|
Читайте также: |
Мясиик. Но что, если иные сомневаются, обладает ли тот или иной собор названными тобою качествами? Сколько мне известно, многие отвергают Базельский собор, не все одобряют Констанцский[692](я говорю лишь о тех соборах, за которыми признана правая вера). О последнем Латеранском соборе[693]не стану и упоминать.
Рыбник. Пусть, кто хочет, сомневается на свой страх и риск. Я сомневаться не желаю.
Мясник. Значит, у Петра была власть издавать новые законы?
Рыбник. Да, была.
Мясник. А у Павла с остальными апостолами – тоже?
Рыбник. Каждый обладал властью в своей церкви, которую доверил ему Петр или Христос.
Мясник. А у преемников Петра власть та же, что у самого Петра?
Рыбник. Конечно.
Мясник. Но тогда мы обязаны чтить папские буллы наравне с посланиями Петра и установления епископов – наравне с посланиями Павла.
Рыбник. Я полагаю, что даже больше, если папы и епископы действуют в согласии со своими правами.
Мясник. А дозволено ли сомневаться, что Петр и Павел писали под наитием божественного духа?
Рыбник. Кто в этом сомневается, тот еретик!
Мясник. И так же ты судишь о буллах и установлениях пап и епископов?
Рыбник. О папе – да, о епископах твердого суждения не имею, но одно знаю наверное: благочестие воспрещает дурные подозрения, пока человек не изобличен с полною очевидностью.
Мясник. Почему Дух скорее терпит заблуждения епископов, нежели папы?
Рыбник. Потому что страшнее всего – когда заблуждается голова.
Мясник. Если установления предстоятелей имеют такую силу, чем объяснить, что господь во «Второзаконии»[694]так строго грозит всякому, кто прибавит или отнимет от Закона хоть букву?
Рыбник. Ты ничего не прибавляешь к Закону, раскрывая то, что было в нем скрыто, или принимая меры к его соблюдению, и ничего не отнимаешь, делая его доступным для слушателей – одно выдвигая вперед, другое оставляя в тени, в зависимости от обстоятельств.
Мясник. Установления фарисеев и книжников были обязательны?
Рыбник. Не думаю.
Мясник. Почему?
Рыбник. Потому что они имели власть учить, но не издавать законы.
Мясник. Какая власть кажется тебе большей – создавать человеческие законы или толковать божественные?
Рыбник. Создавать человеческие.
Мясник. А по-моему, наоборот. Ведь если тебе принадлежит право толкования, твое суждение обладает весомостью божественного закона.
Рыбник. Я не совсем понимаю, что ты хочешь сказать.
Мясник. Сейчас объясню. Божественный Закон велит помогать родителям. Фарисей толкует: что помещено в храмовую сокровищницу, то дано Отцу, ибо бог – отец всех людей. Разве божественный Закон не отступает перед этим толкованием?
Рыбник. Да, толкование ложное…
Мясник. Ну, хорошо, пусть право толковать Закон передано им, – но откуда я узнаю, чье толкование истинное, если между самими толкователями такие разногласия?
Рыбник. Если общепринятое понимание тебя не удовлетворяет, следуй суждению прелатов – это всего вернее.
Мясник. Значит, авторитет фарисеев и книжников перешел к богословам и проповедникам?
Рыбник. Да.
Мясник. Но никто не твердит: «Внемлите, глаголю вам!» – назойливее и чаще, чем те, кто никогда и не заглядывал в богословские палестры.
Рыбник. Слушай всех с открытым сердцем, но храни трезвость рассудка. Лишь бы не было в их речах прямого умоисступления; если ж будет, надо их освистать всенародно, чтобы они Сами убедились в своем безумии. Впрочем, вот тебе мой совет: кто носит звание доктора, тем и доверяй.
Мясник. Но и среди них мне известны люди намного невежественнее и глупее тех, кто совершенно необразован. А среди самых ученых – удивительно, сколько споров!
