Расстройство компенсации

Впервые – «Журнал для всех», 1905, № 2, стр. 71–74.

Вошло в издание А. Ф. Маркса (т. XI, 1906).

Печатается по черновому автографу (ГБЛ).

В ПССП (т. IX, стр. 693) предположительно датируется 1902–1903 годами. В полном собрании сочинений Чехова, изданном в виде приложения к «Ниве», «Расстройство компенсации» было датировано 1887 годом (т. 21, СПб., 1911, стр. 137–145, с подзаголовком: «Неоконченный рассказ»). Эта дата возникла, видимо, случайно: перед «Расстройством компенсации» в томе было помещено 14 рассказов 1887 года, опубликованных при жизни Чехова, эта же дата была отнесена к «Расстройству компенсации» – последнему рассказу перед разделом «Наброски» (куда вошли: «У Зелениных», «Калека» и «Волк»). Родные Чехова вряд ли могли быть инициаторами этой датировки (в «Журнале для всех» и в посмертном томе марксовского издания дата работы Чехова над «Расстройством компенсации» сообщена не была).

По почерку автограф можно отнести ко второй половине 1890-х годов. На автографе много редакторских помет, сделанных чернилами (в частности раскрыты все авторские сокращения). Получи его после публикации, М. П. Чехова написала карандашом на последней странице: «Рукопись, побывавшая в редакции „Журнала для всех“. Как безбожно!». Чехов возвращался к рукописи неоднократно: он вносил всё новые и новые замены, зачеркивал фразы и абзацы. Есть его карандашные пометы: пронумерованы страницы, на первой странице зачеркнуто слово «насвистывать».

Первая глава сначала кончалась фразой: «Как же быть?» (стр. 228, строка 16). Соединив эпизод посещения Яншиным станции с предыдущим, Чехов отделил «яншинскую» часть рассказа от следующей, в которой повествование начато с точки зрения сестры Яншина: «Вера Андреевна видела в окно…» (стр. 230).

Михаилу Ильичу была дана сначала фамилия Новлянский, затем Бахович, и лишь потом Чехов остановился на Бондареве. Имя жены Яншина Леночка по всей рукописи исправлено из первоначального: Липочка. Жизнерадостный дачник со странной фамилией: Битный-Ку́шле-Сувремович – имел сначала имя и отчество: Каэтан Иеронимович.

Были устранены два эпизодических лица: из главы I – «дама с сердитым лицом», которая сидела около книжного шкафа на станции, и из главы II – горничная, вместе с которой Вера Андреевна вышла из залы в столовую, чтобы распорядиться насчет чая.

Обычаи и «традиции» в доме уездного предводителя Бондарева, тяготившие Яншина, были охарактеризованы резче («Тут в самом воздухе висит цензура») и подробнее (см. варианты).

Подробнее говорилось также о самом Яншине и его переживаниях, о его страстном желании уехать куда-нибудь из этого мрачного дома.

Долго не давалось Чехову образное решение мысли о путанице вопросов, мучивших Яншина. До уподобления их «невылазному болоту» («стоило только решить какой-нибудь один, чтобы от этого еще пуще запутались другие») Чехов сравнивал их с грудой мелких камней (см. стр. 322, строки 32–41).

В отрывке о Битном-Ку́шле-Сувремовиче был оттенок, характеризующий его бравирование оппозиционным настроением (см. стр. 325–326, строки 40–3).

Выражение чувства в любовном письме из Флоренции звучало с еще большей экспрессией (см. стр. 328–329). Письмо заканчивалось словами: «Стоп. Зовут в table d’hôte обедать. Не хочу!»

В Первой записной книжке (1891–1904) есть заметка, в которой легко угадать первоначальный замысел рассказа: «В письме: „русский за границей если не шпион, то дурак“. Сосед уезжает во Флоренцию, чтобы излечиться от любви, но на расстоянии влюбляется еще сильнее» (Зап. кн. I, стр. 81). Эту карандашную запись Чехов обвел чернилами и, как все неиспользованные литературные записи, перенес в Четвертую записную книжку – для произведений, над которыми собирался работать в будущем. По соседству с другими заметками Первой записной книжки эти строки относятся к середине декабря 1897 г. Чехов жил тогда в Ницце.

