|
Я был здесь новичком, чувствовал себя таким же неискушенным, как в тот день, когда явился во владения Джареда Ортмана. Среди мамаш, бабуль и невозмутимых парней, приехавших навестить друзей, среди черных и пуэрториканцев – я единственный не имел понятия, как следует вести себя, когда приходишь повидаться с заключенным. О том, что остальные посетители – люди опытные, я догадался еще на парковке, за пределами ограды из колючей проволоки. Такси с железнодорожной станции и автовокзала Уотерхауса, рейсовый автобус из Нью-Йорка – приехавшие родственники арестантов чего-то ждали у входа. Водитель моего такси, тоже выйдя на улицу, закурил. Спустя какое-то время толпа выстроилась в очередь у длинной алюминиевой будки на бетонных блоках – и стала медленно двигаться, входя на территорию тюрьмы. Вчера я выехал из Нью-Йорка в дождь. Моросило и вечером, когда я добрался до Уотертауна, и сегодня утром. Переночевав в номере одной из гостиниц, я позавтракал сосисками в тесте. И сейчас тоже серо-зеленые тучи плыли над тюрьмой, отражаясь в лужах под ногами. Из всей очереди только я один смотрел на небо. В будке трое охранников – сотрудников исправительного учреждения, как они назывались, – проверяли документы, заполняли какие-то бланки, рассказывали, куда идти, спрашивали, кем посетитель приходится заключенному, к которому приехал, знакомили с правилами поведения. Все, кроме меня, знали номер своего арестанта. Мне было известно лишь имя, поэтому капитану со скучающей физиономией пришлось раскрыть толстую папку с бумагами и продиктовать мне ряд цифр. Здесь же, на пропускном пункте имелась уборная, которую следовало посетить во избежание неприятностей – в самой тюрьме это удобство посторонним не предоставлялось. Все посетители устремлялись туда, очевидно, зная по опыту, что в противном случае им придется туго. Я последовал их примеру. Настолько же популярным оказался и единственный – платный – телефон, которым все жаждали воспользоваться. Я подумал, не позвонить ли домой, Эбби, но очередь была слишком длинной.
Самое утомительное последовало дальше. Никто не возмущался, наверное, давно привыкнув к местным порядкам. Нам пришлось стоять и ждать сначала в одном изолированном помещении, потом в другом, пока вся толпа не прошла должную проверку. После пропускного пункта нас повели по бетонной дороге, покрытой желто-оранжевыми флуоресцентными полосами. Я не мог отделаться от ощущения, что вот-вот получу пулю в затылок – за нами наблюдали с высоких башен. После некоторого ожидания мы направились в так называемую «А/Б дверь» – металлическую клетку, в которой если открывалась дверь «А», другая – «Б» – была непременно заперта. После проверки в кабинете со множеством окошек, расположенном в центре клетки, раздался пугающе громкий звонок. Загрохотали металлические засовы, задняя дверь закрылась, а передняя растворилась, и нам позволили выйти из клетки.
Теперь мы были внутри. Тюрьма представляла собой не одно отдельное здание, как я себе воображал, – не каменный Горменгаст и не железный Детстар. Это был ряд сооружений, окруженных забором с воротами, рвами и колючей проволокой – безрадостная ферма для людского скота. Офицеры в серой форме открыли двери, и мы вошли в здание, внутренний вид которого напомнил мне скучное казенное учреждение, школу или больничную приемную эпохи шестидесятых, выложенную мятно-зеленой плиткой и обшитую потертыми деревянными досками. Мы зашагали по коридорам, стены которых казались мне временными, наспех сооруженными, хоть они стояли уже долгие годы.
Позже я узнал, что каждого заключенного выводили в комнату для свиданий отдельно от остальных и заблаговременно, поэтому офицерам не имело смысла торопиться с проверкой посетителей. Тюрьма – царство упраздненного времени. Здесь оно ни для кого не представляет никакой ценности. А посетители арестантов – не клиенты, которых нужно ублажать. Я вздрогнул, когда назвали мою фамилию, потому что все время, пока ждал, был слишком увлечен рассматриванием окружающего. Стен, пожелтевших табличек: «Сержантам оставаться на постах до прибытия следующей смены» или «Посетительницам не появляться в здании тюрьмы в юбках более чем на два дюйма выше колен и с голым животом». Объявлений транспортной и других служб, длинных списков, напечатанных мелким шрифтом: «Зубная паста $1.39, кетчуп 1 пакет 19 центов, расческа 19 центов, тушенка куриная 1 банка $1.79, бобы консервированные 1 банка 89 центов, растворимый кофе 1 банка $1.59, ореховая паста $1.39, кондиционер $1.29, сетка для волос 29 центов, булочка 25 центов, шоколадная булочка 30 центов» и такдалее. Список ужасал хаотичностью, бессистемностью.
