В. И. Чиляев.

Цит. по: Мартьянов П. К. ¹ Т. 2. С. 44—45

Отправляясь в отряд... заболел я по дороге лихорадкой и, быв освидетельствован в гор. Пятигорске докторами, получил от пятигорского коменданта г. полковника Ильяшенкова позволение остаться здесь впредь до излечения.

Лермонтов. Рапорт от 13 июня 1841 г.

Цит. по: Щеголев П. Е. С. 231

...Усматривая, что болезнь их может быть излечена и другими средствами, я покорно прошу ваше высокоблагородие немедленно, с получением сего, отправить их обоих по назначению, или же в Георгиевский военный госпиталь, по уважению, что Пятигорский госпиталь и без того уже наполнен больными офицерами, которым действительно необходимо употребление минеральных вод.

Нач. штаба полковник Траскин —

пятигорскому коменданту Ильяшенкову //

Исторический вестник. 1880. Т. 3. С. 881

Александр Семенович (Траскин) был лет 32-х. Его рост, более чем средний, был незаметен при его чрезвычайной толщине. Он был то, что французы называют жизнелюб: любил хороший стол, удобства жизни, а особливо женщин.

Г. И. Филипсон. С. 374

Кроме природной гордости флигель-адъютант Александр Семенович Траскин кичился родством, хотя и отдаленным, с одним из владык мира сего. Леность его происходила от непомерной толстоты, которая для него была особенно тяжела во время лета, когда нетерпеливость его в докладах доходила до отвращения. Любя вообще хорошо пожить, а в особенности поесть (но только не со своими подчиненными), на что собственные средства были недостаточны, несмотря на это, он умел проживать более, нежели получал.

М. Я. Ольшевский. С. 347

...Так как я начал уже пользование минеральными водами и принял 23 серных ванны, — то, прервав курс, подвергаюсь совершенному расстройству здоровья, и не только не излечусь от своей болезни, но могу получить новые, для удостоверения в чем имею честь приложить свидетельство меня пользующего медика.

Лермонтов. Рапорт от 13 июня 1841 г.

Цит. по: Щеголев П. Е. С. 231

В таких делах нам много доктор Ребров помогал. Бывало, подластишься к нему, он даст свидетельство о болезни, отправит в госпиталь на два дня, а после и домой, за неимением места в госпитале. К таким уловкам и Михаил Юрьевич не раз прибегал.

Н. П. Раевский. С. 166

В канцелярии зашел разговор о квартире. Чиляев предложил флигель в своем доме, добавив, что квартира в старом доме занята уже князем А. И. Васильчиковым.

— Поедем, посмотрим, — сказал Лермонтов.

— Пожалуй, — отвечал Столыпин, — только не сейчас, нужно заехать в гостиницу переодеться; скоро полдень, что за приятность в жару разъезжать по городу в парадной форме.

Часа в два-три дня они приехали к Чиляеву. Осмотрев снаружи стоявший на дворе домик и обойдя комнаты, Лермонтов остановился на балконе, выходившем в садик, граничащий с садом Верзилиных, и погрузился в раздумье. Между тем Столыпин обошел еще раз комнаты, сделал несколько замечаний насчет поправок и, осведомившись о цене квартиры, вышел также на балкон и спросил Михаила Юрьевича:

— Ну, что, Лермонтов, хорошо?

— Ничего, — отвечал поэт небрежно, как будто недовольный нарушением его заветных дум, — здесь будет удобно... дай задаток!

Столыпин вынул бумажник и заплатил все деньги за квартиру. Вечером в тот же день они переехали.

В. И. Чиляев.

Цит. по: Мартьянов П. К. ¹ Т. 2. С. 43

На дворе дома, нами занимаемого, во флигеле, поселился Тиран, по фасу к Машуку подле нас жил Лермонтов со Столыпиным, а за ними Глебов с Мартыновым.

