Через сто восемнадцать дней

И МЫ СДАЛИСЬ. Даже мне уже надоело бегать за призраком, который явно не хотел, чтобы мы его поймали. Да, мы, возможно, оказались слабы, но некоторые загадки явно не желают решаться. Я так и не смог понять ее настолько, насколько мне хотелось, но, возможно, эта цель была вообще недостижима. Она не дала мне такой возможности. И этот случай — или это несчастное самоубийство — никогда не будет раскрыт, я навсегда останусь жить с вопросом: «Отпустил ли я тебя, Аляска, к судьбе, которой ты не желала, или же помог тебе в твоем стремлении уничтожить себя»? Это разные преступления, и я не знал, сердиться ли на нее за то, что она сделала меня соучастником самоубийства, или на себя, за то, что позволил случиться тому, что случилось.

Но мы узнали все, что узнать было можно, и, заставив нас искать ответы на наши вопросы, она помогла нам сблизиться — Полковнику, Такуми и мне. Да. Аляска не раскрыла мне собственные секреты, но все же она оставила мне так много, что я снова смог поверить в великое «Возможно».

— Мы можем еще кое-что сделать, — сказал Полковник, когда мы играли в приставку со звуком — вдвоем, как и в первые дни Расследования.

— Ничего мы больше не можем.

— Я хочу проехаться туда, — сказал он. — По ее следам.

В отличие от Аляски мы не могли позволить себе уехать с кампуса ночью, поэтому мы сдвинули все примерно на 12 часов, то есть, на 15:00. Полковник сел за руль джипа Такуми. Его с Ларой мы тоже позвали, но они к тому моменту уже окончательно устали гоняться за призраками, к тому же, надвигались экзамены.

День был жаркий, солнце настолько раскалило асфальт, что простирающаяся впереди лента трассы вибрировала от перегрева. Проехав полтора километра по Шоссе 119, мы свернули на I-95 и двинули на север, в сторону места происшествия, а заодно и Вайн-Стейшн.

Ехали мы быстро и молча, глядя строго вперед. Я пытался понять, о чем она могла думать в ту ночь — меня снова обуяло желание порвать время и пространство и внедриться в ее голову — хотя бы на миг. Мимо нас в сторону школы пролетела машина скорой помощи: сирена выла, мигалка горела, и я на миг занервничал: это же мог быть кто-то из моих знакомых. Я даже надеялся именно на это, чтобы печаль, которая все еще не оставила меня, могла обрести новую форму и глубину.

— Иногда мне это даже нравилось, — сказал я, нарушив наше молчание. — Мысль о том, что она умерла.

— В смысле, ты этому радовался?

— Нет. Не знаю, как сказать. Просто… очень чистое чувство.

— Да, — согласился он, лишившись своего привычного красноречия. — Да. Понимаю. Мне тоже. Это естественно. В смысле, как иначе-то.

Меня всегда крайне удивляло, когда я понимал, что не один я на этом свете испытываю такие странные и ужасные чувства, думаю в таком ключе.

Когда мы проехали восемь километров, Полковник перестроился в левую полосу и начал ускоряться. Я заскрежетал зубами, и вдруг перед нами на солнце заблестело битое стекло, как будто дорога была усыпана драгоценными камнями, и я подумал, что это то самое место. Полковник еще сильнее надавил на газ.

И я подумал: «Наверное, выйти здесь было бы неплохо».

И я подумал: «Быстро и по прямой. Может, она в самую последнюю секунду и приняла это решение».

ВЖЖЖ — мы пролетели сквозь момент ее смерти. Мы проехали там, где не смогла проехать Аляска, перед нами лежало продолжение дороги, которого она уже не увидела, и мы остались живы. Мы живы! Мы дышим, мы плачем, мы замедляем ход и возвращаемся на нужную полосу.

На следующей же развязке мы развернулись, не спеша вышли из машины и поменялись местами. Мы обходили ее спереди и, встретившись, обнялись, я держал Полковника за плечи, сжав руки в кулаки, а он обхватил своими короткими ручками меня и крепко сжал. Я чувствовал, как он дышит, мы оба радовались и радовались тому, что живем. Понимание накатывало волнами, мы обнимались и плакали, и я думал: «Господи, мы, наверняка, со стороны выглядим такими жалкими уродцами», но это ерунда, когда ты, столько времени спустя, вдруг понимаешь, что твоя жизнь продолжается.

Дата добавления: 2015-07-12