Автор: шахматная лошадка 27 страница

***

– Только не вздумай рассказать ему, что я плакала! – всхлипнула Джин, утыкаясь лбом в угловатое плечо Северуса.
Он неловко обнял её, взъерошив волосы, и притянул к себе.
– Не скажу. А ты отцепишься наконец от этой куртки и выпьешь со мной чая.
Она переложила курточку Драко со своих колен на диван, но руку от неё так и не убрала, поглаживая яркую ткань, как кошку.
– Я просто скучаю, – попыталась она оправдаться. – Непривычно, когда так тихо.
– Непривычно, – согласился Северус. – А теперь представь, каково мне будет, когда и ты уедешь.
– Прости, – в последнее время она только и делала, что извинялась. Перед Дамблдором – за то, что бросает Орден, перед мёртвыми Поттерами – за то, что принесла их в жертву, перед Люциусом – за причинённую ему боль… – Я обещала Лили. Я должна быть рядом с Гарри – чтобы знать, что у него всё хорошо.
На лицо Северуса набежала тень.
– С чего вдруг у него должно быть что-то плохо? – спросил он резким голосом. – Он жив-здоров, Спаситель магического мира, герой…
– Сирота, – тихо добавила Джин, успокаивающим жестом накрывая его ладонь своей рукой.
– И кто ему виноват? – горечь, которую он носил в сердце, расплескалась наружу, едкая, разрушительная. – Его безмозглый отец, не сумевший даже выбрать надёжного человека среди своих доблестных дружков? Не сумевший защитить собственную семью… Или то, что жизнь сына показалась ей более ценной, чем собственная?
– Все матери такие, – осторожно сказала она. – Да и вообще… Северус, это же ребёнок! Ты бы на её месте смог отойти в сторону?
Он помрачнел ещё сильнее, и Джин тут же вспомнила его рассказ про убийство Боунсов. На его глазах уже был убит ребёнок. И Северус не вмешался. И, возможно, в будущем снова будет стоять перед таким выбором – и снова выбирать невмешательство, на этот раз ради сохранения своего положения при Волдеморте и, в конечном счёте, ради победы. Но разве от этого может стать легче? Теперь-то она на собственной шкуре знала, какой ценой даётся подобная выдержка.
– Мне просто невыносимо думать, что она не боролась, – наконец нарушил он тягостное молчание. – Должен был найтись другой выход!
– Но его не было. И Гарри в этом не виноват, ты же понимаешь? А я обещала ей… обещала Лили, что не брошу её сына.
– Всё хорошее, что было в моей жизни, отбирают Поттеры, – криво усмехнулся Северус. – Это даже закономерно.
– И не стыдно тебе? – энергии злиться у Джин не было, поэтому упрёк прозвучал слишком мягко. – Это же её ребёнок, мы должны заботиться о нём в память о Лили!
– Уволь меня от этого, Найтли. Я никогда не смогу… Нет. Этот сиротинушка и так будет окружён восхищённой толпой. У него это в генах, если даже забыть о том, что он теперь Мальчик-Который-Выжил.
– Закроем тему, ладно? – Джин почувствовала, что ещё немного – и у неё найдутся силы спорить, кричать и доказывать, но ей категорически не хотелось ссориться с Северусом. Не теперь, когда им остались считанные дни до разлуки. – Я знаю, что ты на самом деле так не думаешь.
Она знала, что он на самом деле думал именно так, по крайней мере можно было сделать такой вывод из её воспоминаний о профессоре Снейпе, который теперь казался ей одновременно и похожим, и не похожим на её Северуса. Но это было неважно. Главное, что он всегда был надёжным: ангелом-хранителем её детства, верным рыцарем её юности, лучшим другом сейчас. Самое малое, чем она могла ему отплатить, – оставить свои нотации при себе. Северус и без её лекций о добре и зле был способен поступать верно.
Вряд ли он прочитал её мысли, но зато явно уловил настроение, судя по благодарному рукопожатию и тени улыбки, в которую на мгновенье сложились узкие губы.
– Ты обещала составить мне компанию за чаем, – напомнил он, поднимаясь с дивана.
– Буду счастлива принять твоё приглашение. А вот про куртку, – она проследила его выразительный взгляд, – забудь. Если ты с ней что-нибудь сделаешь, я перекрашу весь твой гардероб в такой же цвет, учти.
Северус на мгновенье задумался, очевидно, представляя себя в цыплячье-жёлтой мантии посреди Большого зала.
