Государственное и научное лесоводство: притча

Я [Гильгамеш] победил бы в кедровом лесу.... я подниму руку и буду рубить Кедр. — Эпос о Гильгамеше

Европейское государство раннего модерна даже до развития научного лесоводства видело в своих лесах прежде всего источник доходов. Безусловно, другие аспекты лесопользования — например, получение древесины для судостроения, государственного строительства и отопления жилищ его подданных — также не были лишены официального управления. Эти заботы имели самое серьезное значение для государственного дохода и безопасности². Однако, не слишком преувеличивая, можно сказать, что интерес короны к лесам сводился - через призму финансов – лишь к одному: доходу, ежегодно извлекаемому из производства древесины.

Лучший способ оценить, насколько серьезным было это ограничение поля зрения, - посмотреть, что из него выпало. В суммах полученных доходов лес выражался в виде объемов коммерческой древесины, т.е. стольких-то тысяч погонных футов строительной древесины и стольких-то кордов дров, проданных по определенной цене. Они не учитывали, конечно, всех тех деревьев, кустарников и других растений, мало перспективных для государственного дохода. Не учитывались также все те части потенциально приносящих доход деревьев, которые могли бы быть полезны населению, но ценность которых не имела прямого денежного выражения. Здесь я имею в виду листву и ее использование в качестве фуража; плоды как пища для людей и домашних животных; ветви и прутья, используемые в качестве подстилок, ограждений, кольев и хвороста; кору и корни для изготовления лекарств и для дубления; сок для изготовления смолы и т.д. Каждый вид деревьев — да и каждая часть или стадия роста каждого вида — имел свои уникальные свойства и способы использования. Отрывок из статьи «Вяз» в популярной энциклопедии семнадцатого века по местной флоре и фауне показывает, какой обширный диапазон практических использований имело это дерево.

Вяз имеет древесину особо примечательного использования, например, он используется там, где почти всегда чрезмерно сухо или сыро, поэтому его используют для водных работ, на мельницах, для черпаков и основания колеса, для насосов, акведуков, корабельных досок, находящихся ниже ватерлинии... также его используют колесные мастера; из него делают рукоятки для ножовок, ограды и ворота. Вяз устойчив к расколу....и используется при изготовлении колод для рубки мяса, болванок для шляпных мастеров, сундуков и коробок, которые в дальнейшем будут обтянуты кожей, для гробов и очень длинных столов для портновской работы; также им пользуются резчики и изготовители деревянных плодов, листвы, щитов, статуй и архитектурных орнаментов.... И, наконец,... использование листьев этого дерева, особенно женщинами, не должно презираться,... поскольку они окажут большую помощь рогатому скоту зимой, да и засушливым летом, когда сено и солома дороги.... Зеленый лист вязов излечивает ушибы, синяки и порезы, а отвар коры сращивает переломанные кости.³

Однако в государственном «финансовом лесоводстве» реальное дерево с обширным числом возможных использований было заменено абстрактным, представляющим лишь объем полученной древесины или дров. Если королевская концепция леса была утилитарной, то это был, конечно, утилитаризм, ограниченный прямыми потребностями государства.

На взгляд натуралиста, из поля зрения государства выпало почти все. Потеряно было большинство флоры: травы, цветы, лишайники, папоротники, мхи, кусты и виноградные лозы. Потеряны были также рептилии, птицы, амфибии и неисчислимые разновидности насекомых. Потеряно было большинство представителей фауны, кроме тех, которые интересовали егерей короны.

На взгляд антрополога, почти все человеческое взаимодействие с лесом также выпадало из-за этой государственной узости зрения. Государство замечало браконьерство, потому что оно посягало на его доход от древесины или на королевскую охоту, но оно игнорировало обширное, сложное, договорное общественное использование леса для охоты и сбора, пастбища, лова рыбы, изготовления древесного угля, постановки капканов, собирания продовольствия и ценных полезных ископаемых, а также смысла и значения леса для волшебства, поклонения, убежища и так далее⁴.

