Глава Сорок Восьмая

– Чужеземцы живут там, Анджин‑сан. – Самурай показал вперед.

Блэксорн напряженно всматривался в темноту, ощущая, как душен и зноен воздух.

– Где? В этом доме? Там?

– Да. Это здесь, прошу прощения. Вы видите?

Еще одно скопление домишек среди аллей – в ста шагах перед ними, за клочком голой болотистой земли; над всей местностью возвышается большой дом, смутно выделяясь на черном небе.

Блэксорн некоторое время осматривался, выискивая хоть какие‑нибудь ориентиры и отмахиваясь от налетающих на него насекомых. Вскоре после Первого Моста он совсем запутался в этих лабиринтах. Они шли по многочисленным улицам и проулкам, сначала в сторону берега, забирая к востоку, через мосты и маленькие мостики, потом повернули севернее, опять вдоль берега ручья, который петлял по окраинам города. Местность здесь была низменная и сильно увлажненная. Чем дальше от замка, тем хуже становились дороги, беднее жилища; люди, которые попадались навстречу, вели себя подобострастно; все реже пробивалось сквозь седзи мерцание света. Эдо представляло собой сплошной массив деревень, разделяемых только дорогами и ручьями. Здесь, на юго‑востоке города, все было заболочено, дороги оказались неимоверно грязными. Зловоние заметно усиливалось – миазмы морских водорослей, осадков, грязи и ила перебивались резким сладким запахом, которого Блэксорн не мог определить, но он казался ему знакомым.

– Вонь как на Биллингс‑гейт во время отлива, – пробормотал он, хлопнув себя по щеке – очередная ночная муха. Все его тело стало липким от пота.

Тут он услышал едва донесшийся до него отрывок разухабистой морской песни на голландском – и тут же все его недовольство исчезло: «Это Винк?» Сразу повеселев, он заторопился на звук голосов, – носильщики заботливо освещали ему дорогу, самураи торопились следом. Подойдя ближе, он увидел одноэтажное строение, частично японское, частично европейское. Оно возвышалось на сваях, было огорожено высоким покосившимся бамбуковым забором, обозначающим границы участка, и казалось новым по сравнению с хижинами, сгрудившимися вокруг него. Ворот в заборе не было, просто маленькая щель, крыша из соломы, передняя дверь очень прочная, стены толстые, на окнах ставни, похожие на голландские. Повсюду из щелей струился свет. Пение и веселая болтовня в доме стали слышнее, но голосов он еще не узнавал. Каменные плиты вели через неухоженный сад прямо к ступеням веранды, где у входа был привязан короткий флагшток. Блэксорн остановился и рассмотрел его: небольшой сшитый вручную флаг Нидерландов висел совершенно без движения, – при виде его сердце Блэксорна забилось чаще… Передняя дверь резко распахнулась от толчка, на веранду устремился столб света. У порога появился пьяный Баккус Ван‑Некк, с полузакрытыми глазами, споткнулся, вытащил гульфик и стал мочиться высокой изогнутой струей.

– Аххх… – пробормотал он со вздохом наслаждения, – что может быть приятнее…

– Что такое? – по‑голландски окликнул его Блэксорн от ворот, – Почему не пользуешься парашей?

– А? – Ван‑Некк близоруко мигал, всматриваясь в темноту и не видя Блэксорна, который стоял под факелами самураев. – Бог мой, самураи! – Он, ворча, подобрал брюки и неуклюже поклонился в пояс, – Гомен насаи, самурай‑сама. Исибон гомен насаи всем обезьянам‑сама.

Он выпрямился, выдавил из себя болезненную улыбку и пробормотал почти про себя:

– Видно, я здорово пьян. Показалось мне, что этот негодяй, этот сукин сын говорит по‑голландски! Гомен насаи, нех? – Он откинулся к стене дома, почесываясь и что‑то на ощупь нашаривая в гульфике.

– Эй, Баккус, ты не придумал ничего лучше, чем гадить у себя в доме?

– Что? – Ван‑Некк вздрогнул, огляделся кругом и слепо уставился на факелы, изо всех сил пытаясь что‑нибудь рассмотреть. – Кормчий? – выдохнул он. – Это вы, кормчий? Черт бы побрал мои глаза, ничего не могу там увидеть… Кормчий, ради Бога, это вы?

Блэксорн захохотал. Его старый друг казался таким беззащитным, неодетым, таким глуповатым, со своим свисающим членом.

– Да, это я!

Потом обратился к самураям, наблюдавшим за этой сценой с плохо скрываемым презрением:

– Матге курасаи. Подождите меня, пожалуйста.

– Хай, Анджин‑сан.

Блэксорн подошел ближе: падающий из двери свет выделил кучи мусора на раскиданных носилках. Он брезгливо скинул сандалии и взбежал по ступенькам.

