Альбом с одноименным названием, где впервые были только их собственные песни, достиг на рынках Англии и США такого триумфа, что в тени оказались все прежние рекорды поп‑индустрии.
Между тем Брайан Эпштейн готовил очередное турне по Америке. Концерты, сочинение новых песен, работа над фильмом, записи в студии, интервью представителям разных средств массовой информации – битлзы были у всех на устах!
Постоянно растущая известность оборачивалась в виде огромных чисел на личных счетах.
Разве не об этом мечтал Джон? Но воспринимал ли он это теперь, как счастье?
Не только Леннон, но и все его друзья росли далеко не в роскоши. Не удивительно, что поначалу они просто наслаждались своими богатствами.
Но временами, в короткие паузы, дни покоя, у Джона возникало чувство, что он все больше отдаляется от своей публики. Не без грусти он вспоминал о временах, когда был самим собой – бунтовал против лицемерных правил истеблишмента, имел такие же страсти, желания и надежды, как ребята, для которых он пел.
Известно, что позднее он говорил о себе как о предателе своей публики.
Однако едва ли можно утверждать, что Леннон уже в 1964 году страдал от оборотной стороны медали, именуемой славой. Его богатство позволяло ему развлекаться так, как он хотел.
В июле 1964 года Ленноны купили респектабельный дом. За 20.000 фунтов Джон начал строить плавательный бассейн. Еще до того, как он получил водительские права, лидер битлзов приобрел «роллс‑ройс», «феррари» и «мини‑мирор».
Наслаждаясь богатством, Джон, однако, все время ощущал, что с ним происходит нечто, о чем он и не подозревал в мечтах о славе.
Их концерты проходили теперь, как по затверженному ритуалу. Похоже было, что музыка в нем почти не играла роли. Одному своему другу Джон признался:
«Мне казалось, что мы были, как четыре монстра, которых вывезли на тележке и выставили на обозрение. Мы трясли своими волосами, а потом нас вновь запирали в клетку».
О возрастающем давлении на битлзов говорят обстоятельства, сопутствующие их «First American Tour» (с 19 августа по 20 сентября 1964 года) – во время их второго пребывания в Штатах.
Если сравнивать нагрузки этого турне по Америке и Канаде с теми, какие были у них во время февральских гастролей в США, то последние можно назвать дружеской семейной вылазкой. Турне позднего лета стало поистине марафонским забегом: за 32 дня они провели 31 концерт в 24 городах США и Канады. При этом ансамбль покрыл на собственном реактивном самолете типа «Локхид‑Электра» 36.000 километров. Они находились в воздухе более 60 часов. Рекордных отметок достигло число зрителей и суммы доходов.
И то, что здесь перечислено в кратком репортерском стиле, для Джона и его друзей было гонкой, изматывающей нервы, отнимающей силы, подавляющей своей монотонностью.
Они все время спешили. После каждого приземления – одна и та же картина: мэры, репортеры, сенаторы и их жены. Это была первая волна. Потом, бушуя за колючей проволокой, поднималась вторая – визжащие фаны. Гардеробные и подходы к сценам блокировались инвалидами, хроническими больными – они надеялись, что «Битлз» чудесным образом исцелят их.
Тридцать один раз они показывали одно и то же шоу, исполняли одну и ту же дюжину зонгов: «Twist And Shout», «You Can't Do That» («Ты этого не сделаешь»), «All My Loving» («Вся моя любовь»), «She Loves You», «Things We Said Today» («О чем мы сказали сегодня»), «Roll Over Beethoven» («Посторонись, Бетховен»), «Can't Buy Me Love» («Любовь не продается»), «If I Feel» («Если я почувствую»), «I Want To Hold Your Hand», «Boys» («Мальчики»), «A Hard Day's Night» и «Long Tall Sally».
После приземления 19 августа в Сан‑Франциско полиция от самого самолета сопровождала «Битлз», посаженных в настоящую металлическую клетку – ликование фанатов стало уже опасным для их жизни.