В заметке, сделанной в записной книжке, как и в черновом автографе, влюбленный герой уезжает во Флоренцию; как и там, речь идет о письме, присланном, очевидно, из-за границы. Возлюбленным Веры Андреевны вполне мог быть сосед (из текста чернового автографа видно, что он знаком с братом и мужем Веры Андреевны, что она встречалась с ним здесь же в еловых аллеях возле дома). В заметке, как и в черновом автографе, герой «на расстоянии влюбляется еще сильнее». Однако, работая над рассказом, Чехов отступил от первоначального замысла: герой уезжает в Италию вовсе не для того, «чтобы излечиться, от любви», а наоборот – чтобы встретиться там с Верой Андреевной на свободе и не таить своей любви. Письмо его – целиком любовного содержания; мотива «русские за границей» в нем нет. Намерение развернуть этот мотив (в «Расстройстве компенсации» или в другом произведении, неизвестно) подтверждается другими заметками, относящимися к тому же пребыванию Чехова в Ницце. Например: «Русские за границей: мужчины любят Россию страстно, женщины же скоро забывают о ней и не любят ее» (Зап. кн. I, стр. 82, конец декабря 1897 г. или начало 1898 г.). Или: «Каждый русский в Биаррице жалуется, что здесь много русских» (там же, стр. 77, сентябрь 1897 г.).

Записи, относящиеся к «Расстройству компенсации», сохранились также среди заметок Чехова на отдельных листках (ЦГАЛИ). Они расположены на наружных страницах двойной почтовой бумаги.

На первой странице: «Вера: Я не уважаю тебя за то, что ты так странно женился, за то, что из тебя ничего не вышло… Оттого я и имею тайны от тебя.

Беда в том, что самые простые вопросы мы стараемся решать хитро, а потому и делаем их необыкновенно сложными. Нужно искать простое решение.

Я счастлив, доволен, сестра, но если бы я родился во второй раз и меня бы спросили: хочешь жениться? Я ответил бы: нет. Хочешь иметь деньги? Нет…

Нет того понедельника, который не уступил бы своего места вторнику.

Леночке в романах нравились герцоги и графы, но мелкоты она не любила. Любила главы, где любовь, но [не терпела чувственпых описаний] чистая, идеальная, а не чувственная. Описаний природы не любила. Разговоры предпочитала описаниям. Читая начало, нетерпеливо заглядывала в конец. Не знала и не помнила имен авторов. Писала карандашом на полях: дивно! прелесть! или: и поделом!»

На другой странице – только две записи: «Леночка пела, не открывая рта.

Post coitum: – Мы, Бондаревы, всегда отличались крепким здоровьем…»

Судя по фамилии Бондарев и по имени Леночка, эти записи сделаны уже после того, как Чехов не только написал, но и исправил текст рукописи, где «Бондарев» была третьим вариантом фамилии Михаила Ильича, а «Леночка» – окончательным вариантом имени жены Яншина.

За исключением фразы о понедельнике и вторнике, нейтральной по отношению к содержанию написанных Чеховым страниц (хотя и она могла бы подойти к Михаилу Ильичу, с его любовью к нравоучительным сентенциям – ср.: «Что-нибудь одно: будь попом или гусаром!» или «нет тяжелее и святее труда, как труд сиделки»), весь этот текст связан с содержанием чернового автографа. Сестру Яншина зовут Вера, она замужем за Бондаревым. Самого Яншина мучают семейные неурядицы. Его жена Леночка любит переводные романы. Размышления Яншина о вопросах, которые, запутавшись, «походили на невылазное болото», соотносятся с записью о самых простых вопросах, которые делаются «необыкновенно сложными». Любовная связь Веры Андреевны с автором письма из Флоренции – это одна из «тайн», которую она скрывает от брата. Работая над «Тремя сестрами» в 1900 г., Чехов воспользовался обстоятельствами, лежащими в основе обоих упреков сестры брату (что он «так странно женился» и что из него «ничего не вышло»).

