Глава 38. Далёкие маленькие страны.

В предвоенном десятилетии 1930-40 гг., когда в Вашингтоне и Берлине правили «шеф» Рузвельт и «фюрер» Гитлер, в забытой Палестине дела шли всё хуже и хуже.

Английское правительство поняло безнадёжность авантюры, навязанной ему Бальфуром (скончавшимся в 1930 г., распрощавшись на смертном одре с д-ром Вейцманом) и уже всерьёз собиралось от неё отделаться, когда накануне новой войны Уинстон Черчилль сумел снова взвалить на свою страну груз палестинских обязательств.

В результате этого британский народ, полагавший, что он имеет дело с одним лишь Гитлером, был вовлечён в войну ради неизвестных ему целей, тех же, что в своё время едва не привели к поражению Англии в 1918 году. Сменявшие друг друга английские правительства этой эпохи напоминали циркового клоуна, которому не удаётся отделаться от липучки для мух: не успевал он стряхнуть её в одном месте, как доктор Вейцман клеил её на новое.

В самой Палестине английские администраторы и военные выполнить навязанный им «мандат» не были в состоянии. Арабы беспрерывно бунтовали; сионисты в Лондоне давили на правительство, чтобы оно усмиряло их силой; когда власти на местах пытались действовать беспристрастно, в интересах обеих сторон, приказы сверху мешали им в этом.

Можно было бы сказать, что британская колониальная политика преуспела во всём мире, кроме Палестины. Ей удалось создать на пустовавших ранее землях свободные заокеанские народы, а на покорённых ей территориях она выполнила данное ей обещание (никем вначале не принимавшееся всерьёз) уйти, как только возмужавшее с её помощью местное население окажется способным обрести независимость. Индия — лишь один пример этого.

В Палестине же все принципы британской колониальной политики были поставлены наголову, а накопленный опыт объявлен несостоятельным под хорошо известным «непреодолимым давлением» из Лондона или же из других столиц, если Лондон вдруг оказывался несговорчивым.

На долю британских администраторов и военных в Палестине выпала самая злосчастная роль во всей британской истории: вероятно не случайно что единственный из них, удостоившийся официального признания своих заслуг после эвакуации британских властей, оказался изменником.

Англичане прекрасно знали, как надо управлять «протекторатами», и это слово не всегда имело то сомнительное значение, которое было ему придано Гитлером в Чехословакии. Оккупация страны с согласия и даже по приглашению местного населения может быть весьма благотворной.

Автор этих строк лично познакомился с одним из таких настоящих протекторатов — Басутоленд. Англичане пришли туда по приглашению народа басуто, который в результате этого выжил, став свободной нацией, в то время как иначе он был бы порабощён более сильными соседями.

Его положение сейчас много лучше, а его будущее светлее, чем при любых других обстоятельствах, и весь народ это хорошо сознаёт, так что буквально несколько десятков белых управляют 660.000 басуто на началах полного взаимного уважения.[34]

Слово «протекторат» происходит от английского «протект», что означает защищать. В Палестине, впервые в их истории, англичанам пришлось подавлять тех, кого они пришли «защищать», и, в свою очередь, защищать совсем других — захватчиков, прибывших из России. Сказались результаты полного извращения, со времен Бальфура, принципов гражданского управления в Англии.

Согласно западным конституционным традициям, гражданские власти должны стоять над военными, дабы предотвратить возможное образование милитаристских режимов. Однако, когда гражданские власти становятся орудием в руках тайной третьей силы, преследующей захватные цели, они фактически уступают место военному руководству, хотя и вовсе не в лице собственных генералов.

Высший принцип управления страной становится, таким образом, наголову, а вооружённые силы страны могут быть поставлены на службу чуждым ей разрушительным интересам. Именно это и произошло в Палестине.

Подавление местного арабского населения, как «бунтовщиков», в Палестине пользы сионистам не принесло. Их лобби в Лондоне и Вашингтоне усилило свои позиции в начале 30-х годов в связи с приходом к власти Гитлера, но и эти успехи были парализованы дальнейшим ухудшением дел в Палестине в ходе этого десятилетия.