А. И. Арнольди. С. 471

Квартира у него со Столыпиным была общая, стол держали они... дома и жили дружно. Заведовал хозяйством, людьми и лошадьми Столыпин. В домике, который они занимали, комнаты, выходящие окнами во двор, назывались столыпинской половиной, а выходящие в сад — лермонтовской. Михаил Юрьевич работал большею частью в кабинете, на том самом письменном столе, который стоял тут и в 1870 году. Работал он при открытом окне, под которым стояло черешневое дерево, сплошь осыпанное в тот год черешнями, так что, работая, он машинально протягивал руку, срывал черешни и лакомился ими. Спал Лермонтов на кровати, стоявшей до 1870 года в кабинете, и на ней был положен, когда привезли тело его с места поединка. Кровать эта освящена кровью поэта, так же как и обеденный стол, на котором он лежал после анатомирования до положения во гроб.

П. К. Мартьянов ¹. Т. 2. С. 34

С галереи нашей открывался великолепный вид: весь Пятигорск лежал как бы у ног наших, и взором можно было окинуть огромное пространство, по которому десятками рукавов бежал Подкумок. По улице, которая спускалась от нашего дома перпендикулярно к бульвару, напротив нас поместилось семейство Орловой, жены казачьего генерала, с ее сестрами Идой и Поликсеной и м-ме Рихтер (все товарки сестры моей по Екатерининскому институту), а ниже нас виднелась крыша дома Верзилиных, глава которого, также казачий генерал, состоял на службе в Варшаве, а семейство его, как старожилы Пятигорска, имело свою оседлость в этом захолустье, которое оживлялось только летом при наплыве страждущего человечества.

А. И. Арнольди. С. 471—472

Домик, где жил Лермонтов, цел и доныне. Но, перейдя в руки лиц, не имеющих понятия о его значении для интеллигентного русского общества, находится, как сообщали корреспонденты в 1891 году, в запущении. Я его осматривал в 1870 году, когда В. И. Чиляев был еще жив. Он сам водил меня по комнатам и дал нужные объяснения о меблировке и том положении, в котором находился домик в сезон 1841 года.

Вот описание его, сделанное мною тогда же, в присутствии домовладельца, им проверенное и одобренное (для большей наглядности прилагается план внутреннего расположения домика).

Наружность домика самая непривлекательная. Одноэтажный, турлучный, низенький, он походит на те постройки, которые возводят отставные солдаты в слободках при уездных городах. Главный фасад его выходит во двор и имеет три окна, но все три различной меры и вида. Самое крайнее с левой стороны фасада окно, вроде итальянского, имеет обыкновенную раму о восьми стеклах и по бокам полурамы, каждая с четырьмя стеклами, и две наружные рамы-ставни. Второе окно имеет одну раму о восьми стеклах и одну ставню. Наконец, третье — также в одну раму о восьми стеклах окно, но по размеру меньше второго на четверть аршина и снабжено двумя ставеньками. Сбоку домика с правой стороны пристроены деревянные сени с небольшим о двух ступенях крылечком. Стены снаружи обмазаны глиной и выбелены известкой. Крыша тростниковая с одной трубой.

В сенях ничего, кроме деревянной скамейки, не имеется. Из сеней налево дверь в прихожую. Домик разделяется капитальными стенами вдоль и поперек и образует четыре комнаты, из которых две комнаты левой долевой (западной) половины домика обращены окнами на двор, а другие две правой (восточной) половины — в сад. Первая комната левой половины, в которую ведет дверь из сеней, разгорожена вдоль и поперек перегородками и образует, как широковещательно определил В. И. Чиляев, прихожую, приемную и буфет.