Рыбник. Выбери для себя наилучшее, запутанного и темного не касайся, принимай всегда лишь то, что единодушно одобрено и высокими особами, и простым народом.
Мясник. Да, я знаю, что так вернее… Но, стало быть, есть и несправедливые установления, так же, как бывают ложные толкования?
Рыбник. Есть или нет, судить не мне; но я полагаю, что могут быть.
Мясник. Анна и Каиафа[695]имели власть издавать законы?
Рыбник. Имели.
Мясник. И что же – любое их установление было обязательно под страхом геенны?
Рыбник. Не знаю.
Мясник. Представь себе, что Анна постановил бы: никто, вернувшись с рынка, не должен принимать пищи прежде, нежели не омоет тела. Кто нарушил бы это постановление, совершил бы проступок, заслуживающий геенны огненной?
Рыбник. Не думаю. Разве что проступок был бы отягощен неуважением к общественной власти.
Мясник. Все ли предписания божии обязательны под страхом геенны?
Рыбник. По-моему, нет. Ведь бог воспрещает всякое прегрешение, хотя бы и искупимое, – если верить богословам.
Мясник. Возможно, что искупимые грехи тоже ввергали бы в геенну, если б не милосердие божие, которое приходит на помощь нашему бессилию.
Рыбник. Это не лишено смысла; но настаивать я бы не решился.
Мясник. Во время Вавилонского изгнания очень многое из закона было предано забвению – вплоть до того, что немало израильтян остались необрезанными. Все ли они погибли?
Рыбник. Это знает бог.
Мясник. Если бы иудей, умирая с голоду, поел свиного мяса, было бы это преступлением?
Рыбник. Мне, в меру моего разумения, представляется, что его извиняла бы необходимость: ведь устами божиими оправдан был Давид, когда, вопреки велению Закона, он съел священные хлебы, именуемые хлебами предложения, и даже не один съел, а еще накормил товарищей по бегству, которые никак не были причастны священству.
Мясник. Если бы кто очутился в такой крайности, что либо умирай с голоду, либо укради, – что бы он выбрал? Смерть или кражу?
Рыбник. Пожалуй, что в этом случае кража не была бы кражею.
Мясник. Вот тебе раз! Что я слышу? Яйцо – это не яйцо?
Рыбник. В особенности, ежели б он взял с намерением вернуть или возместить хозяину убыток при первой возможности.
Мясник. А когда бы человеку грозила гибель, если он не принесет лжесвидетельства против ближнего, – что бы следовало ему избрать?
Рыбник. Смерть.
Мясник. А что, если бы можно было избежать смерти ценою прелюбодеяния?
Рыбник. Лучше было бы умереть.
Мясник. Что, если б ценою жизни оказался обыкновенный блуд?
Рыбник. Все равно – лучше умереть. Такое общее мнение.
Мясник. Почему ж в этом случае яйцо не перестает быть яйцом? В особенности, ежели ни насилие не чинится, ни надругательство?
Рыбник. Чинится надругательство над телом девушки.
Мясник. Что, если цена жизни – клятвопреступление?
Рыбник. Должно умереть.
Мясник. Что, если обыкновенная и совершенно безвредная ложь?
Рыбник. Нас учат, что следует предпочесть смерть, но я бы сказал так: в очень тяжких обстоятельствах или в предвидении очень большой пользы ложь подобного рода – либо вовсе не преступление, либо преступление самое ничтожное. Опасность тут лишь одна: открывши дверь невинному обману, не втянуться потом и в пагубные.
Представь себе, что безобидным обманом человек может спасти и тела, и души всего отечества, – каков будет его выбор, если он человек благочестивый? Уклонится он от обмана?
Мясник. Как поступили бы другие, не знаю, а я не побоялся бы и гомеровских измышлений, солгал бы хоть и пятнадцать раз подряд, а после смыл бы ничтожное пятнышко святою водой.
