Глава Сорок Шестая

Генерал Тода Хиро‑Мацу взял личное послание, привезенное Марико, и сломал печати Торанаги. В свитке коротко сообщалось о том, что произошло в Ёкосе, подтверждалось решение Торанаги предстать перед Советом регентов, Хиро‑Мацу предписывалось охранять границу и перевалы в сторону Кванте от любого нападения до прибытия Торанаги (но не мешать, а помогать любому посланцу от Ишидо или идущим с востока) и давались инструкции об отступнике‑христианине и Анджин‑сане.

– А теперь расскажите мне все, что вы видели в Ёкосе или слышали относительно господина Торанаги. Марико выполнила его просьбу.

– Скажите мне, что вы думаете обо всем этом. Марико опять выполнила его просьбу.

– Что случилось между вами и моим сыном во время тя‑но‑ю?

Она рассказала ему в точности, что происходило.

– Мой сын уверен, что наш господин потерпит поражение до второй встречи с господином Затаки?

– Да, господин.

– Вы так думаете?

– О, да, господин.

В комнате, расположенной на самом верху главной башни замка, который господствовал над всем городом, наступило долгое молчание. Хиро‑Мацу встал и подошел к бойнице для лучников, проделанной в толстой каменной стене, спина и суставы у него болели, меч свободно покоился в руках.

– Я не понял.

– Что?

– Ни моего сына, ни нашего господина. Мы можем разбить любую армию Ишидо, какую он только может бросить в битву. А что касается решения предстать перед Советом регентов…

Она играла своим веером, любуясь вечерним небом, густо усыпанным звездами, наслаждаясь этим зрелищем.

Хиро‑Мацу внимательно посмотрел на нее.

– Вы очень хорошо выглядите, Марико‑сан, стали будто моложе, чем раньше. В чем секрет?

– У меня нет никаких секретов, господин, – ответила она, ее горло внезапно пересохло. Она ждала, что мир сейчас разлетится вдребезги, но этот момент прошел, и старик снова повернул свои проницательные глаза на город, раскинувшийся под ними.

– А теперь расскажите мне, что случилось с тех пор, как вы уехали из Осаки. Все, что вы видели, слышали или в чем принимали участие, – сказал он.

Когда она кончила, была уже глубокая ночь. Она сообщила ему обо всем очень точно, за исключением того, как далеко они зашли с Анджин‑саном. Даже здесь она была достаточно осторожна, чтобы не прятать своего восхищения им, его умом и смелостью. Или того, как его ценит Торанага.

Тем временем Хиро‑Мацу продолжал расхаживать по комнате, движение облегчало ему боль. Все совпадало с отчетом Ёсинаки и Оми – и даже тирада Затаки перед тем, как этот дайме кинулся в Синано. Теперь он понял многие вещи, которые раньше были ему неясны, и получил достаточно информации, чтобы принять обоснованное решение. Кое‑что из того, что она рассказала, возмутило его и даже заставило еще больше невзлюбить своего сына, он мог понять его мотивы, но это не имело значения. Что‑то возмущало его в чужеземце, а кое‑что заставляло восхищаться им.

– Вы сами видели, как он вытолкнул нашего господина на безопасное место?

– Да. Господин Торанага давно уже был бы мертв, господин, если бы не он. Я совершенно уверена. Он три раза спасал нашего господина: при бегстве из Осакского замка, на борту галеры в гавани Осаки и во время землетрясения. Я видела мечи, которые выкопал Оми‑сан. Они были изогнуты, как лапша, и совершенно никуда не годились.

– Вы думаете, Анджин‑сан действительно мог совершить сеппуку?

– Да. Клянусь своим христианским Богом, я считаю, что он принял такое решение. Только Оми‑сан помешал ему. Господин, я считаю, что он достоин быть самураем, достоин быть хатамото.

– Я не спрашивал вашего мнения.

– Прошу простить меня, господин, конечно, вы не спрашивали. Но этот вопрос все еще у вас в голове.

– Вы стали не только учительницей кормчего, но и читаете чужие мысли?

– О, нет, пожалуйста, извините меня, господин, конечно, нет, – сказал она самым умильным голоском, – Я только ответила вождю нашего рода как могла лучше, старалась в меру своих слабых способностей. Интересы нашего господина у меня в голове на первом месте. Ваши только на втором после его интересов.

– А это так?

– Пожалуйста, извините меня, но об этом нет необходимости и спрашивать. Прикажите мне, господин, я все выполню.

– Почему вы такая гордая, Марико‑сан? – спросил он испытующе.

– Прошу извинить меня, господин. Я была груба. Я не заслужила такого…

– Я знаю! Никто из женщин не заслужил! – Хиро‑Мацу засмеялся. – Но бывают времена, когда мы нуждаемся в вашей женской холодной, жестокой, злобной, изощренной, практичной мудрости. Вы, женщины, намного умнее нас, правда?

– О, нет, господин, – сказала она, соображая, что у него на уме.

– Это просто потому, что мы сейчас одни. Если повторить это перед всеми, то сказали бы, что старый Железный Кулак отжил свое, что ему пора положить свой меч, побрить голову и начать читать молитвы Будде, прося прощения за души тех людей, которых он отправил в Пустоту. Они были бы правы.

– Нет, господин. Об этом правильно сказал ваш сын. Пока наш господин не кончил свою жизнь, вы не можете отступать. Ни вы, ни господин, мой муж. Ни я.

– Да, но все равно я был бы очень рад положить свои мечи и просить мира у Будды для себя и тех, кого я убил.

Он некоторое время всматривался в темноту ночи, тяжко ощущая свой возраст, потом снова посмотрел на нее. Ему было очень приятно смотреть на нее, приятней, чем на любую другую женщину из тех, кого он знал.

– Что?

– Ничего, Марико‑сан. Я вспомнил, как первый раз увидел вас.

Это было в то время, когда Хиро‑Мацу тайком заложил душу Городе, чтобы получить эту маленькую изящную девушку в жены сыну, тому самому сыну, который зарубил свою собственную мать, единственную женщину, которую когда‑либо по‑настоящему любил Хиро‑Мацу.

«Почему я добивался для него Марико? Потому что я хотел досадить Тайко, который тоже хотел ее. Досадить противнику и ничего более. А была ли неверна мне моя наложница? – спрашивал себя старик, тревожа старую рану, – О, Боже, когда я гляну тебе в лицо, я потребую у тебя ответ и на этот вопрос. Я хочу знать, да или нет; Я требую правды! Я думаю, это ложь, но Бунтаро сказал, что она была наедине с этим мужчиной в комнате, с распущенными волосами, развязанным кимоно, это было задолго до того, как мне вернуться. Это могла быть и ложь, не правда ли? Или правда, да? Это должна быть правда – конечно, мой сын не отрубил бы голову своей матери, если бы не был уверен?»

Марико смотрела на морщины, покрывающие лицо Хиро‑Мацу, его кожа натянулась, местами шелушилась от возраста. Она чувствовала былую силу его рук и плеч.

«О чем вы думаете? – хотела спросить она, ей нравился этот человек: – Вы все‑таки видите меня насквозь? Вы теперь знаете обо мне и Анджин‑сане? Вы знаете, что я прямо трепещу от любви к нему? Что когда мне надо будет выбирать между ним, вами и Торанагой, я выберу его?»

Хиро‑Мацу стоял у бойницы и смотрел на город под ним, его пальцы поглаживали ножны и рукоятку меча, он совсем забыл о ней. Хиро‑Мацу задумался о Торанаге и о том, что с негодованием сказал ему несколько дней назад Затаки, с негодованием, которое он разделял.