– Эй, Баккус, ты стал еще толще, чем при отъезде из Роттердама, верно? – Он тепло похлопал его по плечам.

– Боже мой, это правда вы?

– Ну, конечно, я.

– Мы давно уже считаем вас мертвым. – Ван‑Некк подошел и потрогал Блэксорна, чтобы удостовериться, что он не во сне. – Боже мой, ты услышал мои молитвы! Кормчий, что с вами случилось, оттуда вы взялись? Чудеса! Это и правда вы?

– Да, да. Теперь, пожалуйста, заправь свой гульфик и давай зайдем в дом, – ответил Блэксорн, чувствуя себя самураем.

– Что? Ох! Ох, извините, я… – Ван‑Некк поспешно привел себя в порядок, по щекам его побежали слезы. – О Боже, кормчий…. Я думал, это джин опять вытворяет со мной свои шуточки. Пойдемте, но дайте мне сначала сказать им про вас, а?

Покачиваясь, он зашагал в дом – хмель от радости сразу улетучился. Блэксорн шел за ним. Ван‑Некк оставил ему дверь открытой, потом закричал, перекрывая хриплое пение: «Ребята! Посмотрите, кого привел нам рождественский Дед Мороз!» Он хлопнул дверью, закрывая ее за Блэксорном, чтобы усилить эффект. Мгновенно наступило молчание…

Блэксорну потребовалось несколько мгновений, чтобы зрение привыкло к свету. Смрад в комнате чуть не вызвал у него обморока. Он увидел, что все в изумлении уставились на него, как будто он какое‑нибудь дьявольское отродье. Потом удивление прошло и на него обрушились крики радости, приветствия, все его тискали, хлопали по спине, и все говорили почти разом:

– Кормчий, откуда вы?

– Вьпей‑ка!

– Боже, разве такое может быть?..

– Черт‑те что, я так рад вас видеть!

– А мы вас мертвым считали…

– Брось, у нас все нормально… ну, в основном‑то!

– Убери стул, гад‑сама, кормчему – самый лучший!

– Эй, грогу! Ну‑ка, давай быстро, черт возьми! Мои проклятые глаза сейчас лопнут, если я не пожму ему руку! Наконец Винк завопил:

– Погодите, ребята! Вы мешаете ему что‑нибудь сказать! Стул кормчему и выпить, ради Бога! Да я думаю, он к тому же и самураем был…

Кто‑то протянул ему деревянный кубок, Блэксорн сел на расшатанный стул, все подняли бокалы, и на него опять посыпались вопросы… Блэксорн огляделся. Комната, освещенная несколькими свечами и масляными лампами, была заставлена скамьями и грубо сколоченными стульями и столами. На грязном полу – огромный бочонок с саке. На одном из столов – грязные тарелки с полупрожаренным мясом, усеянным мухами. Шесть неопрятно одетых женщин стояли на коленях на полу, они поклонились и опять откинулись к стене. Его команда, сияя, ждала, когда он начнет рассказ: повар Сонк, Джохан Винк, помощник боцмана и главный артиллерист, Саламон, юнга Круук, парусный мастер Джинсель, Баккус Ван‑Некк, главный купец и казначей, и, наконец, Жан Ропер, еще один купец, сидевший, как всегда, в сторонке все с той же улыбкой на худом, строгом лице.

– Где адмирал? – спросил Блэксорн.

– Умер, кормчий, умер, – ответили все шесть голосов, перекрикивая друг друга, – ничего нельзя было понять, пока Блэксорн не поднял руку:

– Баккус, говори ты!

– Он умер, кормчий. Даже не вылез из этого погреба. Помните, он болел? После того, ну, когда увели вас, той ночью, – мы слышали, как он задыхался в темноте. Так, ребята? – Хор голосов ответил утвердительно, и Ван‑Некк добавил: – Я сидел рядом с ним, кормчий. Он пытался найти воду, но ничего не было… Он задыхался и стонал не знаю сколько времени – мы все были до смерти напуганы, но в конце концов он задохнулся, потом наступила смерть. Это было ужасно, кормчий…

Жан Ропер добавил:

– Да уж, скверней некуда. Видно, наказание Божье. Блэксорн по очереди всмотрелся в лица.

– Кто‑нибудь подошел к нему? Попытался помочь?

– Нет, нет, ох нет! – Это простонал Ван‑Некк. – Он просто хрипел. Его оставили в яме вместе еще с одним, японцем, – вы помните его? Тот, который пытался утопиться в параше… Потом господин Оми приказал им принести Спилбергена и они сожгли его. А тот несчастный так и остался внизу. Господин Оми просто дал ему нож, тот вспорол себе живот, и его чертовы кишки расползлись по всему погребу… Вы помните его, кормчий?