Последняя запись на листке («Post coitum: – Мы, Бондаревы, всегда отличались крепким здоровьем…») характеризует грубую, примитивную натуру мужа Веры Андреевны (в ПССП, т. XII, стр. 310 фамилия прочтена неверно: Болдыревы).

Итак, замысел «Расстройства компенсации» относится к концу 1897 г. Жизненные впечатления, отраженные в начатом рассказе, подтверждают эту дату, хотя в ней есть отзвуки и более ранних лет. Дело происходит в России, в усадьбе, напоминающей отчасти Богимово. Упоминаются большой зал с колоннами, в котором по ночам слышно эхо шагов, длинная и темная еловая аллея, потом спуск к реке, близость станции, уездный городок и монастырь. Некоторые из этих деталей повторены в «Трех сестрах» (в действии I – гостиная с колоннами, в действии IV – «Длинная еловая аллея, в конце которой видна река. На той стороне реки – лес»).

Дом самого Яншина, по которому он тоскует в усадьбе зятя, находится в деревне – в Новоселках (так называлось и село близ Мелихова; в Новоселках в августе 1897 г. было окончено строительство школы, затеянное Чеховым).

С Италией, в которой очутился возлюбленный героини, Чехов был знаком по предыдущим заграничным путешествиям – в 1891 и 1894 годах.

В черновом автографе и в первой записи к рассказу есть детали, относящиеся к жизни Чехова в русском пансионе в Ницце. Упоминание шпиона в этой первой записи, вероятно, обязано своим происхождением действительной встрече, которая также нашла отражение в записной книжке, в более ранней записи: «7 окт. <1897 г.> Признания шпиона» (Зап. кн. I, стр. 77; эту запись Чехов зачеркнул и перенес в дневник – см. т. XVII Сочинений).

О встрече со шпионом рассказывает в своих воспоминаниях Вас. И. Немирович-Данченко, приехавший в Ниццу в октябре 1897 г. (Вас. Немирович-Данченко. Памятка об А. П. Чехове. – Чеховский юбилейный сборник. М., 1910, стр. 402). Жалкий вид этого шпиона, приехавшего из Варшавы и откровенно признавшегося в своей профессии («Я-с… Извините… Шпион-с!»), внушил Чехову творческий интерес, и, по словам Немировича-Данченко, он говорил, что хочет его «во весь рост написать». Неизвестно, воспользовался бы Чехов в дальнейшем этим образом, но, вероятно, заметка в записной книжке сделана после разговора с мемуаристом. Об этом шпионе Чехов писал 17 октября 1897 г. В. М. Соболевскому (см. также: З. С. Паперный. «Ах какая масса сюжетов…» (Записные книжки Чехова). – «Литературная газета», 1974, № 47, 20 ноября).

В первой записи к рассказу, в словах: «если не шпион, то дурак», косвенно отразилось раздражение Чехова пустыми разговорами за табльдотом в русском пансионе. См. письма к А. И. Сувориной от 10 ноября 1897 г. и к М. П. Чеховой от 29 декабря 1897 г. По воспоминаниям М. М. Ковалевского, Чехов не всегда спускался к табльдоту и любил уединяться во время писания рассказов (Максим Ковалевский. Об А. П. Чехове. – «Биржевые ведомости», 1915, № 15185, 2 ноября). Ср. в первоначальном варианте конец письма из Флоренции: «Стоп. Зовут в table d’hôte обедать. Не хочу!»