К этому времени Хаим Вейцман, который раньше, с 1904 по 1919 годы, сосредоточивал все свои усилия на английском правительстве, распространил свою активность ещё на два центра: в его орбиту входили теперь, по его собственному признанию, «Иерусалим, Лондон и Вашингтон», а с британскими премьерами он обходился уже без особых церемоний.

Его очередной жертвой стал снова Рамзай Макдональд, который, после отставки всех его социалистических коллег, остался премьером коалиционного правительства из других партий. Джимми Макдональд из Лоссимауса, когда-то бедный шотландский мальчик, сделал к тому времени блестящую карьеру, став всеми уважаемым мистером Рамзаем Макдональдом, носителем пышной седой шевелюры.

Своего сына Малькольма Макдональда он сделал помощником министра колоний, после чего оба Макдональда сменили восторги социалистической риторики на холодный и трезвый мир «непреодолимого давления».

Макдональд попытался было прекратить бесконечные беспорядки и восстания в Палестине, в которых англичане несли всё большие человеческие потери, объявив, что его правительство прекратит сионистскую иммиграцию, «урегулирует скупку земель сионистами и будет сурово карать подстрекателей к мятежам, «из каких бы кругов они ни исходили».

В результате Макдональд немедленно же стал мишенью яростных нападок, быстро обретя то смущённое и усталое выражение лица, которое было так хорошо знакомо современникам (таким автор видел его в 1935 году). Посетившие его Хаим Вейцман и его трое сионистских коллег обвинили Макдональда в «легкомысленном обращении», как пишет Вейцман, «с моральными обязательствами, вытекавшими из обещаний, данных им евреям».

Ведущие политики его собственной страны, Америки и Южной Африки открыли против него злостную кампанию. Запуганный премьер назначил специальный министерский комитет для нового пересмотра столь часто уже пересматривавшейся «палестинской политики».

Председателем комиссии был назначен министр-социалист Артур Гендерсон, а секретарём Малькольм Макдональд: членами комитета были Хаим Вейцман и ещё шесть ведущих сионистов; арабы, как обычно, в нём представлены не были.

Вейцмана особо возмутило намерение правительства карать подстрекателей к мятежам, из каких бы кругов они не исходили; по его мнению, организаторами беспорядков, насилия и убийств могли быть только местные арабы.

Макдональд снова сдался, послав Вейцману письмо с согласием на его условия, после чего сионистская иммиграция в Палестину в 1934-35 г.г. превысила все предыдущие размеры. Покончив с Макдональдом, доктор Вейцман отправился в большое путешествие: накануне мировой войны он побывал в Южной Африке, Турции, Франции, Италии, Бельгии и ряде других стран.

Во Франции он повстречался «со всеми премьерами межвоенного периода», из которых наиболее симпатичным ему показался его единоверец Леон Блюм. Французский министр иностранных дел Аристид Бриан также был настроен весьма благосклонно, «хотя и не совсем ясно понимал, о чём шла речь» (Вейцман неоднократно поминает столь добрым словом в своих записках тех политиков, которые послушно выполняли его требования).

С Муссолини он встречался трижды. Перед собранием весьма влиятельных людей Вейцман распространялся о беззакониях Гитлера, поучая, что «на ответственности культурного мира» в связи с этим лежит изгнать арабов из Палестины (разумеется, это было высказано в несколько более мягкой форме).

Несмотря на все эти усилия, к концу 30-х годов сионизм в Палестине стоял перед окончательным провалом, и только весьма своевременно развязанная Вторая мировая война спасла эту безответственно начатую авантюру от бесславного конца и полного забвения. В 1936 году арабские волнения достигли своей высшей точки.

В течение 14-ти лет сменявшие друг друга английские правительства, по указке сионистов, отказывали арабам в разрешении провести в их стране выборы. Доктор Вейцман аргументировал, что такой отказ был вполне в духе «демократии», но с течением времени этот довод начал терять убедительность, и британское правительство оказалось лицом к лицу со всё более трудной задачей.