– А что с Маетсуккером?

– Лучше ты расскажи, Винк.

– Малыш с крысиным лицом сгнил, кормчий… – начал Винк; остальные тоже закричали, передавая подробности и пересказывая события; крик стоял до тех пор, пока Винк не заревел:

– Баккус попросил меня рассказать, так дайте же мне, ради Бога! Потом все расскажете по очереди! Голоса стихли, и Сонк сказал ободряюще:

– Расскажи ты, Винк.

– Кормчий, у него начала гнить рука. Он порезал ее в той схватке – помнете эту драку, когда вас утащили? Боже мой, кажется, это было так давно! Вот тут у него и стала гноиться рука. Я пустил ему кровь на следующий день, потом еще через день, а после она стала чернеть. Я предложил вскрыть рану или вообще отнять руку – говорил сто раз, мы все ему говорили, но он не слушался. На пятый день рана стала ужасно пахнуть. Мы держали его силой, а я срезал ему большую часть того, что уже гнило, но получилось неудачно. Я знал, что плохо, но кое‑кто считал, что попробовать стоило. Несколько раз приходил этот негодяи, желтокожий доктор, но он ничего не смог сделать. Крысеныш протянул еще день или два, но нагноение зашло слишком глубоко и он начал буйствовать в бреду. Перед концом нам даже пришлось его связать.

– Это правда, кормчий, – сказал Сонк, уютно почесываясь. – Мы должны были его связать.

– А что с его телом? – спросил Блэксорн.

– Они отнесли его на гору и там тоже сожгли. Мы хотели устроить ему и адмиралу настоящее христианское погребение, но они нам не дали. Только сожгли их.

Наступила тишина:

– Вы не дотронулись до выпивки, кормчий!

Блэксорн поднес свою чашку ко рту и попробовал: чашка была такая грязная, что его чуть не стошнило, чистый спирт ожег ему горло. Запах немытых тел и пропотевшего, нестиранного белья вдруг ударил ему в нос.

– Как грог, кормчий? – горделиво осведомился Ван‑Некк.

– Отличный, отличный…

– Расскажи ему, Баккус, расскажи!

– Ну, мы сделали его уже целую бочку. – Ван‑Некк был очень горд, остальные тоже сияли. – Рис, фрукты и воду оставляем на брожение, ждем около недели и потом, с помощью небольшого колдовства… – Толстяк захохотал и с удовольствием почесался. – Конечно, лучше выдержать год‑другой, но мы выпиваем его быстрее, чем… – Он не договорил. – Вам не по вкусу?

– О, прости, он замечательный… – Блэксорн заметил вошь в редких волосах Ван‑Некка.

Жан Ропер спросил вызывающе:

– Ну, а вы, кормчий? У вас все прекрасно, не так ли? Как у вас дела?

Посыпался град вопросов – и замер, когда Винк закричал:

– Дайте же ему возможность сказать!

Тут прорвался счастливый голос человека с морщинистым лицом:

– Боже, когда я увидел, что вы стоите у двери, я подумал, что это одна из их обезьян, – честно‑честно!

Раздался одобряющий гул голосов, и Ван‑Некк прервал их:

– Это правда. Проклятые глупые кимоно – вы похожи на женщину или на одного из этих полумужчин! Гнусные педерасты, черт побери! Среди японцев полно гомосеков, ей‑богу! Один все бегал за Крууком… – Крики и похабные шуточки перебили Ван‑Некка. – Вам нужна одежда, кормчий. Послушайте, мы же принесли сюда вашу одежду. В Эдо мы приплыли на «Эразмусе». Они отбуксировали его сюда, и нам разрешили взять с собой на берег нашу одежду – ничего, кроме нее. Взяли и вашу, они позволили нам это, держим ее для вас. Мы принесли мешок с вещами – всю вашу морскую одежду. Сонк, сходи за ним, а?

– Конечно, схожу, но попозже, а, Баккус? Мне не хочется ничего пропустить.

– Ладно уж.

Тонкая усмешка Жана Ропера показалась Блэксорну очень ехидной:

– Мечи, кимоно… все как у настоящего язычника… Может, ты теперь вообще предпочитаешь все языческое, а, кормчий?

– В этом прохладнее, лучше, чем в нашем, – смущенно ответил Блэксорн. – Я уже и забыл, что одевался по‑другому, – столько всего случилось… Мне давали носить только это, вот я и привык. Никогда по‑настоящему об этом не задумывался. Эта одежда, между прочим, намного удобнее.

– А мечи настоящие?

– Да, конечно, а почему бы нет?

– Нам не дают оружия! Никакого оружия! – Жан Ропер, казалось, злится, – Почему вам разрешают его носить? Словно какому‑нибудь их самураю…

Блэксорн расхохотался.