– Да, конечно, я хочу завоевать Кванто и вывесить мое знамя на стенах замка в Эдо и сделать его своим. Я никогда не хотел этого раньше, но теперь хочу, – сказал ему Затаки. – Но таким путем? В этом нет никакого благородства! Никаких почестей не достанется ни моему брату, ни вам, ни мне! Никому! Кроме Ишидо, а этот крестьянин не заслуживает этого.

– Тогда поддержите господина Торанагу. С вашей помощью Тора…

– Зачем? Тогда мой брат станет сегуном и уберет наследника?

– Он сто раз говорил, что поддерживает наследника. Я считаю, это так и есть. И у нас будет вождем Миновара, а не выскочка‑крестьянин и ведьма Ошиба, не так ли? Эти глупцы будут править страной восемь лет, пока Яэмон не достигнет совершеннолетия, если умрет Торанага. Почему не дать господину Торанаге восемь лет, он – Миновара! Он тысячу раз говорил, что передаст власть Яэмону. Где у тебя мозги, в заднице? Торанага не враг тебе или Яэмону!

– Миновара не станет на колени перед этим крестьянином! Ссал он на его честь и честь всех нас. Вашу и мою!

Они ругались, проклинали друг друга и, будучи одни, чуть не подрались.

– Ну, давай, – издевался он над Затаки, – вытаскивай свой меч, предатель! Ты предал своего брата, главу рода!

– Я глава своего собственного рода. У нас одна мать, а не отец. Отец Торанаги с позором прогнал мою мать. Я не буду помогать Торанаге, но если он отречется и вспорет себе живот, я поддержу Судару…

«Нет необходимости делать это, – сказал себе Хиро‑Мацу, все еще разъяренный, – Не стоит делать этого, пока я еще живой, или смиренно представать перед Советом регентов. Я главнокомандующий. Мой долг защищать честь и дом моего господина, даже от него самого. Так что я теперь решил: – Послушайте, господин, пожалуйста, извините меня, но на этот раз я ослушаюсь. На этот раз я обману вас. Сейчас я хочу объединиться с вашим сыном и наследником, господином Сударой, и его женой, госпожой Дзендзико, и вместе мы объявим „Малиновое небо“, как только прекратятся дожди, и начнем войну. И до тех пор, пока не умрет последний человек в Кванто, сражаясь с врагом, я буду надежно охранять вас в замке Эдо, что бы вы ни говорили, чего бы это ни стоило».

* * *

Дзеко была в восторге, оказавшись опять дома в Мисиме среди своих девушек и гросбухов, счетов, полученных долговых расписок и заемных писем.

– Вы хорошо поработали, – сказала она своему главному бухгалтеру.

Сморщенный маленький человечек благодарно откланялся и захромал домой. Она же угрожающе повернулась к своему главному повару:

– Тринадцать серебряных чодзинов, двести медных монет за еду на одну неделю?

– О, пожалуйста, извините меня, хозяйка, но слухи о войне очень взвинтили цены, – агрессивно начал толстый повар. На все. Рыба, рис, овощи – даже соевый соус стал стоить вдвое дороже за последний месяц, а саке и того больше. Работа в этой горячей душной кухне, которую всю, конечно, не переделаешь. Дорого! Ха! За одну неделю я накормил сто семьдесят два гостя, десять куртизанок, одиннадцать голодных учениц, четырех поваров, шестнадцать служанок и четырнадцать слуг! Прошу извинить меня, хозяйка, простите, но моя бабушка очень больна, так что я должен уехать на десять дней и прошу вас об этом…

Дзеко начала рвать на себе волосы так, чтобы показать свои чувства, но недостаточно, чтобы испортить свою внешность, и отослала его, сказав, что она разбита, что она вынуждена закрыть самый известный Чайный Дом в Мисиме без такого прекрасного главного повара и что все это его вина – что она должна выкинуть на улицу в снег всех этих таких преданных ей девушек и честных, но несчастных слуг.

– Не забывай, что идет зима, – выкрикнула она напоследок. Потом, совершенно одна, она сопоставила доходы с расходами, и оказалось, что доходы были вдвое больше того, что она ожидала. Саке на вкус показался ей лучше, чем когда‑либо, и хотя цены на продукты подскочили, то же будет и с саке. Она сразу же написала своему сыну в Одавару, где у нее был винокуренный завод, приказав удвоить выпуск саке. Потом она разобралась в неизбежных ссорах среди девушек, выгнала трех, наняла еще четырех, отправила человека за своей сводней и подписала контракты еще с семью куртизанками, которые ей очень нравились.

– И когда бы вы хотели принять этих почтенных дам, Дзеко‑сан? – жеманно улыбнулась старуха, радуясь значительным комиссионным.

– Сейчас же. Ну, давай поторопись.

После этого она позвала плотника и составила с ним планы расширения своего Чайного Домика, чтобы устроить помещения для новых дам.

– На Шестой улице, наконец, продается тот участок, госпожа. Вы хотите, чтобы я взял его сейчас?

Несколько месяцев она ждала этого, но сейчас замотала головой и отправила его с инструкциями выбрать четыре гектара пустующих земель на холме к северу от города.

– Но не делай этого сам, используй посредников. Не жадничай. И я не хочу, чтобы стало известно, что покупается для меня.

– Но четыре гектара? Это…

– По меньшей мере четыре, может быть и пять через пять месяцев, но только выбери… понимаешь? Их надо будет оформлять на этих людей.

Она передала ему список надежных лиц, через которых нужно будет устраивать эту сделку, и поспешила выпроводить его, видя мысленно уже обнесенный стенами городок в пределах процветающего города. От радости Дзеко даже рассмеялась.

После этого она посылала за каждой куртизанкой, хвалила их, бранила, ругалась с ними или плакала. Некоторые были повышены в классе, некоторые понижены, цены на их услуги тоже повышались или снижались. В самый разгар всех этих дел заявился Оми.

– Извините, но Кику‑сан плохо себя чувствует, – сказала она. – Ничего серьезного. Она просто плохо реагирует на перемену погоды, бедняжка.

– Я настаиваю на том, чтобы увидеться с ней.

– Извините, Оми‑сан, но вы, конечно, не настаиваете? Кику‑сан принадлежит вашему сюзерену, не так ли?

– Я знаю, кому она принадлежит, – закричал Оми. – Я хочу видеть ее, только и всего.

– О, извините, разумеется, вы имеете полное право кричать и ругаться, извините, пожалуйста. Но, простите, она нездорова. Сегодня вечером, или может быть позднее, или завтра, но что я могу сделать, Оми‑сан? Если ей станет получше, может быть, я смогу известить вас, если вы скажете мне, где вы остановились…

Он назвал ей адрес, поняв, что ничего не добился, и выскочил из дому, желая разнести в щепки всю Мисиму.

Дзеко подумала об Оми. Потом она послала за Кику и сообщила ей программу, которую она наметила для нее на эти два вечера в Мисиме.

– Может быть, мы сможем убедить нашу госпожу Тода отложить выезд на четыре или пять вечеров, дитя. Я знаю с полдюжины мужчин, которые заплатят царские суммы за то, чтобы вы развлекали их на вечеринках. Ха! Теперь, когда такой великий дайме купил вас, никто не осмелится тронуть вас, ни разу, так что вы можете только петь, танцевать, представлять пантомимы и станете нашей первой гейшей!

– А бедный Оми‑сан, хозяйка? Я никогда до этого не слышала, чтобы он был такой сердитый, извините, но он так кричал на вас.

– Ха! Что такое его крики, когда вы теперь, наконец, наложница дайме и самого богатого из богатых торговцев рисом и шелком. Сегодня вечером я скажу Оми, где вы будете петь в последний раз, но вряд ли он станет ждать. Я устрою его в соседней комнате. Тем временем он выпьет очень много саке.., а обслужит его Акико. Потом полезно будет спеть ему одну или две печальные песни – мы все еще не уверены в Торанаге‑саме, правда? Мы еще не получили утренней платы, чтобы совсем рассчитаться.