– Эбдус.
– Я.
– Снимайте ремень и обувь, содержимое карманов выкладывайте в коробку.
Я сделал неуверенный шаг вперед. Мне единственному требовались объяснения.
– В коробку.
Я выгреб все, что лежало в карманах, снял обувь и ремень.
– Ручку выбросьте.
Я пожал плечами.
– Вон туда.
Я бросил шариковую ручку в зеленое стальное ведро для мусора. Пока я возился со своим хламом, остальных посетителей уже начали проверять металлоискателем.
– Что это за кольцо?
– Обручальное.
– Почему оно не на пальце у вас?
– Гм… Это кольцо моей матери. Я всегда ношу его с собой. – Только не требуйте, чтобы я его надел, взмолился я мысленно. Женщина-офицер прищурила глаза, насупилась и тут заметила нечто еще более интересное.
– А это что такое?
– Где?
Она указала на бледно-оранжевую затычку для ушей, которую вместе с мелочью, ключами от машины и кольцом я положил в коробку.
– Затычка, – сказал я.
– Для чего?
Я попытался взглянуть на затычку, отдаленно напоминавшую игрушку из секс-шопа, глазами охранницы.
– Для полета на самолете.
Женщина внимательнее всмотрелась в затычку. Мне вдруг подумалось, что эта штука очень похожа на атрибут наркомана.
– Для полета на самолете?
– Нужно вставить их в уши, и тогда не будет слышно рева двигателей. Можно даже поспать.
– Почему она одна?
– Вторую я, наверное, потерял.
– Хм…
Никогда не думал, что ушная затычка может вызвать у кого-то столько подозрений. Продолжая хмуриться, тюремщица отодвинула коробку с моим имуществом к дальнему краю перегородки.
– Протяните правую руку.
Вдавив в штемпельную подушечку печать, женщина поставила на моих пальцах какой-то невидимый знак и придвинула мне коробку.
– Можете забрать свои вещи.
Засовывая ноги в ботинки, я начал было складывать мелочь в карманы.
– Не здесь.
– Что?
– Вы мешаете мне работать. Возьмите коробку и идите вон туда, к скамейке.
Спустя некоторое время пятерых из нас вызвали и посветили на руки лучом сканирующего устройства – секунду на них был виден розоватый символ. Ключи в огромной связке на поясе сопровождающего офицера поражали разнообразием. Некоторые выглядели современными, как ключ зажигания от машины, другие походили на средневековые. Когда нашу группу повели по коридору, я уяснил еще одну тонкость: идти нужно было медленно – дверь, остававшуюся позади, офицер закрывал на замок, догонял нас и лишь тогда открывал следующую.
Все, кто шел вместе со мной, давно усвоили, как следует себя вести. Продвигаясь в глубь этого жуткого здания, мы сами как будто превращались в заключенных. Наконец нас привели в помещение, где уже сидел Мингус Руд и другие заключенные, – в длинную комнату для свиданий, пропахшую известью, выложенную бледно-голубой плиткой и разделенную посередине перегородкой из органического стекла. Общаться мы могли только по телефону.
Поначалу Мингус говорил за нас двоих – я не мог найти слов.
– Ди-мен. Просто не верится, что это ты. Черт, вот это да!
Я кивнул в ответ.
– Только посмотри на него. Совсем взрослый!
Все это время Мингус представлялся мне реальным только наполовину, неким полумифом. И вот он сидел передо мной, человек из крови и плоти. Накачанный, с болезненно-желтыми белками глаз, с дурацкими усами Фу Манчу, прямо как у его отца, в грязной красной куртке, со сломанным зубом – я заметил это, когда он широко улыбнулся, – со шрамом, пересекавшим бровь. Тем не менее выглядел Мингус неплохо, точнее, за прошедшие годы он мало изменился. Я считал его похожим на Барретта с фотографии, украсившей «Встревоженную синь», но теперь, несмотря на усы, я видел в нем человека, ничем не напоминающего отца. Мингус был и оставался Мингусом, самим собой, – отвергнутым идолом моей юности, моим другом и любовником. Сидя напротив него, я сознавал, что в некотором смысле он превратился во взрослого мужчину задолго до нашей последней встречи и рокового выстрела. Чего не скажешь обо мне самом. Мне не хотелось даже вспоминать того мальчишку, которого я видел в зеркале, когда приехал в Кэмден и поселился в «Освальде». Перепуганного ребенка, страстно желавшего произвести на окружающих впечатление своей панковской прической, притворявшегося уличным невеждой.