– Вынужден признать, ты опасная женщина, Найтли. Угрожать мастеру зелий, с которым собираешься пить чай – это смело.
– Ты лучший, – под влиянием момента Джин обняла его за шею и чмокнула в щёку. – Спасибо, что предупредил, захвачу безоар.

Глава 38.
– Арабелла, я дома! – Джин шуганула Тафти, как всегда нагло развалившегося на дороге, и прошла в кухню.
Две серые тени метнулись мимо неё в коридор. Наверняка снова залезали на стол – причём исключительно из принципа, потому что поживиться там было всё равно нечем. Очевидно, миссис Фигг снова задержалась на собрании районного кружка вязальщиц. "Будь у меня такой неуютный дом, я бы тоже не торопилась в него возвращаться", – подумала Джин, перекладывая покупки в холодильник. За прошедшие два года она уже не раз успела пожалеть, что не догадалась сделаться по легенде социальным работником. Это, возможно, облегчило бы ей задачу, а главное – не пришлось бы ютиться в крохотном домике, который был даже меньше, чем ричмондская штаб-квартира Ордена, вместе с самой миссис Фигг и её тремя кошками. К сожалению, когда появилась необходимость поселить наблюдателя рядом с семейством Дурсли, в окрестностях сдавался лишь этот дом. Миссис Фигг тоже была не в восторге от того, что ей пришлось покинуть свой коттедж в Годриковой лощине, где её любимые киски были и веселее, и здоровее, и могли бегать на воле, сколько им вздумается, а уж поселившаяся у неё с декабря Джин была совсем лишней. Но, не испытывая огромного счастья по поводу свалившейся ей на голову "племянницы", миссис Фигг всё же не выказывала неудовольствия. А Джин старалась как можно меньше её стеснять. Большую часть времени она проводила вне дома: работала санитаркой в местной больнице и училась на курсах медсестёр, планируя в будущем устроиться в школу, в которую пойдёт Гарри, когда подрастёт.
Пока что контакт с ним мешали установить Дурсли. Первые месяцы они вообще скрывали, что в их доме находится ещё один ребёнок. Джин пришлось проявлять чудеса изобретательности, выискивая возможность завязать знакомство, а потом всеми правдами и неправдами пытаясь это знакомство укрепить. Она без устали сюсюкала с Дадликом, льстила Вернону, выслушивала получасовые монологи Петуньи о её садоводческих успехах. Она тратила большую часть своей скудной зарплаты на приобретение респектабельного гардероба и по полчаса проводила перед зеркалом, укладывая волосы в причёску, подобающую серьёзной леди. Она оборвала все контакты с магическим миром – всё, что угодно, лишь бы не показаться Дурсли странной.
Впрочем, наколдовав на себя чары ненаходимости для сов, Джин преследовала ещё одну, не столь благородную цель. Она просто больше не хотела ничего знать о войне. Арабелла Фигг, хоть и состояла в Ордене, не контактировала ни с кем, кроме Дамблдора. Поэтому, отсиживаясь в тихом Литтл-Уингинге, Джин успешно отгоняла от себя мысли о Грюме, Бенджи Фенвике, Алисе и Фрэнке… То, что фениксовцы – живые и мёртвые – приходили к ней во сне почти каждую ночь, было не в счёт.
Успехи в укрощении Дурсли были такими же относительными. По крайней мере, после Нового года Петунья объявила местному сообществу, что они с Верноном стали опекунами её осиротевшего племянника. А потом до самой весны Джин убеждала её, что мальчику необходимо гулять, получая в ответ отговорки о том, что у него ужасно слабое здоровье.
День, когда Джин увидела Гарри в первый раз, она запомнила, как самый большой праздник. Так получилось, что она ни разу не была у Поттеров, после того, как Лили родила. Необходимости навещать их по делам Ордена не было, а просто в гости персонально её не приглашали. И Джин это вполне устраивало. Поэтому первая встреча с маленьким Гарри состоялась в солнечный мартовский денёк на крыльце дома Дурсли. Петунья вынесла племянника, обряженного в безразмерный комбинезон с подвёрнутыми штанинами и рукавами. В такой массе ткани полуторалетний ребёнок был не в состоянии не то что двигаться, но даже просто сохранять равновесие. Как только Петунья поставила его на ноги, он плюхнулся на попу и даже не попытался подняться, а наоборот перевернулся на живот и пополз к лестнице.
"Что за наказание!" – всплеснула руками Петунья, собиравшаяся вернуться в дом за Дадли, и кинулась ловить Гарри.