Прихожая — небольшая полутемная комнатка с дверями: прямо — в приемную, направо — в зало. Мебели в прихожей никакой нет. В приемной окно на двор и две двери: одна — прямо в спальню, другая же в противоположной перегородке — в буфет. По левую сторону под окном стол, по стенам несколько стульев, а в углу часть поставленной в центре дома большой голландской печи. Далее спальня Столыпина с большим шестнадцатистекольным окном и дверью в кабинет Лермонтова. В спальне под окном стол с маленьким выдвижным ящичком и два стула, у противоположной, ко входу из приемной, стены кровать и платяной шкаф, направо в углу между дверями часть голландской печи. В кабинете Лермонтова такое же шестнадцатистекольное окно, как и в спальне Столыпина, и дверь в зало. Под окном простой, довольно большой стол с выдвижным ящиком, имеющим маленькое медное колечко, и два стула. У глухой стены, против двери в зало, прикрытая двумя тоненькими дощечками, длинная и узкая о шести ножках кровать (3 1/4 арш. длины и 14 вершков ширины) и трехугольный столик. В углу между дверями печь, по сторонам дверей четыре стула. Зало имеет два восьмистекольных окна — налево в сад и одно прямо к сеням на двор. Слева, при выходе из кабинета, складной обеденный стол. В простенке между окнами — ломберный стол, а над столом — единственное во всей квартире зеркало, под окном по два стула. Направо в углу печь. У стены маленький, покрытый войлочным ковром диванчик и перед ним переддиванный об одной ножке стол.

Общий вид квартиры далеко не представителен. Низкие, приземистые комнаты, стены которых оклеены не обоями, но просто бумагой, окрашенной домашними средствами: в приемной — мелом, в кабинете — светло-серой, в спальне — голубоватой и в зале искрасна-серой розовой клеевой краской. Потолки положены прямо на балки и выбелены мелом, полы окрашены желтой, а двери и окна синеватой масляной краской... Мебель самой простой, чуть не солдатской работы и почти вся, за исключением ясеневого ломберного стола и зеркала красного дерева, окрашена темной, под цвет дерева, масляной краской. Стулья с высокими впереплет спинками и мягкими подушками, обитыми дешевым ситцем.

Все в домике: и его внешний вид, и внутреннее его расположение, и убранство, по удостоверению В. И. Чиляева, было сохранено им до 1870 года в том виде, как оно обреталось во время квартирования Лермонтова в 1841 году. Только в зале вместо окна у дверей в кабинет в то время был выход на балкон, обветшалый и отнятый впоследствии, да спальня Столыпина имела другую окраску, именно бланжевого (телесного. — Фр.) цвета. Перемена же в мебели заключается в том, что вместо дивана под ковром стоял диван, обитый клеенкой.

В наше комфортабельное время, конечно, многим покажется странным, что такие интеллигентные, состоятельные люди, как Столыпин и Лермонтов, могли квартировать в подобном мизерном помещении. Но если Пятигорск и теперь, спустя пятьдесят с лишком лет, не представляет надлежащих удобств для жизни приезжающим на лето туристам и больным, то тем более тогда и это помещение считалось одним из лучших, доказательством чему может служить то обстоятельство, что кн. А. Н. Васильчиков с князем С. В. Трубецким занимали в большом доме Чиляева только три комнаты, а Н. С. Мартынов, М. П. Глебов, Н. П. Раевский и А. К. Зельмиц (последний с семейством), жившие в надворном флигеле Верзилиных, имели первые трое — по одной, а последний — две комнаты. Все они благодарили судьбу, что устроились по возможности довольно еще сносно, а то были случаи, что приезжавшие на воды поздно, то есть в самый разгар сезона, должны были довольствоваться чердачными светелками, чуланами и садовыми беседками.

П. К. Мартьянов ¹. Т. 2. С. 32—34

Лев Пушкин приехал в Пятигорск в больших эполетах. Он произведен в майоры, а все тот же! Прибежит на минутку впопыхах, вечно чем-то озабочен, — уж такая натура. Он свел меня с Дмитриевским, нарочно приехавшим из Тифлиса, чтобы с нами, декабристами, познакомиться. Дмитриевский был поэт и в то время был влюблен и пел прекрасными стихами о каких-то прекрасных карих глазах. Лермонтов восхищался этими стихами и говаривал обыкновенно: «После твоих стихов разлюбишь поневоле черные и голубые очи и полюбишь карие глаза».

