Постскриптум

Лесной хутор Персюки где-то в глухом Верхневолжье, год спустя.

Дарья отряхнула руки от пены и с наслаждением распрямила натруженную спину. Хорошо было тем, кто жил до Судного Дня — у них в домах, как рассказывали старшие, были всякие полезные машины, существенно облегчавшие жизнь хозяйкам. А ты тут гни спину над тазом с ребристой доской, стирай руки вместе с бельем…

Впрочем, ворчала молодая женщина больше по привычке. Немеханизированный труд был привычен ее поколению с самого детства, иной жизни они уже и не знали. Это вот родители еще застали те чудесные времена, когда одно нажатие кнопочки тебе и варило, и стирало, и новости рассказывало…

Одно нажатие кнопочки и мир сгубило…

— Тьфу-тьфу, не к ночи будь помянуто! — Дарья привычно перекрестилась, отгоняя нехорошие мысли.

Рядом, в накрытой сетчатым пологом довольно просторной, «двухместной» корзине-люльке посапывали ее дети — полугодовалые двойняшки Оля и Коля. Сон маленьких хозяев бдительно охраняла большая лохматая псица. Время от времени она щелкала зубами на особо надоедливых вечерних комаров.

Уединенный лесной хутор жил своей жизнью. Из коровника доносилось звонкое дзиньканье молока о подойник, где-то на задах огорода в лад повизгивала пила и стучали два топора. Муж Дарьи, Данила, со свекром и соседом подновляли недавно порушенную кабанами изгородь, свекровь доила пятнистую Малютку. Из распахнутого окна соседской, только недавно отстроенной избы слышалась какая-то неразборчивая песенка, напеваемая тонким нежным голоском.

Дарья улыбнулась и сочувственно покачала головой. Соседи, поселившиеся на хуторе около года назад, пришли (а точнее — пробились) в эти края из чудовищно далеких и недоступных по нынешним временам мест — аж из самой Москвы! Из их рассказов выходило, что накануне Судного Дня часть москвичей сумела укрыться в метро, и все эти годы жила, а точнее — выживала — в его подземельях. Эти же трое — на свой страх и риск — однажды решили выйти на поверхность и покинуть мертвый город в поисках более подходящих для жизни мест. Это им удалось, вот только бывшие подземные жители все никак не могли привыкнуть к дневному свету и солнцу, поэтому до сих пор вели сумеречный образ жизни.

Дарья вспомнила, какой переполох произвело их появление в этих не задетых Апокалипсисом краях. Как оказалось, Стас — старший из пришельцев — некогда был местным лесничим, жившим здесь, на хуторе. Незадолго до Судного Дня он отправился в Москву по каким-то служебным делам. Там и застал его ядерный удар, и это очень удачно вышло, что спуск в метро в тот момент оказался рядом! А через двадцать лет подземной жизни-выживания он вернулся в родные края, да не один вернулся! Привел с собой двоих — дочку и молодого мужчину, ее друга. По рассказам Стаса, из Москвы они выбирались на довольно мощном, чудом сохранившемся автомобиле, но последние километры пути пришлось преодолевать пешком — дорога уткнулась в нарочно устроенную местными жителями засеку от зверья и лихих людей. Так и пришли они, бросив машину, в расположенное недалеко от леса село Буяново — замкнутые, настороженные, с оружием наготове и… в почти непроницаемых, защищающих глаза от света, темных очках. Хотя дело было на закате. Все село тогда сбежалось посмотреть на путников издалека, да соседи из жившей старинным, почти средневековым укладом Осиновки примчались — по реке, верхами, да на подводах. Ведь уже столько лет в эти края не приходили чужаки из других мест. Бандитские шайки — да, появлялись. Вот как раз не так давно одну такую по кустам да оврагам раскатали. Но чтобы беженцы! Да еще и из далекой и уже легендарной Москвы!..

Удивительное дело!

Пришельцы не остались в Буянове, Стас повел их на лесной хутор, где когда-то жил сам. Хотя селяне уже предупредили вернувшегося земляка, что за время его отсутствия у лесной «усадьбы» появились новые хозяева — из тех, кого застал в этих местах Судный день. Бывший лесничий не стал ссориться с новыми жильцами своего дома. Буквально на следующий вечер на хуторе закипела стройка, и вскоре совместными усилиями четырех пар мужских и трех пар женских рук неподалеку от старой избушки лесничего была возведена еще одна.

А вскоре на хуторе сыграли скромную свадьбу Кристина, дочь Стаса, и ее друг. Добрый знак для нового дома!

…Дарья поймала себя на том, что тихонько подпевает голосу соседки, слышимому из окна, и усмехнулась. Кристинка была славная — общительная и смешливая, тянущаяся ко всему доброму и светлому. И в то же время — застенчивая, нервная и настороженная, как дикий зверек. С момента их прихода сюда она еще ни разу не покидала хутор, даже на ярмарки в Буяново не ездила, а при появлении чужих старалась не показываться им на глаза. Обитатели Персюков (так некогда прозвали хутор жители Осиновки) знали и понимали причину, но не распространялись об этом за пределами своего круга.