Если утилитарный взгляд государства не видел реального, существующего леса за (коммерческими) деревьями, если его взгляд на лес был абстрактный и парциальный, то надо признать, что оно едва ли было уникально в этом отношении. Некоторый уровень абстракции необходим фактически для всех форм анализа, и нисколько не удивительно, что абстракции государственных официальных лиц должны были отразить первостепенные финансовые интересы их нанимателя. В Энциклопедии Дидро в статье «лес» почти исключительно толкуется общественная польза лесоматериалов и налоги, доходы и прибыли, которую они могут принести. Лес как среда обитания исчезает, он заменяется лесом как экономическим ресурсом, которым нужно управлять эффективно и с пользой⁵. Здесь финансовая и коммерческая логика совпадают; и та, и другая решительно устанавливаются на минимальной отметке.

Слова всегда выдают самые важные интересы тех, кто ими пользуется. Фактически в утилитаристском рассуждении термин «природа» заменен термином «природные ресурсы», оно фокусируется только на тех аспектах природы, который могут быть прилажены для человеческого использования. В более широком смысле можно сказать, что те разновидности флоры и фауны, которые имеют утилитарную ценность (обычно товары рыночного ширпотреба), и служат основой для классификации других разновидностей, которые конкурируют с первыми, охотятся за ними или иным образом уменьшают урожаи утилитарно ценной разновидности. И тогда ценные растения станут «зерновыми культурами», а разновидность, которая конкурирует с ними, будет заклеймена именем «сорняка», а насекомые, которые поедают их – «вредители». Утилитарно ценные деревья станут «древесиной», а разновидность, которая конкурирует с ними, станет «сорными» деревьями или «подлеском». Та же самая логика применяется к фауне. Обладающие высокой утилитарной ценностью животные станут «дичью» или «домашним скотом», а те животные, которые конкурируют с ними или охотятся на них, станут «хищниками» или «вредителями».

Тот вид абстрагирования, утилитаристская логика, которую государство, в лице своих должностных лиц, проявляет по отношению к лесу, как видим, не слишком оригинальна. Но ее отличает особая узость поля зрения, разработанность в применении, и прежде всего, как мы увидим, степень, в которой она разрешала государству налагать эту логику на ту самую действительность, которую она наблюдала.

Научное лесоводство появилось примерно от 1765 г. до 1800 г., преимущественно в Пруссии и Саксонии. В конечном счете оно стало основанием методов управления лесом во Франции, Англии, Соединенных Штатах и повсюду в Третьем мире. Его появление нельзя понять вне контекста времени – это был период централизованных государственных инициатив. Фактически новая лесная наука была разделом так называемой камеральной науки, которая пыталась свести финансовое управление королевством к научным принципам, допускающим систематическое планирование⁷. Традиционное поместное лесоводство до недавнего времени просто делило лес на примерно одинаковые участки, количество которых совпадало с количеством лет в цикле созревания древесины⁸. Ежегодно вырубалось по одному участку – предполагалось, что участки одинакового размера дают одинаковые объемы продукции (и прибыли). Из-за плохих карт, неравного распределения наиболее ценных больших деревьев (Hochwald) и очень приблизительного значения корда (Bruststaerke) результаты оказывалмсь неудовлетворительными для нужд финансового планирования.

Бережная эксплуатация королевских лесов была тем более важна в конце восемнадцатого века, что финансовые чиновники осознали возрастающую нехватку древесины. Многие из старых дубовых, буковых, грабовых и липовых лесов были истощены запланированным и незапланированным лесоповалом, а прирост был не столь значительным, как хотелось надеяться. Перспектива снижения урожаев была тревожна не просто потому, что это угрожало доходу, но также и потому, что это могло вызвать массовое дровяное браконьерство со стороны крестьянства. Одним из признаков этого беспокойства были многочисленные устраиваемые государством соревнования за выдвижение проекта более эффективных питомников.

Первая попытка точных измерений леса была сделана Йоханном Готлибом Бекманом на тщательно выбранном типовом участке. Идя в ряд, несколько ассистентов несли разделенные на отделения коробки с разноцветными гвоздями, соответствующими пяти категориям размеров дерева, которые они были обучены выделять. Каждое дерево помечалось соответствующим гвоздем, до тех пор пока весь типовой участок не был охвачен. Поскольку каждый ассистент начинал с определенного числа гвоздей каждой категории, для того чтобы получить инвентаризацию деревьев по классам для всего участка, достаточно было просто вычесть число остающихся гвоздей от начального общего количества. Типовой участок был тщательно выбран по его представительности, позволяя лесникам вычислить наличие древесины и, учитывая некоторые ценовые предположения, доход от урожая всего леса. Для ученых лесоводов (Forstwissenschaftler) целью всегда было «поставить самый большой из возможных постоянный объем древесины»⁹.