– Пожалуйста, извините меня, но, может, лучше Чоко? Она красивее, моложе и приятнее. Я уверена, он будет больше доволен ею.

– Да, дитя, но Акико сильная и очень опытная. Когда мужчинами овладевает безумие такого рода, они все становятся очень грубыми. Грубее, чем вы можете себе вообразить. Даже Оми‑сан. Я не хочу, чтобы Чоко пострадала. Акико любит опасность, ей нужно некоторое насилие, чтобы она хорошо работала. Она вынет жало из его Прекрасной Колючки. Теперь поторопись, надень самое лучшее кимоно и достань самые хорошие духи.

Дзеко отправила Кику готовиться и снова заторопилась с распоряжениями по дому. Потом, когда она управилась со всем остальным – даже с официальным приглашением на чай восьми самых влиятельных в Мисиме владельцев Чайных Домиков, чтобы обсудить одно крайне важное дело, – она с удовольствием окунулась в ванну: «Ах!»

Наконец в нужный момент – прекрасный массаж. Духи, пудра, макияж и прическа, новое просторное кимоно редкого жатого шелка. Потом появился ее любовник. Это был восемнадцатилетний юноша, студент, сын обедневшего самурая по имени Инари.

– О, как вы прекрасны – я сразу кинулся сюда, как только принесли от вас записку, – сказал он чуть дыша. – Вы удачно съездили? Я так рад, что вы вернулись! Спасибо, благодарю вас за подарки – меч прекрасен, кимоно тоже! Как вы добры ко мне!

«Да, я добра», – подумала она про себя, хотя обычно полностью отрицала это. Скоро она уже лежала рядом с ним, потным и вялым. «Ах, Инари, – думала она удивленно, – твой Прозрачный Пест совсем не такой, как у Анджин‑сана, но то, что ты потерял в размере, ты, конечно, добираешь своей ошеломляющей энергией!»

– Почему ты смеешься?! – спросил он сонно.

– Потому что ты сделал меня счастливой, – вздохнула она, радуясь, что ей повезло, и она получила образование в этих вопросах. Она весело поболтала, похвалила его и ласкала, пока он не уснул, ее руки и голос, привычные к таким вещам, легко помогли им достичь того, чего они желали. Мысли ее в это время были далеко. Она размышляла о Марико и ее любовнике, обдумывая разные варианты. Насколько можно позволить себе надавить на Марико? И кому она их выдаст, или кем будет ей угрожать, очень осторожно, конечно: Торанагой, Бунтаро или кем‑нибудь еще? Христианским священником? Какая в этом выгода? Или господином Кийямой – ведь любой скандал, связывающий великую госпожу Тода с чужеземцем, лишит ее сына шансов на брак с внучкой Кийямы. А эта угроза склонит ее к выполнению моих требований? Или мне ничего не надо делать – это чем‑нибудь тоже может быть выгодно?

Жаль Марико. Такая красивая женщина! О, она могла бы стать прекрасной куртизанкой! Жаль и Анджин‑сана. О, он так умен – на нем можно было бы поживиться тоже.

Как мне лучше всего использовать их тайну, чтобы получить выгоду до того, как они погибнут?

Будь осторожной, Дзеко, предостерегла она себя, осталось так немного времени, чтобы решить все это, и как поступите с этими новыми секретами – о ружьях и снаряжении, спрятанном крестьянами в Анджиро, например, или о новом мушкетном полку – его численности, командирах, организации и количестве ружей. Или о Торанаге, который той ночью в Ёкосе с таким удовольствием развлекался с Кику, используя классический ритм – по шесть мелких и пять глубоких проникновении в течение ста проникновений с силой тридцатилетнего мужчины, а потом спал как ребенок. Разве так ведет себя человек, которого что‑то беспокоит, а?

А как мучился этот девственник‑священник с тонзурой, когда голым стал на колени и сначала молился своему любимому христианскому Богу, прося прощения за грех, который он собирался совершить с девушкой, и за другой грех, настоящий, который он совершил в Осаке, – странные тайные известия, которые прошептал ему на «исповеди» прокаженный, а он потом предательски сообщил господину Хариме. Что делать с этим Торанаге? Бесконечные рассказы о том, что шепталось ему на исповеди, затем молитва с плотно закрытыми глазами – перед бедной обезумевшей глупо распростершейся перед ним девушкой.

А как быть с тем, что сказал второй повар Оми служанке, которая шепнула об этом своему любовнику, а тот Акико, что он подслушал, как Оми и его мать планировали убить Касиги Ябу, их сюзерена? Ха! Этот секрет выдать – все равно что пустить кошку среди голубей Ябу! Так, может, эту тайну про Оми и Ябу предложить Затаки или шепнуть Торанаге. А слова Затаки, которые он пробормотал во сне и которые запомнила его девушка и продала мне на следующий день за целый серебряный чодзин – слова, которые означают, что генерал Ишидо и госпожа Ошиба едят вместе, спят вместе, и что Затаки сам слышал, как они мычали, стонали и кричали, как Янь, пронзающий Инь прямо до самого Дальнего Поля! Удивительно, правда, такие высокопоставленные люди!

А такой удивительный факт – в момент Облака и Дождя и несколько раз до этого господин Затаки называл свою девушку «Ошиба». Любопытно, правда?

Сможет ли так необходимый всем Затаки переменить свою песню, если Торанага предложит ему как награду саму Ошибу? Дзеко хихикнула, радуясь всем этим удивительным тайнам, которые так ценны и которые мужчины так легко выдают вместе со своим Соком Радости.

– Он изменился, – пробормотала она уверенно. – О, да, очень.

– Что?

– Ничего, ничего, Инари‑чан. Ты хорошо поспал?

– Что?

Она улыбнулась и дала ему снова уснуть. Потом, когда он снова собрался с силами, она стала ласкать его руками и губами, доставляя ему наслаждение. И себе тоже.

* * *

– А где сейчас англичанин, отец?

– Я точно не знаю, Родригес. Он должен быть в одной из гостиниц к югу от Мисимы. Я послал слугу узнать, где именно, – Алвито подобрал остатки подливки коркой свежего хлеба.

– Когда вы будете знать?

– Завтра наверняка.

– Куе ва, мне хотелось бы повидать его еще раз. Он в порядке? – спокойно спросил Родригес.

– Да, – судовой колокол ударил шесть раз. Три часа дня.

– Он рассказывал вам, что случилось после того, как он уехал из Осаки?

– Я знаю отдельные вещи. От него и от других. Это длинная история, и тут есть что порассказать. Сначала я разберусь со своими письмами, а потом мы поговорим.

Родригес откинулся на спинку кресла в своей маленькой каюте на корме.

– Хорошо. Это очень хорошо. – Он посмотрел в резко очерченное лицо иезуита, коричневые глаза с желтыми крапинками. Кошачьи глаза. – Послушайте, отец, – сказал он, – англичанин спас мне жизнь и корабль. Конечно, он враг, уверен, что он еретик, но он кормчий, один из лучших в мире. Ничего нет плохого в том, чтобы уважать врага, даже такого, как он.

– Господь наш Иисус простил своих врагов, но они тем не менее распяли его, – Алвито спокойно выдержал взгляд кормчего, – но мне он тоже нравится. По крайней мере, я его хорошо понимаю. Давайте пока оставим его на какое‑то время.

Родригес кивнул, соглашаясь. Он заметил, что тарелка священника пуста, потянулся через стол и подвинул ее поближе:

– Отец, здесь еще есть немного каплуна. Хотите хлеба?