Н. И. Лорер. Стб. 458

Ревматизм, мною схваченный в 1840 году, разыгрался не на шутку, и я должен был подумать о полном излечении, а так как сестре и мачехе понадобилось лечение минеральными водами, то и было решено всем нам целой семьей ехать туда. В начале мая мы пустились в путь. <...> Встреченные еще в слободке досужими десятскими, мы скоро нашли себе удобную квартиру в доме коменданта Умана, у подошвы Машука, и посвятили целый вечер хлопотам по размещению. Я сбегал на бульвар, на котором играла музыка какого-то пехотного полка, и встретил там много знакомых гвардейцев, приехавших для лечения из России и из экспедиции, как-то: Трубецкого, Тирана, ротмистра гусарского полка, Фитингофа, полковника по кавалерии, Глебова, поручика конной гвардии, Александра Васильчикова, Заливкина, Монго-Столыпина, Дмитриевского, тифлисского поэта, Льва Пушкина и, наконец, Лермонтова, который при возникающей уже славе своей рисовался — и сначала делал вид, будто меня не узнает, но наконец потом сам первый бросился ко мне на грудь и нежно меня обнял и облобызал.

А. И. Арнольди. С. 472

Гвардейские офицеры после экспедиции нахлынули в Пятигорск, и общество еще более оживилось. Молодежь эта здорова, сильна, весела, как подобает молодости, воды не пьет, конечно, и широко пользуется свободой после трудной экспедиции. Они бывают также у источников, но без стаканов: лорнеты и хлыстики их заменяют. Везде в виноградных аллеях можно их встретить, увивающихся и любезничающих с дамами.

У Лермонтова я познакомился со многими из них, и с удовольствием теперь вспоминаю имена их: Алексей Столыпин (Монго), товарищ Лермонтова по школе и полку в гвардии; Глебов, конногвардеец, с подвязанной рукой, тяжело раненный в ключицу; Тиран, лейб-гусар, Александр Васильчиков, чиновник при Гане для ревизии Кавказского края, сын моего бывшего корпусного командира в гвардии; Сергей Трубецкой, Манзей и другие. Вся эта молодежь чрезвычайно любила декабристов вообще, и мы легко сошлись с ними на короткую ногу.

Н. И. Лорер. Стб. 458—459

Последний загадочный год в жизни Лермонтова, весь исполненный деятельности, — сокровище для внимательного ценителя, всегда имеющего наклонность заглядывать в «лабораторию гения», напряженно следить за развитием каждой великой силы в мире искусства.

А. В. Дружинин. С. 638

Бабушка Лермонтова, сокрушающаяся об его отсутствии, вообразила в простоте душевной, что преклонит все сердца в пользу своего внука, если заставит хвалить его всех и повсюду; вообразив это, решилась поднести, в простоте же души, 500 руб. асс. Фад. Бенед. Булгарину. Ну тот, как неподкупный судья, и бросил в «Пчелу» две хвалебные статейки, показав тем, что он не омакнет пера в чернильницу менее, как за 250 руб. асс. Это узнал я у Карамзиных, которые, особенно Софья Николаевна, очень интересуются судьбой Лермонтова.

П. А. Плетнев — Я. К. Гроту.

4 января 1840 г.

Гвардейская молодежь жила разгульно в Пятигорске, а Лермонтов был душою общества и делал сильное впечатление на женский пол.

Н. И. Лорер. Стб. 459

Большинство видело в Лермонтове не великого поэта, а молодого офицера, о коем судили и рядили так же, как о любом из товарищей, с которыми его встречали. Поэтому винить Мартынова больше других непосредственных участников в деле несчастной дуэли — несправедливо.