– Ты не изменился, Жан Ропер, не так ли? Все такой же святоша? Ну, всему свое время, мы еще поговорим о моих мечах, но сначала – хорошие новости для вас. Послушайте, скоро мы снова будем в открытом море.

– Боже мой, что ты имеешь в виду, кормчий? – спросил Винк.

– Именно то, что сказал.

Раздался одобрительный рев и новый ворох вопросов и ответов:

– Я говорил, что мы выберемся!

– Я говорил, что Бог на нашей стороне!

– Дайте ему сказать – пусть кормчий расскажет! Наконец Блэксорн поднял руку. Он показал на женщин, которые не двигаясь стояли на коленях; когда на них обратили внимание, они сделались, казалось, еще более жалкими.

– Кто они?

Сонк рассмеялся.

– Это наши любовницы, кормчий. Наши проститутки, и дешевые, ей‑богу, они стоят не больше пуговицы в неделю. У нас рядом их дом, и их еще много в деревне.

– Они тараторят, как горностаи, – вмешался Круук. А Сонк возразил:

– Они хоть маленькие и болтливые, но зато здоровые – сифилисом не больны. Вам нужна будет одна, кормчий? У нас у всех свои койки, мы не как обезьяны, – у нас у всех свои койки и комнаты…

– Попробуйте толстозадую Мэри, кормчий, она как раз для вас, – предложил Круук.

Всех перекрыл голос Жана Ропера:

– Кормчий не хочет ни одной из наших шлюх – у него есть своя. Так, кормчий?

Все оживились:

– Правда, кормчий? У тебя есть баба? Ну, расскажи нам, а? Эти обезьянки лучше всех остальных, да?

– Расскажи нам о своих шлюхах, кормчий, – Сонк опять почесал искусанное вшами место.

– Тут можно много чего рассказывать, но это дело личное. Чем меньше ушей, тем лучше, не так ли? Отправьте куда‑нибудь своих женщин, и мы поговорим более откровенно.

Винк ткнул в них большим пальцем:

– Да черт с ними, а?

Женщины поклонились, пробормотали слова благодарности, извинились и вышли, тихонько закрыв за собой дверь.

– Сначала о корабле. Это невероятно. Я хочу поблагодарить вас – за все, что вы сделали, – и поздравить. Когда мы вернемся домой, я потребую, чтобы вам дали тройные доли премиальных за все, что вы сделали, а премия составит кроме… – Он заметил, что все удивленно смотрят друг на друга: в чем, мол, дело, про что это толкует кормчий?

Ван‑Некк сконфуженно признался:

– Это не мы, кормчий. Это сделали люди короля Торанаги. Они все сделали, Винк только показывал им как, но мы ничего не делали…

– Что?!

– Нас не пускали на борт сначала. Кроме Винка, на борт не пускали никого, а он поднимался туда раз в десять дней или около того. Мы ничего не делали…

– Только один он, – подтвердил Сонк, – Джохан показал им.

– Но как ты объяснялся с ними, Джохан?

– А есть один самурай, который говорит по‑португальски, так мы и разговаривали с ним – довольно прилично понимали друг друга. Этому самураю, Сато‑сама, было поручено заниматься кораблем, когда мы приехали сюда. Он спросил, кто у нас офицеры, кто моряки, мы сказали про Джинселя, но он только артиллерист, обо мне и Сонке, который…

– Который самый плохой повар, который…

– Заткнись, ради Бога, Круук!

– Паршивец, ты не мог готовить на берегу, так устроился на корабль, ей‑богу!

– Перестаньте, вы оба! – велел Блэксорн, – Продолжай, Джохан.

Винк продолжал:

– Сато‑сама спросил меня, что с кораблем, и я объяснил ему, что корабль надо килевать и чистить, а также ремонтировать. Ну, я сказал им все, что знал, и они занялись им. Они неплохо выполнили килевание и почистили дно, проскребли его, как дом какого‑нибудь принца, – самураи командовали, остальные обезьяны работали как демоны – сотни этих педерастов. Черт побери, кормчий, вы никогда не видели таких работников!

– Это верно, – согласился Сонк, – работали как демоны!

– Я делал все, что мог, до того дня… Боже мой, кормчий, вы правда думаете, что мы можем выплыть?

– Да, если будем терпеливы и если…

– Если этого захочет Бог, кормчий. Только тогда.

– Да‑а, может быть, вы и правы… – протянул Блэксорн, не понимая, в чем дело, почему Ропер такой фанатик. Он нужен, все они нужны. И помощь Бога. – Верно, помощь Бога нам не помешает. – Он повернулся к Винку: – А как днище?