– Спасибо. Я съем. Я и не понимал, как голоден, – священник с удовольствием отломил себе еще одну ногу, взял шалфея и луку, кусок хлеба, потом вылил на все это остатки густой подливки.

– Вина?

– Да, спасибо.

– А где остальные ваши люди, отец?

– Я оставил их в гостинице около порта.

Родригес выглянул в окно кормовой рубки, которое выходило в сторону Нумадзу, пристани и порта, справа по борту было видно устье реки Кано, где вода была темнее, чем в море. Взад‑вперед курсировали рыбацкие лодки.

– Этот ваш слуга, которого вы послали, отец, – ему можно доверять? Вы уверены, что он найдет нас?

– О, да. Они, конечно, пробудут там по крайней мере два дня, – Алвито решил не говорить о том, что он, или, точнее, напомнил он себе, брат Михаил, заподозрил Блэксорна и Марико, поэтому он только добавил: – Не забывайте, они путешествуют с большой помпой. При том положении, какое занимает Тода Марико, и знаменах Торанаги, их везде очень почитают. О них будут знать вокруг на четыре мили, кто они и где остановились.

Родригес рассмеялся:

– Англичанин в почете? Кто поверит в это? Какой‑нибудь сифилитичный дайме!

– Это совсем не так, кормчий. Торанага сделал его самураем и хатамото.

– Что?

– Теперь главный кормчий Блэксорн носит два меча. Со своими пистолетами. И теперь он доверенное лицо Торанаги, в какой‑то мере и его протеже.

– Англичанин?

– Да, – Алвито замолчал и продолжал есть.

– Вы знаете, почему? – спросил Родригес.

– Да, отчасти. Ему повезло, кормчий.

– Тогда расскажите мне, хотя бы вкратце, а подробности потом.

– Анджин‑сан спас Торанаге жизнь, даже три раза. Дважды во время бегства из Осаки, последний раз в Идзу во время землетрясения, – Алвито с удовольствием обгладывал мясистое бедрышко каплуна. Капли сока стекали по его черной бороде.

Родригес ждал продолжения, но священник не сказал больше ни слова. Его взор опустился на бокал с вином, который он держал в руках. Поверхность густого красного вина поблескивала. После долгой паузы он сказал:

– Для нас очень плохо, что этот чертов англичанин так втерся в доверие к Торанаге. Нам этого совсем не надо.

– Я с вами согласен.

– И все равно, мне бы хотелось повидаться с ним. – Священник не сказал ничего. Родригес молча дал ему доесть все на тарелке, веселое настроение покинуло его. Было покончено с последним крылышком, священник выпил еще один бокал вина. Потом, под конец, еще немного прекрасного французского коньяка, который отец Алвито достал из буфета.

– Родригес? А вам не хотелось бы рюмочку?

– Благодарю вас, – моряк посмотрел, как Алвито наливал орехово‑коричневый напиток в хрустальный сосуд. Все вино и коньяк прислали из личных запасов отца‑инспектора как личный дар его другу иезуиту.

– Конечно, Родригес, вы можете тоже пользоваться этими запасами наряду с отцом Алвито, – сказал тогда дель Аква. – Идите с Богом, может быть, он присмотрит за вами и поможет благополучно вернуться в порт и домой.

– Благодарю вас, ваше святейшество.

«Да, благодарю, но не за то, – горько подумал Родригес, – что вы приказали моему адмиралу принять на борт проклятую лодку под командованием этого иезуита, который разлучил меня с женой, бедной крошкой. Мадонна, жизнь так коротка, слишком коротка и слишком ненадежна, чтобы тратить ее на сопровождение этих противных священников, даже отца Алвито, который из них самый приличный человек и из‑за этого самый опасный. Мадонна, помоги мне!»

– О! Вы уезжаете. Род‑сан? Уезжаете так быстро? О, как жаль…

– Я скоро вернусь, моя дорогая.

– О, извините… я буду скучать, и я, и дитя. На миг он задумался, не взять ли ее с собой на борт «Санта‑Филиппы», но сразу же отбросил эту мысль, зная, как это будет опасно для нее, для него и корабля:

– Извини, я скоро вернусь.

– Мы будем ждать, Род‑сан. Пожалуйста, прости меня, что я так расстроена, извини.

Хотя и с трудом, с сильным акцентом, она все же пыталась говорить на португальском, настаивая, чтобы он называл ее христианским именем Грэйси, а не так мило звучащим Ньян‑ньян, что означает «Кошечка» и так подходит ей, а главное, гораздо больше нравится ему.

Он покинул Нагасаки с большим нежеланием, проклиная всех священников и адмиралов, страстно желая, чтобы поскорее кончились лето и осень и он смог поднять якорь Черного Корабля, трюмы которого уже распирало от слитков, и направиться, наконец, домой, богатым и независимым. А что потом? Вечный вопрос, полностью завладевший им. Что с ней и ребенком? «Мадонна, помоги мне решить этот вопрос».

– Прекрасный обед, Родригес, – сказал Алвито, играя хлебным мякишем.

– На доброе здоровье, – Родригес сразу стал серьезным. – Какие у вас планы, отец? Мне хотелось бы… – он остановился на середине предложения и выглянул в окно. Потом, не удовлетворившись этим, он встал из‑за стола и, мучаясь, прохромал к иллюминатору, выходящему на берег, и посмотрел в него.

– В чем дело, Родригес?

– Я подумал, что прилив переменился. Сейчас хочу проверить со стороны моря, – он дальше отодвинул занавеску, но все еще не мог разглядеть носовой якорь, – Извините меня, я на секунду, отец.

Он вышел на палубу. Вода плескалась о якорную цепь, которая углом поднималась из мутной воды. Никакого движения. Потом появился легкий след и корабль начал слегка освобождаться, занимая новое положение по мере убывания воды. Он проверил, как он стоит, потом посты. Все было в полном порядке. Поблизости не было ни одной лодки. День был прекрасный, туман давно рассеялся. До берега было около кабельтова, достаточно далеко, чтобы не допустить внезапного вторжения на борт, но и далеко в стороне от морских путей, ведущих к пристаням.

Его корабль представлял собой лорчу – японский корпус, приспособленный для современных португальских парусов и такелажа: быстроходный двухмачтовый, с такелажем, как у шлюпа. На нем было четыре пушки в центре корабля, по два маленьких носовых и кормовых орудия. Он назывался «Санта‑Филиппа», команда состояла из тридцати человек.

Родригес осмотрел город и холмы за ним.

– Песаро!

– Да, сеньор.

– Приготовьте баркас. Я собираюсь попасть на берег еще засветло.

– Хорошо. Он будет готов. Когда вы вернетесь?

– На рассвете.

– Ну и отлично! Я поведу береговую партию – десять человек.

– Не спускайтесь на берег, Песаро. Киндзиру! Мадонна, что с твоими мозгами? – Родригес широко расставил ноги и облокотился о планшир.

– Скверно, что все так страдают, – сказал боцман Песаро, опустив крупные мозолистые руки. – Я поведу всю группу и обещаю, что все будет спокойно. Мы уже две недели сидим здесь, как в клетке.

– Портовые власти сказали «киндзиру», так что прости, но это все‑таки «киндзиру», будь оно проклято! Помнишь? Это тебе не Нагасаки.

– Да, клянусь кровью Христа, очень жаль! – Здоровяк‑боцман обиделся. – Подумаешь, прикончили одного японца.

– Одного убили, двух тяжело ранили, массу народу покалечили, изуродовали девушку, прежде чем самураи остановили вашу схватку. Я предупреждал вас перед выходом на берег: «Нумадзу не Нагасаки – так что ведите себя прилично!» Мадонна! Нам повезло, что удалось сбежать, потеряв только одного нашего моряка. Они имели законное право убить вас всех пятерых.