Рыбник. Ия тоже.
Мясник. Стало быть, не всякое божье повеление или запрещение обязательно под страхом геенны огненной.
Рыбник. По-видимому, нет.
Мясник. Мера обязательности зависит не только от того, кем закон установлен, но и от существа дела* Иногда закон отступает перед силою необходимости, иногда – нет.
Рыбник. Пожалуй.
Мясник. Представь себе священника, чья жизнь под угрозою, но может быть спасена женитьбою. Ч' ему выбрать?
Рыбник. Смерть.
Мясник. Если божественный закон отступает перед необходимостью, почему этот человеческий закон разыгрывает бога Термина[696], ничто и никого не удостаивая уступки?
Рыбник. Не закон тут помехою, но обет. Мясник. А что, если б человек дал обет побывать в Иерусалиме и не мог бы исполнить его иначе, как потерявши жизнь? Умирать ему? Или же не трогаться с места?
Рыбник. Умирать, если только не исхлопочет у папы разрешения от обета.
Мясник. Почему ж от одного обета можно получить разрешение, а от другого – ни в коем случае?
Рыбник. Потому что один торжественный и общий, а другой частный.
Мясник. Что значит «общий»?
Рыбник. Его принимают многие.
Мясник. Но тогда и другой – тоже и торжественный и общий: его принимают каждый день!
Рыбник. Принимают, но частным образом.
Мясник. Значит, если монах частным образом пообещается в чем-либо перед своим настоятелем, торжественным обетом это не будет?
Рыбник. Вздор ты городишь! От частного обета потому легче разрешить, что препятствий к разрешению меньше. Да и тот, кто его приносит, всегда держит в уме: «Если понадобится, я передумаю».
Мясник. Вот, значит, что на уме у тех, кто частным образом обещается хранить вечное целомудрие?
Рыбник. Должно быть.
Мясник. Вечное, стало быть, и, вместе, не вечное?… Л что, если картезианец занеможет так тяжело, что надо либо есть мясо, либо умирать? Какой выбор он сделает?
Рыбник. Врачи утверждают, что нет такого мяса, которое нельзя было бы заменить растворенным золотом или жемчугом.
Мясник. Но что полезнее – самоцветами и золотом помочь одному, чья жизнь в опасности, или же ценою этих драгоценностей сохранить жизнь многим, а больному дать курицу?
Рыбник. Не знаю.
Мясник. Ведь рыбная или мясная пища – не из того ряда вещей, которые называют «субстанциальными».
Рыбник. Оставим картезианцев их собственному судье.
Мясник. Хорошо, будем рассматривать в целом. Настойчиво, во многих местах и многих словах требует Моисеев закон соблюдать субботу.
Рыбник. Верно.
Мясник. Так прийти ли мне на помощь городу в опасности, нарушив субботний покой, или нет?
Рыбник. Ты что же, хочешь, чтобы я покамест стал иудеем?
Мясник. Да, и к тому же обрезанным.
Рыбник. Этот узел разрубил сам господь: суббота создана для человека, а не человек для субботы[697].
Мясник. И этот закон применим ко всем человеческим установлениям?
Рыбник. Ко всем – если ничто не препятствует, конечно.
Мясник. А что, если законодатель, издавая закон, никого не имеет в виду связать страхом перед геенною или хотя бы боязнью вины, но желает, чтобы его установление служило лишь побуждением и поощрением – не более того?
Рыбник. Милый мой, не от законодателя зависит, в какой мере обязателен будет его закон. Власть его исчерпывается созданием закона, а к чему этот закон обяжет или не обяжет, зависит от бога.
Мясник. Но почему тогда мы слышим чуть не каждый день, как наши приходские священники возглашают с кафедры: «Завтра пост! Кто нарушит, будет проклят вовек!» Ведь нам неизвестно, насколько обязательны человеческие законы.