Девушка была… мутанткой. Когда Дарья впервые (совершенно случайно, обычно Кристинка всегда ходила в темных очках, снимая их только ночью и в сумерках) увидела ее глаза — большие, сплошь черные и без белков глаза не человека, а, скорее, ночного животного — ей поначалу стало не по себе. Да и внешность соседки… не зря же муж и отец чаще называли ее Крысей, а не полным именем. Действительно, миловидное, с заметными азиатскими чертами, ее личико больше напоминало мордочку симпатичной крыски, а не человеческое лицо.

Кристинка, поймав взгляд соседки, тогда смутилась, отступила в тень и хотела было убежать. Но потом, видимо, пересилила себя, тяжко вздохнула и неохотно пояснила:

— Мама болела, когда носила меня… Плюс радиация… жизнь в подземелье, голод…

Дарье стало стыдно, и она поспешила извиниться, обнять и успокоить ее. В конце концов, бедная девочка не виновата, что жизнь обошлась с ней так несправедливо! Да и что внешность? Вон, Кристинкин муж — уж на что мужчина видный и без каких-либо следов жизни под землей (кроме все никак не проходящей бледности и непереносимости яркого света), а и то не надышится на нее и мало что не на руках носит!

Дарью иногда так и подмывало спросить, как они познакомились, и что их связало — таких непохожих и разных по возрасту (Кристина была вдвое моложе своего мужа). Но, боясь вторгнуться своими расспросами в чужую жизнь, она молчала.

Мелодичное мурлыканье из окна вдруг оборвалось, послышался тонкий болезненный вскрик и шорох падения небольшого тела. Громыхнул опрокинутый чьим-то стремительным движением стул, в доме началась возня. И снова стон боли — длинный, жалобный…

Прежде чем сообразившая, в чем дело, Дарья успела броситься к соседскому крыльцу, дверь распахнулась, и из дома вывалился высокий, щурящийся на заходящем солнце (впопыхах забыл надеть очки) мужчина лет сорока.

— Даш… — позвал он растерянно, — Кристинка…

— Сюда ее неси! — мигом сориентировалась женщина. На хуторе все ждали этого события, готовились к нему, и вот пришел срок.

Она поспешно вытерла руки, приказала охраняющей люльку собаке бдить и кинулась к коровнику.

— Ма-ам! — громко позвала она. — Кристинке помощь нужна!

Сосед снова появился на крыльце. На руках его лежала щуплая, сникшая от боли фигурка с большим животом, который уже не могла скрыть длинная просторная рубаха.

— Пока тут с ней посиди, — распорядилась уроженка «средневековой» Осиновки Дарья, половчее подтыкая за пояс поневу и поправляя закатанные рукава рубахи. — Сейчас баню подготовим!

Из коровника, поправляя головной платок, поспешно выбежала женщина лет пятидесяти — Шехназ, свекровь Дарьи. Одного взгляда ей хватило, чтобы понять, что происходит.

— Дарья, беги к мужикам, предупреди их. Пусть воды натаскают и нагреют. Отцу скажи, чтоб травы нужные принес, ну, он в курсе. Баня баней, но не дай Всевышний, случится чего… Потом возвращайся, будешь помогать мне!

Молодая женщина умчалась, а Шехназ споро, но без особой суеты принялась тщательно мыть руки.

С огорода, бросив недочиненную изгородь, прибежали остальные мужчины — свекор Дарьи Алишер, муж Данила и Стас, отец Кристинки. Тут же, как по волшебству, появились ведра с водой, а во дворе была растоплена печь. Алишер, слывший в этих местах знахарем и вообще ученым человеком, отправился окуривать бревенчатую, стоящую на отшибе баню какими-то травами.

— Готово! — возвестил он спустя некоторое время.

Стонущую Кристину внесли в баньку, и женщины тут же выпроводили всех, кроме знахаря, мужчин вон, поручив им, впрочем, таскать к порогу нагретую воду. Чистые тряпицы, заготовленные ради грядущего события заранее, уже лежали на полочке в предбаннике, надежно запечатанные в пакеты.

Дверь в баню затворилась, скрывая готовящееся таинство от любопытных глаз. Впрочем, трое мужчин и не помышляли о том, чтобы подсмотреть.

Данила весело скосился сперва на Стаса, затем — на его зятя. Если старший из соседей — суровый, явно прошедший огонь и воду мужик — и старался не подавать виду, что не на шутку волнуется, то молодой нервничал, поминутно принимаясь ходить взад-вперед.

— Да не мельтеши ты! — окликнул его Данила, невозмутимо пододвигая к себе люльку с двойняшками и выгоняя забившегося под полог комара. — Все нормально будет! Вон, Дашка моя, когда этих вот горластых рожала — я тоже по стенам бегал. А они все хорошо сделали, мать с отцом. Уж не знаю, откуда у них такое умение, но родила Дарья легко, даже повитуху из Буянова звать не пришлось. А меня самого — так вообще только отец принимал. Ты лучше подумай, как потомка назовешь.