– Чистое и гладкое, кормчий. Они сделали все даже лучше, чем я мог подумать. Эти негодяи так ловки – как лучшие плотники, корабелы и канатчики в Голландии. Такелаж в порядке – полностью.

– Паруса?

– Кое‑какие они смастерили из шелка – прочного, как брезент. И запасные. Они сняли наши и точно скопировали, кормчий. Пушки все в полном порядке, лучшего не пожелаешь, и все снова на борту, там же и порох, и ядра. Судно готово плыть, как только будет прилив, и даже ночью, – прямо сегодня, если потребуется. Конечно, в море оно еще не проверено, мы не знаем, как поведут себя паруса, если свежий ветер или шторм. Но я готов поставить на спор свою жизнь, что обшивка такая же крепкая, как в момент спуска на воду в Зейдер‑Зе, – даже лучше, потому что дерево выдержано, слава Богу! – Винк перевел дыхание. – Когда мы выйдем в море?

– Через месяц. Или около того.

Они подталкивали друг друга локтями, переполненные радостью, и шумно провозглашали тосты за кормчего и за корабль.

– А что вражеские корабли? Здесь есть что‑нибудь близко? Как насчет добычи, кормчий? – полюбопытствовал Джинсель.

– Много – ты о стольких и не мечтал. Мы все богачи.

Новые крики радости:

– Как раз вовремя!

– Богаты, да? Я куплю себе замок!

– Боже мой всемогущий, когда я вернусь домой…

– Богаты! Молодец, кормчий!

– Перебить кучу папистов? Хорошо, – осторожно сказал Жан Ропер. – Очень хорошо.

– Какой у вас план, кормчий? – задал вдруг вопрос Ван‑Некк, и все сразу замолчали.

– Я перейду к этому через минуту. У вас есть охрана? Вы можете свободно ходить, когда вам захочется? Как часто? Винк быстро начал:

– Мы можем свободно передвигаться по деревне, ну, может, на пол‑лиги вокруг нее. Но нам нельзя выходить в Эдо и…

– И пересекать мост! – радостно перебил Сонк. – Расскажи ему о мосте, Джохан!

– О, ради Бога, я и собирался как раз о мосте, Сонк. Ради Бога, не прерывай! Кормчий, вот там, в полумиле к юго‑западу отсюда, есть мост, на нем масса всяких объявлений. Вот до него нам и можно топать, за него заходить нельзя. «Киндзиру», ей‑богу, – так говорят самураи. Ты понимаешь, что значит «киндзиру», кормчий?

Блэксорн кивнул, но ничего не ответил.

– Кроме этого, мы можем ходить куда нам захочется. Но только до оград. Эти ограды – кругом, на расстоянии полумили… Боже мой, разве можно поверить – скоро домой!

– Расскажите ему о докторе и о…

– Самурай прислал нам однажды доктора, кормчий, нас заставили раздеться, и он нас осматривал…

– Да. Достаточно человеку устроиться до ветру, и какой‑нибудь негодяй туземец уже на тебя глазеет.

– Кроме этого, кормчий, они не докучали нам, кроме того, что…

– Эй, не забывай, что доктор дал нам эту чертову противную молотую траву под названием «чар», – противная, ее, наверно, надо было бы настаивать в горячей воде, но мы ее выкинули. Когда болеем, старина Джохан пускает нам кровь – и все в порядке.

– Верно, – кивнул Сонк, – мы выбросили этот чар.

– Ну, вот так и было, за исключением…

– Здесь нам повезло, кормчий, не так, как сначала…

– Это верно. Сначала…

– Скажи ему про инспекцию, Баккус!

– Я собираюсь к этому перейти, – ради Бога, потерпите, не сбивайте. Как я могу ему что‑то рассказать, если вы все болтаете! Налейте мне выпить! – взмолился Ван‑Некк и продолжал: – Каждые несколько дней сюда приходят самураи, мы выстраиваемся снаружи, и они нас пересчитывают. Потом дают нам мешки с рисом и деньги, медную мелочь. Этого хватает на все, кормчий. Мы меняем рис на мясо и другие продукты – фрукты и все остальное… И женщины делают все, что мы хотим. Сначала мы…

– Но так было не все время. Расскажи ему, Баккус!

Ван‑Некк сел на пол:

– Боже, дай мне силы!

– Ты заболел, бедняга? – заботливо проворковал Сонк. – Тебе лучше всего не пить больше, или ты опять допьешься до чертиков, а? Он раз в неделю напивается до чертиков, кормчий. Мы все – тоже.

– О господи, да помолчи ты, дай мне рассказать вес кормчему…

– Это ты мне? Да я не сказал ни слова… Я тебя не прерывал… На вот твой стакан!