Рыбник. Так делается для того, чтобы пуще запугать строптивых. Именно к ним, я полагаю, относятся эти слова.
Мясник. Устрашают ли подобные угрозы строптивых, не знаю, но слабых они заведомо ввергают в тревогу и даже в опасность.
Рыбник. Обо всех разом позаботиться трудно.
Мясник. Скажи, у обычая и у закона сила одна и та же?
Рыбник. Нередко у обычая силы больше.
Мясник. Значит, у тех, кто вводит обычай, может и не быть желания накидывать на кого бы то ни было петлю, но сам обычай связывает, независимо от их воли?
Рыбник. Пожалуй.
Мясник. Взвалить бремя он может, а снять не может?
Рыбник. Конечно.
Мясник. Теперь, надеюсь, ты видишь, как опасно вводить новые законы, если не требует необходимость или не призывает ощутимая польза?
Рыбник. Вижу.
Мясник. Когда господь говорит: «Не клянись вовсе»[698], – обрекает ли он геенне всякого клянущегося?
Ρыбник. Не думаю. Это скорее совет, чем заповедь. Мясник. А из чего это явствует, когда едва ли что иное запрещено с такой же строгостью и определенностью, как клятва?
Рыбник. Узнаешь от ученых.
Мясник. И Павел, когда советует, не обрекает ослушника геенне?
Рыбник. Никоим образом!
Мясник. Почему?
Рыбник. Потому что не хочет накидывать петлю на слабых.
Мясник. Стало быть, обречь или не обречь геенне зависит от законодателя. И следует свято остерегаться, чтобы какими-нибудь установлениями не запутать немощных.
Рыбник. Ты прав.
Мясник. И уж если Павел проявлял в этом осторожность, тем более осторожны должны быть священники: ведь каким духом движимы они, никому не известно.
Рыбник. Согласен.
Мясник. Еще совсем недавно ты отрицал, что степень обязательности закона зависит от законодателя.
Рыбник. Теперь мы говорим уже о советах, не о законах.
Мясник. Нет ничего легче, как переменить название. «Не кради»[699]– это повеление?
Рыбник. Повеление.
Мясник. А «Не противься злому вовсе»[700]?
Рыбник. Совет.
Мясник. Но второе с виду больше похоже на повеление, чем первое. Скажи, от епископа зависит, чем быть его наставлению – приказом или советом?
Ρыбник. Да, от епископа.
Мясник. Но совсем недавно ты решительно это отрицал. Кто не желает, чтобы его установление подало повод преступить закон, тот, конечно, пожелает, чтобы оно было не приказом, а советом.
Рыбник. Верно. Но толпе знать это ни к чему, иначе про все, что им не угодно исполнять, люди станут твердить: это совет, это совет.
Мясник. А как тебе быть с нестойкими душами, которые столь многочисленны и которых твре молчание приведет в столь плачевное замешательство? Ну, ладно, скажи мне вот что: есть какие-либо приметные знаки, по которым ученые могут открыть, имеет ли установление силу совета или приказа?
Ρыбник. Я слыхал, что есть.
Мясник. А мне проникнуть в эту тайну нельзя?
Рыбник. Можно, если болтать не будешь.
Мясник. Что ты! Буду нем, как рыба!
Рыбник. Когда ты слышишь только: «призываем», «повествуем», «передаем», – это совет. Когда услышишь: «велим», «строго предписываем», да еще вслед за тем угрозу отлучения, – это приказ.
Мясник. Если я задолжал булочнику, а платить нечем, и, чтобы не попасть в тюрьму, я предпочитаю скрыться, – это тяжелый грех?
Рыбник. Не думаю. Разве что ты вообще не желаешь платить. /.
Мясник, За что ж тогда отлучать меня от церкви?