В воспоминаниях Вас. Немировича-Данченко приводится также рассказ Чехова о впечатлении, какое на него производил вид тяжело больных на французском курорте под Ниццей – в Ментоне. «Сидят на берегу в креслах чахоточные и плюются. А море, здоровое, сильное, смелое, спокойно катится к ним… У кресел с больными жены и мужья… Хорошо бы написать, как они ненавидят больных, как рабы, прикованные к галере… И только природе нет дела ни до тех, ни до других» (стр. 401). В «Расстройстве компенсации» героине, с равнодушным видом стоявшей возле безнадежно больного мужа, предстоит везти его за границу, но мысли и чувства ее заняты возлюбленным. Правда, о ее ненависти к мужу в начатом рассказе нет ни слова, зато Чехов подробно останавливается на отношении Яншина к зятю: «…он вдруг почувствовал ненависть, тяжелую, острую ненависть к пухлому, бритому, актерскому лицу больного…» и т. д. (см. стр. 226). Это чувство в «Расстройстве компенсации»^[60] мотивировано: Бондарев – тяжелый, несимпатичный человек, испортивший жизнь сестры Яншина («то кажется, что сестра Вера несчастна», – одно из многочисленных обстоятельств, которые не давали Яншину покоя). И теперь, помогая сестре ухаживать за больным, страдая от его капризов и грубости к окружающим, Яншин еле сдерживал свою ненависть. Но, покинув больного, он зашагал по еловой аллее – и почувствовал умиротворение.

Психологическое наблюдение над чувствами родных, которым приходится долго ухаживать за безнадежно больными, – на ином социальном материале и с иной мотивировкой – есть и в «Мужиках», напечатанных еще в апреле 1897 г. (см. т. IX Сочинений, стр. 294; ср. Зап. кн. I, стр. 60).

Ситуация: молодая, цветущая женщина (в одном из вариантов автографа Яншин смотрел на стройную фигуру «своей замечательно красивой сестры») у кресла с больным, брюзжащим мужем, к которому она равнодушна, – была использована Чеховым еще в действии II пьесы «Леший» (1889) и повторена в «Дяде Ване» (1896).

В «Расстройстве компенсации» повествование начинается с описания всенощной, как и в ряде других произведений середины 1890-х – начала 1900-х годов («Три года», «Убийство», «Архиерей»; в «Невесте» всенощная «только что кончилась»).

Если содержание автографа позволяет отнести замысел «Расстройства компенсации» к концу 1897 г., то особенности почерка свидетельствуют о том, что Чехов вскоре приступил к написанию рассказа. Скорее всего это было не за границей, а по возвращении в Россию. Творческое настроение, в котором Чехов был в октябре-ноябре 1897 г. (он успел написать три рассказа за месяц с небольшим: «В родном углу», «Печенег», «На подводе»), уже во второй половине ноября сменяется недовольством собой и жалобами на то, что работа «на чужой стороне» не клеится (см. письма к М. П. Чеховой от 25 ноября и 14 декабря и к В. А. Гольцеву и Ф. Д. Батюшкову от 15 декабря 1897 г.). Нужно было исполнить обещания, данные «Русской мысли» и международному журналу «Cosmopolis», да и замыслы других, неначатых произведений хотелось скорее осуществить (см. письмо к М. П. Чеховой от 14 декабря 1897 г.). Была попытка вернуться к «начатой, но оставленной повести» – начатой еще у истоков создания повести «Три года» (письмо к М. П. Чеховой, 17 декабря 1897 г.). Но и это намерение не было осуществлено. Прожив во Франции до начала мая 1898 г., Чехов успел закончить еще только один рассказ – «У знакомых». Действие этого рассказа, писавшегося для «Cosmopolis»’а, происходит в России. Между тем редактор русского отдела журнала Ф. Д. Батюшков ожидал от Чехова изображения иностранной жизни (см. его просьбу в письме от 3 ноября 1897 г. и ответ Чехова на стр. 358 наст. тома).

Произведения, в которых Чехов использовал впечатления, например, от поездки в Италию и Австрию («Рассказ неизвестного человека» и «Ариадна»), были написаны по возвращении в Россию (см. примечания к этим произведениям в томах VIII и IX Сочинений). Очевидно и к «Расстройству компенсации» Чехов приступил только в России, когда к нему вернулось творческое настроение и его «машина» опять заработала, как он выразился в письме к Гольцеву 6 июня 1898 г.