Джин, караулившая за живой изгородью, сняла с себя маскировочные чары и приветственно помахала Петунье.
"Ох, Джин, не заметила тебя. Всё время появляешься как из-под земли! – слегка раздражённым тоном ответила та. – Не могла бы ты…"
"…последить за ним? Конечно! – с энтузиазмом откликнулась Джин, подходя к крыльцу. – Гарри, да?"
"Гарри, – проворчала Петунья. – Ни секунды покоя…"
"Конечно, иди, мы с Гарри подождём тут, – пообещала Джин, перехватывая малыша на самом краю верхней ступеньки. – А ты шустрый парень!"
Она подняла Гарри в воздух и поднесла его поближе, разглядывая маленькое серьёзное личико, утонувшее в необъятном капюшоне.
"Дадличек, золотце, – раздалось с крыльца воркование Петуньи, вывозившей сына в прогулочной коляске. – Пойдём кататься? Ставь его сюда, на подножку", – скомандовала она Джин.
Джин скептически покосилась на коляску. Подножка явно предназначалась для ребёнка трёх-четырёх лет. Гарри не смог бы дотянуться до специальной ручки, даже если бы удалось как-то внушить ему необходимость держаться.
"Мне кажется, вам с Верноном стоило бы приобрести коляску для двойни", – не выдержала Джин. Она очень старалась не давить на Дурсли, чтобы не сделать ещё хуже, но некоторые вещи шокировали даже её, подготовленную рассказами Гарри о своём детстве.
"Я ведь не знала, что мне придётся растить сразу двоих! – воскликнула Петунья. – Мы специально выбирали для Дадлика коляску с ортопедической спинкой, не выбрасывать же её теперь! А для двух колясок в доме просто нет места. Тем более, что Гарри очень болезненный, он вряд ли будет часто гулять. И скоро мальчики всё равно будут больше ходить, чем ездить…"
Однако Дадли продолжал кататься в коляске почти до трёх лет. А Гарри действительно чаще сидел дома, причём, как Джин подозревала, запертый в своём чулане. Это было невыносимо – знать, что с малышом так обращаются, и не иметь возможности вмешаться. Невыносимо – когда больше всего хотелось наорать на Дурсли и пригрозить им полицией или даже Дамблдором – только сочувственно вздыхать на признания бедняжки Петуньи о том, как ей тяжело управляться с двоими. Когда срок безвылазного заточения Гарри в доме слишком затягивался, Джин изобретала повод для визита. И вновь осыпала Петунью неискренними комплиментами и аккуратно предлагала свою помощь. Но обычно все её инициативы отвергались, как была отвергнута жёлтая курточка в самую первую весну Гарри в Литтл-Уингинге. Джин приготовила целую историю о подруге, для сына которой была куплена эта курточка, и о том, как она промахнулась с размером. "Может быть подойдёт кому-нибудь из ваших мальчиков", – предположила она, отлично зная, что пухлому Дадли никак в неё не влезть. Петунья поджала губы, но подарок приняла. А спустя неделю Джин, увидев в сквере яркое пятно знакомого цыплячьего цвета, подошла ближе и обнаружила куртку на Мэри Милфорд, маленькой соседке Дурсли, жившей от них через два дома.
"Петунья сказала, что ни Гарри, ни Дадли куртка не подошла, и отдала её нам, – поделилась Джоанн Милфорд, когда Джин похвалила одёжку её дочери. – А мы носим – не нарадуемся. И не продувает, и не промокает, и дышит, и чистится легко…"
"Ещё бы", – подумала Джин, которая, трансфигурируя рукава точно по размеру Гарри, заодно наложила на курточку с десяток разнообразных чар вплоть до охранного заклинания. Для этого она специально уезжала в Лондон, чтобы не колдовать на территории, на которой официально не было зарегистрировано ни одного волшебника. Министерская защита игнорировала слабую беспалочковую магию вроде очищающих или маскировочных чар, но в целом Джин приходилось обходиться без волшебства. Она даже перестала носить с собой палочку, чтобы не выхватить её однажды рефлекторно.
После истории с курткой Джин долго не решалась вновь сунуться к Дурсли, испугавшись, что они воспринимают её предложения как навязчивую подачку.Только к следующей осени, когда Гарри жил у дяди с тётей уже почти год, они начали понемногу доверять Джин и время от времени разрешали погулять с мальчиком. В основном тогда, когда Дадли болел и Петунье нужно было, чтобы никто не крутился у неё под ногами.