– Их закон, кормчий, это не наш закон. Проклятые обезьяны! Это был обычный скандал в борделе.

– Да, но его начали вы, власти наложили запрет на мой корабль, и вы все под домашним арестом. Вы тоже! – Родригес переставил ногу, чтобы облегчить боль. – Потерпи, Песаро. Как только отец уедет, мы уйдем отсюда.

– С приливом? На рассвете? Это приказ?

– Нет. Пока нет. Пока только приготовь баркас. Со мной поедет Гомес.

– Возьмите меня тоже, а? Пожалуйста, кормчий. Я загнусь от того, что меня засунули на эту проклятую посудину.

– Нет. И вам лучше не сходить на берег сегодня вечером, вам или еще кому‑нибудь из наших.

– А если вы не вернетесь на рассвете?

– Вы будете гноить здесь якорь, пока я не вернусь. Ясно?

Недовольство боцмана усилилось. Он поколебался, потом ответил:

– Да, ясно, клянусь Богом.

– Хорошо, – Родригес спустился вниз. Алвито спал, но проснулся сразу же, как только кормчий открыл дверь каюты.

– Ну, все нормально? – спросил он.

– Да. Просто прилив сменяется отливом, – Родригес проглотил немного вина, чтобы отбить противный вкус во рту. Так было всегда после попытки мятежа. Если бы Песаро не повиновался сразу же, Родригес должен был прострелить ему лицо, заковать в кандалы или приказать дать ему пятьдесят линьков, протащить под килем или применить еще одно из ста наказаний, предусмотренных морскими законами для поддержания дисциплины. Без дисциплины любой корабль погибает. – Какой план дальше, отец? Мы выходим на рассвете?

– А как с почтовыми голубями?

– Они в хорошей форме. У нас их шесть штук – четыре из Нагасаки, два из Осаки.

Священник посмотрел на солнце. До захода еще четыре или пять часов. Времени для отправки птиц с первым зашифрованным сообщением достаточно, он его так долго обдумывал: «Торанага выполняет приказ Совета регентов. Я собираюсь в Эдо, потом в Осаку. Буду сопровождать Торанагу в Осаку. Он разрешил строить собор в Эдо. Детальное сообщение перешлю с Родригесом».

– Вы не попросили бы немедленно подготовить двух птиц для Нагасаки и одну для Осаки? – сказал Алвито. – Потом мы поговорим. Я не поплыву с вами обратно. Я думаю попасть в Эдо сушей. Это потребует от меня всю ночь и завтрашний день. А сейчас я сажусь писать подробное сообщение, которое вы отвезете отцу‑инспектору, только лично ему в руки. Вы сможете отплыть сразу же, как только я кончу письма?

– Хорошо. Если будет слишком поздно, я подожду до рассвета. Здесь на десять лиг кругом полно отмелей и перемещающихся песков.

Алвито согласился. Еще двенадцать часов ничего не решат. Он знал, что было бы намного лучше, если бы он мог сообщить эти новости прямо из Ёкосе, покарай Боже того дьявола, который повредил там его птиц! «Потерпи, – сказал он себе. – К чему такая спешка? Разве это не главное правило нашего Ордена? Терпение. Все приходит к тому, кто ждет – и работает. Что значат двенадцать часов или даже восемь дней? Они не могут изменить ход истории. Смерть была предопределена еще в Ёкосе».

– Вы поедете вместе с англичанином? – спросил Родригес. – Как раньше?

– Да. Из Эдо я отправлюсь в Осаку. Буду сопровождать Торанагу. Мне хотелось, чтобы вы заехали в Осаку с моим письмом, если вдруг отец‑инспектор окажется там, или он отправится туда, покинув Нагасаки до вашего приезда, или если он сейчас едет туда. Письмо вы можете отдать отцу Солди, его секретарю – только ему.

– Хорошо. Я буду рад уехать. Мне здесь не нравится.

– С божьей милостью мы можем все здесь изменить, Родригес. Если нам поможет Бог, мы обратим здесь в нашу веру всех язычников.

– Аминь. – Родригес переменил положение ноги, уменьшив нагрузку, и пульсирующая боль в ней сразу прекратилась. Он выглянул в окно, потом нетерпеливо встал:

– Я схожу за голубями сам. Пишите свое письмо, потом мы поговорим. Об англичанине.

Родригес вышел на палубу и выбрал голубей в корзинах. Когда он вернулся, священник уже достал ручку с острым пером, чернила и записывал свое закодированное послание на тонких листочках бумаги. Алвито положил их в маленькие патрончики, запечатал и выпустил птиц. Все три птицы сделали круг над кораблем, потом цепочкой направились на запад, отблескивая под полуденным солнцем.

– Мы поговорим здесь или спустимся ниже?

– Здесь. Здесь прохладнее, – Родригес показал на ют, где нельзя было подслушать. Алвито сел.

– Сначала о Торанаге.

Он коротко рассказал кормчему о том, что случилось в Ёкосе, опустив инцидент с братом Джозефом и свои подозрения о Марико и Блэксорне. Родригес был не менее его ошеломлен известием о том, что Торанага собрался явиться на встречу с Советом регентов.

– Без сопротивления? Это невозможно! Теперь мы полностью вне опасности, наш Черный Корабль в безопасности, церковь станет богаче, мы разбогатеем… Слава Богу, всем святым и Мадонне! Это самая лучшая новость, какую вы только могли принести, отец. Мы в безопасности!

– Если так захочет Бог. Торанага меня обеспокоил только одним своим заявлением. Он сказал следующее: «Я могу приказать освободить моего христианина – Анджин‑сана. С его кораблем и с его пушками».

Хорошее настроение Родригеса сразу испарилось. Он просил:

– «Эразмус» все еще в Эдо? Он в распоряжении Торанаги?

– Это очень опасно, если освободят англичанина?

– Серьезно? Этот корабль вдребезги разнесет нас, если застигнет посреди пути между Японией и Макао, имея на борту Блэксорна и мало‑мальски приличную команду. Мы же только маленький фрегат и не можем противостоять «Эразмусу»! Он сможет танцевать вокруг нас, и мы должны будем спустить свои флаги.

– Вы уверены?

– Да. Перед Богом клянусь – это будет убийство, – Родригес сердито стукнул кулаком, – но подождите секунду – англичанин сказал, что он прибыл сюда не более чем с двенадцатью людьми, не все из них моряки, многие были купцами и большинство их болело. Так мало народу не смогут управлять кораблем. Единственное место, где он может набрать команду – Нагасаки или Макао. В Нагасаки он сможет набрать сколько угодно народу! Там есть такие, что ему лучше держаться подальше оттуда и от Макао!

– Ну, а скажем, он получит команду из местных жителей?

– Вы имеете в виду кого‑нибудь из головорезов Торанага? Или «вако»? Вы думаете, что Торанага явится перед Советом регентов и все его люди станут ронинами? Да? Если у этого англичанина будет достаточно времени, он сможет обучить их. С легкостью. Боже мой… прошу меня извинить, отец, но если англичанин получит самураев или «вако»… Нельзя так рисковать – он слишком опасен. Мы все видели это в Осаке! Освободить его на этой помойке в Азии с самурайской командой…

Алвито следил за Родригесом, еще более озабоченный.

– Я думаю, лучше послать еще одно сообщение отцу‑инспектору. Ему надо сообщить, вдруг это окажется очень серьезно. Он будет знать, что делать.