Рыбник. Эта молния грозит нечестивым и никогда не опалит невинных. Ты знаешь, что и у древних римлян были жестокие и грозные законы, изданные единственно для той же цели, как, например, один из законов Двенадцати таблиц – о рассечении тела должника на части: потому-то и неизвестно ни единого примера его действия, что издан он был не для применения, а для устрашения. Подобно тому как молния не ударяет ни в воск, ни в лен, но в медь, так отлучения не убогих разят, но надменных. Откровенно говоря, употреблять по таким ничтожным поводам молнию, полученную из рук Христовых, это, на мой взгляд, все равно что – как в древней пословице – прыскать благовониями на чечевицу.
Мясник. У хозяина в своем дому та же власть, что у епископа в своей епархии?
Рыбник. Думаю, что да, соразмерная. Мясник. И его предписания тоже обязательны?
Рыбник. Разумеется.
Мясник. Я распоряжаюсь, чтобы никто не ел лука. Какой опасности со стороны небес подвергает себя тот, кто не подчинится?
Рыбник. Это его забота.
Мясник. После я объявлю своим домочадцам, что это не повеление, но увещание.
Рыбник. И умно сделаешь.
Мясник. Но вот я убеждаюсь, что мой ближайший сосед в опасности. Нарочно с ним повстречавшись, тайно увещаю, чтобы он бросил общество пьяниц и игроков в кости; а тот, плюнув на увещателя, ведет жизнь еще более скверную, чем раньше. Скажи, мои увещания его к чему-либо обязывают?
Рыбник. Видимо, да.
Мясник. Но тогда выходит, что ни советы, ни уговоры от силков не спасают.
Рыбник. Нет, не в увещании скрыты силки, но в предмете увещания. И если брат, которого ты уговаривал не ходить босиком, оставит без внимания твои уговоры, вины на нем нет никакой.
Мясник. Я уже не стану спрашивать, в какой мере обязательны предписания врачей. Но неисполненный обет грозит геенною? Рыбник. Бесспорно! Мясник. Любой?
Рыбник. Какой ни на есть, был бы только дозволенным, законным и добровольным.
Мясник. Что ты понимаешь под «добровольным»?
Рыбник. Чтобы он не был исторгнут никакою необходимостью.
Мясник. Что такое «необходимость»?
Рыбник. Это страх, гнетущий твердого и храброго мужа.
Мясник. Даже стоика, про которого сказано:
Пускай, разбившись, небо рухнет —
Будет сражен, но падет бесстрашным [701]?
Рыбник. Покажи мне такого стоика – тогда отвечу.
Мясник. Но шутки в сторону: страх перед голодом или бесчестием имеет ли власть над твердым и храбрым мужем?
Рыбник. Отчего же, конечно.
Мясник. Если дочь, еще не освободившаяся из-под отцовской власти, выйдет замуж тайно – без ведома родителей, которые ни за что бы на этот брак не согласились, – будет обет законным?
Рыбник. Будет.
Мясник. Не уверен. И уж, во всяком случае, он из числа тех, о которых, даже если они доподлинно обеты, должно молчать – ради слабых духом: для них это соблазн. Что, если девица, вступившая в супружество по воле родителей, тайно и вопреки родительскому желанию даст обет сделаться клариссою, – он будет дозволенным и законным?
Рыбник. Да, если будет торжественным.
Мясник. Какая там еще торжественность в деревенской глуши, в заброшенном монастырьке!
Рыбник. Такое общее мнение.
Мясник. А если та же девица у себя дома, при немногих свидетелях пообещает вечно блюсти телесную чистоту, обет законным не будет?
Рыбник. Нет.
Мясник. Почему?
Рыбник. Помехою другой обет, более священный.
Мясник. А если она же продаст участок земли, сделка будет иметь силу?
Рыбник. Едва ли.
Мясник. А если себя самое отдаст под чужую власть?
Рыбник. Будет – если она посвятит себя богу.