Гарри выходил на крыльцо в обносках кузена и щурился на свет, как человек, слишком много времени проведший в полутьме. А потом доверчиво протягивал ладошку Джин и осторожно спускался с крыльца. Он вообще был очень осторожным ребёнком. Если маленький Драко лез всюду, куда только мог достать, когда ещё не очень твёрдо держался на ногах, то Гарри даже к трём годам был больше созерцателем, чем активным деятелем. Джин не переставала удивляться, куда только потом делась эта манера взвешивать и обдумывать каждое движение. Петунья запрещала им уходить с участка, поэтому вся прогулка Гарри заключалась в том, что он ковырял палочкой дорожку или разглядывал ползущего червяка. Или просто запрокидывал голову и смотрел в небо. Что интересного может быть в этом занятии для такого малыша, Джин не представляла, но тоже задирала голову, и так они стояли вдвоём, держась за руки и любуясь бегущими облаками, пока не затекала шея. А потом она возвращала Гарри домой и знала, что, возможно, не увидит его несколько недель.
Хлопнула входная дверь, заскрипела половица, и коты миссис Фигг с отчаянными воплями кинулись приветствовать хозяйку и ябедничать ей на бессердечную Джин, припрятавшую что-то вкусненькое, вместо того, чтобы разложить это сразу по мискам.
– Джин! – окликнула её миссис Фигг. – Там, кажется, к тебе вчерашний мальчик…
– О нет… – Джин обречённо застонала. – Может быть вы скажете ему, что меня нет? Арабелла, пожалуйста!
– Боюсь, что сегодня он настроен решительно, – улыбнулась миссис Фигг. – И расположился на нашем крыльце надолго.
– Мерлин великий… – вздохнула Джин, приглаживая волосы перед зеркалом. – Хоть бы Дурсли его не заметили!
– Повеселись как следует, – пожелала миссис Фигг, игнорируя грозный взгляд Джин. – Когда вернёшься?
– Да я вообще не собираюсь с ним гулять! – выпалила Джин и выскочила на крыльцо в самом воинственном настроении. – Разве мы не договаривались, что ты будешь держаться подальше от моего дома?
Дрейк, сидевший на ступеньках, поднял голову и ослепительно улыбнулся.
– Мне показалось, что тебя смущает мой байк, а не я сам. Как видишь, сегодня я пешком – специально чтобы не эпатировать вашу тихую улочку.
– Ты забыл переодеться в приличную одежду, – Джин попыталась скопировать неодобрительное выражение Макгонагалл. – Невооружённым взглядом видно…
– …неподходящее знакомство? – перебил её Дрейк насмешливо. – А твоя тётушка была вполне приветлива. Не похоже, чтобы у неё были какие-то предубеждения.
– Достаточно того, что у меня они есть.
– Против байкеров или против кожаных курток?
– Против малолетних лоботрясов, бездарно проматывающих родительские деньги и собственную молодость…
"…и этим ещё больше похожих на Сириуса – как будто мало лучистых серых глаз, озорно глядящих из-под тёмной чёлки, яркой улыбки и ауры беспечности, кстати, довольно заразной".
– Говоришь, как старушка, – наморщил нос Дрейк. – И выглядишь, как старушка – в этих унылых тряпках.
Вообще-то, ничего не мешало Джин переодеться, прежде чем выходить к Дрейку, но она сознательно осталась в том, в чём вернулась с курсов. В их первую встречу она была одета гораздо более неформально, и может быть именно поэтому настырный мальчишка продолжал видеть в ней ровню. Джин надеялась, что строгий костюм подчеркнёт разницу между ними и наконец заставит Дрейка отступиться. Но, судя по всему, смутить его было не так просто.
– Я и есть старушка, – охотно согласилась Джин. – Самая натуральная.
– Ага, – протянул он лениво. – Ну и какого же ты года рождения, старушка?
– Ты не поверишь, – мрачно ответила она.
– О, ты не представляешь, какой я доверчивый! – жизнерадостно воскликнул Дрейк, и Джин невольно вздрогнула.