С тюремными клетками можно было сравнить и гостиничные номера, где битлзы отсиживались, словно пленники.
Все реже с ними происходило что‑то в первый раз. Был достигнут предел популярности – восхищение поклонников дошло до пика, и все, что теперь случалось, было лишь повторением пройденного. Журналисты тоже исчерпали запас вопросов.
«…Какие‑то люди постоянно пытались нас отловить. Куда бы мы ни приходили, от нас ждали, что мы выкинем нечто ненормальное. Мы должны были терпеть всевозможные варианты мэрского слабоумия и глупости их жен. И при этом оставаться выдержанными… Постоянно в наших гардеробных толкались какие‑то люди – эпилептики или кто там еще… И мы все время должны были это сносить, и никому не было дела, что ты, например, хочешь побыть в одиночестве. А иногда и просто не знаешь, о чем с ними говорить, потому что многие только и твердили: „У меня есть ваша пластинка!“. Или они вообще не могут говорить, а хотят только до тебя дотронуться. И всегда найдется чья‑то мать или медсестра, которые сами, наверное, просто хотели бы только сказать „привет“ и смотать удочки. Но матери подталкивают этих несчастных прямо к тебе, словно к Иисусу, как будто тебя окружает некая аура, которая сможет их излечить… Мы на это реагировали бесчувственно. Это просто ужасно. Каждый вечер одно и то же – ты идешь на сцену и вместо милашек видишь перед собой целый ряд калек. У нас было такое чувство, что нас все время окружают только ущербные и слепые, и стоило нам выйти в коридор, как они уже начинали нас хватать. Это было чистейшим безумием». (Интервью Веннеру, 1970).
В том же самом интервью Джон Леннон заявил о своих антипатиях к представителям так называемого истеблишмента:
«Чем известнее мы делались, тем нереальнее становились вещи, с которыми приходилось сталкиваться, тем большего от нас ждали. Заходило так далеко, что какая‑нибудь жена мэра начинала тебя оскорблять и орать „Как вы смеете!“ только потому, что ты не пожал ей руку. Дерек (Дерек Тейлор был в группе сопровождения „Битлз“, позднее стал шефом пресс‑службы битловской фирмы „Эппл“ – прим. автора) рассказал мне однажды такую историю. Это было в каком‑то американском отеле. Только мы легли спать после концерта, как объявилась жена мэра и сказала: „Разбудите их, я бы очень хотела их видеть“. А Дерек сказал: „Нет, будить я их не буду“. И тут она стала орать: „Или вы их разбудите, или я расскажу об этом прессе…“ Все это продолжалось довольно долго. Они всегда угрожают прессой и плохим паблисити, эти дочери шефов полиции или отпрыски мэров – пренеприятнейшие дети отвратительных родителей. Вокруг нас и так все время толкались всякие людишки, а тут еще эти – на меху. Это были ужасные, унизительные опыты. Например, когда мы на Багамах снимали „Help!“ („На помощь“). Там мы иногда сиживали вместе с губернатором и терпели обиды от этих избалованных буржуазных задниц, которые то и дело отпускали помойные замечания о наших манерах или о пролетарском происхождении. Я, конечно, тоже начинал их оскорблять, в такие моменты я просто не могу заткнуть себе глотку. Это ужасно, весь бизнес ужасен. Это было постоянное унижение, надо было бесконечно прогибаться, чтобы остаться в их глазах „Битлз“. Именно это я нахожу омерзительным. Я думаю, что сотворил все это сам, хотя и предвидеть не мог, что так случится – постепенно, шаг за шагом.
И вдруг ты видишь себя посреди этой полной бессмыслицы – делаешь громкие дела, которые делать не хочешь, имеешь дело с людьми, которых не переносишь, которых ты ненавидел, когда тебе было десять лет…»
Между ситуацией, очерченной здесь, и моментом, когда Джон Леннон оказался в состоянии объективно и самокритично оценить события шестьдесят четвертого года, пролегли еще шесть лет – время, принесшее еще более горький опыт.