Мясник. Но разве частный обет не посвящает человека богу? И кто принял святое таинство брака, не посвятил ли себя богу? И те, кого соединил бог, разве диаволу они себя посвятили? О супругах и ни о ком больше изрек господь: «Кого бог соединил, человек да не разлучает»[702]. А с другой стороны, когда юношу, еще не успевшего возмужать, или простодушную девицу загоняют в монастырь угрозы родителей, свирепость опекунов, понуждения бесчестных монахов, вкрадчивое или, наоборот, дурное обхождение, – разве это добровольный обет?
Рыбник. Нет, если они восприимчивы к обману.
Мясник. Ни один возраст так к нему не восприимчив: юных обманывать всего легче… Если я задумаю не нить по пятницам вина, это намерение свяжет меня так же, как обет?
Рыбник. Едва ли.
Мясник. В чем же различие между твердым намерением и обетом, произнесенным мысленно, про себя?
Рыбник. В решимости исполнять задуманное.
Мясник. Раньше ты утверждал, что решимость здесь ничего не значит… Если я способен что-либо исполнить, тогда я «намереваюсь», а «обет даю» вне зависимости от того, на что способен, а на что нет?
Рыбник. Ты схватил самую суть.
Мясник. Облако, нарисованное на стене, – вот что и схватил, иными словами – ничто… Если речь идет о намерении, тоже надо иметь в виду существо дела?
Рыбник. Полагаю, что да.
Мясник. И как в прежнем случае следовало остерегаться слова «закон», так теперь – слова «обет»?
Рыбник. Да.
Мясник. Если бы папа римский воспретил брачные союзы между родичами вплоть до седьмой степени родства, совершил бы преступление тот, кто женился на родственнице в шестой степени?
Рыбник. Полагаю, что да. Во всяком случае, опасность была бы.
Мясник. Что, если бы епископ повелел своей пастве не вступать в сношение с женою по иным дням, кроме понедельника, четверга и субботы, а кто-либо тайком сходился со своею супругою и в остальные дни – это было бы преступлением?
Рыбник. По-моему, да.
Мясник. А что, если бы он воспретил есть чеснок? Рыбник. Какое отношение имеет чеснок к благочестию?
Мясник. Он разжигает похоть. Не нравится чеснок – считай, что я назвал дикую капусту[703].
Рыбник. Не знаю, что и сказать.
Мясник. Полно! Откуда в человеческих законах сила принуждения?
Рыбник. От изреченного Павлом-апостолом: «Повинуйтесь вашим начальникам»[704].
Мясник. Стало быть, постановления епископов и светских властей обязательны для всех, не так ли?
Рыбник. Так, если только они справедливы и вынесены в согласии с законом.
Мясник. А кто будет судьею в этом деле?
Рыбник. Сам постановивший. Кому предоставлено издавать законы, тому же дано право их толковать.
Мясник. Итак, должно повиноваться всем установлениям без разбора?
Рыбник. Думаю, что да.
Мясник. Что, если начальствующий глуп и нечестив и закон издает глупый и нечестивый? Придется во всем следовать его суждению, и народ, который вообще лишен права судить о чем бы то ни было, будет покоряться?
Ρыбник. К чему измышлять то, чего нет?
Мясник. Если кто помогает отцу только по принуждению, из страха перед законом, человек этот исполняет закон?
Рыбник. По-моему, нет.
Мясник. Как так?
Рыбник. Во-первых, он не удовлетворяет намерениям законодателя, во-вторых, к злой воле примешивает лицемерие.
Мясник. А кто постится единственно по принуждению, повинуясь велению Церкви, исполняет закон?
Рыбник. Ты меняешь и законодателя, и предмет закона.
Мясник. Ну что ж, сравни иудея, который постится по определенным дням, но не постился бы, если бы к тому не принуждал Закон, – сравни его с христианином, который соблюдает пост, назначенный людьми, но, конечно, и не подумает его соблюдать, если ты отменишь закон. Или, пожалуй, иудея, воздерживающегося от свинины, сравни с христианином, по пятницам воздерживающимся от скоромного.