– Я глазам своим не верю, старик. Где ты был?
Мингус вел себя так, будто мы продолжили прерванный разговор, будто я все еще тот запуганный школьник с Дин-стрит. Словно все эти годы я учился на Манхэттене, и в последние несколько месяцев наши дороги просто-напросто не пересекались.
Итак, где же я был?
– В Калифорнии, – ответил я.
– А, да. Я слышал, ты теперь в тех краях. Хотелось бы и мне когда-нибудь туда съездить. Золотой штат! Черт возьми! – Как и Марилле, Мингусу не доводилось бывать в Калифорнии. – Диллинджер уехал на запад, поселился в Золотом штате. И как бы хорошо ему там ни жилось, о своих корнях он не забывает. Возвращается в родные места и навещает старых знакомых.
Мингус как будто сочинял роман – растворял мое смущение в теплых интонациях рассказчика. Я слушал его болтовню с радостью, ощущая себя человеком, которому преподнесли подарок. Ни я, ни Мингус даже в мыслях не имели задумываться о том, на каком основании возрождается наша дружба. Она не потерпела бы никаких формулировок. Я чувствовал, как сквозь толстую стеклянную перегородку меня согревает его улыбка, его присутствие, и, почему-то вспомнив о том дне, когда мы ходили любоваться с моста на огромные тэги, думал, что Мингус всегда обладал этой удивительной особенностью.
– Артур не смог приехать, – сказал я, словно пытаясь оправдать приятеля. – Но прислал денег.
– Артур заботится обо мне, – кивнул Мингус. Нет, он вовсе не хотел уколоть меня, просто подчинялся желанию согреть и Артура теплом своей благодарности. – Знаю, я не раз его подводил. Но мой кореш никогда обо мне не забывает.
– Я постоянно спрашиваю у него о тебе, – солгал я. В действительности все эти годы мы с Артуром не поддерживали отношения. О Мингусе я давным-давно ничего не слышал – пока Франческа и Авраам не завели о нем речь в Анахайме, за ужином с Зелмо Свифтом.
– Мой братишка тоже сумел устроиться в жизни, – сказал Мингус, освобождая меня от необходимости врать. – Стал толстым и счастливым.
– Да уж, растолстел.
Дыхание Мингуса стало громче – видимо, его душил смех.
– По последним сведениям, наш мальчик надумал заняться фигурой и начал подыскивать себе подходящую жену.
Последовало тягостное молчание. Нам давно перевалило за тридцать, но ни один из нас до сих пор не обзавелся семьей. У Мингуса, разумеется, была на то уважительная причина. А я растратил свою жизнь впустую непонятно почему. Упоминать сейчас об Эбби я не мог: рассказ получился бы сбивчивым и лишь вызвал бы приступ жалости к самому себе. К тому же мне казалось, что между Дин-стрит и моей жизнью в Беркли зияет такая огромная пропасть, над которой при всем желании не выстроить мост.
Вокруг нас разговаривали с посетителями другие заключенные, кто-то всхлипывал, двое офицеров, дежуривших у двери, тоже о чем-то толковали.
– Я видел Младшего.
– Ходил к нему?
– Да, вчера. С Артуром.
– Мой старик, – с некоторой застенчивостью произнес Мингус. – Все сидит в своем убежище.
– Было приятно с ним повидаться, – сказал к.
– Наверное, он обрадовался.
Я не нашелся, что ответить, поэтому разговор вновь прервался. Мингус больше не пытался развлечь меня своей болтовней, его словоохотливость как будто иссякла. Я со стыдом сознавал, что мне не о чем говорить.
Мингус погладил свои длинные усы, провел пальцами по подбородку. На поверхности стекла с его стороны белели капельки слюны – свидетельства его напускного восторга, от которого теперь не осталось и следа. Я заглянул в его слезящиеся глаза и понял, что передо мной совсем чужой человек. Я не смел спросить у него, кем он стал – что произошло с ним тогда, в восемнадцать лет, какая причина снова привела его в тюрьму после освобождения, имела ли для него какое-то значение жизнь в промежутке между отсидками. Я не знал и как рассказать о себе – о том, в кого сам превратился, и о том, что несмотря ни на что, помню абсолютно все.
