искусства, по мнению Николая Гумилева, «его мировое назначение» состоит в том, чтобы «облагородить людскую природу». И, думается, что Учитель в этом с ним солидарен.
№27
Дон Жуан В.Я.Брюсова моряк и «дерзкий скиталец», которого влечет желание жить полной жизнью. Герой эгоистичен и жесток, он возвышается на пьедестале покорителя сердец, властителя судеб. Мир женских сердец ему представляется покорным и покоренным.
И женщины идут на страстный зов,
Покорные, с одной мольбой во взоре!
Спадает с душ мучительный покров,
Все отдают они – восторг и горе.
Любовь Дон Жуана чужда своей божественной природе, это как бы своеобразный способ познания мира, раскрытия тайн души.
Да! Я гублю! Пью жизни, как вампир!
Но каждая душа – то новый мир
И манит вновь своей безвестной тайной…
Мечта Дон Жуана Гумилева противоречива, она «надменна и проста». В молодости главное для него:
Схватить весло, поставить ногу в стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новые уста.
А в старости он мечтает искупить все свои грехи, потому что познавший все искушения в молодости, он подводит итоги жизни, размышляет, раскаивается.
А в старости принять завет Христа,
Потупить взор, посыпать пеплом темя
И взять на грудь спасающее бремя
Тяжелого железного креста!
В глубине души Дон Жуан Гумилева понимает, что он всего лишь «лунатик бледный, испуганный в тиши своих путей». Ему не суждено найти свое единственное счастье. Он не в силах что-то изменить, с ужасом смотрит на всю свою жизнь.
Я вспоминаю, что, ненужный атом,
Я не имел от женщины детей
И никогда не звал мужчину братом..
Но героев Гумилева и Брюсова роднит любовь к путешествиям.
Таким образом, сопоставив Дон Жуанов Гумилева и Брюсова мы увидели насколько разными представляют себе их разные авторы.
№28
.“Дон Жуан”(Гумилев):Сонет «Дон Жуан» — исповедь героя, его размышления о жизни, своеобразное признание самому себе.
Его мечта противоречива,она-“надменна и проста”.В молодости главное для Дон Жуана:“Схватить весло, поставить ногу в стремя,И обмануть медлительное время,Всегда лобзая новые уста…”А в старости он мечтает искупить грехи,общаться с Богом,размышлять,раскаиваться:“А в старости принять завет Христа,Потупить взор, посыпать пеплом темя,И взять на грудь спасающее бремя,Тяжелого железного креста!”Гумилевский “Дон Жуан”очень наивен,если верит,что в одно мгновенье раскаяньем можно искупить все свои грехи.Настрой у героя нерешительный,испуганный,задумчивый, в глубине души он понимает,что он всего лишь “лунатик бледный, Испуганный в тиши своих путей”.И с ужасом он размышляет о своей жизни,понимая,что никогда у него не будет детей,настоящих друзей и ему не будет суждено найти своё единственное счастье... Он признаёт слабость человеческой природы перед небесными силами, невозможность обретения земного идеала...
“Дон Жуан”(Брюсов):У героя позитивный,весёлый,жизнерадостный,смелый настрой.Он жаждит приключений и очень эгоистичен (“Да,я- моряк!Искатель островов,Скиталец дерзкий в неоглядном море.”)Он считает женщин покорными и покоренными(“И женщины идут на страстный зов,Покорные, с одной мольбой во взоре!”)В отличие от “Дон Жуана”Гумилева(которого тяготит одиночество и невозможность найти идеал),“Дон Жуан”Брюсова не утруждает себя поисками идеала,ему интересна жизнь сама по себе.Любовь для него- это, скорее, своеобразный инструмент познания мира, один из способов раскрытия тайн души.(“Но каждая душа — то новый мир,И манит вновь своей безвестной тайной”)В сонете Брюсова преобладает вампиризм, власть над другой душой,и это совершенно чуждо Гумилевскому “Дон Жуану”с его религиозностью.(“Да! я гублю! Пью жизни, как вампир!”)
№29
Для лирических интерпретаций средневековой легенды о Дон Жуане выбираются отработанные традицией формы – баллада у А. Блока («Шаги Командора», 1910), сонет у К. Бальмонта (цикл из четырех сонетов «Дон Жуан»), сонет у В. Брюсова «Дон Жуан» (1900), сонет у Н. Гумилева «Дон Жуан» (1910), сонет у И. Северянина «Дон Жуан» (1929). Только А. Блок воспроизводит полностью персонажный состав легенды. К. Бальмонт, В. Брюсов, Н. Гумилев, И. Северянин сворачивают сюжет легенды в имя одного персонажа, героя-архетипа – Дон Жуана. Как сюжетопорождающий персонаж Дон-Жуан несет память контекстов, в которых функционировал ранее, сохраняя при этом связь с прототекстом – легендой о севильском обольстителе.