Точность вычислений нарастала – математики пользовались правилом объема конуса, чтобы определить объем продажной древесины, содержащейся в стандартизированном дереве (Normalbaum) данного класса и размера. Их вычисления были проверены опытным путем по фактическому объему древесины в образцовых деревьях¹⁰. Окончательным результатом таких вычислений была разработка сложных таблиц с данными по размеру дерева и его возрасту при указанных условиях нормального роста и созревания. Резко сужая свое поле зрения до коммерческой древесины, государственный лесник с его таблицами достиг, как это ни парадоксально, обзорного представления целостного леса.¹¹ Это ограничение фокуса внимания таблицами было фактически единственным способом, при котором целостный лес мог быть взят единой оптикой. Использование этих таблиц вместе с полевыми испытаниями позволила леснику оценивать близко к истине распределение по классам, рост и урожай данного леса. В регулируемом, абстрактном лесу ученого лесовода преобладало вычисление и измерение, и тремя лозунгами были, говоря современным языком, «минимальное разнообразие», «баланс» и «постоянство урожая». Логика управляемой государством лесной науки была практически идентична логике коммерческой эксплуатации.¹²

Достижения немецкого лесоводства в стандартизации методов для вычисления урожая воспроизводимой коммерческой древесины и, следовательно, дохода были достаточно внушительны. Однако для наших целей решающим был следующий логический шаг в управлении лесом. Этот шаг состоял в том, чтобы попытаться создать путем тщательного посева, посадки и прореживания, лес, который государственным лесникам было бы легко рассчитывать, измерять, оценивать и управлять им. Та лесная наука и геометрия, которую поддерживала государственная власть, была способна преобразовывать реальный, разнообразный и хаотический естественный лес в новый, более однородный лес, который подходил бы под административную сетку применявшихся методов. С этой целью подлесок был очищен, число разновидностей уменьшено (часто до единственной культуры), и посадки делались одновременно прямыми рядами на больших участках. Эти методы управления, как замечает Генри Лоувуд, «дали монокультурный, моновозрастной лес, который в конечном счете превратил Normalbaum из абстракции в действительность. Немецкий лес стал образцом для наложения на беспорядочную природу тщательно построенной научной конструкции. Практические цели поощряли математический утилитаризм, который, в свою очередь, продвигал геометрическую наглядность как явный признак хорошо управляемого леса; в свою очередь рационально упорядоченные размещения деревьев предлагали новые возможности для управления природой»¹³.

Тенденция была к регламентации – в строгом смысле этого слова. Деревья были составлены в сомкнутые, однородные разряды, были измерены, отсчитаны, срублены и заменены новыми рядовыми из подобных им призывников. Как и армия, лес тоже управлялся иерархически – сверху, чтобы выполнять свою единственную цель и быть в распоряжении единственного командующего. В пределе даже леса как такового не нужно было видеть; он должен был точно «вычитываться» из таблиц и карт в конторе лесника.

Рис. 1. Нормальный смешанный лес отчасти управляемой, отчасти естественной регенерации.

Рис. 2. Просека в управляемом тополином лесу.

С этим новым, «построенным рядами» лесом гораздо легче было справляться. С посадками деревьев одного возраста, построенными в ряд, легче стало очищать подлесок, валить лес и вывозить его, новая посадка сделала все эти процессы технологичнее. Увеличение порядка в лесу позволило рабочим использовать письменные обучающие протоколы, которые применялись довольно широко. Неумелая и неопытная бригада низкой квалификации в новой лесной среде могла выполнять свои задачи вполне успешно, следуя лишь нескольким стандартным правилам. Сбор урожая бревен одинаковой ширины и длины не только позволил успешно предсказывать урожаи, но также и продавать однородный продукт ведущим заготовку древесины подрядчикам и лесным покупщикам¹⁴. Коммерческая и бюрократическая логика были в этом случае синонимами; это была система, которая обещала максимизировать производство единственного товара и его доставку на большие расстояния, а в то же время предоставляла возможность централизованного управления.

