Или Кто такой Алекс Эй?

Эмбиент

Харьков

Осень 2012 — Зима 2013

Поэт в прозе,

или Кто такой Алекс Эй?

Дорогой читатель!

Прежде всего, позволь мне представиться: меня зовут Сергей Сало; мне 26 лет; я живу в Харькове, где работаю преподавателем на курсах английского языка; о себе мне, в общем-то, больше нечего сообщить тебе особенно интересного. Однако совершенно иначе обстоит дело с Алексом Эем, автором этого сборника так называемых стихотворений в прозе, который ты, дорогой читатель, в данный момент держишь в руках. Ведь причиной, по которой я решился написать это своего рода предисловие к стихам Алекса Эя и опубликовать его вместе с ними под одной обложкой, в качестве одного произведения, послужило внезапное исчезновение самого автора. Это произошло столь неожиданно, сколь и непостижимо с точки зрения рациональной действительности, откуда он, собственно говоря, и пропал. (Хорошо ещё, что Эй потрудился, по крайне мере, оставить мне рукопись.) Сразу оговорюсь, что впоследствии тебе, читатель, должно будет небезынтересно узнать, что во всей этой таинственной истории с исчезновением Алекса Эя тебе отведена отнюдь немаловажная роль. От себя также добавлю, что каково бы ни было твое личное отношение к судьбе этого молодого человека (а он был молод, мы все были с ним примерно одного возраста), твое в ней участие, дорогой читатель, неоспоримо.

Вполне вероятно, и даже естественно, что, возмутившись, ты спросишь меня: какая ещё, к черту, связь может существовать между тобой как читателем и Алексом Эем, пока что неизвестным автором до сих пор малопонятно даже чего? И что, в конце концов, даётоснования мне, Сергею Сало, по собственному признанию, ничем не заслуживающему внимания, делать какие-то поспешные выводы и с такой фамильярностью вмешиваться в личную жизнь незнакомых людей? Читатель, уверяю тебя: ты непременно получишь ответы на эти и другие вопросы, но только не сразу и не по порядку. По мере того, как будет продвигаться вперёд этот незамысловатый «рассказ», ты сам увидишь и — если у тебя хватит терпения проследовать за ним до конца, — надеюсь, поймёшь, что двигало мной, когда я садился за стол и принимался за его написание. Итак, драгоценный читатель, теперь, после всех предварительных церемоний, давай наконец перейдём ближе к делу.

С Алексом Эем, человеком в высшей степени харизматическим и замечательным (сам о себе он бы, скорее всего, сказал замечтательным), я познакомился в начале осени прошлого года. Впервые я встретил его, когда пришёл устраиваться на работу преподавателем английского в одну частную языковую школу для взрослых. Он, также как и я, искал применения своим «странным» знаниям и опыту, приобретённому в течение долгих лет учёбы и странствований. Произошло какое-то недоразумение, в результате которого нам обоим назначили собеседование на одно и то же время. В условленный час мы явились на место; не придумав ничего лучшего, нам предложили выйти из сложившегося положения, устроив совместное интервью. Мы без обиняков согласились, и оба его успешно прошли; а уже через месяц у каждого из нас была своя группа студентов.

Поначалу старшие коллеги всячески пытались помочь нам разобраться в тонкостях преподавательской деятельности, но мы с Алексом мало прислушивались к их советам, — нам больше нравилось самим находить решения сложных вопросов. В этом мы с ним оказались чрезвычайно похожи. Иногда, в непринужденной обстановке, мы делились друг с другом собственными соображениями и находками. Постепенно тем для разговоров становилось всё больше; соответственно, времени, потраченного впустую на бесполезную болтовню с заурядными, неинтересными собеседниками — всё меньше. Так, незаметно для самих себя мы сблизились: сначала — как товарищи по работе, а немногим позже — уже как друзья.

Мы не могли не замечать того, как оба выигрываем от общения друг с другом. Наши с ним разговоры — как тематически, так и практически — не ограничивались замкнутым пространством четырёх стен классной комнаты и людьми, заключёнными внутри этих стен. Мы абсолютно свободно, без задних мыслей и натянутых фраз, заполняющих неловкие паузы в светской беседе, высказывались на щекотливые темы, обычно требующие такта и большой осмотрительности в обществе.