Ну почему первый и единственный человек, заинтересовавшийся ею за два с лишним года жизни в Литтл-Уингинге, меньше всего годился для отношений? То, что он был младше её по крайней мере на десять лет, внешне, как родной брат, походил на боевого товарища, сидевшего сейчас в Азкабане из-за её молчания, а поведением попеременно напоминал мёртвого друга и навсегда потерянную любовь, – всё это меркло по сравнению с основной причиной, по которой Джин была полна решимости отделаться от Дрейка во что бы то ни стало. Лучше, чем он сам только что, выразить эту причину было невозможно: Дрейк был неподходящим знакомством. И Джин была бессильна объяснить хоть кому-нибудь всю серьёзность этого аргумента против. Против, снова против крепкой руки в темноте, тёплого дыхания в затылок, против попытки хотя бы немного побыть счастливой. Только потому, что Дрейк был хрестоматийным "обормотом" – и объектом неистовой классовой ненависти Вернона Дурсли.
Неглупый и небесталанный юноша был отравлен романтикой "свободы и скорости", некстати напавшей на него на пике подросткового кризиса. Следуя своей новой жизненной философии, он завалил экзамены в полиграфический колледж и объявил себя вольным художником. На практике же это означало затянувшееся детство на шее у излишне снисходительных и чересчур богатых родителей. Капризная муза Дрейка требовала ветра в лицо – и он сделался счастливым владельцем легендарного "золотого крыла", на котором и отправился колесить по Европе в поисках вдохновения. Джин была наслышана о страданиях несчастных Таггартов, чей единственный наследник умел только опустошать папочкины кредитки и мотать мамочкины нервы, задолго до того, как блудный сын вернулся в Англию. Петунья злорадно смаковала все педагогические ошибки миссис Таггарт, состоявшей вместе с ней в комитете по защите исторического центра Литтл-Уингинга, деятельность которого заключалась в ежемесячном чаепитии и коллекционировании газетных вырезок с фотографиями Церкви святого Михаила, городского сквера и старого здания пожарной станции. Вернон же буквально зеленел, стоило жене упомянуть при нём младшего Таггарта. Джин подозревала, что корни столь явного неравнодушия лежат в области какого-то личного конфликта, а не обычного презрения к паразитическому образу жизни Дрейка. Как бы то ни было, дружба с ним поставила бы под угрозу все её достижения, чего никак нельзя было позволить – особенно теперь, когда Дурсли запланировали поехать летом на море и уже почти решились оставить Гарри под присмотром миссис Фигг.
– Убери сейчас же эту гадость, – зашипела она, когда Дрейк уже вытянул из пачки сигарету и захлопал по карманам в поисках зажигалки.
– Ты так упорно строишь из себя зануду и ханжу, что я начинаю в это верить, – буркнул Дрейк, убирая сигарету за ухо.
– Вот и правильно, – отрезала Джин. – Теперь, когда до тебя дошло, что я ханжа, зануда и старуха, ты можешь…
– Не-а, – беззаботно фыркнул он, поднимаясь со ступеней. – Не так просто.
Джин в панике отступила на шаг, но дальше была только дверь в дом, а позорно бежать она не собиралась. К тому же Дрейк и не думал переходить грань, он просто с любопытством наблюдал за Джин и, казалось, даже слышал, как мечутся её мысли.
– Раньше ты не была такой трусихой, – заметил он насмешливо.
– Раньше? Дрейк, мы знакомы всего месяц! Ты ничего обо мне не знаешь, и не надо строить из себя великого эксперта.
– Я знаю, что это всё, – он окинул её выразительным взглядом – от тёмных лодочек до аккуратного пучка волос, – не ты. И знаю, что тебе не место в этом болоте.
Джин вновь непроизвольно дёрнулась. А что если… Она пристально посмотрела Дрейку в глаза. Нет, нет, обычный маггловский мальчишка, понятия не имеющий, что дерёт своими словами прямо по живому. Просто мальчишка, воображающий себя рыцарем, прискакавшим вызволять прекрасную даму из заточения. Их отношения были обречены на развитие по такой схеме с самого начала. С того момента, как его Хонда лихо развернулась на школьном дворе, обращая в бегство троих не вполне трезвых подростков, а Джин осталась, как будто пришпиленная светом фары к кирпичной стене. И почувствовала, что её ноги трясутся.
"Вот и поностальгировала", – издевательски прокомментировал тогда её внутренний голос, давно уже вещавший исключительно с интонациями Северуса.
Здание школы, как две капли воды походившее на то, в котором Гермиона училась до Хогвартса, давно притягивало её. Хотелось прикоснуться к старой кладке, просто постоять в центре гулкого двора, воображая, что она снова вернулась в Винтербурн на каникулы и пришла поздороваться со своей старой школой. Что отсюда можно отправиться домой, где уже пахнет маминым фирменным пирогом, приготовленным специально по случаю приезда дочери, где горит её любимая лампа с оранжевым абажуром, где её ждёт вечерний чай и тихие разговоры, и тёплый плед, и урчание Косолапуса… Но когда она разрешила себе этот невинный самообман, поймать нужное настроение так и не удалось.