Редукция отправителя наказания – Командора на фоне отказа от традиции романтической реабилитации Дон Жуана ведет к ассимиляции героем функции Командора: он и нарушитель запретов и отправитель наказания для самого себя. Герой наказан одиночеством и осознанием своей ненужности (Н. Гумилев), бесцелием бытия (К. Бальмонт), старостью и одиночеством (И. Северянин).
Новую форму реабилитации Дон Жуана в соответствии со своей концепцией многовариантности, глубины человеческого «я» предлагает В. Брюсов в сонете «Дон Жуан». Ключевая фраза сонета: «Пью жизни, как вампир!». Так герой расширяет пределы своего «я», а, следовательно, и проживает несколько жизней в течение одной. В стихотворении «Молодость мира» Дон Жуан и Фауст стоят у истоков бытия, будущее человечества – сумма их метаморфоз во времени. В сонете «Дон Жуан» герой движим желанием «обмануть медлительное время».
Непредсказуемость творчества и предсказуемость финала легенды и характера сонетной формы – исходные противоположности, амбивалентность которых становится несущей конструкцией в сонете о Дон Жуане периода «серебряного века». Лирические версии легенды о Дон Жуане, в силу смысловой концентрированности лирики и ограниченности в ней текстового пространства (в данном случае - 14 строк), идут по пути воспроизведения только финала легенды или же итога жизни героя. Но итог жизни уже у легендарного Дон Жуана амбивалентен: Дон Жуан – распутник и раскаявшийся грешник. Так открывается новый аспект амбивалентности: несовпадения героя с самим собой, его потенциальная непредсказуемость. Третий аспект амбивалентности связан с примериванием амплуа Дон Жуана на индивидуальность автора. Донжуанство Брюсова принимало формы вампиризма: Н. Львова застрелилась в 1913 году из пистолета, подаренного ей Брюсовым, ранее этот пистолет был разряжен Н. Петровской в А. Белого, соперника Брюсова. Гумилев, творивший образ бесстрашного конквистадора, находил Дон Жуана близкую себе ипостась победителя. Сонет о Дон Жуане возникает из взаимодействия трех типов амбивалентности: герой – я сам, традиционная форма стиха- ее инвариант, герой-грешник – герой-праведник. Преодоление этих амбивалентностей, их синтез порождают в сонете новое качество времени. Внутреннее время сонета не совпадает с внешним, горизонтальным временем. Отождествление двух ипостасей героя, героя и автора, осуществленное, как момент на оси бесконечной временной парадигмы, образует внутри сонета область мифологического, вертикального времени. Фактором, дестабилизирующим систему, выступают не отступления от твердой формы, а полемика с традиционным Дон Жуаном (просветительски осужденным или романтически оправданным), непредсказуемость определяется возможностью выбора того или другого варианта финала, заявленного в легенде о Дон Жуане.
Тот же способ бытия – путешествие – исходная ситуация в сонете В. Брюсова. Дон Жуан дает себе такую характеристику:
Да. я - моряк! искатель островов,
Скиталец дерзкий в неоглядном море.
Остров в море – метафора чужой судьбы, иного «я», которое может поглотить вампир Дон Жуан. Этот принцип бытия провозглашен в стихотворении «Александр Великий»: «Неустанное стремленье от судьбы к иной судьбе». Дон-Жуан сам выбирает свою судьбу, стремясь преодолеть изначальную замкнутость своего «я», охватить собою все судьбы мира. Тем самым герой преодолевает и естественную ограниченность времени своей жизни. Дон Жуану Бальмонта принадлежит материальное пространство, в котором он никак не локализован, а Дон Жуану Брюсова – пространство духовное, причем, в обоих случаях незакрепленность героя в пространстве принципиальна, являясь результатом его способа бытия. Бесконечность бытия Дон Жуана Брюсова определяется самой бесконечностью форм духовного бытия, которые Дон Жуан готов поглотить. Сонета В. Брюсова ставит Дон Жуана вне пределов горизонтального, перенося его из линейного времени во время вертикальное, в вечность.