– Спасибо, Сонк! Ну, кормчий, сначала они засунули нас в дом в западной части города…

– Внизу, уже около полей.

– Черт возьми, тогда давай ты рассказывай эту историю, Джохан!

– Хорошо. О Боже, кормчий, это было ужасно… Ни еды, ни выпивки, и эти чертовы бумажные дома – как будто живешь в поле: ни помочиться, ни в носу поковырять – ничего не сделаешь, чтоб за тобой кто‑нибудь не подсматривал, да? Самый слабый шум – и тут же собираются все соседи, и уже самурай на крыльце, а кому нужно, чтобы вокруг слонялись эти мерзавцы, а? Они размахивали перед нами своими мечами, кричали и вопили – просили нас вести себя спокойно. Однажды ночью кто‑то уронил свечу – так эти обезьяны прямо обмочились! Боже мой, вы бы это слышали! Они прибежали из своих деревянных домов с ведрами воды, проклятые Богом сумасшедшие, шикали, кланялись и ругались… Всего‑то одна паршивая стена сгорела. А сбежались они прямо сотнями, как тараканы. Негодяи! Вы…

– Ага, дальше!

– Ты хочешь рассказать?

– Ну, Джохан, не обращай на него внимания. Он всего только паршивый повар.

– Что‑что‑о?..

– Ох, заткнись! Ради Бога! – Ван‑Некк поспешил продолжить рассказ: – На следующий день, кормчий, они выпроводили нас оттуда в другой дом, у пристани. Там было так же плохо. Потом, через несколько недель Джохан наткнулся на это место. Ему единственному из нас разрешали выходить, на этот раз из‑за корабля. Они каждый день забирали его и вечером приводили обратно. Он ходил на рыбалку – мы были всего в нескольких сотнях ярдов от моря… Лучше ты расскажи об этом, Джохан.

Блэксорн почувствовал зуд в босой ноге и машинально почесал ее. Но стало еще хуже. Тут он увидел пестрое пятно на ноге от блошиных укусов, а Винк гордо продолжал:

– Все так и было, как говорил Баккус, кормчий. Я спросил Сато‑сама, нельзя ли нам переехать, и он сказал – да, почему бы и нет. Они обычно отпускали меня ловить рыбу на одной из своих маленьких лодок, чтобы я мог убить время. Вот мой нос и привел меня сюда, кормчий. Старый нос привел меня к крови!

Блэксорна осенило: «Бойня! Бойня и дубильня! Вот оно что!» Он замолчал и побледнел.

– Что такое? В чем дело?

– Так здесь деревня эта? Боже мой, эти люди – эта?

– Так что тут плохого? – удивился Ван‑Некк, – Верно, здесь живут эта.

Блэксорн отмахивался от москитов, заполнивших все пространство, по его коже побежали мурашки.

– Проклятые жучки! Они… они же гнилые, не так ли? Здесь же дубильня, да?

– Да. Несколько улиц наверху, ну и что?

– Ничего. Я не узнал запаха, вот и все.

– А что тебе эта?

– Я… Я, дурак, не понял. Если бы я видел мужчин, я бы догадался по коротким волосам. А с женщинами никогда не знаешь… Извини. Ну, продолжай свою историю, Винк.

– Ну, тогда они сказали…

Жан Ропер прервал их:

– Подожди минутку, Винк! Так что тут такого, кормчий? Что плохого в эта?

– Только то, что японцы считают их другими существами. Они палачи, живодеры, имеют дело с трупами. – Он чувствовал, что на него все смотрят, особенно Жан Ропер. – Эта – живодеры, это их работа, – повторил он, пытаясь говорить как можно беззаботнее. – Они убивают старых лошадей и быков и имеют дело с мертвецами.

– Но что тут плохого, кормчий? Ты сам не меньше дюжины раз хоронил людей, клал их в саваны, обмывал – мы все так делали, да? Мы сами разделываем мясо, всегда так делали. Джин‑сель, вот он, – он был палачом… Что тут плохого?

– Ничего, конечно, – Блэксорн знал, что это так, и все же чувствовал себя оскверненным. Винк фыркнул:

– Эта – лучшие из всех язычников, которых мы встречали. Они больше похожи на нас, чем все остальные ублюдки. Нам чертовски повезло, что мы здесь, кормчий, – нет проблем со свежим мясом или жиром: они дают нам все, и не надо ни о чем заботиться.

– Правильно. Если бы вы жили с эта, кормчий…

– Боже мой, да кормчему приходилось все время жить с другими негодяями! Он не знает никого лучше их. А что, сходить за толстозадой Мэри, Сонк?

– Или Двухзадой?

– Нет уж, не ее, не эту старую шлюху! Кормчему захочется чего‑нибудь особенного. Давай спросим Мама‑сан…

– Бьюсь об заклад, он изголодался по настоящей жратве! Эй, Сонк, отрежь‑ка ему кусок мяса.

