Проблема монотеизма

Греческая философия пришла к пониманию божественного единства как такого целого, что приемлет и впитывает в себя множество сущностей, сил и проявлений, различных ступеней и уровней иерархии. Лишь в библейском послании есть понимание Бога как единого и уникального. Что человеку не просто понять суть такой идеи, что монотеизм далеко не спонтанная концепция, видно из текста: «Да не будет у тебя иного Бога, кроме Меня», а также из постоянных напоминаний об угрозе идолопоклонства (что всегда означает возврат к политеизму). С таким пониманием уникального Бога, бесконечного в потенции, радикально отличного от всего прочего, родилось и новое понимание трансцендентного. Платон и Аристотель называли «божественными» звезды, Платон называл космос «видимым Богом», а в «Законах» дал повод называть такую религию «астральной». Библия подрывает любую форму политеизма и идолопоклонства, отказываясь от компромиссов с ними. «И когда обратишь глаза свои к небу и увидишь солнце, луну, звезды, и все, что ни есть на небе, не дай завлечь себя и не делай культа из этого». Трансцендентность уникального Бога абсолютна, решительно отлична от всего прочего. Такой Бог был немыслим в рамках греческой философии.

5.2. Креационизм

У нас уже была возможность оценить, насколько разными были решения проблемы «источников сущего» в греческой философии. Библия же говорит о творении, что называется с первых строк. «В начале Бог создал небо и землю». И создал через «слово». «В начале было Слово и Слово было у Бога. И Слово было Бог». Бог сказал, явилось все. Как и все прочее, Бог непосредственным образом создал и человека: «И сказал Бог: Сотворим человека». При этом он творит из ничего: нет ничего предшествующего, ни платоновского Демиурга, ни других посредников. Из ничего.

Этим понятием «творения из ничего» решительно разрубается гордиев узел апорий, которые терзали греческую онтологию. Бог творит свободно, дает начало всему чистым актом воли, велением блага. Всему дается жизнь как бескорыстный дар, следовательно, созидание позитивно, ибо обязано благой воле. И Демиург Платона в 'Тимее', зодчий мира, лепил его по закону блага, но здесь мы наблюдаем более тесное сцепление между понятием творения и понятием блага.

Креационизм особым образом решает проблему античной философии: как и почему из Единого рождается многое, а из бесконечного - конечное. В определенном смысле, как ключевые могут быть интерпретированы слова: «Я есть Тот, кто Я есть», сказанные Богом Моисею. Бог есть по своей сути Бытие. Творение - это участие в бытии: Бог есть несотворенное бытие, но все сотворенное, тварное лишь обладает бытием, получает бытие через акт творения.

Антропоцентризм был доступен грекам лишь в очень определенных рамках. Г реческая мысль определенно космоцентрична. Человек и космос никогда радикально не противопоставлялись, напротив, всегда соотносились друг с другом. И как бы ни были высоко ценимы заслуги и величие людей, они всегда органично вписывались в горизонт космоцентричной картины мира. Реальностью, превышающей космос, человек никогда не был; «есть много других вещей по природе более божественных (совершенных), чем человек, они пребывают среди видимого: например, звезды, из которых образован универсум» (Аристотель).

Не то в Библии: человек - не просто момент космоса, вещь среди вещей, в нем распознано существо привилегированное, созданное Богом по образу и подобию самого себя и, стало быть, человек - господин и повелитель всего, что создано для него.

Греческая мысль среди своих достижений числит восхитительную теорию эроса Платона, о чем уже шла речь. Но Эрос это не Бог, это - желание совершенствования, связующая тяга восхождения от чувственного к сверхчувственному, сила притяжения божественного. Греческий Эрос - это недостаточность в обладании, некое динамическое начало в структурной связи, сила завоевательная и возвышающая.

Совсем другой природы новое библейское понятие 'агапэ', любви. Прежде всего, любовь эта не восхождение человека, но «сошествие» Бога к людям. Она не завоевание, но дар. Не что-то мотивированное той или иной степенью ценности объекта, но, напротив, нечто спонтанное и даровое, не требующее возврата.

Для грека естественным было полагать, что любит человек. Для христианина любит, прежде всего, Бог, а человек способен к новой любви лишь в результате радикальной внутренней революции, уподобляясь Богу в своих поступках. Христианская любовь беспредельна, бесконечна. Бог любит людей и в самопожертвовании на кресте, равно любит и в их слабости: в самой диспропорции дарующего и принимающего этот дар заключена абсолютная бескорыстность.

Понятием души мы обязаны грекам. Мы уже имели возможность проследить эволюцию их представлений, от Сократа (душа как сущность человека) и Платона (рациональные доказательства бессмертия души) к Плотину (душа как одна из трех ипостасей). Напомним, что даже стоики, открыто проповедуя линию Демокрита, отстаивали неуничтожимость души (пусть даже только до финального космического пожара). После Сократа греки без колебаний указывали на душу как подлинную сущность человека и не мыслили самих себя иначе как в терминах тела и души. Душа и ее бессмертная природа - ось всей платоновско-пифагорейской, а также аристотелевской традиции.

