Длинный пронзительный вопль – тоскующий детский плач – долетел сзади до них. Когда Барби с Джу-лией обернулись, стон уже перешел в кашель, вперемешку со звуками отчаянного хватания ртом воздуха. Они увидели Линду, которая стояла на коленях возле своей старшей дочери и обнимала девочку.
- Она не умерла! – рыдала Дженнилл. – Одри не может умереть!
Но собака уже остыла. Золотистая ретриверша Эвереттов умерла ночью, тихо, без шума, в то время, как обе Джей-Джей спали, прижимаясь к ее бокам.
Когда Картер вошел в главную комнату, второй выборный Честер Милла ел хлопья из коробки с на-рисованным на ней веселым попугаем. Картер узнал эту мифическую птицу, знакомую ему с детства по многим завтракам – тукан Сэм, святой заместитель «Фруктовых колечек»[481].
«Они уже, мать его, залежалые, как невесть что», – подумал Картер, ощущая мгновенное сожаление к своему боссу. И тогда вспомнил, какое большое различие между семьюдесятью-с-чем-то и сотней часов годного для дыхания воздуха, и сердце его укрепилось.
Большой Джим с удовлетворением зачерпнул очередную порцию хлопьев из коробки, и тогда заме-тил «Беретту» в руке Картера.
- Ого, – удивился он.
- Мне жаль, босс, – произнес Картер.
Большой Джим открыл кулак, позволив хлопьям каскадом сыпаться назад в коробку, но на его липкой ладони и пальцах осталось несколько ярких колечек. Пот блестел у него на лбу, натекая из-под залысин.
- Сынок, не делай этого.
- Мне нужно, мистер Ренни. Ничего личного.
Картер действительно так думал. Никаких личных причин здесь не было. Просто они попали в ловуш-ку, вот и все. А поскольку это стало следствием тех решений, которые принимал Большой Джим, то запла-тить за это должен именно Большой Джим.
Большой Джим поставил коробку «Фруктовых колечек» на пол. Он сделал это осторожно, так, словно, если бы он бросил ее небрежно, она бы раскололась.
- Ну, а почему же тогда?
- Только и того… из-за воздуха.
- Понимаю, воздух.
- Я мог бы войти сюда, спрятав пистолет за спиной, и просто вогнать вам пулю в голову, но такого де-лать я не хочу. Я хочу дать вам возможность подготовиться. Потому что вы были ко мне добры.
- Тогда сделай так, чтобы я не страдал, сынок. Если в этом нет ничего личного, ты не позволишь мне страдать.
- Если будете вести себя спокойно, вы не будете страдать. Все будет сделано быстро. Как пристре-лить раненного оленя в лесу.
- Может, обсудим это?
- Нет, сэр. Я уже все решил.
Большой Джим кивнул:
- Тогда хорошо. Могу ли я перед этим произнести молитву? Ты мне это позволишь?
- Да, сэр, молитесь, если вам так хочется. Но делайте это быстрее. Для меня тоже это нелегкая си-туация, понимаете.
- Верю. Ты хороший мальчик, сынок.
Картер, который последний раз плакал еще четырнадцатилетним, ощутил, как у него зачесалось в уголках глаз.
- Вам не поможет то, что вы зовете меня сынком.
- Мне это уже помогает. И то, что я вижу твое потрясение… это мне помогает тоже.
Туша Большого Джима сдвинулась с дивана, выборный упал на колени. В процессе опускания на ко-лени он перекинул «Фруктовые колечки», безрадостно улыбнувшись:
- Небогатый у меня вышел последний ужин, должен тебе сказать.
- Вероятно так. Извиняйте.
Большой Джим, теперь повернувшись спиной к Картеру, вздохнул:
- Но через какую-то минуту я уже буду есть ростбиф у Господа за столом, итак, с этим все обстоит благополучно. – Он поднял приземистый палец и прижал его себе к голове на верхушке затылка. – Вот сю-да. Где мозговой ствол. Хорошо?
Картер ощутил у себя в горле что-то наподобие клубка нитей и вздохнул:
- Да, сэр.
- Хочешь постоять на коленях рядом со мной, сынок?