П. А. Висковатов. С. 381

Над всеми нами он командир был. Всех окрестил по-своему. Мне, например, ни от него, ни от других, нам близких людей, иной клички, как Слёток, не было. А его никто даже и не подумал называть иначе, как по имени. Он, хотя нас и любил, но вполне близок был с одним только Столыпиным... Все приезжие и постоянные жители Пятигорска получали от Михаила Юрьевича прозвища. И язык же у него был! Как бывало прозовет кого, так кличка и пристанет. Между приезжими барышнями были «бледные красавицы и лягушки в обмороке». А дочка калужской помещицы Быховец, имени которой я не помню именно потому, что людей, окрещенных Лермонтовым, никогда не называли их христианскими именами, получила прозвище «прекрасная брюнетка». Они жили напротив Верзилиных, и с ними мы особенно часто видались.

Н. П. Раевский. С. 166—167

В Пятигорске жило в то время семейство генерала Верзилина, находившегося на службе в Варшаве при князе Паскевиче, состоявшее из матери и трех взрослых дочерей девиц. Это был единственный дом в Пятигорске, в котором, почти ежедневно, собиралась вся изящная молодежь пятигорских посетителей, в числе которых были Лермонтов и Мартынов.

Я. И. Костенецкий. С. 115

Семья Верзилиных состояла из матери, пожилой женщины, и трех дочерей: Эмилии Александровны, известной романическою историею своею с Владимиром Барятинским, — «le mougic» (мужик), как ее называли, бело-розовой куклы Надежды, и третьей, совершенно незаметной. Все они были от разных браков, так как m-me Верзилина была два раза замужем, а сам Верзилин был два раза женат. Я не был знакомым с этим домом, но говорю про него так подробно потому, что в нем разыгралась та драма, которая лишила Россию Лермонтова.

Н. И. Лорер. Стб. 472

В особенности привлекала в этот дом старшая Верзилина, Эмилия, девушка уже немолодая, которая еще во время посещения Пятигорска Пушкиным прославлена была им как звезда Кавказа, девушка очень умная, образованная, светская, до невероятности обворожительная и превосходная музыкантша на фортепиано, — отчего в доме их, кроме фешенебельной молодежи, собирались и музыканты, — но в то время уже очень увядшая и пользовавшаяся незавидной репутацией.

Я. И. Костенецкий. С. 115

Местная знать не отличалась ни числом, ни родовитостью, ни богатством. Она состояла из семейств лиц, выслужившихся или служивших еще на Кавказе, офицеров, чиновников и казаков. Немногие дома из этой знати, преимущественно те, где царили женщины — «хозяйки вод», как их называл Лермонтов, — открывали свои гостеприимные двери для именитых гостей города, золотой столичной молодежи и окуренных порохом ветеранов и светских представителей железных кавказских легионов.

Одним из таких домов в 1841 году считался дом бывшего наказного атамана казачьего войска генерал-майора Петра Семеновича Верзилина. Сам генерал находился в то время на службе в Варшаве, но супруга его, Марья Ивановна, представительная дама польского происхождения, со своими двумя дочерьми: от первого брака с полковником Клингенбергом Эмилией Александровной (вышедшей впоследствии замуж за родственника Лермонтова Акима Павловича Шан-Гирея и известной своими тенденциозными статьями о М. Ю. Лермонтове, появившимися в восьмидесятых годах во многих журналах) и прижитой с Петром Семеновичем Надеждой Петровной и дочерью Петра Семеновича от первого брака Аграфеной Петровной, жила открыто и собирала в своем салоне лучшее приезжее общество. В кружках «водяной молодежи» дом Верзилиных назывался «храмом граций». При встречах между собой юноши обычно обменивались такими фразами: «Где был?» — «У граций». — «Где будешь вечером?» — «Сперва, конечно, зайду к грациям, а потом посмотрим...» — «С кем ты танцуешь мазурку?» — «С младшей грацией». Причиной тому был сам Петр Семенович, который на вопрос: «Сколько у него дочерей?» — отвечал: «У моей жены две дочери, да у меня две, а всего три... только три грации, а не четыре». Правда, верзилинские барышни, в особенности средняя, Эмилия Александровна, находившаяся тогда в расцвете молодости и красоты, по своей привлекательной внешности и светским манерам, могли с честью носить имя граций, но, как все провинциальные барышни, были жеманны и скучны. По крайней мере, они казались такими наиболее строгим и претензательным львам столичных гостиных. После одного из балов Лермонтов на вопрос: «Ну, как веселились вчера?» — отвечал: «Ах, как все грации жеманны — мухи дохнут».