Сообщая Суворину о смерти отца, выбившей его из колеи, Чехов писал 17 октября 1898 г.: «В Ялте тихая жизнь, хочется писать роман, и я, войдя в свое обычное настроение, засяду и напишу листов десять». Может быть, об этом «романе» Чехов рассказывал Гольцеву (в письме от 15 сентября 1899 г. было обещание прислать к апрелю 1900 г. «маленький роман в 4 листа»).

Если принять во внимание широкий разворот событий, с двумя сюжетными линиями, выявившимися уже в начатом тексте «Расстройства компенсации» (Яншин – Бондарев и Вера Андреевна – ее возлюбленный), то определение «роман», да еще в обычном чеховском понимании, может быть вполне приложимо к этому замыслу. Романом Чехов называл поначалу и «Три года», и «Мою жизнь», и даже «Попрыгунью» – «маленький, чювствительный роман для семейного чтения» (письмо к В. А. Тихонову от 30 ноября 1891 г.).

Другое начатое повествовательное произведение этих лет – «Калека» не может быть отождествлено с этим «романом» уже потому, что оно с самого начала предназначалось не для «Русской мысли», а для «Книжек Недели» (см. стр. 232–234 и 483 в наст. томе).

По возвращении в Россию Чехов сделал несколько записей, связанных с замыслом «Расстройства компенсации». Приблизительно к середине 1898 г. относится запись, которую можно было бы рассматривать как возможный вариант завязки любовной интриги, сложившейся в начатом рассказе: «Потапов привязывается к брату, и это служит началом любви к сестре» (Зап. кн. I, стр. 90). Эта ситуация вполне укладывается в обстоятельства, отраженные в черновом автографе рассказа и в предварительной заметке к нему (сосед мог сначала сдружиться с братом, который бывал у сестры). Но далее в этой записи следует поворот событий, не имеющий связи ни с одним из сохранившихся текстов, относящихся к «Расстройству компенсации»: «Развод с женой. Сын потом присылает ему планы: помещение для кроликов».

Позднее в записную книжку внесены лишь две записи, которые связаны с мотивами, имеющими отношение к замыслу этого произведения: 1) «Девица постоянно: дивно!» (Зап. кн. I, стр. 95 – эту запись, относящуюся к 1899 г., Чехов зачеркнул; ср. в <Записях на отдельных листках> о Леночке: «Писала карандашом на полях: дивно! прелесть! или: и поделом!» – ЦГАЛИ); 2) «У N. страсть к шпионству с детства до глубокой старости» (Зап. кн. I, стр. 134 – относится к 1901 г.).

Калека

Впервые – «Русская мысль», 1905, № 1, стр. 152–153.

Печатается по черновому автографу (ГБЛ).

Автограф занимает одну страницу двойного листа писчей бумаги большого формата. Почти весь текст написан необычным для Чехова толстым пером – с нажимом (типа «рондо»). В трех случаях различается второй слой рукописи благодаря исправлениям, сделанным тонким пером. Почерк – последних лет жизни Чехова. В тексте много исправлений за исключением первого абзаца и следующей за ним фразы, написанных без помарок.

Сохранились предварительные наброски к повести (ЦГАЛИ) (см. ниже).

В письмах Чехова есть упоминание темы, совпадающей с темой, означенной в заглавии автографа. Прочитав рукопись рассказа Е. М. Шавровой, в которой большое место занимало изображение больных и болезней, Чехов писал ей 28 февраля 1895 г.: «Лично для себя я держусь такого правила: изображать больных лишь постольку, поскольку они являются характерами или поскольку они картинны < … > Предоставьте нам, лекарям, изображать калек и черных монахов».