Картер, который без молитв обходился еще дольше, чем без слез, чуть не ответил «да». Но свое-временно вспомнил, какой коварный его босс. Возможно, сейчас он был далек от ухищрений, был, вероят-но, вне этого, но Картер видел этого человека в действии и рисковать не желал. Он покачал головой:
- Молитесь сами. И если желаете произнести свою молитву до самого «аминь», делайте это быстрее.
Стоя на коленях, Большой Джим хлопнул ладонями по диванной подушке, на которой все еще оста-валась вмятина от его весьма существенной жопы.
- Бог милостивый, это я, раб Твой Джеймс Ренни. Похоже, что я иду к Тебе, хочу я сам этого или нет. Чаша уже представлена мне к губам, и я не могу…
Громкий сухой всхлип вырвался у него изо рта.
- Выключи свет, Картер. Не хочу я плакать у тебя на глазах. Это негодное для мужчины поведение.
Картер протянул вперед руку с пистолетом так, что тот коснулся затылка.
- О’кей, но это будет ваша последняя просьба. – И выключил свет. То, что это ошибка, он понял в тот же миг, когда ее сделал, но уже было поздно. Почувствовал движение босса и, черт побери, тот двигался чрезвычайно быстро для такого тяжелого человека, да еще и с больным сердцем. Картер выстрелил и во вспышке из пистолетного дула увидел дырку от пули в продавленной диванной подушке. Большого Джима на коленях уже перед ней не было, однако далеко отскочить он не мог, пусть там какой он не быстрый. Ко-гда Картер нажал кнопку на фонарике, Большой Джим прыгнул вперед с кухонным ножом, который он раньше втайне достал из шкафчика возле плитки, и шесть дюймов стали вогнались Картеру в живот.
Тот закричал от боли и вновь выстрелил. Большой Джим ощутил, как пуля вжикнула ему мимо уха, но не отступился. В нем тоже жил конвоир выживания, и еще такой, который хорошо ему служил в течение многих лет, и сейчас он ему подсказал, что шаг назад будет означать для него смерть. Он встал, качаясь, одновременно двигая вверх нож, выпуская требуху из глупого пацана, который думал, что может взять верх над Большим Джимом Ренни.
Картер, теперь уже распанаханный, закричал вновь. Капли крови брызнули Большому Джиму в лицо с последним уже, как он искренне надеялся, вздохом мальчика. Он оттолкнул Картера. В луче оброненного фонаря, Картер откинулся, с хрустом давя рассыпанные «Фруктовые колечки», держась за живот. Сквозь его пальцы струилась кровь. Он ухватился за полки и упал под ливнем жестянок сардин «Виго», супов «Кемпбелл»[482] и «Моллюсков Сноу». Какой-то миг Картер продолжал стоять на коленях, словно, пере-думав, наконец-то собрался сотворить молитву. Волосы упали ему на лицо. А потом пальцы его разжа-лись, и он завалился наземь.
Большой Джим подумал, не достать ли нож, но это была весьма трудоемкая работа для человека, у которого проблемы с сердцем (он вновь себе пообещал, что займется своим здоровьем, как только завер-шится этот кризис). Вместо этого он подобрал пистолет Картера и подошел к глупому пацану.
- Картер? Ты все еще с нами?
Картер простонал, стараясь перевернуться, но не осилил.
- Я здесь собираюсь выстрелить тебе в затылок, именно так, как ты мне предлагал. Но сначала хочу подарить тебе один, последний, совет. Ты слушаешь?
Картер вновь простонал. Большой Джим воспринял это за утверждение.
- Совет таков: ловкому политику никогда не оставляй времени на молитву.
Большой Джим нажал курок.
- Мальчик умирает! – закричал рядовой Эймс. – Мне кажется, мальчик умирает!
Рядом с Эймсом встал на колени сержант Грох и заглянул в грязную щель внизу Купола. Олли Дин-смор лежал на боку, буквально прижавшись губами к теперь уже проявленной, благодаря налипшей на ней грязи, стене. Наилучшей из своих командных интонаций Грох рявкнул:
- Эй! Олли Динсмор! Поднимайся, шагом марш!