Нашему сближению с Алексом Эем способствовало множество различных соответствий во взглядах и соотношений в характерах; впрочем, не меньше чем разногласий в частных суждениях. Нередко, когда речь заходила об отвлечённых предметах, стоило слышать и видеть, как каждый из нас разглагольствовал на свой лад (и по-своему прав был). В иные моменты наши споры бывали исполнены такого ума и экспрессии, что зрелище это на зрителей производило эффект, следует признать, незабываемый. Я всегда с удовольствием вспоминаю то беспокойное, весёлое время. И где бы ни был сейчас Алекс Эй и чем бы он сейчас ни являлся: холодом бесконечности, погожим солнечным днём на Земле, кем-то знакомым или просто прохожим — я твёрдо уверен, что, однажды случившись, ничто и никто не исчезает бесследно. Всегда существует возможность нащупать чей-нибудь путь — нужно лишь вернуться обратно к истоку и установить точку отсчёта, чтобы знать, куда двигаться дальше.

Я отпускаю себя, и тогда моя память ведёт меня уютными улочками старого города, нашим с Алексом излюбленным местом для праздношатаний; вниз по мостовой и вдоль набережной; снова вверх, вкривь и вкось по извилистым улицам, и вот — мы уже дома. То есть у себя дома Эй, я же — хоть и желанный, но всё-таки — гость; что, впрочем, никогда не мешало мне чувствовать себя у него как дома. Как часто, после работы или перед тем, как что-нибудь предпринять в свободные вечера, мы заходили к нему покурить, выпить чаю или переждать непогоду, выдумывая, чем бы занять себя и как бы развлечься!

Дом его представлял собой трёхэтажное здание начала столетия (прошлого) с аркой и внутренним двориком. Квартира, которую Эй снимал вместе со студенческой парочкой, находилась в правом крыле и занимала собой весь первый этаж, хотя и состояла всего из двух комнат, маленькой кухни, ещё меньшей ванны, спаренной с туалетом, и совсем крохотных сеней при входе. Дверь в квартиру (чтобы открыть её требовалось приложить небольшое усилие, в силу своей непривычности чрезмерное для постороннего) никогда не запиралась изнутри на засов, даже на ночь. Кто-нибудь почти постоянно был дома, и поэтому каждый из круга друзей, так сказать посвящённых, имел право в любое время зайти в гости без приглашения, при условии, конечно, что момент для этого бывал подходящий.

Очутившись за дверью и одним махом преодолев две ступеньки, прямо с улицы вы в мановение ока попадали на кухню, а оттуда — через бóльшую комнату, где помещались соседи Алекса Эя, — в другую, поменьше, где располагался он сам. Комната эта была как бы продолжением его самого. Большое окно первого этажа, выходившее на тихую, тем не менее, оживлённую улицу, и подоконник, в течение дня служивший Алексу рабочим столом и местом для чтения, делали его самого открытым и доступным для любопытных. Иногда ему приходилось скрываться от навязчивых взоров прохожих, и тогда он с неохотой задёргивал штору. Эй говорил, что глаза его неизменно искали повсюду какой-нибудь «выход », а тело стремилось проникнуть наружу — туда — сквозь окно — в запределье. Кроме того, добавлял он, ему легче дышалось, если воздух был «виден на ощупь».

Попробую объяснить, пользуясь собственными словами Алекса Эя, то необыкновенное состояние сознания, в котором — с момента моего с ним знакомства и до самого его исчезновения — он пребывал. Это было его постоянным «занятием», которому он посвящал весь свой досуг, и заключалось оно в «настройке и поддержании всего организма в состоянии повышенной бдительности». Было это, к тому же, его ежедневной «рутиной» и той «движущей силой», которая заставляла его «просыпаться с утра до обеда», а ещё — «смыслом и вымыслом всей сознательной жизни». Его понимание реальности (со всеми вытекающими из этого понятиями «реалистичности» и «практической деятельности») сильно отличалось от широко распространённых толкований о ней. Реальность, в которой существовал Алекс Эй, была плотно подогнана под особенности его образа мыслей и личного метода интерпретации чувственных данных, которые в сумме и создавали эту реальность. Поистине, нужно было иметь большое терпение и недюжинный ум, чтобы разобраться в хитросплетениях многочисленных элементов, составлявших личность Алекса Эя. Сколько различных между собой, вплоть до взаимоисключающих, темпераментов и характеров так гармонично сочетались в одном человеке!