С этим новым прояснившимся лесом было также легче экспериментировать. Теперь, когда сложный естественный лес был заменен лесом, в котором многие переменные стали постоянными, было гораздо проще исследовать влияние таких переменных, как внесение удобрения, поливки и прореживание посадок одного возраста с единственной разновидностью. Это было похоже на самую лучшую лесную лабораторию, какую только можно было себе представить в то время¹⁵. Сама простота леса сделала это возможным – впервые можно было оценивать новые режимы управления лесом при прямо-таки экспериментальных условиях.

Хотя геометрически правильный, однородный лес был предназначен для облегчения управления и вывоза, он быстро приобрел также и эстетическое измерение. Визуальным признаком хорошо управляемого леса в Германии и во многих местах, где возобладало немецкое научное лесоводство, служила регулярность и аккуратность его внешнего вида. Лес можно было инспектировать почти как войска на параде, и горе лесникам, участки которых не были прибраны, как положено. Порядок требовал, чтобы подлеска не было и чтобы упавшие деревья и ветви были собраны и вывезены. Беспорядок — вызванный пожаром или вторжением местного населения — считался угрозой управленческой рутине. Чем более однородным был лес, тем большие возможности он предоставлял для централизованного управления; можно было положиться на рутинные процедуры, а потребность в наблюдении, необходимая для управлении разнообразными естественными лесами, была сведена к минимуму.

Контролируемая среда заново спроектированного научного леса обещала многие важные преимущества¹⁶. Она могла обзорно рассматриваться главным лесничим; она могла легче контролироваться и была легко доступна для сбора урожая согласно централизованным планам дальнего действия; она обеспечивала устойчивый, однородный товар, устраняя таким образом один из главных источников колебания дохода; она создавала наглядный естественный ландшафт, который облегчал управление и экспериментирование.

Эта утопическая мечта научного лесоводства была, конечно, только имманентной логикой его методов. Она не была и не могла быть когда-либо реализованной на практике. Вмешивались и природа, и человеческий фактор. Существующая топография пейзажа и капризы пожара, штормов, прекращения роста, климатические изменения, популяции насекомых и болезни будто нарочно расстраивали планы лесников и формировали реальный лес. Кроме того, пользуясь невозможностью должной охраны больших лесов, люди, живущие поблизости, продолжали использовать лес для того, чтобы пасти своих домашних животных, воровским образом заготавливать дрова и хворост, делать древесный уголь и извлекать пользу из леса всякими другими способами, которые мешали управленческим планам лесников осуществиться вполне¹⁷. Хотя, подобно всем утопическим схемам, эта схема была всем хороша, разве что не достигала цели, но все-таки существенно было то, что она частично преуспела в штамповке реального леса по ее образцу.

Принципы научного лесоводства на протяжении < единственными и часто а доминирующими, были сосна шотландская или ель норвежская которых в лесами, хвойными заменены разновидности, листву) (роняющие лиственные составляли четвертей трех около леса, естественные Разнообразные леса. картина экологическая ранее существовавшая давала это все – лекарств сырья продовольствия, пастбищ, лишились которые крестьян, для бедствием стал лес Монокультурный трудно. уже было лесам смешанным к вернуться что ошеломляющей, настолько оказалась ротации первой от прибыль коммерческая но воспроизводства, естественного уровня сверх использовавшихся лесов, смешанных восстановления средство на как внимание обратили нее Первоначально насущным. хлебом лесоводства коммерческого стала древесиной, ценной ростом быстрым выносливостью, своей известная ель, Норвежская возможно. где повсюду, лесах немецких больших практике применены в.>