Библейское послание сместило проблему человека в иную плоскость, В священных текстах термин «душа» лишен греческих акцентов: христианство не отрицает, что и после смерти от человека остается нечто, выразительно живописуя сретение мертвых «в лоне Авраамовом». «Тем не менее, не на бессмертие души уповает христианин, но на "воскресение из мертвых', что подразумевает возвращение к жизни и даже телесное.

Именно это последнее обстоятельство представляло самое серьезное препятствие для греческих философов, которые, полагали абсурдным, что плоть, источник любой негативности и всяческого зла, должна воскреснуть.

5.3. Аврелий Августин. «Я» как личность и Бог.

Августин Аврелий родился в 354 г. в Тагасте (Нумидия, Африка становится. Однако в 386 г. он принимает христианство. Это стоило ему места профессора, он подает в отставку и возвращается в деревню, где остается в обществе друзей, матери, брата, сына Адеодата. В 387 г. Августин принимает крещение от епископа Амвросия и возвращается в Африку. Вернувшись в Тагаст, он распродает наследство и основывает религиозное братство, быстро прославившееся святостью образа жизни. В 391 г. в Гиппоне епископом Валерием Августин был назначен священником. Там он открыл монастырь и там же становится епископом. Умер он в 430 г., когда вандалы осаждали город.

Литературное наследие Августина огромно. Упомянем лишь основные его произведения:

1) Преимущественно философские сочинения: «Против академиков», «О блаженной жизни», «О порядке», «О величии души», «Монологи», «Бессмертие души».

2) Шедевр философско-догматической теологии "О Троице" (399-419).

3) Апологетическое сочинение «О граде Божьем» (413-427).

4) Безусловный шедевр с литературной точки зрения – «Исповедь» (397). 'Отречения' (426-427) содержат в себе переоценку Августином некоторых своих тезисов, защищаемых им ранее.

'Как же люди отправляются в путь, чтобы восхититься горными вершинами, грозными морскими волнами, океанскими просторами, блужданиями звезд, но при этом оставляют в небрежении самих себя?' Эти слова Августина, с петрарковской интонацией, в 'Исповеди' играют программную роль. По-настоящему проблема всех проблем - это не космос, а человек. Не мир загадка, но мы сами. «Что же за тайна - человек! Ведь ты, Господи, и число волос на его голове знаешь, так что ни один из них не упадет без ведома Твоего. И все же куда проще сосчитать волосинки, чем страсти и душевные колебания».

Впрочем, проблема человека интересует Августина не как абстрактная, с точки зрения его сущности вообще. Это проблема конкретного «я», человека как невоспроизводимого индивида, как личности в ее отдельности и особенности. «Я сам, - говорит Августин, стал для меня самого ощутимой проблемой, большим вопросом», «я не осознаю всего, что я есть». Так, Августин как личность становится протагонистом собственной философии: наблюдателем и наблюдаемым.

Напротив, Августин постоянно говорит о себе в своей «Исповеди», не утаивая ничего, рассказывает не только о родителях, родине, людях, ему дорогих, но обнажает душу свою во всех ее тончайших изгибах, волнениях и интимных переживаниях. Более того, именно в таких натяжениях и случающихся разрывах, влекущих к противостоянию воли божьей, Августин обнаруживает подлинное «я», личностное в человеке, в непроговариваемом смысле. «Когда я стал высвобождаться из-под безусловного подчинения Господу моему, как если бы я обрел свою часть и участь, то понял, что то был Я, который хотел. Я, который не хотел: то был Я, который хотел этого безраздельно, и отвергал это также безраздельно. И стал я тогда бороться с самим собой, раздирая самого себя».

Ясно, что мы находимся перед лицом абсолютно нового явления: греческая философия не ведала противоречивости религиозного чувства такого накала. Для античности воля - совсем не та сила, которая автономным образом определяет жизнь, но функция, тесно связанная с интеллектом, указывающим воле цель движения. «Я» как таковое, как унитарное основание дано сознанию непосредственно, но никак не в качестве объекта рефлексии».

Следовательно, религиозная проблематика возникает в процессе осознания противоречия, несовпадения человеческой воли с Божественной, что, в конце концов, ведет к открытию 'Я' как личности.