Наконец, наиболее важным и впечатляющим было то, что Эй сумел изолировать некоторые из этих «личностных конфигураций » и впоследствии научился воспроизводить любые из них по желанию; разумеется, в строго определённых условиях. Самое поразительное же то, что, имея возможность быть кем угодно и извлекать из этого бесконечные выгоды, Алекс Эй выбрал свободу оставаться собой — бескорыстно и даже, по его же словам, — «ценой собственной смерти». (Хотелось бы верить, что жертвовать жизнью (в привычном понимании этого слова) за свои убеждения Алексу Эю всё-таки не пришлось, хотя сам факт его исчезновения непроизвольно наталкивает на противоположное, довольно тревожное предположение…)

На работе подумали, что, испугавшись ответственности, Алекс Эй снова пустился по свету (если не совсем опустился)в поисках счастья или того, что смертные именуют Судьбой. Трудно сказать, удивился ли кто-нибудь в самом деле, когда однажды в урочное время Эй не обнаружился в классе, где его напрасно ожидали студенты. Его не оказалось там и на следующий день, чтобы хоть как-то оправдать то доверие, которое к нему — «человеку, на которого можно всегда положиться!» — питали коллеги. И всё-таки все, кто успел проникнуться к нему неподдельной симпатией, все, включая старого сторожа, на подсознательном уровне были готовы к такому повороту событий. Все понимали, что уход его был логически обоснован и своевременен...

После Алекса Эя остались кое-какие бумаги, которые он распорядился мне передать через посредство соседей. Среди них много неясного, а то и вовсе непонятного; на первый взгляд, это — по большей части — разрозненные мысли какого-то чудака, чье поведение странно, а речь умышленно вычурна. Сначала мне показалось, что понадобится, по меньшей мере, целая вечность, чтобы расположить их в каком-то определённом порядке. И всё же я попытался. Нижеследующая подборка стихотворений в прозе является результатом такой попытки с моей стороны.

Остальное — за тобой, дорогой читатель. Оставляю тебя один на один с личностью Алекса Эя и его внутренним голосом, вещающим в каждом из нас. Предоставляю тебе, читатель, разобраться во всём самому. Помни: не так важно понять, о чём говорит Эй; намного важней дать своё согласие быть активным и внимательным собеседником, а не просто поверхностным и пассивным читателем. С помощью словесных образов и мелодики языка Эй обращается непосредственно к интуиции и вызывает состояние чего-то назревающего, предстоящего. Речь у него всегда идёт о предчувствии, а не о разумном объяснении чего бы то ни было. Твоя задача, читатель, таким образом — позволить этому чувству тобой овладеть; ты должен отдаться или, скорее, поддаться ему, а оно, подобно волне, должно, в свою очередь, тебя подхватить, понести, и, в конце концов, — вынести на другой берег. Что там, на другом берегу, — пусть останется покамест секретом; ты сам увидишь потом, если откроешь глаза (и не ослепнешь от слишком яркого света).

В заключение этого своеобразного вступления на все еще малоизученную и никем, кроме Алекса Эя, практически не разработанную, новую территорию творчества, хотелось бы процитировать слова самого автора о себе:

«Я — поэт. У меня много жизней, и любая из них не дороже другой — смерть сравняет их все. Принять брошенный вызов и прожить их все сразу — это требует известного мастерства. Подобного образа жизнь — это больше, чем жизнь, это самое настоящее искусство, поэзия чистой воды. Ведь в поэзии главное вовсе не рифмы, а образы — жизни.

Я — поэт, и мой образ самого себя, моя жизнь — одна из множества созданных мной же. Быть может, из всех образов этот — самый искусственный, то есть наиболее неправдоподобный и невероятный, и всё же — он мой самый искусный, самый стоящий и настоящий».

Дата добавления: 2015-07-12