– Вот еще грог…

– Трижды ура кормчему!..

В этом веселом гвалте Ван‑Некк хлопал Блэксорна по плечам:

– Вы дома, кормчий, старина! Теперь вы вернулись к нам, наши молитвы услышаны, и теперь все хорошо! Вы дома, старина… Слушайте, ложитесь на мою койку! Я требую!…

* * *

Блэксорн приветливо помахал рукой в последний раз. Из темноты в дальнем конце моста послышались ответные крики. Как только он отвернулся, его вынужденная сердечность испарилась; он повернул за угол, стража из десяти самураев шла за ним.

По дороге обратно в замок он погрузился в мучительные раздумья. Ничего плохого нет в эта, и все‑таки все здесь не так… А его команда, его собственные люди… А эти язычники, иностранцы, враги…

Он плохо различал улицы, мосты и переулки, которыми они проходили. Вдруг он поймал себя на том, что засунул руку в карман кимоно и чешется – и тут же остановился как вкопанный.

– Эти чертовы грязные… – Он распустил пояс, содрал с себя промокшие от пота кимоно и, как если бы оно было грязное, скомкал и бросил в канаву.

– Досо, нан дес ка, Анджин‑сан? – обратился к нему один из самураев.

– Нани мо! Ничего, ей‑Богу! – Блэксорн двинулся дальше со своими мечами.

– Ах! Эта! Вакаримас! Гомен насаи! – Самураи залопотали что‑то между собой, но он не обращал на них внимания.

«Так‑то лучше», – подумал он про себя с деланным облегчением, не заметив, что идет почти раздетым, – зато кожа перестала чесаться, когда он сбросил кимоно с набившимися туда блохами.

– Боже мой, как бы я хотел прямо сейчас принять ванну!

Он поведал команде о своих приключениях, но не о том, что стал самураем и хатамото, или о том, что он один из любимчиков Торанаги, или о Фудзико. И о Марико тоже. И что они должны будут пристать в Нагасаки и штурмом брать Черный Корабль, и что он будет командовать самураями… «Это можно сделать позднее. – сказал он себе устало. – Как и все остальное. Смогу ли я когда‑нибудь рассказать им о Марико‑сан?»

Его деревянные башмаки простучали по деревянным планкам Первого Моста. Часовые‑самураи, также полуголые, сидели в небрежных позах, пока не увидели его, – они сразу же встали и вежливо раскланялись, напряженно следя за Блэксорном, пока он проходил мимо: им казалось невероятным, что этому чужеземцу так симпатизировал господин Торанага и, это совсем уж невероятно, удостоил его никогда ранее не дававшегося варварам звания хатамото и самурая.

У главных южных ворот замка его ждал еще один сопровождающий. Блэксорна проводили в дом, расположенный в пределах внутреннего кольца. Ему отвели комнату в одном из укрепленных, хотя и очень симпатичных гостевых домиков, но он вежливо отказался сразу же идти туда.

– Пожалуйста, сначала в баню, – сказал он самураю.

– Ах, понятно… Это очень предусмотрительно с вашей стороны. Банный домик вот там, Анджин‑сан. Да, жаркий сегодня денек, не так ли? И я слышал, вы спускались к этим грязнулям… Остальные гости в вашем домике оценят вашу предусмотрительность. Я благодарю вас от их имени.

Блэксорн не уловил всей этой любезной речи, но понял слово «грязнулям». «Так называют моих людей и меня – нас, а не их, бедняг, не эта».

– Добрый вечер, Анджин‑сан, – приветствовал его главный банщик. Это был огромный, средних лет мужчина с большим животом и мощными бицепсами. Его только что разбудила служанка – прибыл поздний посетитель. Он хлопнул в ладоши. Появились банщицы, Блэксорн прошел за ними в мыльную: его сполоснули, намылили, он попросил повторить все снова, потом, уже в ванной комнате, влез в очень горячую воду и терпел сколько мог и, наконец, отдался умопомрочающей хватке массажиста – сильные руки мяли его, втирали в кожу ароматное масло, раскручивали мускулы и шею… Потом его провели в комнату отдыха, где подали выстиранное, просушенное на солнце кимоно. Блэксорн прилег, глубоко вздохнул и полностью отдался необыкновенно приятному ощущению возвращающейся бодрости и одновременно расслабленности.

– Дозо гомен насай – хай, Анджин‑сан?

– Хай, домо.