Дон Жуан в сонете Гумилева подчинен не им выбранной роли. В катренах сонета за героя действует «надменная мечта», не сам Дон Жуан. Герою принадлежит все материальное пространство («Схватить весло, поставить ногу в стремя», все многообразие вариантов бытия от грешника («Всегда лобзая новые уста») до праведника («А в старости принять завет Христа»). Не принадлежит себе только сам Дон Жуан. Мечта героя рецитирует сюжет легенды, воспроизводя и двойную редакцию финала. В терцетной части сонета действует собственное «я» героя, не заданное легендой. Дон Жуан будто бы пробуждается от сна или гипноза («Я вдруг опомнюсь, как лунатик бледный,// Испуганный в тиши своих путей»).
Дон Жуану подчинены внешние пространство и время, недоступны лишь внутреннее пространство его «я» и время его собственной жизни.
В. Брюсов строит образ героя в соответствии со своей концепцией человека как множественности разных «я», традиционный финал легенды о Дон Жуане, таким образом, становится невозможным, Н. Гумилев показывает этический результат следования концепции мести миру (Бальмонт) или поглощения мира (Брюсов). Дон-Жуан у Брюсова живет вне пределов земного бытия, ему подчинено пространство, над ним не властно время, Гумилев возвращает герою конечность земного бытия. Жизненное кредо, направленное на расширение духовных пределов человеческого «я», подчиняет Дон Жуана в сонете В. Брюсова. Заданная извне роль руководит земным путем Дон Жуана в сонете Н. Гумилева, человеческое «я» героя освобождается лишь в конце сонета. Сохраняя одно имя героя, но не воспроизводя сюжет легенды, сонеты «серебряного века» выдвигают иные причины поражения Дон Жуана. Герой перестает быть пленником традиции в сонете В. Брюсова, но подчиняется общечеловеческому закону течения времени сначала в сонете Н. Гумилева.
Сопоставление В.Я.Брюсова и Н.С.Гумилева как "учителя" и "ученика" в свое время было трюизмом.[i] Представляется любопытным сравнить два "неканонических" сонета, написанных с разницей в десять лет,-В.Я.Брюсова и Н.С. Гумилева,-взглянув на них не в формально-стиховедческом аспекте, но под следующим углом зрения: что они дают для понимания образа Дон Жуана по отдельности и вкупе, что ими в этот образ могло быть привнесено и какие черты традиционного его понимания в них прослеживаются. Может быть, два скромных сонета (отнюдь не являющихся вершинными образцами творчества поэтов, но в данном случае тем и показательных) позволят реконструировать основные черты легенды о Дон Жуане аналогично тому, как по одному позвонку палеонтологи восстанавливают скелет древнего животного.
Прежде всего, следует обратить внимание на некоторые чисто внешние соответственные (и к тому же вписывающиеся в традицию, черты двух сонетов. Например, на написание имени героя: "Дон Жуан", одинаковое в современных брюсовских и гумилевских публикациях. За его внешней простотой и вроде бы бесспорностью скрыты "подводные камни" истории написания и употребления этого имени.
При первой публикации у Брюсова стояло; "Донъ Жуанъ"[ii]; однако у Гумилева-"Донъ-Жуанъ"[iii] Следовательно, стоит учитывать, что современные написания этого имени зависят, по-видимому, от редакторских предпочтений и издательских случайностей. Со временем же утвердились два равно обоснованных письменных варианта: "Дон Жуан" и "Дон-Жуан". 'Нельзя вывести здесь очевидной временной закономерности: и до XX века встречалось бездефисное написание, а в ХХ веке нередко написание через дефис, то есть оба они бытуют почти на равных. Но все же написание "Дон Жуан" более распространено именно в ХХ веке и свидетельствует, возможно, о большей свободе оперирования образом, несвязанности традицией; кроме того оно может-на орфографическом уровне-сигнализировать о принадлежности произведения "новому времени".
Далее, оба сонета написаны в форме монолога героя (Дон Жуана)-от первого лица (ср. их "местоименные" начала: "Да, я-моряк…" и "Моя мечта..."). В литературной же "иконографии" Дон Жуана форма "от первого лица" малочастотна и в основном характерна для стихотворных, а не прозаических обработок. Может быть, превалирование художественной формы "от третьего лица" есть свидетельство легендарности задействованного таким образом персонала. Тогда как, например, "История моей жизни", основной источник сведений о Джакомо Казанове (одном из литературных спутников и ложных двойников Дон Жуана), напротив, написана (им же самим) от первого лица, что говорит о 6иографически-исторической, а не "мифологической" укорененности этого образа в культуре (хотя оба героя являются реально существовавшими историческими лицами).