К этому времени в творческом опыте Чехова был, не считая душевнобольных в «Палате № 6» и «Черном монахе», один случай изображения «калеки» в собственном, физическом смысле: в неопубликованном рассказе «Письмо», относящемся к концу 1880-х – началу 1890-х годов, речь идет о больном человеке, который лишен способности двигаться (врач настаивает на операции, а он не соглашается). «…Не забывайте сердечно любящего и искренно преданного Вам калеку Игнатия Баштанова», – так заканчивается письмо героя. Хотел ли Чехов вернуться в рассказе «Калека» к ситуации этого отрывка (связанного с замыслом романа, над которым он работал в 1887–1889 гг.), неизвестно. Возвращение к мотивам болезни и обреченности больного в последние годы жизни Чехова не единично (ср.: «Архиерей», «Невеста», «Расстройство компенсации»). Любопытно, что во время серьезного обострения болезни в марте 1897 г. Чехов одно из писем к Шавровой подписал, подобно герою «Письма»: «Ваш калека А. Чехов» (26 марта 1897 г.); «калекой» назвал он себя и в письме к Н. М. Линтваревой от 1 мая 1897 г.

Одно обстоятельство в начатом сюжете сходно с событиями, описанными в рассказе «У знакомых» (1898): герой едет за город, где его ожидают разговоры о девушке, которую все считают его невестой (см.: З. С. Паперный. Записные книжки Чехова. М., 1976, стр. 328). Эта ситуация повторена также в «Вишневом саде» в варианте, еще более близком к рассказу «У знакомых»: все считают, что Лопахин хочет жениться на Варе, а он так и не делает ей предложения. Возможно, что, собираясь писать повесть «Калека», Чехов плохо помнил рассказ «У знакомых» (см. стр. 361) и невольно повторил схему его начала.

Среди сохранившихся записей Чехова на отдельных листках есть следующая:

«Калека

Оля Прозорова

Ганов» (ТМЧ).

Соседство имени героини «Трех сестер» с названием начатого произведения не случайно. Предварительные записи к пьесе, над которой Чехов работал в 1900 году, также перемежаются с записями к «Калеке» (ЦГАЛИ; ПССП, т. XII, стр. 308–309. <Записи на отдельных листках>, л. 13, записи 48–64). Все это свидетельствует о том, что замысел «Калеки» складывался в процессе работы над «Тремя сестрами».

Большая часть записей, хранящихся в ЦГАЛИ, сделана пером «с нажимом», как и черновой автограф «Калеки», и, как там, среди записей есть сделанные тонким пером («быть праздным значит поневоле прислушиваться ~ обречен на больную, одинокую, праздную жизнь» – записи 55–62).

В этих записях упоминаются дети сестры: «У сестры каждый год рождались дети» (ср. в «Калеке», – стр. 232, строки 10, 15–18). Названо имя одного из сыновей сестры – Глеб. Есть фраза с упоминанием мужа сестры героя – Сергея Николаевича. Намечен отсутствующий в начатом тексте мотив «калеки», пострадавшего от невежества врача и обреченного на одиночество и вынужденную праздность.

Мотив оторванности героя от жизни, который вполне был бы естествен в повести о «калеке», звучит особенно сильно в записи: «Л. училась, все учились – он же, остановившийся в своем развитии, не понимал ни ее, ни молодежи». Сходное переживание схвачено в сцене на катке, где герою хотелось догнать Л., «и казалось, что он это хочет догнать жизнь, ту самую, которой уже не вернешь, и не догонишь, и не поймаешь, как не поймаешь своей тени» (см. т. XVII Сочинений).

Некоторые из этих записей родились в процессе обдумывания «Трех сестер». Врачебная ошибка как источник человеческого несчастья («пострадал от невежества доктора») – этот мотив близок переживаниям Чебутыкина (ср. его слова в действии III: «В прошлую среду лечил на Засыпи женщину – умерла, и я виноват, что она умерла»).