Медленно, мальчик раскрыл глаза и посмотрел на двух мужчин, которые упали в двух футах от него, однако в более прохладном, чистом мире.
- Что? – шепнул он.
- Ничего, сынок, – сказал Грох. – Спи себе дальше.
Грох обратился к Эймса:
- Поберегите нервы, рядовой. С ним все обстоит благополучно.
- Да не очень хорошо. Вы на него только посмотрите.
Грох взял Эймса за руку и потянул его вверх – довольно деликатно, – когда они встали, он согласился с рядовым тихим голосом.
- Конечно. Дела у него отнюдь не хороши, но он живой и спит, а это лучше всего, чего мы сейчас мо-жем ждать. Так он теряет из организма меньше кислорода. А вы идите, найдите себе что-то поесть. Вы завтракали вообще?
Эймс покачал головой. Завтрак ему даже на ум не приходил.
- Я хочу остаться здесь, вдруг он очухается, – рядовой поколебался, и вдруг выпалил: – Я хочу быть здесь, если он умрет.
- Он не умрет, по крайней мере, не сейчас, – возразил Грох, сам не имея понятия, прав он или нет. – Пойдите, возьмите себе хоть что-то в фургоне, хотя бы кусок колбасы с куском хлеба. Вы уже едва не на дерьмо изошли, солдат.
Эймс мотнул головой в сторону мальчика, который спал на обугленной земле, прислонившись носом и ртом к Куполу. Лицо у него было все в грязи, едва заметно поднималась и опускалась его грудь.
- Сколько ему еще жить, как вы думаете, сержант?
Грох покачал головой:
- Наверняка, уже недолго. В той группе, которая на противоположном стороне, кто-то уже умер этой ночью, и еще несколько человек там также в плохом состоянии. А там все-таки лучше. Чище. Вам надо быть готовым.
Эймс ощутил, что вот-вот заплачет.
- Мальчик потерял всю свою семью.
- Пойдите и поешьте. Я здесь постерегу, пока вы вернетесь.
- Но после того я смогу здесь оставаться?
- Рядовой, мальчик хочет, чтобы рядом были вы, значит, вы и будете. Будете до конца.
Грох смотрел, как Эймс бегом отправился к столу возле вертолета, где была разложена пища. Вокруг стояло хорошее утро, как и годится для поздней осени. Сияло солнце, растапливая остатки следов замо-розка. А в каких-то нескольких футах лежал мир-в-пузыре, где властвовал постоянный мрак, мир, в кото-ром воздух был непригоден для дыхания, а время остановилось и не имело никакого значения. Грох при-помнил ставок в Коннектикуте, в городе Вилтон[483], где прошло его детство. В том пруду жили золотые карпы, большие, старые рыбины. Дети их часто кормили. То есть до того дня, когда у какого-то из над-смотрщиков не случилась какая-то авария с распределителем удобрений. Прощайте, рыбы. Все десять или двенадцать штук плавали мертвыми на поверхности пруда.
Смотря на грязного мальчика, который спал по другую сторону Купола, невозможно было не вспом-нить о тех карпах… вот только мальчик – не какая-то там рыба.
Вернулся назад Эймс, дожевывая что-то явно через силу. Довольно никудышный солдат, по мнению Гроха, но хороший парень, с добрым сердцем.
Рядовой Эймс сел. И сержант Грох тоже присел рядом с ним. Близко полудня они получили сообще-ние с другой стороны Купола о том, что среди людей, которые спаслись там, умер еще один человек. Ма-ленький мальчик по имени Эйден Эпплтон. Тоже мальчик. Грох припомнил, что лишь вчера ему здесь, ка-жется, попалась на глаза мать того малыша. Ему хотелось бы ошибаться относительно этого, но, навер-ное, ошибки не было.
- Кто это сделал? – спросил его Эймс. – Кто навернул здесь эту кучу дерьма, сержант?
Грох покачал головой:
- Без понятия.
- Никакого же смысла в этом нет! – вскрикнул Эймс. Позади их, потеряв доступ воздуха, пошевелился Олли и, так и не просыпаясь, пододвинулся ближе лицом к мизерному ветерку, который проникал сквозь стену.