— Вот родится — тогда и будем думать! — пробурчал Стас. — Еще неизвестно, кто там…

Какая-то тайная тяжелая дума заставляла его брови хмуриться, а губы сжиматься в тонкую напряженную полоску. Какое дитя родится у матери-мутантки, пусть даже и от «чистого» отца? А вдруг ребенку Крыси предстоит перенять и продолжить изуродованную вирусом и радиацией наследственность двух предыдущих поколений? Борменталь же говорил, что «крысиный» вирус совершенно точно передавался от матери к плоду еще на стадии формирования. И даже если и существовали шансы на обратное — то были они крайне мизерны!

Если бы Кожан умел молиться — он непременно бы это сделал. А сейчас он мог только ждать, надеяться на лучшее и не подавать виду, что… боится. Он, грозный главарь алтуфьевских мутантов-разбойников — и боится!

Кожан бросил взгляд на Востока. Того, похоже, совершенно не волновала наследственность ребенка. Он трясся за Крыську. Это было невооруженным взглядом видно!

Томительно тянулись минуты, в течение которых взгляды всех троих мужчин были прикованы к двери бани. Изнутри не доносилось ни звука — стены были довольно толстые.

— Да что ж они там… — не выдержал Восток, делая широкий шаг туда, где страдала, даруя миру новую жизнь, его ненаглядная крысишка.

И только он это сказал, как из-за плотно прикрытой двери, из-за тусклых стекол окошка до слуха мужчин еле слышно донесся тонкий мяукающий писк. Двойняшки в люльке, проснувшись, дружным и радостным басом поддержали нового товарища или подружку по будущим проказам.

— Кажись, все… — прислушавшись, расплылся в улыбке Данила.

Спустя некоторое время скрипнула, отворяясь, дверь бани, и на пороге возникла улыбающаяся Дарья. Окинув взглядом двор, она неспешно вытерла закатанным рукавом рубахи влажный лоб и подмигнула напряженному и готовому мгновенно сорваться с места Востоку:

— Ну, папаша, иди, принимай сыночка!.. Дань, а чего у нас мелкие так раздухарились? Тоже, что ли, радуются?

Востока как ветром сдуло.

В отрадном для глаз бывшего подземельщика полумраке он увидел лежащую на широком полке Крысю. Рядом с ней хлопотала, что-то воркуя, Шехназ. Алишер убирал в сумку какие-то свои знахарские принадлежности.

— Сын у тебя, — обернулся он к вошедшему.

— Как… она? — только и сумел проговорить мигом пересохшими губами бывший сталкер станции «Семёновская».

Супруги посторонились, и Восток, наконец, лучше разглядел жену. Та — уже переодетая в чистую рубаху, обессиленная и счастливая — отдыхала после тяжких трудов. Лицо ее светилось в полумраке, на губах играла таинственная и умиротворенная улыбка. Крыся нежно и крепко прижимала к себе какое-то крошечное голенькое существо.

— Это... и есть ребенок? — чувствуя себя законченным идиотом, проговорил Восток, рассматривая шевелящийся и издающий странные звуки комочек.

— Что, никогда новорожденных не видел? — хмыкнул знахарь. — Они все поначалу такие… лягушата. Ничего, привыкнешь! А пацан у вас славный получился! Пойду-ка его деда успокою, а то сдается мне… — Алишер не договорил и вышел. Он-то был в курсе переживаний соседа о наследственности будущего внука или внучки; неоднократно они с ним на эту тему говорили. До войны Алишер работал в крупном НИИ эпидемиологии, и, будучи по специальности иммунологом-вирусологом, о наследственности и вирусах знал более чем предостаточно.

К слову, ни знахарь, ни его жена никоим боком не были выходцами ни из Персии, ни откуда-то еще из восточных стран. И настоящие имена у них были совсем иные, чем те, под которыми их знали в этих краях. Персидские же прозвища супруги носили чисто ради витающего здесь реконструкторского духа.

— На-ка вот… подержи! — Шехназ ловко завернула уже омытого малыша в старую, но чистую мужскую рубашку и протянула отцу. Восток, цепенея от неловкости и страха причинить боль такой крохе (а то и — сохрани боже — вовсе уронить!), осторожно, почти не дыша, принял драгоценный сверток.

Дитя затрепыхалось в его руках, и на Востока вдруг глянули ясные глазенки с отчетливо видными белками и серо-голубой радужкой вокруг зрачков. Малыш с недетской серьезностью смотрел на склонившееся над ним большое и пока еще незнакомое существо — папу.

— У него твои глаза, Паша! — вдруг услышал тот, кого некогда звали Востоком, тихий и ликующий голос той, что когда-то совсем не имела имени. — У него — твои глаза!..

Дата добавления: 2015-07-12