Особая новизна заключена во взгляде Августина, на человека внутреннего как образ и подобие Бога и Троицы, в коей три Лица при их сущностном единстве. Эта специфическая тематика радикально изменила концепцию 'Я', где личность реализуется в той мере, в которой отражены три лика Троицы и их Единство. Так Августин находит целую серию триад в человеческой натуре, о чем красноречиво пишет в 'Граде Божьем": '...Поскольку мы не равны с Богом, более того, бесконечно от Него удалены, посему Его стараниями, мы узнаем в самих себе образ Бога, т.е. святую Троицу; образ, к коему следует всегда приближаться, совершенствуясь. В самом деле, мы существуем, умеем существовать, любим наше бытие и наше познание. В этом во всем нет ни тени фальши. Это не то, что есть вне и помимо нас, то, о чем мы осведомлены в видах телесных нужд, что приходит видимыми красками, слышимыми звуками, вдыхаемыми запахами, нечто твердое и влажное, от которого мы отделяем образы умственные, что толкает нас желать всего того. Безо всякой фантазии очевидно: "Я' есть определенность бытия, то, что способно себя знать и любить. Перед лицом такой истины меня не задевают аргументы академиков: «А если ты обманываешься?». Если обманываешь себя, то ты уж точно есть... Поэтому, следовательно, я существую хотя бы с того момента, когда сам себя надуваю. Откуда известно, что я в состоянии заблуждаться о своем бытии, когда не установлено, что я есть. Так, если я знаю, что я есть, то я и способен познанию себя самого. А когда я люблю эти две вещи (бытие и самопознание), что открывают меня познающего, то очевиден и третий элемент, не менее значимый, - любовь. В этой любви к самому себе нет обмана, ибо в том, что я люблю, я не могу себя обманывать, и даже если бы обнаружилось, что то, что я люблю, фальшиво, то было бы верно, что я люблю вещи лживые и недостойные, но не то ложь, что я люблю».

Таким образом, в душе отражается Бог. «Душа» и «Бог» суть столпы христианской философии Августина. Не в испытаниях природы и мира, но, углубляясь в душу, мы находим Бога. Тайнопись души - знаки Бога. «Познай себя самого», этот совет Сократа, по Августину, стал означать познание себя как образа и подобия Бога. В этом смысле наше мышление - это воспоминание о Боге, познание, которое к нам приходит, это разум Бога, а любовь, которая рождается и приходит от одного и от другого это любовь Бога.

В тематическом блоке «душа – Бог» в качестве соединительного узла выступает понятие «истины», скрепляющее серию других фундаментальных понятий. «...Не ищи ничего вне себя, вернись к самому себе; истина в глубине души человеческой, а если обнаружишь изменчивость природы своей, не страшись перешагнуть через самого себя. Впрочем, превозмогая себя, преодолей и суетные искушения рассудка... Куда же приводит рассуждение по правилам, как не к истине? Истина не есть то, к чему можно прийти шаг за шагом, как строит свои рассуждения рассудок, она заведомая граница, цель, остановка, когда все умствования завершены. По прибытии в эту точку различаем лишь заключительный аккорд, поражающий своим совершенством. Так интонируй ему! Убедись, что есть уже не ты, но сама истина: она не ищет себя, скорее, это ты, разлученный с ней, преследуешь ее, хорошо понимая, что лоно ее не в чувственном пространстве, но в душе пламенеющей. Так дотянись же до нее так, чтобы человек внутренний соединился с желанной гостьей, и жар любви вознесет их на вершину счастья и духовного прозрения...».

Как же человек достигает истины? У Августина на основе креационизма объединяется концепция Платона, выраженная в «Государстве», с похожим освещением тех же вещей в Священном Писании. Бог, который есть чистое Бытие, через творение участвует в бытии других вещей. Аналогичным образом, Истина, присутствуя в умах, делает их способными к познанию. Бог как Бытие творит, как Истина Он все освещает, как любовь Он все притягивает и умиротворяет.

Августин настаивает на том, что познание Идей доступно лишь для разума, т.е. наиболее возвышенной части души. Более того, увидеть их способна далеко не всякая душа, «но лишь та, что чиста и свята, т.е. имеет око чистое, святое и покойное, коим только и можно увидеть Идеи, так, как если бы было меж Идеями и ею сродство». Как видим, речь идет о древней теме «очищения» и «уподобления» Божественному как условии доступа к истинному. То, что разрабатывали платоники, у Августина к тому же несет нагрузку евангельских ценностей - благой воли и чистоты сердца. Чистая ясность души - условие прозрения Истины, наслаждения и упокоения в ней.

Когда человек приближается, наконец, к Истине, достигает ли он Бога? Или Бог еще выше, по ту сторону Истины? У Августина мы находим понимание истины во многих смыслах. В наиболее сильном смысле он говорит об Истине высшей, что сливается с Богом. «...Высшая Истина не ниже Отца, будучи одной природы с Ним... Бог - это Истина».

Бытие, Истина, Благо и Любовь - это сущностные атрибуты Бога. Августин не сомневается в том, что любое определение Бога и Его природы недоступно для человека, ибо куда проще знать, что Он не есть, чем то, что Он есть: «Когда речь идет о Боге, мысль правильнее слова и реальность Бога подлиннее мышления».

Дата добавления: 2015-07-12