Принесли зеленый чай. Он сказал служанке, что останется здесь на ночь – не хочет идти к себе. Потом один, в полном спокойствии, он пил чай, чувствуя, как этот напиток окончательно очищает его. «… Противного вида обугленная трава…» – с отвращением вспомнил он, но тут же поправил себя вслух: «Будь терпелив, не давай разрушить свою внутреннюю гармонию. Они только бедные, невежественные глупцы, которые не знают ничего лучшего, ты был таким же когда‑то. Ничего, теперь ты можешь показать им, да?» Он сумел выкинуть все это из головы и достал словарь. Но сегодня вечером, в первый раз с тех пор, как получил этот словарь, он осторожно отложил его в сторону и задул свечу. «Я слишком устал, – утешил он себя. – Но уж не настолько, чтобы не ответить на простой вопрос, – напомнил ему внутренний голос. – Они и вправду невежественные глупцы или это ты дурачишь себя? Ну, будет, я отвечу позже, когда придет время… Сейчас я уверен в одном: не хочу, чтобы они были поблизости…» Он повернулся к стене и отогнал эти мысли в дальний угол сознания – ему просто необходимо выспаться…

* * *

Проснувшись, Блэксорн почувствовал себя отдохнувшим. Чистое кимоно и набедренная повязка с таби лежали рядом. Ножны обоих мечей были тщательно вычищены. Он быстро оделся и вышел на улицу, где его уже ждали самураи. Они поднялись и отвесили поклоны.

– Сегодня мы охраняем вас, Анджин‑сан.

– Спасибо. Мы идем на верфь?

– Да, вот ваш пропуск.

– Благодарю вас. Могу я узнать ваше имя?

– Мусаси Митсутоки.

– Спасибо, Мусаси‑сан. Пошли?

Они спустились к верфям. «Эразмус» крепко держался на якоре на глубине трех саженей, трюмы – в превосходном состоянии. Блэксорн нырнул с борта и проплыл под килем: обрастание днища минимальное – несколько ракушек. Теперь – на борт: что ж, руль в полном порядке; на складе сухо и чисто; он нашел кресало и выбил искру на пробную порцию пороха – воспламенение мгновенное, порох в прекрасной сохранности. Так, полетом на небо – с верхушки фок‑мачты он поискал, нет ли угрожающих трещин, поломок, обрывов: нет, ни там, ни по пути на мачту, ни где‑либо еще в рангоуте ничего подозрительного. Правда, многие веревки, гардели и ванты сращены неправильно, но это пустяк – исправим за полвахты.

Оказавшись снова на юте, он позволил себе широко улыбнуться. «Корабль выглядит как… как что?» Блэксорн не придумал подходящего слова, он только засмеялся. Ему хотелось еще побывать в своей каюте, и он опять спустился вниз. Но здесь, в этой знакомой тесноте, он вдруг почувствовал себя чужим и одиноким… Мечи его лежали рядом, на койке. Он потрогал их, вынул «Продавца масла» из ножен: работа изумительная, жало лезвия наточено отлично. Он разглядывал меч с чувством удовольствия – подлинное произведение искусства. «Да, но смертельного искусства, – подумал он, поворачивая меч на свету. Эти мысли всегда приходили ему в голову, когда он смотрел на мечи. – Сколько смертей на тебе за все твои двести лет? Сколько еще будет, до того как погибнешь сам? Неужели мечи живут своей жизнью, как говорила Марико‑сан? Марико… Что с ней?..» Отблески с поверхности моря проникли в каюту и прыгнули на сталь – вся его меланхолия тут же исчезла. Он убрал «Продавца масла», стараясь не трогать лезвие пальцами – малейшее прикосновение, согласно понятиям японцев, могло повредить такую совершенную вещь.

Блэксорн, облокотившись на койку, вглядывался в пустынную поверхность моря… «Так что с руттерами? И навигационными инструментами? – обратился он к своему отражению в медной морской лампе, тщательно начищенной, как и все кругом. Но отражение молчало. – Купишь в Нагасаки, когда будешь набирать команду. И позаимствуешь у Родригеса. Да‑да. Тебе же придется захватить его, перед тем как напасть на корабль, не так ли? – Он видел в медном „зеркале“, что улыбается. – Ты уверен, что Торанага даст тебе уйти, да? – И ответил уверенно: – Да. Поедет ли он в Осаку или нет, я получу все, что мне надо. И Марико тоже».

Довольный, он засунул мечи за пояс и поднялся на палубу, – там пришлось подождать, пока снова опечатают двери…

Когда Блэксорн вернулся в Эдо, было еще очень рано – удалось заехать в отведенное ему помещение перекусить: немного рису, две порции рыбы, поджаренной на углях, с соевым соусом – удалось научить этому своего повара, – маленькая бутылочка саке, потом чай.

– Анджин‑сан?

– Хай?

Седзи распахнулись – за ними кланялась застенчиво улыбающаяся Фудзико.

Дата добавления: 2015-07-12