Преемник Макдональда на посту премьера, Стенли Болдуин, прибегнул к испытанному средству «долгого ящика», послав в Палестину ещё одну (пятую?) расследовательную комиссию, после чего всё это превратилось в сущий фарс.

Вейцман и его окружение добились от запуганного ими Макдональда отказа от уже официально объявленной новой «палестинской политики», выработанной в согласии с ответственными правительственными советниками по данному вопросу.

Посланная Болдуином в Палестину для поисков альтернативных решений ещё одна комиссия была встречена там никем иным, как тем же доктором Вейцманом, который теперь проворно летал из Лондона в Иерусалим и обратно, указывая правительству в Лондоне, что ему нужно делать, а членам комиссии в Палестине, о чём им нужно сообщать правительству, после чего правительству в Лондоне указывалось, как нужно реагировать на полученные им сообщения.

Тот же Вейцман находил ещё время для визитов в Нью-Йорке, чтобы организовать и оттуда нужное давление.

Упомянутая комиссия (под председательством некоего Пиля) откуда-то получила совет, что извечная палестинская дилемма может быть успешно разрешена путём раздела страны. И, разумеется, немедленно обратилась за консультацией к Вейцману.

До этого времени претензии сионистов на создание особого еврейского государства тщательно скрывались от общественности, которой говорилось только о «национальном очаге», в котором непременно нуждаются евреи. Для Вейцмана было ясно, что как только британское правительство согласится на раздел Палестины, оно тем самым обяжет себя создать и самостоятельное еврейское государство.

Чисто азиатское мастерство в искусстве переговоров, проявленное Вейцманом, достойно немалого уважения. Ссылаясь на Ветхий Завет, он вколачивал в умы идею раздела Палестины, не связывая себя никакими будущими границами.

Относительно территории, которую надо было отдать сионистам, он готов был сделать уступку, поскольку даже сам Иегова не указывал в своих откровениях левитам точных границ. Тем самым принималось предложение территории, но оставлялся совершенно открытым вопрос о её границах, в результате чего даже «раздел» не мог считаться окончательным решением.

Доводы Вейцмана в пользу раздела представляют немалый интерес в свете последующих событий: «Арабы бояться, что мы завладеем всей Палестиной. Что бы мы ни говорили об обеспечении их прав, они нам всё равно не поверят, поскольку они находятся во власти страха и не способны слушать доводов рассудка.

Еврейское государство с чёткими, международно гарантированными границами явилось бы чем-то окончательным. Нарушение этих границ означало бы войну, на что евреи никогда не пойдут, не только по моральным соображениям, но ещё и потому, что это восстановило бы против них весь мир».

Комиссия Пиля пришла к решению, что «мандат» неосуществим и рекомендовала раздел Палестины. Если бы британское правительство приняло решение этой комиссии и оставило страну, человечество смогло бы избежать многих неприятностей; однако, два года спустя началась Вторая мировая война, сделавшая палестинскую проблему неразрешимой.

В годы, когда эта война приближалась, Вейцман продолжал осаждать западных политиков, убеждая их, что «еврейский национальный очаг будет играть весьма важную роль в этой части света в качестве единственного надёжного союзника демократий».

Это означало, что сионистские требования оружия для насильственного захвата Палестины должны были под этим лозунгом пропагандироваться политиками и печатью среди народов Запада. В 1938 г. Вейцман предложил английскому министру колоний Ормсби-Гору разрешить сионистам создать в Палестине сорокатысячную армию.

Предполагалось, что «ненужная война» вскоре начнётся (в чём все ведущие закулисные политики Запада были явно между собой согласны), и Вейцман в свою очередь делал всё от него зависящее, чтобы эту войну приблизить, выдвигая на первый план интересы евреев.