В краткосрочной перспективе этот эксперимент по радикальному упрощению леса, превращению его в машину для производства единственного товара имел полный успех. Краткосрочность эта была довольно длительной, в том смысле, что на вызревание одного нового урожая деревьев требовалось до восьмидесяти лет. Производительность новых лесов полностью изменяла тенденцию во внутренней поставке древесины: посадки делались более однородными и давали больше годной к употреблению древесины, увеличивались экономические поступления от лесной земли и заметно сокращалось время ротации (время, по прошествии которого можно было собирать урожай с посадок и сажать другие)¹⁸. Подобно рядам зерновых культур в поле, новые леса мягкой древесины были потрясающими производителями единственного товара. И ничего удивительного не было в том, что немецкая модель интенсивного коммерческого лесоводства стала стандартом для всего мира¹⁹. Джиффорд Пинчот, второй главный лесник Соединенных Штатов, обучался во французской школе лесоводства в Нанси, которая следовала немецкому стилю учебного плана, так же, как и большинство школ лесоводства в США и европейских странах²⁰. Первый лесник, которого британцы пригласили управлять большими лесными ресурсами Индии и Бирмы, был Дитрих Брандес, немец. К концу девятнадцатого века немецкое лесоводство играло руководящую роль.

Резкое упрощение леса, превращение его в машину, производящую единственный товар, было тем самым шагом, который позволил немецкому лесоводству стать строгой технической и коммерческой дисциплиной, которую можно было кодифицировать и преподавать. Условие ее строгости состояло в том, что она выносила за скобки или предполагала постоянными все переменные, кроме тех, что непосредственно имели отношение к урожаю отобранной разновидности и к стоимости ее роста и вывоза. Как мы увидим на примере городского планирования, революционной теории, коллективизации и сельского расселения, мир, вынесенный «за скобки», часто возвращался, как призрак, навестить эту техническую мечту.

В немецком случае отрицательные биологические, а в конечном счете, и коммерческие последствия «построенного рядами» леса стали глубоко очевидными только после того, как произошла вторая ротация хвойных. «Для них [отрицательных последствий] требуется приблизительно сто лет, чтобы обнаружиться вполне. Многие из чистых посадок в первом поколении росли превосходно, но уже во втором поколении показали удивительный регресс. Причина этого – очень сложная, можно дать только упрощенное объяснение... Затем нарушался и в конечном счете почти прекратился весь цикл питания.... Так или иначе, утрата одного-двух образцовых участков [используемых для аттестации качества древесины] на протяжении двух-трех поколений жизни чисто еловых посадок – известный и часто наблюдаемый факт. Это составляет от 20 до 30 процентов производственных потерь»²².

Для описания наихудших случаев в немецком словаре появился новый термин – Waldsterben (смерть леса). Был нарушен исключительно сложный процесс, включающий строение почвы, отношения питания и симбиотические отношения среди грибов, насекомых, млекопитающих и флоры (некоторые из них и сейчас еще не полностью поняты), что имело весьма серьезные последствия. И все эти последствия имеют, по большому счету, одну причину – радикальную простоту научного леса.

Только тщательное экологическое исследование сможет установить, что именно пошло не так, как надо, но упоминание некоторых главных эффектов упрощения проиллюстрирует, как влияли многие важные факторы, вынесенные научным лесоводством за скобки. Пристрастие немецкого лесоводства к формальному порядку и легкости доступа для управления и вывоза леса вело к уничтожению подлеска, бурелома и сухостоя (вертикально стоящих мертвых деревьев), чрезвычайно сокращая разнообразие насекомых, млекопитающих и птиц, чья жизнедеятельность столь необходима для процессов построения почвы²³. Отсутствие лесной подстилки и древесной биомассы на новом уровне леса выявлено теперь как главный фактор, ведущий к истонченной и менее питательной почве²⁴. Леса одного возраста и разновидности не только создают гораздо менее разнообразную среду обитания, они также более уязвимы к массивному штормовому лесоповалу. Сама однородность разновидности и возраста среди, скажем, норвежской ели также обеспечила бы благоприятную среду обитания всем «вредителям», которые специализировались на этой разновидности. Популяции этих вредителей выросли бы до эпидемических размеров, приводя к потерям в урожаях и большой затрате удобрений, инсектицидов, фунгицидов и родентицидов²⁵. Очевидно, первая ротация норвежской ели выросла так исключительно хорошо в значительной степени потому, что она жила за счет долго накапливавшегося капитала почвы разнообразного естественного леса, который она заменила. Как только этот капитал был исчерпан, началось резкое снижение в нормах роста.