Необычно тёплый для середины марта вечер был хорош, пользуясь наступившими сумерками Джин позволила себе надеть джинсы и кроссовки вместо смертельно надоевших юбок и туфель, в которых она ходила даже на работу, хотя в больнице офисный стиль был совершенно неуместен. Что там на работу – она даже с Гарри гуляла на каблуках, хорошо ещё, что он не был гиперактивным ребёнком. Худо-бедно Джин привыкла и к этой несвободе – тем приятнее было тайком, пусть хотя бы на полчаса, выйти из образа серьёзной молодой леди. В общем, антураж для "сеанса ностальгии" был подобран идеально, но от этого контраст между ожидаемыми и полученными ощущениями оказался ещё сокрушительней.
Стоило ей зайти на школьную территорию, как волшебство рассеялось. Под ногами хрустнуло битое стекло, запахло раскисшими в лужах сигаретными окурками, а так манившая Джин кирпичная стена оказалась изуродована похабными надписями. Постояв минуту в растерянности и разочаровании, она собралась уходить. И в этот момент заметила под одним из старых вязов, которыми был обсажен двор со стороны улицы, мерцающий сигаретный огонёк. Когда ей навстречу шагнул первый парень, Джин попыталась слегка изменить курс, но тут же обнаружила, что путь к воротам преграждают двое других. Всем троим было всего лет по шестнадцать, и впадать в панику было не из-за чего, даже несмотря на то, что её палочка лежала дома. Ничего ценного у Джин с собой не было, а серьёзной угрозы накачавшиеся пивом придурки не представляли. Но то, как они приближались – молча, с мрачной решимостью – словно загипнотизировало её. И Джин поняла, что её заставили отступать, лишь тогда, когда почти упёрлась спиной в стену.
Давным-давно, в прошлой жизни, папа учил её перед дракой оценивать только свою моральную правоту. Мама ужасалась и упрекала его, что он воспитывает дочь как мальчишку, а Гермиона однажды возразила, что драка не обязательно означает рукоприкладство. В конце концов, поединок может быть и интеллектуальным. "Для интеллектуального поединка неплохо ещё оценить уровень своих знаний", – хмыкнула мама, а Гермиона заявила, что с этим-то у неё точно всё в порядке. Однако, в первый раз, когда ей вспомнилось отцовское наставление, имело место именно рукоприкладство. Причём свою правоту она оценивала уже задним числом, со смесью ужаса и торжества наблюдая, как расцветает на лице Драко след её удара. Моральная же правота одинокой женщины, загнанной криво ухмыляющимися подростками на пустынный школьный двор, не вызывала никаких сомнений, поэтому первому, протянувшему к ней руку в попытке схватить, Джин расквасила нос. Грюм недаром уделял столько внимания физической подготовке фениксовцев и отработке основных приёмов рукопашного боя. Плохо только, что девушек на тренировках всё равно жалели и невольно поддавались им. Вот Майлдфевер не допускал, чтобы курсанты делали поблажки представительницам слабого пола, но его уроки были так давно, что казались Джин чудом задержавшимися в памяти кинокадрами, а не событиями реальной жизни. Впрочем, схватку на школьном дворе она бы всё равно выиграла, даже если бы не появился Дрейк. Во всяком случае у неё хватило сил оттолкнуть с дороги одного из нападавших и, увернувшись от другого, кинуться к воротам. А вот первый, с разбитым носом, недаром сразу показался ей самым опасным. Он усвоил урок, но сделал из него неправильные выводы. Признав Джин не такой простой добычей, он, вместо того, чтобы дать ей сбежать, решил действовать грубее и кинулся на неё, сшибая на землю. Когда она, откатившись от его протянутых рук, вскочила на ноги, двое других уже снова стояли между нею и воротами. И именно этот момент рыцарь в сверкающих доспехах выбрал для своего триумфального появления.
