Камень не кровоточит.

Дни моего незапланированного отпуска быстро заполняются, как правило, встречами со старыми друзьями. Но я скучаю по тем, кого уже не встречу никогда, – по друзьям, известия о смерти которых донеслись до меня за все эти годы. Чудесная Эмба и ее сын Маурицио, Винченцо Сабатини, мама Игнацио и Аннамария – самая трагическая смерть, от сердечного приступа, хотя она была еще так молода. Есть и те, кого жизнь увела далеко отсюда. За чашкой кофе в ирландском пабе встречаюсь с Памелой, сестрой Игнацио, и рассказываю ей о своей жизни в модном приморском городке, работе в газете, о мужчине, которого люблю, и кулинарных курсах. Она же рассказывает об Игнацио, о женщине, которую он полюбил, но так и не женился, но пытался наладить обычную семейную жизнь, когда родилась дочка; о его ресторане, который он открыл вместе с другом, и финансовых проблемах, его увлечении картами и открытом нраве, пользуясь которым толпы его знакомых приходили в ресторан по вечерам и пили и ели бесплатно, «съедая» всю прибыль. О том, как в конце концов его друг предал его – и ресторан разорился. Теперь Игнацио живет один в деревенском доме в Фиглине, а дочь, которую он любит больше всего на свете, видит всего раз в неделю.

Мы поражаемся тому, как позорно и бессмысленно растрачен его талант, а потом идем на рынок, где я покупаю розовый жакет в цветочек, который искала всю неделю, – кажется, по всей Италии женщины теперь носят только такие жакеты. Заходим в маленький бар у станции и пьем вино, пока не приходит мой автобус. Я обнимаю Памелу, милую, добрую девушку, которая чуть не стала мне сестрой, и перед отъездом мы даем друг другу обещание переписываться по электронной почте.

На другое утро Лео, старый друг Джанфранко, заезжает за мной на виллу и везет обедать. Его жена, мексиканка Мария, так долго прожила в Италии, что стала больше похожа на итальянку, чем на латиноамериканку. Она подает тальятелле в густом сливочном соусе с лососем, а потом выносит огромные тарелки с сеппие ин инцимино – мясистыми кольцами нежного кальмара со шпинатом и чесноком. Мы окунаем в соус хрустящие ломтики промасленной феттунты. Лео приносит хрустальный кувшин с янтарной жидкостью и разливает ее по крошечным рюмочкам. Пей медленно, говорит он, подмигнув мне. Я делаю глоток, и небо взрывается от остроты сотен красных перчиков. Мария и Лео смотрят на меня и смеются, а затем рассказывают истории о своих гостях, которых они потчевали этой граппой с острым перцем чили – собственного приготовления.

В день моего приезда, встретив меня в аэропорту, Чинция горела желанием провести хотя бы один вечер со мной, но с тех пор уже несколько раз переносила нашу встречу. И видимо, причина не только в том, что она теперь самая занятая женщина на свете, – кажется, в деле замешан мужчина. Наконец договариваемся, что за несколько дней до своего отъезда из Тосканы я приеду в Спедалуццо, а вечером она отвезет меня в Сан‑Кашьяно. Мне не терпится снова увидеть «Ла Кантинетту» – из чувства ностальгии, а также потому, что мне хочется увидеть, как там все изменилось.

С тех пор как я приехала, мне уже пришлось выслушать несколько версий того, что же на самом деле произошло между Чинцией и Джанфранко, как распались их отношения и канул в Лету некогда успешный и популярный ресторан. Но я не верю ни одной из них. Каждая версия зависит от того, на чьей стороне рассказчик, но, зная Чинцию и Джанфранко, зная, что они совсем не похожи на невинных овечек, я понимаю, что, возможно, оба получили по заслугам.

Автобус проносится мимо зеленого поля для гольфа в Сан‑Уголино и петляет по крошечным деревушкам. Эта дорога так знакома, что я даже не ощущаю резких уколов ностальгии, но, когда схожу у старого большого дома в Спедалуццо – почти не думая, инстинктивно, – сердце ухает при виде знакомых мест.

Снаружи кажется, что ничего не изменилось, и я открываю тяжелые кованые ворота и ступаю на хрустящий гравий внутреннего дворика, ведущий к столикам под открытым небом. А потом сворачиваю налево, на кухню.

Чинция стоит за столиком и обслуживает гостей; она замечает меня и улыбается. Она подходит ко мне, цокая туфлями на высокой платформе, в руках она держит пухлые меню. Обед почти закончился, говорит она, и скоро мы сможем посидеть, а пока я должна познакомиться с ее поварами.

И вот меня проводят в дом и на кухню, которая кажется намного теснее и темнее, чем когда я работала там, и поначалу я даже вздрагиваю: как мы умудрялись готовить для всех этих свадеб, причастий и шумных компаний отдыхающих на таком крошечном пятачке? Чинция взахлеб рассказывает о том, как хорошо им теперь работается, когда на кухне только женщины (solo donne!), а я вспоминаю удивительную гармонию между Джанфранко и мной, Альваро и мной, да и всеми нами, теперь, спустя годы, понимаю, что мы были уникальной командой поваров, несмотря на недопонимание, вспыльчивость и скандалы, пьянство и витание в облаках – а может быть, именно как раз благодаря этому.