Пионеры в научном лесоводстве, немцы также стали пионерами в признании и попытке устранения многих его нежелательных последствий. С этой целью они изобрели науку, которую назвали «гигиена леса». Вместо дуплистых деревьев, которые служили домом дятлам, совам и другим гнездящимся в дуплах птицам, лесники предоставили им специально разработанные коробки. Были искусственно выращены и внедрены в лес муравейники, за ними ухаживали местные школьники. Были вновь выведены несколько разновидностей пауков, которые исчезли в результате внедрения монокультурного леса²⁶. Что поразительно в этих усилиях – то, что они являются попытками работать в обедневшей среде обитания, все еще устанавливаемой единственной разновидностью хвойных для производственных целей²⁷. В этом случае «восстановительное лесоводство» пыталось, с переменным успехом, создавать некую виртуальную экологию, по-прежнему отрицая ее главное условие: разнообразие.

Метафорическая ценность этого краткого очерка научно-производственного лесоводства состоит в том, что он иллюстрирует опасности расчленения действительности на отдельно взятый комплекс и плохо понятый набор отношений и процессов, для того, чтобы изолировать отдельный элемент, который нас сейчас интересует. Инструмент – нож, который вырезал новый, элементарный лес, – был острый, как бритва, интерес к производству единственного товара. Все, что препятствовало эффективному производству ключевого товара, было неумолимо устранено. Все, что казалось не связанным с эффективным производством, игнорировалось. Видя лес как товар, научное лесоводство снова начинает творить из него машину для производства этого товара²⁸. Утилитаристское упрощение леса было эффективным путем максимизирования производства древесины на короткий и недолгий срок. Однако вконечном счете его сосредоточенность на прибыли от продажи древесины и производства бумаги, его узкий временной горизонт, и, прежде всего, широкий спектр последствий, которые он решительно вынес за скобки, обернулись постоянно преследующими его проблемами. ²⁹

Даже в области, к которой проявлялся самый большой интерес, — а именно, в производстве древесного волокна — последствия недостаточного наблюдения за лесом рано или поздно проявлялись. Многое можно проследить вплоть до самого основного упрощения, сделанного в интересах легкости управления и экономической целесообразности – упрощения монокультурности. Монокультуры, как правило, более хрупки, более подвержены болезням и чувствительны к колебаниям погоды, чем поликультурные леса. Вот как выражает это Ричард Плочманн: «Недостаток, который является типичным для всех чистых плантаций, состоит в том, что экология естественных ассоциаций растения становится неуравновешенной. Вне естественной среды обитания, когда оно выращивается в чистых посадках, физическое состояние отдельного дерева делается хуже, ослабляется его сопротивляемость»³⁰. Любые леса, которыми никто не управляет, страдают от штормов, болезней, засухи, плохой почвы или серьезного холода. Однако разнообразный, сложный лес, в котором растут многие разновидности деревьев, полный птиц, насекомых и млекопитающих, являются гораздо более пластичным, гораздо более способным противостоять повреждениям и поправляться после них, чем чистые посадки. Его большое разнообразие и сложность помогают устоять против опустошения: буря, которая обрушит большие, старые деревья одной разновидности, сохранит большие деревья другой, да и маленькие деревья той же разновидности; прекращение роста или нападение насекомых, которое угрожает, скажем, дубам, могут оставить липы и вязы невредимыми. Так же, как купец, который, не зная, с чем встретятся его суда в море, отправляет в путь множество судов разной конструкции, разного веса, парусности и навигационного оснащения, имеет хорошие шансы, что какая-то часть его флота все же доберется до порта назначения, а торговец, сделавший ставку на единственный тип и размер судна, рискует потерять все, биологическое разнообразие леса действует подобно страховому полису. Подобно предприятию, руководимому вторым торговцем, упрощенный лес – более уязвимая система, особенно на долгом пути, поскольку тогда становится явным его влияние на почву, воду и популяции «вредителей». Такие опасности только частично можно устранить при помощи искусственных удобрений, инсектицидов и фунгицидов. При уязвимости упрощенного производственного леса и массивном внешнем вмешательстве, которое потребовалось, чтобы его создать (такой лес можно назвать административным), необходимы все большие усилия, чтобы поддерживать его в должном состоянии³¹.

Дата добавления: 2015-07-12