Судя по всему, ведомый той же ностальгией, только более оправданной, так как в этой школе он действительно когда-то учился, Дрейк припарковал байк в тени вязов и устроился на нём задолго до появления троих любителей пива. Поэтому эффект неожиданности оказался достаточно мощным, чтобы противники поспешно отступили, оставив поле боя за благородным защитником прекрасной дамы. Которая, чертыхаясь, принялась отряхивать одежду от налипшего на неё мусора. Если бы не сумерки, Дрейк бы наверняка понял, что всё это не более чем бравада, спектакль, призванный замаскировать запоздало накативший на неё адреналиновый шок. И, возможно, теперь не считал бы её "необыкновенной", "удивительной" и "заслуживающей больше, чем жизнь в этом болоте". А встреться они при обычных обстоятельствах, Дрейк бы и вовсе не обратил на неё никакого внимания. Зачем молодому, весёлому, беззаботному парню могла понадобиться скучная старая дева "в унылых тряпках"?
"Всё это не имело никакого значения до тех пор, пока ты не узнала его настоящее имя", – услужливо напомнил ей внутренний голос, который, как всегда, был раздражающе прав. Дрейк действительно сразу ей понравился. Когда она наконец смогла унять нервную дрожь и взглянула внимательней на своего спасителя, ей показалось, что перед ней Сириус Блэк собственной персоной. Это впечатление только усилилось, когда он слез с байка и изобразил насмешливо-галантный поклон.
"Приятный вечер, сударыня, не находите? Позвольте составить вам компанию и скрасить одиночество, невольной причиной которого я явился…"
Вот в тот момент и нужно было выдать всё своё занудство и добровольную принадлежность к обывательскому болоту. Но вместо этого Джин рассмеялась, пусть немного нервно, но искренне – и этим обрекла на провал все дальнейшие попытки дистанцироваться.
"И в самом деле, сударь, после того, как вы распугали всех моих поклонников…"
Они просидели на скамейке под вязами почти час, делясь школьными воспоминаниями, и это было ничуть не странно. Джин вперемешку с историями о детстве в Винтербурне рассказала несколько баек о своём "интернате", на ходу редактируя повествование, балансируя на грани статуса секретности и чувствуя себя при этом такой живой, какой не была, возможно, с самого переселения в маггловский мир. Потом Дрейк повёз её в какое-то шумное придорожное кафе, где она наконец рассмотрела его при свете. И тогда впервые закралась мысль, что Дурсли будут совсем не в восторге от нового знакомого своей соседки. Поэтому, когда настало время расставаться, Джин, сославшись на тётушку строгих нравов, запретила Дрейку себя провожать. Они стояли перед кафе, и освещённый неоновой вывеской байк смотрелся как-то… неправильно. У троюродного брата Гермионы была такая же Хонда, и она в своё время достаточно на неё нагляделась, чтобы сейчас чувство неправильности усиливалось с каждой секундой. Джин, не веря глазам, уставилась на эмблему. На крыле красовалась надпись "GoldHind", причём из буквы "H" торчали тоненькие рожки, которые делали её похожей на "W" и мешали сразу понять, что же было не так.*
"Золотая лань?! - воскликнула она. - Смешно. Это потому, что ты Дрейк?"
"Вообще-то наоборот, – признался он, явно польщённый, что Джин оценила его художества. – Сначала было это хулиганство, а уж потом ребята в гараже прозвали Дрейком. Мне нравится. Во всяком случае больше, чем Лоуренс".
"Лоуренс? – спросила Джин упавшим голосом. В голове что-то щёлкнуло, и всё встало на свои места: недавнее возвращение домой из путешествия по Европе, любовь к изобразительному искусству, собственная студия, снятая на родительские деньги… – Лоуренс Таггарт?"
"О, я уже знаменит!" – ещё больше оживился он.
"Да, твоя слава бежит впереди тебя", – автоматически сказала Джин. Краски беззаботного вечера как будто поблекли, и все её тридцать лет опустились обратно на плечи.
"Тридцать два, вообще-то", – уточнил невидимый Северус, которому и знать-то этого не полагалось. И вообще, намекать на почтенный возраст – это было из репертуара Фабза.
"Что-то не так?" – немедленно среагировал на то, как помрачнело её лицо, Дрейк. Лоуренс. Тот самый "позор" Литтл-Уингинга вообще и своих родителей в частности.
"Всё не так", – честно ответила Джин.
И это стало негласным девизом их отношений. Если бы Дрейк умел держать дистанцию, они могли бы встречаться время от времени, ужинать где-нибудь, может быть она даже согласилась бы ему попозировать в его студии… Но чувство меры и такт оказались ему чужды, а в маленьком городке было совершенно некуда спрятаться – как от Дрейка, так и от любопытствующих кумушек. Сначала он выяснил место работы Джин и начал караулить её у больницы, давая персоналу пищу для пересудов. Приглашение в ближайшее кафе на обеденный перерыв каждый раз превращалось в шоу с коленопреклонённым Дрейком, воздушными шариками, цветами и даже серенадами в исполнении уличного скрипача. А вчера он наконец узнал её адрес…
И вот теперь снова стоял на крыльце миссис Фигг – бестолковая ходячая угроза плану, исполнение которого было единственной стоящей целью её жизни.