- Не разбуди его, – сказал Грох, сам думая при этом: «Если он отойдет во сне, так будет лучше и нам, и ему самому».
В два часа дня уже все беженцы кашляли, кроме (как не тяжело в такое поверить, но, правда же) Сэ-ма Вердро, который в этой мерзкой атмосфере чувствовал себя, похоже, просто прекрасно, и Малыша Уолтера Буши, который только то и делал, что спал, засасывая изредка данную ему порцию молока или сока. Барби, обнимая Джулию, сидел против Купола. Неподалеку, возле накрытого тела Эйдена Эпплтона, который умер так ужасно внезапно, сидел Терстон Маршалл. Терси, который и сам теперь уже кашлял по-стоянно, держал у себя на коленах Алису. Девочка рыдала беспрестанно, но наконец, так и заснула, по-среди плача. Еще немного дальше, футов за двадцать, сидел Расти, прижав к себе жену и обеих дочек, которые тоже доплакались до забвения во сне. Тело Одри он отнес к санитарной машине, подальше от глаз своих девочек. Для этого ему пришлось задержать дыхание; даже в пятнадцати ярдах от Купола вглубь территории города воздух становился смертельно удушливым. Вернувшись назад и отдышавшись, он решил сделать тоже самое и с телом мальчика. Одри будет ему доброй компаньонкой, она всегда лю-била детей.
Возле Барби упал Джо Макклечи. Он теперь действительно стал похожим на чучело. Его бледное лицо было усеяно прыщами, а кожа под глазами превратилась в темно-пурпурные синяки.
- Моя мама спит, – сказал Джо.
- Джулия тоже, – ответил Барби, – разговаривай тише.
Джулия открыла один глаз.
- Ничего я не сплю, – пробурчала она, сразу же вновь закрывшись. Закашлялась, немного успокои-лась, и тогда вновь закашлялась.
- Бэнни очень плохо, – сказал Джо. – У него горячка, точно, как было с малышом, прежде чем тот умер. – Джо помолчал. – И у мамы моей тоже температура довольно высокая. Возможно, это просто из-за того, что здесь такая жара, однако… мне кажется, причина не только в этом. А если и она умрет? Если мы все умрем?
- Не умрем, – откликнулся Барби. – Там что-то придумают.
Джо покачал головой.
- Нет, Барби, и вы сами это понимаете. Ничего они оттуда не сделают, потому, что они не здесь. Сна-ружи никто нам не сможет помочь. – Он окинул взглядом почерневшую пустошь, то пространство, где еще вчера лежал город, и рассмеялся; хриплым, скрипучим смехом, который звучал особенно горьким от того, что в нем действительно слышался юмор. – Честер Милл имел статус города с 1803 года, мы изучали это в школе. Свыше двухсот лет. И понадобилась всего лишь неделя, чтобы стереть его с лица земли. Хвати-ло одной сраной недели. Что вы на это скажете, полковник Барбара?
Никакого ответа на это Барби придумать не мог.
Джо, прикрыв себе ладонью рот, закашлял. Позади их ревели и ревели вентиляторы.
- Я умный юноша. Вам же об этом известно? То есть я не хвастаюсь, просто… я прыткий.
Барби вспомнил, как мальчик устроил видеотрансляцию с того места, куда стреляли ракетами.
- Никаких сомнений, Джо.
- В фильмах Спилберга по обыкновению именно прыткие дети в последнюю минуту находят правиль-ное решение, не так ли?
Барби ощутил, как Джулия вновь пошевелилась. Теперь уже оба глаза у нее были раскрыты и внима-тельно смотрели на Джо.
В мальчика по щекам текли слезы.
- Никудышный из меня персонаж Спилберга. Если бы мы были сейчас в «Парке Юрского перио-да»[484], динозавры бы нас уже сожрали стопроцентно.
- Если бы они устали, – сонно произнесла Джулия.
- А? – изумленно посмотрел на нее Джо.
- Кожеголовые. Дети-кожеголовые. Дети по обыкновению устают от игр и начинают заниматься чем-то другим. Или… – она тяжело закашляла, – родители их зовут домой, обедать.