– Артур сказал, Роберт тоже в тюрьме. – Я презирал себя за наигранную беспечность, с которой произнес это слово – «тюрьма». Сердце громко билось.
– Много парней из нашего детства теперь в тюрьме, – ответил Мингус. Может, он хотел устыдить меня – я не был в этом уверен. – Дональд, Герберт, вся их компания.
Я не знал ни Дональда, ни Герберта. И Мингусу об этом, вероятно, было известно.
– Вы с Робертом видитесь? – Из меня так и сыпались идиотские реплики. Я ничего не мог с собой поделать.
– Я заботился о Роберте, пока мог. – Прозвучало это холодно, Мингус отвел в сторону взгляд. – Наш Роберт сам нарвался на неприятности. Вот и попал в камеру особого режима.
– Хм…
– Я ведь говорил ему! Нет – этот придурок не захотел меня слушать.
Желая смягчить его гнев, я сказал:
– Артур прислал деньги для вас обоих.
– Положи мою долю на его счет. Он сумеет ею воспользоваться.
– Серьезно?
– А то. Эти сукины дети достали меня, честное слово. Забрали у меня марки.
– Марки?
– Для писем. Почтовые марки.
– Почему?
– У меня было марок на тридцать баксов – в Оберне. Когда я попал сюда, думал, мне отдадут их… – Мингус принялся многословно рассказывать об ошибке, допущенной тюремной службой. Согласно правилам, заключенным запрещалось иметь при себе марки. Они напоминали купюры и могли использоваться ими как деньги. Мингус пожелал, чтобы сумму, на которую были куплены эти марки, перечислили на его счет. Но их просто поместили к остальным вещам, которые он получил бы при освобождении. Мингус писал жалобы, но ничего не добился. Эта история в духе «тюремных баек» напомнила мне о книгах Кафки. В этом мире постоянных лишений заключенные делают фетиши из самых ничтожных вещей. У меня заболела голова. Мне нестерпимо захотелось заорать: «Да забудь ты про эти чертовы марки! Я куплю тебе новые, если хочешь!» Но Мингус видел в этом проблему, требующую срочного решения, поэтому продолжал возмущаться. Разве могло сравниться то, что наболело на душе, с какими-то тридцатью долларами? Но в тюрьме разговоры велись лишь об одном – как облегчить тяжесть, накапливавшуюся часами, днями, годами. Я старался сдерживаться, слушая нескончаемый монолог Мингуса.
– Кстати, я привез тебе кое-что еще, – сказал я, когда он сделал паузу, чтобы перевести дух.
Мингус нахмурился в замешательстве.
Я сунул руку в карман и достал кольцо.
– Берег его для тебя. – Я придвинул кольцо к стеклу, будто знак дарования Мингусу монаршьей милости.
– Убери, – сказал он, дополнив ответ быстрым резким жестом. – Его все равно отберут.
Все еще не решаясь сообщить самое главное, я накрыл кольцо ладонью.
– Я для этого и приехал к тебе. Вернее… Нет, ну, разумеется, и для того, чтобы повидаться с тобой. В общем, кольцо твое.
– Оно никогда не было моим.
– Значит, стало сегодня.
– Черт!
Мингус помрачнел и напрягся, как будто я потребовал вспомнить что-то такое, чего он не желал воскрешать в памяти.
– Как можно тебе его передать? – «Если бы я знал, что между нами будет эта чертова стена, то испек бы тебе пирог», – подумал я.
– В этом нет необходимости.
– С его помощью ты сможешь выбраться отсюда, – произнес я едва слышно.
Мингус рассмеялся – искренне и с горечью.
– С его помощью никто не сможет даже проникнуть сюда.
Оставшееся время мы просто болтали. Мингус спросил, как поживает мой отец, и я рассказал, с какими почестями Авраама встречали в Анахайме. Потом я все-таки упомянул про Эбби, опустив подробности вроде цвета ее кожи, а Мингус опять вспомнил о марках. В последние минуты перед расставанием он задавал вопросы и не слушал моих ответов. Между нами как будто выросла невидимая стена. На выходе у меня снова проверили наличие штампа «свободный человек». Я положил обе сотни на счет Роберта Вулфолка, как и обещал Мингусу.
Дата добавления: 2015-07-12; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
Глава 10 | | | Глава 12 |