О работе Чехова над повестью «Калека» в 1900 г. сохранились свидетельства современников. В конце июня 1900 г. Б. А. Лазаревский был в Ялте. 11 июля 1900 г. он сделал запись в дневнике – о дне, проведенном с Чеховым, 30 июня: «В кабинете мне бросилась в глаза начатая и, вероятно, оконченная, потому что на ней уже было заглавие, рукопись – „Калека“» (Б. А. Лазаревский. Дневник 1900–1901 гг. – ГБЛ; «Литературное наследство», т. 87. М., 1977, стр. 329). Единственная страница автографа была заполнена почти полностью и могла произвести впечатление первой страницы рукописи.

В конце июля (до 2 августа) в Ялте был М. О. Меньшиков, тогда еще редактор газеты «Неделя» и журнала «Книжки Недели». 12 августа он напоминал Чехову про его обещание – прислать рассказ для «Книжек Недели»: «Издатели наши просили передать Вам глубокую благодарность за Ваш прекрасный рассказ, которому единственно чего недостает – быть присланным для печати. В самом деле, что же с „Калекой“? Жду – не дождусь, и уже начинаю тревожиться» (ГБЛ). По-видимому, Чехов не только сообщил ему в Ялте название будущей вещи, но и рассказал примерное ее содержание.

В это время Чехов был занят корректурой третьего тома марксовского издания. Сосредоточиться на новых художественных замыслах не удавалось также по нездоровью и из-за многочисленных гостей (см., например, письма к О. Л. Книппер и М. П. Чеховой за август 1900 г.). С трудом подвигалась работа над пьесой «Три сестры» для Художественного театра, и вовсе не двигались рассказы, обещанные «Журналу для всех», «Жизни» и «Ниве». Осенью 1900 г. Чехов обещал также написать статью об И. И. Левитане для журнала «Мир искусства» и для отдельного издания книги о Левитане (см.: Из архива Чехова, стр. 209), но так и не приступил к ней.

Не дождавшись «Калеки», Меньшиков телеграфировал Чехову 1 сентября: «Очень тревожимся нет рассказа» (ГБЛ). «Повремените немножко», – просил в ответной телеграмме Чехов (2 сентября). 13 сентября Меньшиков вновь просил «написать хоть кратко, в каком положении рассказ», и выражал готовность приехать из Петербурга для переговоров в Москву «на полчаса», если Чехов будет там. Ссылаясь на нездоровье, Чехов все же обещал: «Вам пришлю, тщусь прислать повесть и пришлю к ноябрю. Не сердитесь, ради создателя» (17 сентября). Приняв это обещание за весть о продолжении работы, Меньшиков радовался. «Как это хорошо, что рассказ пишется» (22 сентября).

Распространился слух, что повесть уже написана. «Слышу, что Вы дали повесть в „Неделю“», – писал Чехову с обидой 8 сентября 1900 г. В. С. Миролюбов (ГБЛ), который получил от нею обещание дать рассказ в «Журнал для всех» еще осенью 1899 г.

В начале октября Меньшиков был в Ялте, но не успел поговорить с Чеховым – «расспросить о судьбе обещанной „Неделе“ повести», о чем писал ему 9 октября 1900 г. Ответил ли Чехов на это письмо, неизвестно.

Намерение Меньшикова опубликовать чеховскую повесть в «Книжках Недели» перед подпиской на 1901 год не осуществилось. А весной 1901 г. Меньшиков сообщил Чехову о финансовом крахе газеты «Неделя» и о прекращении издания «Книжек Недели» (20 марта и 29 апреля 1901 г. – ГБЛ).

За время работы над «Калекой» Чехову удалось, судя по автографу, добавить к начатому произведению лишь одну фразу. Тем не менее тот факт, что он сохранил автограф и не зачеркнул своих предварительных заметок к повести, говорит о его намерении возвратиться к повести или использовать начатое в другом произведении.

Отослав свой последний рассказ («Невеста») в редакцию, Чехов писал 1 марта 1903 г. Книппер: «…другой рассказ начат, третий тоже начат…». Осенью того же года он сообщал: «Завтра сажусь писать рассказ…» (к Книппер, 14 октября 1903 г.). Какой из замыслов он хотел осуществить, неизвестно, но скорее всего это были уже начатые произведения.

Дата добавления: 2015-07-12