Переходя на образный уровень, отметим прежде всего, что образ Дон Жуана вследствие давности происхождения и обилия трактовок превратился в своего рода "пустую оболочку", предоставляющую возможность для широкого интерпретирования. Одним из его самых легких путей является простое сравнение.
Сонет Брюсова как раз и построен на таких "разворачивающихся", но непересекающихся сравнениях (тогда как сонет Гумилева максимально "сюжетен": перед нами два принципиально разных способа сонетостроения). Сначала Дон Жуан сравнивается с моряком: "Да, я-моряк! искатель островов, /Скиталец дерзкий в неоглядном море. /Я жажду новых стран, иных цветов, /Наречий странных, чуждых плоскогорий" (1, 158). Это весьма, казалось бы, случайное образное сравнение отражает все же реальную трактовочную тенденцию. Ведь мотив мореплавания, путешествия, искания в применении к образному описанию любви традиционен в мировой поэзии (скажем, выразительно представлен в лирике Джона Донна и многих других). Более того, он традиционен настолько, что давно превратился в штамп. Брюсовский текст, таким образом, предстает перед современным читателем как клишированный, построенный на сравнениях типа "любовь-море", "любовник-путешественник", "любовь /женщина-новая страна", "любовь /женщина-иной цвет" (цветовая семантическая поэтика занимает в брюсовском и вообще символистском творчестве значительное место) и т.д., без их обыгрывания[iv], что тем не менее естественно для первого сонета о Дон Жуане в России. Затем, "донжуанская традиция" помимо того, что оказывается подключенной к сети общей мировой литературной "любовной" традиции, сама способна изнутри "нарадоваться" сходным способом, а именно путем родственных сравнений. Примерами подобных синхронных расширений сравнений (Дон Жуана-с моряком и Дон Жуана-с путешественником) могут служить словосочетания "схватить весло" и "поставить ногу в стремя" из гумилевского сонета. Последователь Брюсова уже более тонко и осторожно обращается с литературными формулами: они не развернуты, на них лишь дан намек. Брюсовское сравнение коррелирует и с бальмонтовским, в котором "моряк" фигурирует как "пират": "С бесстрашием пирата /Он будет плыть среди бесплодных вод…"[v]
Типовая разновидность "Дон Жуан-вампир" представляется нам "укорененной" в традиции в основном теоретически, исследовательски. И вот уже (а началось-то все с Брюсова, впервые поставившего рядом, в один контекст, слова "Дон Жуан" и "вампир") в рядовой газетной статье констатируется: "Образ вампира… по влиятельности и представленности в массовом сознании сравним разве что с Доном Жуаном, доктором Фаустом и Микки Маусом, вместе взятыми".[vi]
Кстати, и "лунатик бледный" Гумилева (единственное в его сонете сравнение)-не аллюзия ли на вампира, который выходит на свое черное дело тоже по ночам? Вряд ли, однако, целесообразно отдельное выделение типовой разновидности "Дон Жуан-лунатик", скорее это можно счесть вариацией разновидности "Дон Жуан-вампир" ("Дон Жуан-компьютерный "хакер"[vii]).
Нельзя не отметить, что оба ключевых для построения сонета брюсовских образа (моряка и вампира) не сополагаются, а вступают друг с другом а противоречие, кажутся искусственно совмещенными. Из первого (моряк) не получается второй (вампир). Эти случайные сравнения, тем не менее, при функциональном разборе способны послужить типологическими "отметками", то есть поводом для выделения той или иной типовой разновидности образа Дон Жуана.
В гумилевском же сонете, как уже говорилось, не образно-сравнительном, но сюжетно-идейном, "сворачивается" история образа и, невольно. формулируются следующие наиболее показательные его черты.
1. Бездетность (принципиально заданная).
История образа сложилась так, что о детях Дон Жуана в подавляющем большинстве обработок (художественных произведений, посвященных этому образу) не упоминается. А обработки, где есть упоминания на этот счет, выглядят на общем фоне чужеродно и произвольно, как бы выбиваются из строя[viii]. Связано это, вероятно, и с тем, что такие понятия, как Дон Жуан и брак, традиционно несовместимы. Хотя в обработках зачастую фигурирует жена героя (обычно под именем Эльвира; эта сюжетная линия возникла, с появлением либретто Да Понте к опере Моцарта), но женитьба его, как правило, носит характер обманного жеста для заполучения желаемого. То есть Дон Жуан может давать обещания, иногда способен сфальсифицировать брачный обряд, но по легенде он-молод, неженат и бездетен. О последствиях его увлечений легенда просто не сообщает, в отличие, например, от результатов похождений Джакомо Казановы, ему лично и нам-от него-известных. Обработки, серьезно рассматривающие версию "женитьбы Дон Жуана"[ix], кажутся неканоническими, пародийными и явно периферийными.