– Я знаю, что делать! – Родригес с размаху стукнул кулаком по планширу. Он встал и повернулся к нему спиной. – Слушайте, отец, слушайте мою исповедь: в первую ночь – самую первую ночь, он стоял сбоку меня на галере в море, когда мы уходили из Анджиро, сердце подсказывало мне, что его нужно убить, потом еще раз во время шторма. Господь Бог помог, это было в тот раз, когда я послал его вперед и умышленно отклонился по ветру без предупреждения, он был без страховки, я сделал это, чтобы убить его, но англичанин не упал за борт, как случилось бы с любым другим. Я думаю, это была рука Бога, и понял это до конца, когда позже он оказался умелым рулевым и спас мой корабль, и потом, когда мой корабль оказался в безопасности, а меня смыло волной и я тонул, моей последней мыслью было также, что мне наказание божье за то, что я пытался его убить. «Ты не должен был так поступать с кормчим – он никогда бы так не поступил!» Я заслужил это в тот раз и потом, когда я остался жив, а он склонился надо мной, помогая мне напиться, я был так пристыжен и снова просил прощения у Бога и клялся, дал святой обет помочь ему. Мадонна! – он запнулся, испытывая сильнейшие душевные муки. – Этот человек спас меня, несмотря на то, что я пытался неоднократно убить его. Я видел это по его глазам. Он спас меня и помог мне выжить, а сейчас я собираюсь убить его.

– Почему?

– Адмирал был прав: нам может помочь только Бог, если англичанин выйдет в море на «Эразмусе», вооруженный, с мало‑мальски приличной командой.

* * *

Блэксорн и Марико спали спокойно в своем маленьком домике, одном из многих, которые составляли гостиницу «Камелии» на Девятой Южной улице. В каждом таком домике было по три комнаты. Марико занимала одну комнату с Дзиммоко, Блэксорн – следующую, третья, которая имела выходы на веранду и на улицу, пустовала и была предназначена под гостиную.

– Вы думаете, это безопасно? – спросил Блэксорн озабоченно. – Не надо, чтобы здесь спали еще Ёсинака, служанки или охрана?

– Нет, Анджин‑сан. На самом деле нет никакой опасности. Будет приятно побыть одним. Эта гостиница считается самой красивой в Идзу. Здесь чудесно, не так ли?

Это было правдой. Каждый маленький домик был поставлен на красивых сваях, окружен верандами с четырьмя ступеньками, все сделано из прекрасного дерева, отполировано и блестело. Каждый из них стоял отдельно, в пятидесяти шагах друг от друга, был окружен собственным подстриженным садиком в пределах большого сада, обнесенного высокой бамбуковой стеной. В нем были устроены ручейки, маленькие прудики с лилиями и водопады, было много цветущих деревьев с ночными и дневными цветами, приятно пахнущими и очень красивыми. Чистые каменные дорожки, заботливо снабженные навесами, вели к ваннам, холодным, горячим и очень горячим, питаемым природными источниками. Разноцветные фонари, вышколенные слуги и служанки, никогда громко не разговаривающие, чтобы не заглушать шум деревьев, журчание воды и пение птиц.

– Конечно, я попросила два домика, Анджин‑сан, – один для вас и один для меня. К сожалению, свободен был только один. Ёсинака даже был доволен, так как ему не придется распылять своих людей. Он поставил часовых на каждой тропинке, так что мы совершенно в безопасности и нас никто не побеспокоит, как бывало в других местах. Что плохого в том, что у нас одна комната здесь, одна там, а Дзиммоко делит со мной спальню?

– Действительно, ничего. Я никогда не видел такого красивого места. Как вы умны и как красивы!

– А вы так добры ко мне, Анджин‑сан. Примем ванну, потом поужинаем – можно будет выпить саке сколько угодно.

– Прекрасная перспектива на вечер.

– Отложите свой словарь, Анджин‑сан, пожалуйста.

– Но вы всегда заставляете меня заниматься.

– Если вы отложите вашу книгу, я… я открою вам одну тайну.

– Какую?

– Я пригласила Ёсинаку‑сана поужинать с нами. И нескольких дам. Чтобы немного развлечься.

– Ох!

– Да. После этого, когда я уйду, вы выберете себе одну из них, ладно?

– Но это может помешать вам спать.

– Обещаю, что я буду крепко спать, моя любовь. Серьезно говоря, перемена будет только к лучшему.

– Да, но на следующий год, не сейчас.

– Будь серьезным.

– Я и так серьезен.

– Ах, тогда в таком случае, если вы случайно вдруг передумаете и вежливо отошлете ее – после того как Ёсинака уйдет со своей партнершей, – ах, кто знает, какой ночной ками может разыскать тебя тогда?

– Что?

– Я сегодня ходила по магазинам.

– Да? И что вы купили?

– Очень интересные вещицы.

Она купила набор сексуальных приспособлений, которые им показала Кику, и, много позже, когда Ёсинака ушел, а Дзиммоко караулила на веранде, она преподнесла его Блэксорну с глубоким поклоном. Полушутя, он принял его с такой же официальностью, и они вдвоем подобрали кольцо удовольствия.

– Это выглядит не очень острым, Анджин‑сан, да? Вы уверены, оно подойдет?

– Да, если вы не против, но перестаньте смеяться или все испортите. Уберите свечи.

– Ох, нет, пожалуйста, я хочу посмотреть.

– Ради Бога, перестань смеяться, Марико!

– Но вы тоже смеетесь.

– Неважно, убери свет или… Ну, теперь гляди, что ты наделала…

– Ох!

– Перестань смеяться! Нехорошо прятать голову в футоны… – Потом, позднее, тревожно: – Марико…

– Да, мой любимый?

– Я не могу найти его.

– Ох! Дай я помогу тебе.

– А, все нормально, нашел, я лежал на нем.

– Ох, так вы не против?

– Нет, если только чуть‑чуть, ну, не встает, все из‑за этих разговоров, придется подождать. Ладно?

– О, я не против. Это я виновата, что смеялась. Анджин‑сан, я люблю тебя, пожалуйста, извини.

– Я тебя прощаю.

– Мне нравится трогать тебя.

– Я никогда не знал ничего подобного твоим прикосновениям.

– Что ты делаешь, Анджин‑сан?

– Надеваю его.

– Это трудно?

– Да, перестань смеяться!

– Ой, прости меня, пожалуйста, может быть, я…

– Перестань смеяться!

– Пожалуйста, прости меня…

Потом она мгновенно уснула, полностью вымотавшись. А он нет. Это было прекрасно, но не совершенно. Он слишком заботился о ней, и на этот раз это было для ее удовольствия, а не для его.

«Да, это было для нее, – подумал он, любя ее. – Но одно абсолютно точно: я знаю, что полностью удовлетворил ее. В этот раз я совершенно уверен».

Он заснул. Позднее сквозь сон до него стали доноситься голоса, перебранка и слова на португальском языке. Сначала он подумал, что это ему снится, потом узнал голос: – Родригес!

Марико что‑то пробормотала, полностью погруженная в сон.

Заслыша звук шагов на тропинке, он, шатаясь, встал на колени, борясь с охватившей его паникой, поднял ее, словно куклу, и подошел к седзи, остановившись на миг, так как дверь открылась снаружи. Голова служанки была опущена, глаза закрыты. Он бросился за ней с Марико на руках и аккуратно положил ее на одеяла, все еще полусонную, и тихо пробрался обратно в свою комнату. Его бил озноб, хотя ночь была теплой. Блэксорн ощупью нашел свое кимоно и заторопился опять на веранду. Ёсинака поднялся уже на вторую ступеньку.

– Нан деска, Ёсинака‑сан?

– Гомен насаи, Анджин‑сан, – сказал Ёсинака, он указал на фонари в дальнем проходе к гостинице и добавил много слов, которых Блэксорн не понимал. Но смысл был в том, что там у ворот стоял человек, чужеземец, который хотел повидать его, а когда ему велели подождать, он повел себя как дайме, хотя и не был им, сказал, что не может ждать, и пытался пройти силой, но его остановили. Он сказал, что он его друг.

– Эй, англичанин, это я, Васко Родригес!