Вторым открытым домом считался дом генеральши Екатерины Ивановны Мерлини... Она была героиней зашиты Кисловодска от черкесского набега в отсутствие ее мужа, коменданта крепости. Ей пришлось распорядиться действиями крепостной артиллерии, и она сумела повести дело так, что горцы рассеялись прежде, чем прибыла казачья помощь. Муж ее, генерал-лейтенант, числился по армии и жил в Пятигорске на покое. Екатерина Ивановна считалась отличной наездницей, ездила на мужском английском седле и в мужском платье, держала хороших верховых лошадей и участвовала в кавалькадах, устраиваемых молодежью (Эмилия Шан-Гирей говорит, что Мерлини в 1841 году в кавалькадах не участвовала, предпочитала ездить одна. Но трудно допустить, чтобы молодая героиня чуждалась кавалеров и скакала по улицам Пятигорска или за городом одна. Возражение это вызвано, вероятно, каким-нибудь личным соображением ).

Далее следует дом Озерских, приманку в котором составляла премиленькая барышня Сашенька. Отец ее заведовал калмыцким улусом, был человек состоятельный и дал дочери хорошее образование. Но у них М. Ю. Лермонтов бывал очень редко, так как там принимали неразборчиво, а поэт не любил, чтобы его смешивали с толпою.

В некоторых воспоминаниях упоминается еще о двух-трех домах, где бывала молодежь; но о домах этих я распространяться не стану, так как они стояли в стороне от роковых событий сезона 1841 года. Упомяну только, в виде исключения, о доме близкой соседки Верзилиных тарумовской помещицы М. А. Прянишниковой, где гостила тогда ее родственница, девица Быховец, прозванная Лермонтовым за бронзовый цвет лица и черные очи «прекрасная смуглянка». Она имела много поклонников из лермонтовского кружка и сделалась известной благодаря случайной встрече с поэтом в колонии Каррас, перед самой его дуэлью.

П. К. Мартьянов ¹. Т. 2. С. 35—36

...Однажды пришел к Верзилиным Лермонтов в то время как Эмилия, окруженная толпой молодых наездников, собиралась ехать куда-то за город. Она была опоясана черкесским хорошеньким кушаком, на котором висел маленький, самой изящной работы черкесский кинжальчик. Вынув его из ножен и показывая Лермонтову, она спросила его: «Не правда ли хорошенький кинжальчик?» «Да, очень хорош, — отвечал он, — им особенно ловко колоть детей», — намекая этим язвительным и дерзким ответом на ходившую про нее молву. Это характеризует язвительность и злость Лермонтова, который, как говорится, для красного словца не щадил ни матери ни отца.

Я. И. Костенецкий. С. 117

Поручик Куликовский говорил мне, что он помнит Лермонтова. Встречал он его на бульваре и у источников. «Всякий раз как появлялся поэт в публике, ему предшествовал шепот: «Лермонтов идет», и все сторонились, все умолкало, все прислушивалось к каждому его слову, к каждому звуку его речи.

П. К. Мартьянов ². С. 602—603

Дата добавления: 2015-07-12