После убийства фон Рата и последовавшего за ним еврейского погрома в Германии он заявил в разговоре с Антони Иденом: «Если какому-то правительству разрешают уничтожить целую национальную общину, не совершившую никакого преступления.., то это означает начало анархии и разрушение основ культуры. Те державы, которые видят это, не делая ничего, чтобы предотвратить преступление, в один прекрасный день сами подвергнутся суровому наказанию».

В этих частных, но судьбоносных разговорах в министерских приёмных преследование Гитлером его многочисленных политических противников даже не упоминалось; судьба одной национальной группы выдвигалась, как достаточное требование для развязывания войны.

Дальнейшие события показали, что сионисты сами намеревались «уничтожить целую национальную общину, не совершившую никакого преступления» (палестинских арабов, которые о Гитлере даже ещё и не слышали), и оружие, которого они требовали, было впоследствии использовано именно для этой цели.

Любопытно, что Вейцман аргументировал в духе христианской веры, согласно которой уничтожение неповинного в преступлениях народа само по себе является преступлением и должно быть «сурово наказано».

Однако, согласно левитскому закону, на котором Вейцман основывал свои претензии на Палестину, то же самое являлось главным требованием всех «законов и предписаний» и должно было быть не наказано, а вознаграждено властью и богатством.

В течение всего последнего года перед началом войны тайные носители власти удвоили свои усилия, чтобы завладеть полным контролем над людьми и событиями. Рузвельт был подчинён им полностью, однако его можно было использовать только на более поздней стадии.

В Англии уездный помещик и предприниматель Болдуин был заменён на посту премьера бирмингамским дельцом, Невилем Чемберленом, однако в лице этого последнего «непреодолимое давление» за кулисами власти неожиданно встретилось с серьёзным препятствием.

С именем Чемберлена связана последняя уступка Гитлеру: выдача Чехословакии и её вынужденная капитуляция.

В продолжении нескольких недель в 1938 г. общественность ликовала, веря, что Чемберлен смог с помощью мюнхенского соглашения спасти дело мира: автор этих строк, в те дни в Будапеште и Праге, впервые понял, что в своё время хотел сказать Томас Джефферсон своими словами: «Мне жалко смотреть на толпу моих сограждан, которые, читая газеты, живут и умирают с верой, будто им стало что-то известно о том, что происходит на их глазах».

Как бы то ни было, Чемберлен мог считать себя вынужденным пойти на эту сделку, поскольку, по вине его предшественника Болдуина, Англия была совершенно неподготовлена к войне. Автор считает, что его расчёт был ошибочным и что даже в этот поздний час твёрдость отвратила бы опасность, поскольку германские генералы уже готовы были свергнуть Гитлера; однако, вполне возможно, что Чемберлен был искренне убеждён в том, что другого пути не было.

Его непростительной ошибкой было изображать Мюнхен, как нечто морально оправданное и подкреплять свои доводы соображениями о «далёкой маленькой стране, до которой нам нет никакого дела», и другой, подобной же фразеологией.[35]

В этом последнем вопросе Чемберлен был, по крайней мере, последователен, желая освободить Англию от обязательств, данных Бальфуром и запутывавших её в дела другой «далёкой маленькой страны», где она столкнулась с одними лишь неприятностями. Его политика встретила ожесточённое сопротивление закулисных сил, и, по мнению автора этих строк, настоящие причины его падения были те же, что и при отстранении от власти Асквита в 1916 г.

1938 год, когда был провозглашён «раздел», был в Палестине самым кровавым годом: в беспорядках было убито 1500 арабов. Комиссия Пиля рекомендовала раздел, не найдя однако способа его осуществить. Была послана ещё одна комиссия, на этот раз для изучения вопроса, как можно разрезать младенца пополам, не убивая его.

Эта комиссия Вулхеда в свою очередь доложила в октябре 1938 г., что и она практических путей к разрешению вопроса предложить не может. Boвремя начавшийся еврейский погром в Германии, после убийства советника фон Рата в Париже, был в ноябре 1938 г. использован сионистами для активизации анти-арабской агитации и арабских погромов в Палестине.