– Эй, Родригес, – радостно закричал Блэксорн. – Все нормально. Хай, Ёсинака‑сан. Каре ва ватаси но ичи юдзин дес. Он мой друг.

– Ах, со дес!

– Хай. Домо.

Блэксорн бегом спустился по ступеням и пошел к воротам. Сзади себя он услышал голос Марико: «Нан дза, Дзиммоко?» и ответный шепот, после чего она властно позвала: «Ёсинака‑сан!»

– Хай, Тода‑сама!

Блэксорн оглянулся. Самурай подошел к лестнице и направился в комнату Марико. Ее дверь была закрыта. Снаружи стояла Дзиммоко. Ее скомканная постель была сейчас около двери, так как она там и должна была спать, потому что ее хозяйка, конечно, не желала ночевать с ней в одной комнате. Ёсинака поклонился двери и начал рапортовать. Блэксорн шел по дорожке со все возрастающим ощущением радости, босиком, глядя на Родригеса с приветственной улыбкой, свет факелов отражался на серьгах португальца и в изгибах его богатой шляпы.

– О, Родригес! Как хорошо снова повидать тебя. Как нога? Как ты меня отыскал?

– Мадонна, ты вытянулся, англичанин, похудел! Да, сильный и здоровый и ведешь себя как этот чертов дайме! – Родригес обнял его по‑медвежьи, Блэксорн ответил ему тем же.

– Как твоя нога?

– Болит, дерьмо проклятое, но работает, а нашел я тебя, потому что везде спрашивал, где этот знаменитый Анджин‑сан – большой чужестранец, бандит и негодяй с голубыми глазами!

Они дружно хохотали, обменивались похабными шуточками, не обращая внимания на самураев и слуг, окруживших их. Блэксорн тут же послал за саке и повел его с собой. Они шли своей моряцкой походкой, правая рука Родригеса по привычке была на рукоятке рапиры, большой палец другой засунут за широкий пояс, около пистолета. Блэксорн был выше на несколько дюймов, но португалец был даже шире его в плечах и имел более мощную грудную клетку.

Ёсинака ждал на веранде.

– Домо аригато, Ёсинака‑сан, – сказал Блэксорн, снова благодаря самурая, и показал Родригесу на одну из подушек. – Давай поговорим здесь.

Родригес уже занес ногу на ступеньку, но остановился, так как Ёсинака встал перед ним, указал на рапиру и пистолет и вытянул вперед левую руку ладонью вверх:

– Дозо!

Родригес нахмурился:

– Ие, самурай‑сама, домо ари…

– Дозо!

– Ие, самурай‑сама, ие! – повторил Родригес более резко, – ватаси юдзин Анджин‑сан, нех?

Блэксорн выступил вперед, все еще забавляясь неожиданной стычкой.

– Ёсинака‑сан, сигата га наи, нех? – сказал он с улыбкой. – Родригес ватаси юдзин, вата…

– Гомен насаи, Анджин‑сан. Киндзиру! – Ёсинака крикнул что‑то повелительное, самураи мгновенно сделали выпад вперед, угрожающе обступили Родригеса, он опять протянул руку:

– Дозо!

– Эти дерьмом набитые проститутки очень обидчивы, англичанин, – сказал Родригес, широко улыбаясь. – Отошли их, а? Я еще никогда не отдавал своего оружия.

– Подожди, Родригес! – торопливо сказал Блэксорн, чувствуя, что он что‑то задумал, потом обратился к Ёсинаке: – Домо, гомен насаи, Родригес юдзин, вата…

– Гомен насаи, Анджин‑сан. Киндзиру, – потом грубо к Родригесу: – Има!

Родригес рявкнул в ответ:

– Ие! Вакаримас ка?

Блэксорн поспешно встал между ними:

– Ну, Родригес, что тут такого, правда? Пусть Ёсинака возьмет их. Мы тут ничего не можем поделать. Это из‑за госпожи Тода Марико‑самы. Она здесь. Вы знаете, как они чувствительны в отношении оружия, когда дело касается дайме и их жен. Мы проспорим всю ночь, вы же их знаете? Какая разница?

Португалец с трудом заставил себя улыбнуться:

– Конечно, почему бы и нет? Хай. Сигата го най, самурай‑сама. Со дес!

Он поклонился, словно придворный, но без всякой искренности, вытащил рапиру в ножнах и пистолет, протянул их охране. Ёсинака сделал знак самураю, который взял оружие и побежал к воротам, где и положил их, встав рядом, как часовой. Родригес начал подниматься по лестнице, но Ёсинака снова вежливо и твердо попросил его подождать. Другой самурай вышел вперед с намерением обыскать его. Взбешенный Родригес отскочил назад:

– Ие! Киндзиру, клянусь Богом! Что за…

Самураи налетели на него, крепко схватили за руки и тщательно обыскали. Они нашли два ножа в голенищах сапог, еще один был привязан к его левой кисти, два маленьких пистолета – один был спрятан в складках плаща, другой под рубашкой, и маленькую оловянную фляжку на поясе.

Блэксорн осмотрел его пистолеты. Оба были заряжены.

– А тот пистолет тоже был заряжен?

– Да, конечно. Это ведь враждебная нам страна, разве ты не заметил, англичанин? Прикажи им отпустить меня!

– Это необычный способ посещать друзей ночью, правда?

– Я уже сказал тебе, что это враждебная нам страна. Я всегда так вооружаюсь. Что тут необычного? Мадонна, вели этим негодяям отпустить меня.

– Это последний? Все?

– Конечно, пусть они отпустят меня, англичанин!

Блэксорн отдал пистолеты самураям и подошел к Родригесу. Его пальцы тщательно прощупали внутреннюю часть широкого кожаного пояса португальца. Из потайного чехла он вытащил стилет, очень тонкий, очень упругий, сделанный из лучшей дамаскской стали. Ёсинаки обругал самурая, который проводил обыск. Они извинились, но Блэксорн только посмотрел на Родригеса.

– А еще? – спросил он, держа стилет в руке.

Родригес смотрел на него с каменным выражением на лице.

– Я скажу им, где смотреть – и как смотреть, Родригес. Как это делают испанцы – некоторые из них. А?

– Ми каго ен ла лече, че каброн!

– Куева, лече! Поторопись! – Все еще без ответа. Блэксорн выступил вперед с ножом в руке. – Дозо, Ёсинака‑сан. Ватас…

Родригес хрипло сказал:

– У меня в шляпе, – и он остановился.

– Хорошо, – сказал Блэксорн и взял его широкополую шляпу.

– Ты не будешь… не будешь учить их этому делу?

– Почему бы и нет?

– Будь осторожней с кожей, англичанин, я ею дорожу. Лента была широкая и жесткая, кожа высокого качества, как и сама шляпа. В ленте был спрятан тонкий стилет, маленький, специально сделанный, высококачественная сталь легко принимала форму любой кривой. Ёсинака еще раз зло обругал своих самураев.

– Перед Богом спрашиваю, это все, Родригес?

– О, Мадонна, я же сказал тебе.

– Поклянись.

Родригес повиновался.

– Ёсинака‑сан, има иси‑бан. Домо, – сказал Блэксорн. – С ним теперь все нормально. Благодарю вас.

Ёсинака отдал приказ. Его люди освободили Родригеса, тот потер руки, стараясь облегчить боль.

– Теперь можно сесть, англичанин?

– Да.

Родригес вытер пот красным платком, потом поднял свою оловянную фляжку и сел, скрестив ноги, на подушки. Ёсинака остался неподалеку на веранде. Все самураи, кроме четверых, вернулись на свои посты.

– Почему вы такие грубые – и они, и ты, англичанин? Я никогда не сдавал своего оружия раньше. Разве я убийца?