Моя любимая крытая обеденная зона на улице, похожая на теплицу, все еще осталась, но вместо барной стойки Игнацио установили кирпичный камин – и призраки широкобедрых кружащихся бразильянок, радостной музыки и бурлящей энергии оказались навсегда замурованы в нем. Наверху здорово, как прежде: всего два столика на солнце, и оба заняты припозднившимися обедающими. А еще выше – наш «шатер», где мы ставили тележку в центре зала и красиво раскладывали на ней прошутто и целые кругляши пекорино, разные виды хлеба и запеченную рикотту с вечерницей, мои живописные десерты и бутылки кьянти в плетеных корзинах. Но соседний зал, который все лето гудел толпами загорелых клиентов, теперь выглядит заброшенным: краска на деревянных столах облупилась, стулья перевернуты.

С бокалом вина в руке изучаю меню, а Чинция сдвигает пустые столы. Меню по большей части осталось прежним, все фирменные блюда Джанфранко на месте. Однако все названия блюд Чинция перевела на английский, и некоторые со смешными ошибками.

– Хочешь, исправлю? – спрашиваю ее я, заметив «надомное оливковое масло, пикули и антишоки».

Тальяте Джанфранко по‑прежнему в разделе фирменных блюд: обжаренная на гриле говядина из Кьяны, которая подается надрезанной по диагонали, с различными гарнирами. Но появилась и новая ее разновидность – тальята эзотика, описанная как «нарезанный стейк без костей с авокадо и козьим сыром». Чинция рассказывает, как популярен теперь ресторан у иностранцев, хотя, мне казалось, успеха среди флорентийцев вполне достаточно.

Она принесла мне кусок «коричневого пирога», приготовленного местной поварихой. Когда я непонимающе гляжу на нее, она поясняет, что это пирог с канелла – корицей.

– А! Коричный, не коричневый, – поправляю я и удивляюсь, какой он вкусный: с пропиткой и насыщенным коричным вкусом, украшенный толстым слоем крема. Но съедаю лишь немного – сегодня вечером мы ужинаем с Игнацио.

Чинции так и не удается присесть со мной даже на минутку – она настоящая супермама, присматривает и за рестораном, и за сыном и постоянно бегает. Мы едем забирать Тониньо из школы. Надевая другие брюки, Чинция рассказывает о мужчине, с которым встречается, нарочно акцентируя внимание на том, что ее роман начался через продолжительный промежуток времени после расставания с Джанфранко. Меня же мучает чувство, что я так и не узнаю правду: я никому из них не верю. Просто слушаю и понимающе киваю, пока мы едем на ее неповоротливом джипе.

Увидев Тониньо, испытываю смешанные чувства: и потрясение, и грусть. Никто не говорил мне, что он стал таким толстым. Когда мы приходим, он один сидит в пустом классе, а затем с кислым лицом тащится вслед за матерью. Я с ним подчеркнуто весела, но у него скучающий вид; он вертится на месте, и тот факт, что я родом из экзотической Австралии, ничуть не впечатляет его, поэтому мне остается лишь сдерживать неприязнь. И это ребенок Джанфранко! Плод его союза с Чинцией! Украдкой пытаюсь найти хоть каплю сходства с отцом за складками жира, в холодных щелочках глаз. Я сижу на заднем сиденье и слушаю их разговор: Чинция пытается умаслить капризного Тониньо своим жемчужным голоском; она нежна с ним, как с возлюбленным.

В Сан‑Кашьяно она поддается уговорам Тониньо, и они идут повидаться с его папой. Мы оставляем машину и идем пешком, задержавшись у лавки зеленщика, чтобы купить вишен. Мне вдруг хочется сфотографировать Тониньо с вишней, и я прошу его попозировать мне. Он смущенно принимает позу – послушный, доверчивый; желтая футболка натянулась на пухлом животе. Он улыбается без радости, потому что так надо. Меня переполняют такая невыносимая любовь к нему и такая печаль, что хочется подбежать к нему и задушить в объятиях, сказать, какой замечательный у него отец и что все будет в порядке. Чинция подгоняет нас.

Мы подходим к дому Джанфранко, и меня вдруг охватывает страх. Он не ждал приезда Тониньо, как он отреагирует? Четыре часа дня – что, если он спит перед тихо включенным телевизором? Но вот мы заходим в прохладное здание, и Джанфранко стоит у двери в халате и приглашает Тониньо войти с возгласом радостного удивления. Чинция неуверенно топчется на пороге. Захожу в квартиру с чувством легкого смущения и вижу Надю, которая выглядывает из спальни Джанфранко с сигаретами и зажигалкой в руке, вид у нее робкий и пристыженный. Укрывшись в своей комнате, слышу, как Джанфранко знакомит ее с сыном, а потом, когда настает время уходить, вижу, что они сидят втроем на диване и смотрят телевизор, включенный на полную громкость.

Дата добавления: 2015-07-11