Тут Чемберлен сделал нечто противоречившее всем установленным за кулисами политическим нормам. Он созвал в Лондоне Палестинскую конференцию, на которой, впервые после мирной конференции 1919 г., были представлены также и арабы.

Результатом конференции явилась «Белая Книга» от марта 1939 г., в которой британское правительство обязалось «создать в течение десятилетнего срока независимое палестинское государство и закончить управление Палестиной по мандату».

В этом государстве власть должна была быть поделена между местными арабами и сионистскими иммигрантами так, чтобы были обеспечены насущные нужды обеих национальных групп. Еврейская иммиграция на ближайшие пять лет должна была быть ограничена 75.000 в год, скупка земель сиониcтами также должна была быть ограничена.

Будучи осуществлён, этот план дал бы Палестине мир, но он не создавал самостоятельного еврейского государства. В нужный момент теперь на первое место в британской политике вышел Уинстон Черчилль.

Десять лет подряд он стоял в политической тени, и будущим историкам не мешает знать то, о чём современники Черчилля уже успели забыть, а именно, что в течение всего этого периода Черчилль был в Англии крайне непопулярен.

Причиной тому были не столько его личные качества или действия, сколько «плохая пресса» — сильнейшее оружие в руках тех, кто контролирует политические карьеры. Эта умело организованная враждебность выявилась особенно ясно во время кризиса монархии (отречение короля Эдуарда VIII в 1937 г.), когда предложение Черчилля отсрочить принятие решений встретило резкий отпор, а он сам был освистан в Пaлате общин и вынужден покинуть трибуну.

Его биографы рисуют его поражённым в эти годы жестокой депрессией, а сам он считал себя политически «конченным», что отразилось в одном из его частных писем Бернарду Баруху, написанном в начале 1939 года: «Война начнётся очень скоро. Она захватит нас, она захватит и вас. Вы будете у себя командовать парадом, я же останусь здесь в стороне».

Вскоре после этого письма в политической судьбе Уинстона Черчилля произошёл неожиданный поворот к лучшему, и на основании опубликованных материалов можно считать, что (совершенно так же, как это было и с Ллойд-Джорджем в 1916 г.) немалую роль в этом сыграло его отношение к сионизму.

Всё, что нам с тех пор известно о Черчилле, даёт повод считать, что в первую очередь к нему самому, этой любопытной помеси Бленхейма с Бруклином[36], относится данная им в 1939 г. характеристика коммунистическою государства, как «загадки внутри секрета, окутанного тайной».

Мы уже упоминали, что в 1916 году oн был в числе самых первых политиков, активно поддержавших сионизм в своих предвыборных выступлениях, так что, по словам одного из сионистских opаторов, любой еврей, голосующий против Черчилля, должен был считаться изменником еврейскому делу.

Однако, во время первой войны, будучи у власти, Черчилль себя в этой области ничем не проявил, так что Вейцман упоминает его в своих записках того времени только один раз, и притом вовсе не в качестве «друга». Став министром колоний в 1922 году, он даже немало раздражил сионистов своей Белой Книгой, которая, по словам Вейцмана, «сводила на нет декларацию Бальфура».

Черчилль предлагал в ней, ни много, ни мало, как то, чтобы Законодательный Совет в Палестине в большинстве своём состоял из демократически избранных членов». Для этого не только нужно было бы провести — выборы, чего до самого конца ни при каких обстоятельствах не допускал Вейцман, но надо было ещё и позволить арабам управлять собственной страной!

Десять лет, которые Черчилль провёл в политической пустыне (1929-39), были, следовательно, годами, когда он был в опале у сионистов, и в записках д-ра Вейцмана он не упоминается ни разу, вплоть до самого кануна Второй мировой войны, когда его неожиданно «открыли» (как это случается с артистами в кино) в качестве одного из самых ревностныx приверженцев сионизма.

Это было тем более странным, чтo ещё не далее, как 20 oктябpя 1938 г. Черчилль повторил в одном из своих выступлений то, что говорилось в Белой Книге 1922 года: «Мы должны.., дать арабам торжественное обязательство..., что годичная квота еврейской иммиграции не будет превышать определённой цифры по крайней мере в течение десяти лет».