Рыбник. Человеческой слабости, которая в чем-то сопротивляется закону, я думаю, будет даровано прощение, упорству, отвергающему закон умышленно и ропщущему против него, – никогда.
Мясник. Ты утверждаешь, что божественные законы не всегда обязательны под страхом геенны огненной.
Ρыбник. Да. И что из этого?
Мясник. Но ты не смеешь утверждать, что существует человеческий закон, грозящий тою же карой, который был бы не обязателен, ты оставляешь нас в сомнении на этот счет? Человеческим законам ты, по-видимому, придаешь намного больше значения, чем божиим. Ложь и злословие дурны по самой своей природе и воспрещены богом; и, однако, ты утверждаешь, что есть разновидность лжи и злословия, которая геенною не кажется. А того, кто по какой бы то ни было причине поел в пятницу мяса, ты избавить от геенны не смеешь.
Рыбник. Не мне карать или освобождать от наказания.
Мясник. Если законы божественные и человеческие обязательны в равной мере, какое между ними различие?
Рыбник. Ясно какое. Кто нарушит человеческий закон, против человека погрешает непосредственно, а прошв бога опосредствованно (если разрешишь мне воспользоваться цветочками схоластики), кто нарушит закон божественный – наоборот.
Мясник. Что за важность, в каком порядке будешь ты смешивать уксус с полынью, если все равно мне нить и то и другое? Или что за важность, ранит ли камень сперва меня, а после отскочит и поразит друга, или наоборот?
Рыбник. Я повторяю то, чему выучился.
Мясник. И если силу принуждения оба закона черпают из своего предмета и из обстоятельств, какое различие меж авторитетом божиим и человеческим?
Рыбник. Нечестиво ты расспрашиваешь!
Мясник. Однако ж многие верят, что различие громадное. Бог дал Закон через Моисея, и нарушать его не дозволено. Но бог возвещает законы и через пап тоже или, во всяком случае, через собор – какая ж разница между этими и теми, древними? Моисеев закон дан через человека и наши через людей. И, по-видимому, открытое богом через одного Моисея имеет меньше веса, чем явленное святым Духом через многолюдный собор епископов и ученых.
Рыбник. О духе Моисея сомневаться не пристало.
Мясник. На место епископов поставим Павла. Итак: какое различие меж наставлениями Павла и любого из епископов?
Рыбник. Бесспорно, Павел писал под наитием Духа.
Мясник. Это высшее достоинство писаний на кого распространяется?
Ρыбник. Я думаю, только на апостолов. Да еще, пожалуй, авторитет соборов непререкаем.
Мясник. Почему нельзя сомневаться о духе Павла?
Рыбник. Единогласие Церкви этому противится.
Мясник. А насчет епископов сомневаться можно?
Рыбник. Пустые подозрения недопустимы, разве что откроется несомненное стяжательство или нечестие…
Мясник. А насчет соборов?
Рыбник. Нельзя – как скоро они собраны и проведены по всем правилам и во Духе святе.
Мясник. Значит, есть соборы, о которых этого не скажешь?
Рыбник. Могут быть. Иначе богословы не прибавили бы такого ограничения.
Мясник. Выходит, что и насчет соборов возможно сомнение?
Рыбник. Раз уже они приняты и одобрены единодушным суждением христианских народов, – едва ли.
Мясник. Раз уже мы переступили ту черту, которою господь соизволил положить границею вокруг святейшего и нерушимого авторитета Писания, мне кажется, существует и другое различие меж законами божественными и человеческими.
Рыбник. Какое?