2. Одиночество.
Дон Жуан не имеет друзей. Думается, что гумилевская строка "И никогда не звал мужчину братом" подразумевает именно братство (дружеское), а не прямое кровное родство. Наличие или отсутствие брата от человека не зависит; но если у него нет друзей, это уже определенным образом его характеризует. Хотя у Дон Жуана есть слуга, получивший каноническое имя Лепорелло (а в ранних обработках его звали еще и Каталинон и Сганарель), но тот ему не друг (и не брат), как и Санчо Панса-Дон Кихоту.
Эти две черты-не самые главные и не исчерпывающие, но реальные характеристики образа, и они очень четко схвачены и обозначены Гумилевым. Менее четко, но все же обозначена им связанная с образом Дон Жуана смутная идея противоборства последнего с судьбой: "И обмануть медлительное время, /Всегда лобзая новые уста".
Следовательно, если воспринимать каждую обработку как материал для характеристики "вечного образа", то можно заключить, что только в совокупности (а не по отдельности) оба рассматриваемых сонета позволяют нам достаточно точно ее осуществить и, кроме того, на их совместной основе мы можем "вычислить" главные пункты, точки пересечения легенды о Дон Жуане. В заключение напомним, что гумилевский сборник "Жемчуга" (1910), в который вошел сонет "Дон Жуан", имел посвящение, впоследствии снятое: "Посвящается моему учителю Валерию Яковлевичу Брюсову". Расхождения наметились уже в 1910 году. При самом общем сопоставлении "учительского" и "ученического" сонетов очевидна разница поэтических подходов: "образного" у Брюсова и "идейного" у Гумилева.
№30
Слово «Дон Жуан» из имени собственного стало именем нарицательным. Автор, первым описавший этот тип мужчин, вряд ли догадывался, что имя его героя пойдёт гулять по свету и превзойдёт славу своего создателя, что в холодной России оно привлечёт внимание двух выдающихся поэтов Серебряного века и они напишут одноимённые сонеты.
Но, взяв за основу образ губителя женских сердец, сколь разные лики они нарисуют!
Дон Жуан Брюсова дерзок. Он жаждет насладиться жизнью, ищет всего нового и неизведанного. И жажда эта неутолима.
Герой Гумилёва стремится всего лишь «обмануть медлительное время», т.е. продлить молодость, и, видимо, он уже пресытился. Его пугает перспектива близкой расплаты за грехи, он хочет избежать её, притворно раскаявшись. Но в последнем терцете звучит и искреннее понимание ненужности, бессмысленности собственной жизни.
Нет раскаянья в душе Дон Жуана Брюсова, и нет страха. Может потому, что для него любовь – способ освобождения, просветления, обнажения «святой глубины» души, способ постижения тайны жизни. В то время как для Дон Жуана Гумилёва – это победная оргия, плотская страсть.
Почему-то нераскаянный «вампир» Брюсова более привлекателен, чем «лунатик бледный» и «ненужный атом» Гумилёва. Видимо потому, что первый автор находится под обаянием этого вечного образа, а второй, возможно, презирает такой тип мужчин.
№31
Дон Жуан - легендарный испанский персонаж, ведущий распутный и беззаконный образ жизни. Этот литературный герой посвятил себя поискам чувственных наслаждений, попутно нарушая моральные и религиозные нормы общества. Одним из существеннейших элементов в наслаждении для него является момент утверждения своего господства, момент борьбы с препятствиями, стоящими на пути. Яркой чертой поведения Дон Жуана является невероятно частая смена женщин. Причем каждая девушка начинает ненавидеть своего временного спутника жизни, столь жестоко обманувшего её.
Сопоставим два образа этого персонажа, созданных в одноименных сонетах Николая Гумилева и Валерия Брюсова.
Очевиден тот факт, что оба произведения объединяет форма сонета. Для этой твердой поэтической формы характерны 14 строк, образующих 2 четверостишия-катрена и 2 трёхстишия-терцета. В первом катрене обычно задается основная тема. И у Брюсова и у Гумилева эта тема раскрывается в желании героя постигать все новое и новое, искать больше того, что уже найдено.