Лишь немного времени спустя тот же Черчилль упоминается в записках Вейцмана как политик, который в частном разговоре недвусмысленно дал ему понять, что он будет поддерживать переселение в Палестину многих миллионов сионистских иммигрантов.

Столь же неожиданно Вейцман сообщает, что когда в 1939 г. он «встретился с м-ром Уинстоном Черчиллем (которого он игнорировал в течение 17 лет), он сказал мне, что примет участие в дебатах в Палате общин, выступая разумеется против предложений Белой Книги».

Читателю предоставляется самому догадываться, почему это Черчилль стал вдруг «разумеется» выступать против документа, который, требуя справедливого отношения к арабам, был в полном согласии с его собственной Белой Книгой 1922 г. и со всеми его выступлениями на протяжении 17-ти лет.

В день упомянутых парламентских дебатов Хаим Вейцман был приглашён Черчиллем на завтрак, во время которого этот последний «прочёл нам свою речь», спросив, не находит ли Вейцман нужным внести в неё какие-либо изменения?

Читатель вспомнит, что и издатели «Таймса» и «Манчестер Гардиан» писали свои передовицы о сионизме лишь после консультации с главарями заинтересованной стороны; теперь и Черчилль таким же образом готовился к выступлению в парламентских прениях по важному вопросу государственной политики.

Черчилль пользовался известностью, как блестящий оратор, в Америке же его известность основывалась на том странном (по мнению американцев) факте, что он писал свои речи сам. Однако, при обстоятельствах, описанных выше Вейцманом, вопрос писательского мастерства представляется весьма второстепенным.

Черчилль выступил в роли «чемпиона» сионистов (как пишет Вейцман), однако на этот раз безуспешно; длительные прения закончились победой Невиля Чемберлена, Белая Книга которого была одобрена большинством 268 голосов против 179.

Несмотря на столь значительный перевес, многие политики уже тогда почувствовали, откуда начинает дуть новый ветер, и стали соответственным образом переставлять свои паруса, на что указывало большое число воздержавшихся от голосования — 110. Это было первым предупреждением Чемберлену, каким путём он в недалёком будущем окажется свергнутым перебежчиками из его собственной партии.

В парламентских прениях обнаружился ещё одни любопытный факт: для оппозиции сионизм стал к тому времени основным догматом её политики, фактическим мерилом качеств настоящего «социалиста»! Шедшая к власти социалистическая партия давно уже забыла о нуждах рабочего класса, о жалобах угнетённых и о печальной судьбе «малых сих»; она впуталась в международные интриги и заботилась лишь о том, чтобы вовремя оказаться на стороне сильных.

Так лидер социалистов Герберг Моррисон в обвинительной речи против Малькольма Макдональла (чьё министерство отождествлялось с Белой Книгой) сожалел о ереси человека, «который когда-то был социалистом».

К этому времени изгнание арабов из Палестины стало социализмом, а профсоюзная знать, щеголяя подаренными ей золотыми часами, не интересовалась судьбами бедных и угнетённых людей далёкой страны.

Вторая мировая война началась очень скоро после этих прений в британской Палате общин и принятия «Белой Книги». На время войны все планы «создания независимой Палестины» и «ликвидации мандата» были, разумеется, отложены, а к концу войны взорам наблюдателей открылась совершенно иная картина.

Рузвельт в Америке, как пишет своих воспоминаниях Гарри Гопкинс, дал «как частные, так и официальные заверения» своей активной поддержки сионизма. В Англии Чемберлен считался помехой сионизму, но его дни уже были сочтены, а Черчилль готовился стать его преемником.

Он пользовался популярностью, как «человек, доказавший свою правоту» относительно Гитлера и войны: о его беседах с Хаимом Вейцманом и о том, к чему они впоследствии должны были привести, народ не знал, разумеется, ровно ничего.

Дата добавления: 2015-07-10