«Я продал мою душу дьяволу…»
Давно канули в Лету времена, когда «Битлз» были не более, чем одной из многочисленных поп‑групп. Теперь они стали институтом, от которого ждали Вполне Определенного.
Что бы они теперь ни делали, основательно просчитывалось для лучшего восприятия фанатов. Это касалось не только их песен, но и стиля жизни.
Необходимость жить под взглядами общественности угнетала Джона. Рэю Кулеману он сказал: «Я сыт всем этим… Иногда по уик‑эндам становится так плохо, что мы покидаем дом и куда‑нибудь уходим. Главное дело – прочь от фанов, которые приходят и глазеют. Впрочем, это – не фаны! Они считают мой дом лагерем для каникул. С бутербродами и термосами с чаем они осаждают мой участок, топчут его. За что они, собственно, его принимают? За национальный парк „Битлз“? Взрослые тоже являются сюда, а не только школьницы. Я вышел и сказал, чтобы они убирались, а они пообещали, что больше не будут покупать мои пластинки…»
Немного позднее Леннон сформулировал свой протест еще резче: «Отвратительно, когда эти люди вертятся вокруг и говорят: „Но это же мы сделали вас теми, кто вы есть, вы, свиньи неблагодарные“. В известном смысле это – правда, но кое‑где наши обязательства тоже имеют свои границы. Когда я поставил черные стекла на моем роллс‑ройсе, один фан мне написал: „Ты скрываешься от людей, которые сделали тебя тем, кто ты есть. Ты поворачиваешься к ним спиной и бежишь прочь!“.
Какая ерунда! Когда я иду в ближайшую лавку и покупаю букет цветов, я же не жду от продавца, что он весь остаток жизни будет мне кланяться. Я не хотел бы произвести впечатление, что мы не любим, когда любят нас. Мы ценим это, но и понукать собой всю жизнь не позволим. Люди, кажется, принимают нас за автоматы. Они платят шесть шиллингов и восемь пенсов за пластинку, а мы должны вести себя так, как они нам предписывают. Вбрасывают деньги, чтобы из ящика выскочил чертенок. Этот аспект бытия поп‑звезды мне вообще не подходит».
Последние месяцы 1964 года – после возвращения из турне по США – оставили Джону мало времени для Синтии и Джулиана. Со 2 по 8 октября Леннон с друзьями работал в студии над фрагментами записи к долгоиграющей пластинке «Beatles For Sale» («„Битлз“ на продажу»), а 9 октября был дан старт их пятому турне по Англии. 12 ноября они вновь оказались в студии, чтобы до 16‑го завершить работу над новым диском. Время поджимало. Поэтому из пятнадцати песен шесть пришлось на их репертуар времен «Пещеры». Возвращение к темам «Rock And Roll Music» (Чак Берри), «Mr. Moonlight» («Мистер лунный свет») Рея Ли Джонсона, попурри «Kansas City» («Город Канзас») Джерри Клайбера и Майка Столлера, «Хей‑Хей‑Хей‑Хей» Ричарда Пеннимэна, «Words Of Love» («Слова любви») Бадди Холли, «Honey Don't» («Любимая, не надо») и «Everybody's Trying То Be My Baby» («Все хотят стать моей девочкой») Карла Перкинса обеспечило запись пластинки всего за двенадцать дней.
О продуктивности Джона Леннона и Пола Маккартни говорит тот факт, что каждый из них во время второго студийного сейшна написал по одной песне, которые еще до появления альбома вышли на сингле «I Feel Fine» («Я чувствую себя прекрасно») – «She's A Woman» («Она – женщина»).
Песни «No Reply», «I'm A Loser», которые написал Джон, и «Baby's In Black», которую он создал вместе с Полом, дают представление о депрессии автора, его намерении сочинять тексты, посвященные личным проблемам. Он описывает ситуацию, когда разрываются связи, сетует на трудности общения.
Дата добавления: 2015-07-12; просмотров: 61 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Бремя славы | | | I'M A LOSER |