– Я спросил вас, сдали ли вы все оружие, и вы солгали.

– Я не слышал. Мадонна! Вы что, обращались со мной как с обычным преступником? – Родригес был вне себя. – Да в чем дело, англичанин, что тут такого? Вечер испортили… Но подожди. Я их прощаю. И я прощаю тебя, англичанин. Ты был прав, а я нет. Извини. Я рад видеть тебя, – он отвинтил крышку и предложил ему фляжку. – Вот – здесь прекрасный бренди.

– Вы пейте первым.

Лицо Родригеса мертвенно побледнело:

– Мадонна, ты думаешь, я принес тебе яду?

– Нет. Но вы пейте первым.

Родригес выпил.

– Еще!

Португалец повиновался, потом вытер рот тыльной стороной руки. Блэксорн взял фляжку. – Салют! – Он наклонил ее и сделал вид, что глотает, украдкой заткнув горлышко фляжки языком, чтобы не дать жидкости попасть в рот, как ни хотелось ему выпить.

– Ах! – сказал он, – Это было прекрасно.

– Возьми ее себе, англичанин, это подарок.

– От доброго святого отца? Или от тебя?

– От меня.

– Ей‑богу?

– Клянусь Богом, святой Девой, тобой и ими! – сказал Родригес. – Это подарок от меня и от отца! Он владеет всеми запасами спиртного на «Санта‑Филиппе», но его святейшество сказал, что я могу распоряжаться ими наравне с ним, на борту еще дюжина таких фляжек. Это подарок. Где твои хорошие манеры?

Блэксорн притворился, что пьет, и вернул ее обратно:

– Вот, давай еще.

Родригес чувствовал, как спиртное растекается по жилам, и порадовался, что после того, как взял у Алвито полную фляжку, он вылил содержимое, промыл как можно лучше и наполнил ее бренди из своей бутылки.

– Мадонна, прости меня, – взмолился он, – прости меня за то, что я усомнился в святом отце. О, Мадонна, Бог и Иисус, ради любви к Богу, приди снова на землю и измени ее, эту планету, где мы иногда еще осмеливаемся не доверять священникам.

– В чем дело?

– Ничего, англичанин. Я только подумал, что мир – это грязная помойная яма, если не можешь доверять никому. Я пришел к тебе по‑дружески, пообщаться, а теперь мир для меня раскололся.

– Ты пришел с миром?

– Да.

– С таким вооружением?

– Я всегда так вооружен. Поэтому еще и жив. Салют! – Здоровяк мрачно поднял свою фляжку и снова отпил бренди, – Черт бы побрал этот мир, черт бы забрал все это.

– Ты говоришь, черт со мной?

– Англичанин, это я, Васко Родригес, кормчий португальского военного флота, не какой‑то зачуханный самурай. Я обменялся с тобой многими оскорблениями, но все по‑дружески, пойми. Сегодня вечером я пришел повидаться с другом, и вот теперь у меня его нет. Это чертовски печально.

– Да.

– Мне не следует горевать, но я горюю. Дружба с тобой очень осложняет мне жизнь. – Родригес встал, пытаясь унять боль в спине, потом снова сел, – Ненавижу сидеть на этих проклятых подушках! Мне нужны стулья. На корабле. Ну, салют, англичанин.

– Когда вы повернули по ветру, а я был на миделе, ты сделал это, чтобы сбросить меня за борт. Так?

– Да, – сразу же ответил Родригес. Он встал на ноги. – Да, я рад, что ты спросил меня об этом, так как это ужасно гложет мою совесть. Я рад извиниться перед тобой, так как мне самому было трудно в этом признаться. Да, англичанин. Я не прошу прощения, понимания или чего‑то еще. Но я рад признаться в этом позоре прямо перед тобой.

– Вы думаете, я бы поступил так же?

– Нет. Но потом, когда наступит такой момент… Никогда не знаешь, как поведешь себя в момент испытаний.

– Вы пришли сюда, чтобы убить меня?

– Нет. Не думаю. Это не было у меня самой главной мыслью, хотя для моего народа и для моей страны, как мы оба знаем, было бы лучше, если бы тебя не было в живых. Жаль, но это так. Как глупа жизнь, да, англичанин?

– Я не хочу, чтобы ты умер, кормчий, мне нужен только твой Черный Корабль.

– Слушай, англичанин, – сказал Родригес без всякой злобы. – Если мы встретимся в море, ты на своем корабле, вооруженный, я на своем, сам заботься о своей жизни. Я пришел сказать тебе об этом – только об этом. Я думаю, можно сказать тебе это как другу, мне все‑таки хочется остаться твоим другом. Кроме встречи на море, я навеки у тебя в долгу. Салют!

– Надеюсь, что я захвачу твой Черный Корабль в море. Салют, кормчий.

Родригес гордо удалился. Ёсинака и самураи проводили его. У ворот Родригес получил свое оружие и вскоре исчез в ночной темноте…

Ёсинака подождал, пока часовые не встали на свои места. Убедившись, что все в безопасности, он пошел к себе. Блэксорн сидел на одной из подушек, через несколько минут служанка, которую он послал за саке, улыбаясь, прибежала с подносом. Она налила ему чашку и осталась ждать, чтобы и дальше обслуживать его, но Блэксорн ее отпустил. Теперь он был один. Ночные звуки снова окружили его, шорохи, звуки водопада, копошенье ночных птиц. Все было как раньше, но все необратимо изменилось.

Опечаленный, Блэксорн потянулся налить себе чашку саке, но послышалось шуршание шелка, бутылочку взяла рука Марико. Она налила ему, еще одну чашку налила себе.

– Домо, Марико‑сан.

– До итасимасите, Анджин‑сан, – она устроилась на другой подушке. Они выпили горячего вина.

– Он хотел убить вас, не так ли?

– Не знаю, я не уверен в этом.

– А что значит – обыскивать по‑испански?

– Некоторые из них раздевают своих пленных, потом ищут в укромных местах. И не очень осторожно. Они называют это «обыскивать кон сигнифика», со значением. Иногда для этого используют ножи.

– Ох, – она пила и слушала, как вода плещется среди камней. – Здесь то же самое, Анджин‑сан. Иногда. Вот почему глупо допускать, чтобы тебя поймали. Если ты схвачен, ты так сильно обесчестишь себя, что чтобы ни сделали поймавшие… Лучше не давать себя схватить. Правда?

Он посмотрел на нее при свете фонарей, раскачивающихся под легким прохладным ветерком.

– Ёсинака был прав. Обыск был необходим. Это была ваша идея, да? Вы приказали Ёсинаке обыскать его?

– Пожалуйста, простите меня, Анджин‑сан, я надеюсь, это не создало для вас никаких затруднений. Я просто боялась за вас.

Спасибо тебе, – сказал он, снова перейдя на латынь, хотя он и жалел, что обыск был сделан. Без него он все еще имел бы друга. «Может быть», – предупредил он себя.

– Ты вежливый, – сказала она, – но это был мой долг.

На Марико было надето ночное кимоно и верхнее кимоно голубого цвета, волосы небрежно заплетены в косы, спадающие до пояса. Она оглянулась на ворота вдалеке, их было видно сквозь деревья.

– Вы очень умно поступили с этим спиртным, Анджин‑сан. Я чуть не ущипнула себя от злости, забыв предупредить об этом Ёсинаку. Очень умно, что вы заставили его выпить дважды. У вас там часто пользуются ядами?

– Иногда. Кое‑кто применяет яды. Это грязный прием.

– Да, но очень эффективный. У нас так тоже бывает.

– Ужасно, правда, не доверять никому.

– О, нет, Анджин‑сан, извините, – ответила она. – Это только одно из самых важных жизненных правил – ни больше, ни меньше.

Дата добавления: 2015-07-12