Мясник. Божественные законы неизменны, кроме тех, что, по-видимому, даны были лишь на время – как провозвестие будущего или для обуздания распущенности: об них и пророки предсказывали, что они будут отброшены в телесном смысле, и апостолы учили, что уже настал срок ими пренебречь. Далее, среди человеческих законов встречаются несправедливые, глупые и вредные; такие законы отменяет либо высшая власть, либо дружное пренебрежение народа. Ничего подобного среди божественных законов нет. Далее, человеческий закон сам прекращает свое действие, когда исчезнет причина, вызвавшая его к жизни: так, если предписаны ежегодные взносы на построение храма, с завершением строительства иссякает строгость закона. К тому же закон, установленный людьми, – не закон, если он не одобрен всеми, на кого распространяется. Божественный закон не подлежит обсуждению и не может быть отменен. Впрочем, Моисей, предлагая Закон, собрал голоса народа, но не потому, что это было необходимо, а чтобы впредь легче добиваться покорности: ведь это наглость – не подчиняться закону, который сам же одобрил. Наконец, человеческие законы, почти все, касаются телесного и служат воспитателями благочестия; по-видимому, они прекращают свое действие, если человек достигнет такой крепости духа, когда больше не имеет нужды в подобных ограничениях и лишь в меру своих сил избегает соблазна для слабых – не для завистливых пустосвятов! Все равно как если бы отец запретил несовершеннолетней дочери пить вино, чтобы целее было ее девство вплоть до свадьбы; когда ж она входит в возраст, переходит под власть мужа, отцовские предписания уже для нее не обязательны. Многие законы – словно лекарства, которые изменяются и уступают место другим лекарствам с одобрения самих врачей: если бы врач постоянно пользовался одними и теми же снадобьями, дошедшими от древних времен, он больше убивал бы, чем исцелял.
Рыбник. Вон сколько ты наговорил! С иным я согласен, с иным – нет, а кой-чего и вовсе не понимаю. Мясник. Если закон, изданный епископом, явственно пахнет своекорыстием, например, требует, чтобы каждый приходский священник дважды в год платил по золотому дукату за право отпускать грехи в так называемых «епископских случаях», умножая тем самым епископские прибытки, – как по-твоему, надо повиноваться? Рыбник. По-моему, надо. Но одновременно надо возражать против несправедливого закона всеми средствами, кроме бунта. Откуда ж, однако, на мою беду мясник-вопрошатель? Кому до чего, а кузнецу до наковальни.
Мясник. Мы часто ломаем себе голову над такими вопросами за столом и, бывает, слово за слово, до того разгорячимся, что начинается драка.
Рыбник. Пусть дерется кто хочет, а я считаю, что законы предков следует с почтением усваивать и соблюдать неукоснительно, точно бы они исходили от самого господа бога. Питать или сеять дурные подозрения насчет общественной власти и неразумно и нечестиво. И даже тиранические распоряжения, если только они не понуждают нас к нечестию, лучше переносись терпелива, чем отвергать путем прямого: бунта.
Мясник. Надо признать, что твой образ мыслей целиком на пользу власть имущим. Я с тобою согласен, и к ним ненависти не питаю, но охотно выслушал бы доводы в пользу народа – в пользу его свобод или выгод. Рыбник. Бог не оставит свой народ. Мясник. Но где та духовная свобода, которую, на основании Евангелия, сулят апостолы, которую столько раз возвещает Павел, восклицая, что царство божие – не пища и питье, и что мы не дети под присмотром дядьки, и что мы более не служим началам мира сего, и многое иное, без числа, – где, повторяю, эта свобода, если гораздо больше обременительных установлений давит на плечи христианам, чем иудеям, и если человеческие законы обязывают строже, чем многие повеления от бога? Рыбник. Я отвечу тебе, мясник. Не в том свобода христианина, чтобы делать что заблагорассудится и быть свободным от человеческих установлений, а в том, чтобы, с пылкою готовностью, охотно и радостно исполнять любое предписание. Конечно: ведь мы не рабы, но родные дети!
Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 101 | Нарушение авторских прав