Во втором катрене следует антитема - мы наблюдаем некоторое расхождение в трактовке основного образа. Брюсовский Дон Жуан повествует о том, что женщины сами добиваются его, готовые пойти на все что угодно, а у Гумилева Дон Жуан сожалеет о своей распутной и бессмысленной жизни, он близок к раскаянию.
Для последующего терцета характерен неожиданный поворот событий. У Брюсова это внезапно сделанный вывод о том, что в такой любви можно отыскать еще и нечто святое; для этого героя такая жизнь предначертана судьбою - там все единственно и не случайно. У Гумилева же герой вдруг задумывается о своих жизненных путях, своем странном поведении и о том, в каком положении он окажется, добившись, наконец, желаемого.
В заключительных строках следует искать ключ к сонету. Дон Жуан Брюсова оценивает себя и свои низкие прихоти с полным сознанием происходящего. Но продолжает идти к тому, к чему шел, умудряясь найти в этом даже прекрасное. Для него каждая новая душа есть новый мир и тайна. Полная противоположность во взглядах Дон Жуана Гумилёва. Оборачиваясь назад и анализируя беспечно прожитую жизнь, он приходит к выводу, что в этом мире он абсолютно ничего не добился. Он лишь крохотная часть его, не сумевшая постичь элементарных человеческих благ и душевных радостей.
Образ Дон Жуана является сквозным в мировой литературе и каждый писатель, кто обращался в своих произведениях, наделил его особыми, индивидуальными чертами.
В нашем случае особенности трактовок связаны с двумя разными поэтическими течениями. Оба поэта - и В.Брюсов, и Н.Гумилев - относятся к поэтам Серебряного века, но Брюсов был одним из основоположников символизма, а Гумилев возглавил петербургскую ветвь акмеистов. Символисты это по сути романтики, разделяющие сущность на два мира – мира земного и мира мечтаний. В их музыкально–поэтических принципах воплощаются символистские образы. Поэтому Дон Жуан Брюсова явный мечтатель, олицетворящий собой беспрестанного искателя и дерзкого скитальца островов в неоглядном море. С таким принятием мира связано и достаточное количество ярких метафор и эпитетов в сонете. Такие как неоглядное море, чуждые плоскогория, страстный зов, мучительный покров; пью жизни, как вампир; каждая душа – то новый мир. Произведение окрашено в светлые и радужные тона, несмотря на то, что герой далеко не свят и непорочен. Акмеизм Гумилева проявляется в более четко обозначенном художественном мире. Реалистичный и материальный подход к ситуации позволяет более критично отнестись к герою. Если у символиста эгоцентризм Дон Жуана несколько самомаскируются, то здесь он больше бросается в глаза. Поэтому Дон Жуан принимает вид совсем морально подавленного человека. И сонет словно меркнет, на фоне первого. Это все равно что сравнивать цветную и черно – белую фотографию.
Таким образом, имея разные подходы к одним и тем же ситуациям, учитывая противоположные взгляды на жизнь, можно представить одного и того же персонажа в совершенно разных вариациях.
№32
Брюсов и Гумилев - современники, у каждого автора в сонете есть что-то общее, конечно, есть и различия.
Во-первых, одинаковое название, во-вторых, одинаковая форма – сонет, в-третьих, один и тот же образ, Дон Жуан.
Дон Жуан Брюсова признается в своих ошибках, в том, что он губит души, но не может ничего с этим сделать, ведь Дон Жуан не может справиться с соблазном. А вот Дон Жуан Гумилева не признается в этом, он планирует раскаяться в будущем.
Дон Жуан Брюсова - моряк, искатель островов. Он хочет побывать в новых странах, женщины покорны ему. Ему не жаль этих женщин, они, не раздумывая, отдаются ему, поддаваясь искушению. Здесь Дон Жуан признается в том, что губит этих женщин, что он пьет их жизни, сравнивая себя с вампиром. Но при этом он готов снова и снова с головой окунаться в тайну женщин и познавать их.
Дон Жуан Гумилева также любит женщин, но в старости он намеревается стать монахом, принять завет Христа и остепениться. Этот Дон Жуан понимает, что, не смотря на свою привлекательность, он так и не обзавелся детьми, семьей. Звучит его раскаяние в пустоте жизни, в которой у него никого нет.
Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 109 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| 3 страница | | | Четверть |