– Что тебе надо?! – почти выкрикнула она со злостью. – Что тебе надо от меня?!
Дрейк дёрнулся – больше от неожиданности, чем от испуга, но явно не обиделся. Непрошибаемый.
– Тебя.
"За что мне это?" Она знала. Если в жизни вообще были хоть какие-нибудь смысл и логика, то это могло приключиться с ней по одной-единственной причине. Как месть за Сириуса – за её самое последнее предательство, не считая тех, кого она бросила скопом, сбежав из волшебного мира. Последний, кому она смотрела в глаза и не спасла.
Люциус даже не стал доводить дело до конца, ограничившись тем, что договорился о свидании со своим человеком в Отделе магического правопорядка. О времени и дате ей сообщила записка, написанная чужим почерком и доставленная незнакомой совой. Джин не обиделась. Удивительно, что Люциус вообще не отказался помочь. Что это было – широкий жест, попытка доказать, что ему всё равно, или своеобразная благодарность – она предпочитала не задумываться. Главное, что она всё-таки увиделась с Сириусом.
Их встреча состоялась в том самом помещении, где она когда-то давала показания по делу об убийстве Прюэттов. Или в очень похожем. Маленькая комнатушка, напоминавшая тюремную камеру. По контрасту с ней скромный кабинетик Грюма, куда он потом увёл Джин для неофициальной беседы, показался ей просторным и светлым. Представить, каковы в таком случае азкабанские камеры, она была не в состоянии. И не хотела. Не хотела больше бичевать себя и выплёскиваться истериками, с каждым разом всё надёжнее обрастая панцирем безразличия к чужой боли ради сохранения собственного рассудка. Нет, она была здесь, чтобы попытаться дать надежду.
Сириус выглядел даже хуже, чем после побега из Азкабана. Хотя с тех пор прошло столько лет, что трудно было утверждать с полной уверенностью, но одно Джин знала точно: тогда он по крайней мере не был таким погасшим. Полубезумным, измождённым, почти утратившим свою человеческую половину – но всё равно не сломленным.
Как ни странно, он начал разговор первым, и от его слов у неё всё перевернулось, и захотелось раскатить здание Министерства по камушку.
"Прости, Найтли, – сказал Сириус. Без пяти минут азкабанский заключённый, отправленный к дементорам без суда, при молчаливом попустительстве Ордена Феникса. – На самом деле я не думал, что это ты".
"Я тоже, – выдавила она, и заранее приготовленные слова как будто царапали сведённое судорогой горло, – я знаю, что это не ты. Слышишь, Сириус? Я верю, что ты не виноват!"
Он захохотал, запрокинув лохматую голову. Если не знать обстоятельств, то можно было бы подумать, что это искренний весёлый смех. Сириус перестал смеяться так же резко, как начал, и уставился на неё раздражённо.
"Ну конечно же это я виноват, Найтли! – прорычал он. – Что ты об этом знаешь!"
"Достаточно, – холодно ответила Джин, ненавидя себя за эту выдержку. – Это неважно, Блэк. Важно, что ты нужен своему крестнику. Ты нужен Гарри".
Теперь он смотрел удивлённо. Как будто не был уверен, может ли доверять собственным ушам. Но Джин не собиралась продолжать. Это было всё, что она могла сделать. Всё, на что она имела право.
"Держись, – шепнула она Сириусу, обнимая его перед разлукой навсегда. – Сохрани себя, чтобы вернуться. Ты справишься, я знаю".
А потом Джин шла по солнечной набережной. Это солнце в конце ноября с изощрённым издевательством напоминало ей о том, что возможно в эту минуту Сириуса запирают в камере. О том, что скоро он окажется там, где нельзя сохранить ни капли радости. И поняла, что ошиблась. Надо было принести ему не надежду, а ненависть. Говорить не о любви, а о мести. Или не приходить совсем – потому что на самом деле она ничего не понимала ни в том, ни в другом. И любая попытка помочь всегда делала только хуже.
Так что Дрейк был самым закономерным и логичным из всего, что могло бы с ней случиться.

Дата добавления: 2015-11-04