- А может, они не едят, – мрачно заметил Джо. – Может, у них и родителей никаких нет.
- А возможно, у них совсем по-другому течет время, – добавил Барби. – Может, они это только что присели возле своего варианта коробочки. Для них эта игра, возможно, только началась. Мы даже не мо-жем быть точно уверены, что они дети.
К ним присоединилась Пайпер Либби. Вся раскрасневшаяся, с волосами, прилипшими к щекам.
- Они дети, – объявила она.
- Откуда вы можете это знать? – спросил Барби.
- Просто знаю, – улыбнулась она. – Они – это тот Бог, в которого я перестала верить три года назад. Бог, который оказался стайкой нехороших ребятишек, которые играются с межгалактическим «Иксбок-сом»[485]. Разве это не забавно? – Улыбка ее расплылась еще шире, и Пайпер зашлась плачем.
Джулия смотрела в ту сторону, где пурпурным маячком вспыхивала коробочка. Лицо у нее было за-думчивое, как-то сонно-замечтавшимся.
В Честер Милле субботний вечер. Тот вечер, когда по обыкновению устраивали свои заседания леди из «Восточной Звезды» (а после тех заседаний чаще всего шли домой к Генриетте Клевард, чтобы выпить у нее вина, обменяться наилучшими из самых свежих неприличных анекдотов). Это тот вечер, когда Питер Рендольф и его приятели по обыкновению играли в покер (также рассказывая друг другу неприличные анекдоты). Вечер, когда Стюарт и Ферн Бови по обыкновению ездили в Льюистон, чтобы снять там парочку шлюх в трах-салоне на Нижней Лиссабонской улице. Вечер, когда преподобный Лестер Коггинс по обыкно-вению устраивал общие молитвы подростков в гостиной пастората Святого Спасителя, а Пайпер Либби танцы в цокольном помещении церкви Конго. Вечер, когда в «Диппере» гудело до часу ночи (а где-то в по-ловине первого толпа пьяниц имела привычку скандировать, чтобы включили их любимый гимн «Грязная вода»[486], песню, которую хорошо знали все бэнды «прямо из Бостона»). Вечер, когда Гови и Бренда Перкинс любили прогуливаться, взявшись за руки, на общественной площади города, здороваясь с други-ми знакомыми парами. Вечер, когда Алден Динсмор, его жена Шелли и их двое сыновей охотно играли в мяч при свете полной луны. В Честер Милле (как и в любом другом городке, где все жители одна команда) субботние вечера – вечера наилучшие, созданные для танцев, совокуплений и мечтаний.
Но этот другой. Этот вечер черный и, очевидно, бесконечный. Ветер спал. Отравленный воздух висит неподвижной жарой. Там, поодаль, где пролегало когда-то шоссе 119, пока его не выварило печным жа-ром, лежит Олли Динсмор, прижавшись к щели в нагаре, он все еще упрямо цепляется за жизнь, а всего в полутора футах от него терпеливо продолжает отбывать свою вахту рядовой Клинт Эймс. Какой-то умник хотел было посветить фонарем на мальчика; Эймс (при поддержке сержанта Гроха, не такого уже и монст-ра, как оказалось) сумел это предотвратить, доказав, что фонарями освещают только спящих террористов, а не юного подростка, который вполне вероятно умрет раньше, чем взойдет солнце. Но у самого Эймса тоже есть фонарик, и он изредка присвечивает им на мальчика, чтобы удостовериться, что тот еще дышит. Тот дышит, но каждого раз, как Эймс вновь включает фонарик, он ожидает, что его луч покажет ему, что те утлые вдохи и выдохи прекратились. Какой-то частицей своей души он уже этого даже хочет. Частью души он уже начал соглашаться с правдой: не имеет значения, насколько находчивым оказался Олли Динсмор или как героически он боролся, будущего он не имеет. Смотреть, как он продолжает свою борьбу, невыра-зимо тяжело. Незадолго до полночи засыпает и сам рядовой Эймс, сидя прямо, с крепко зажатым в кулаке фонариком.
«Спишь ты? – говорят, Иисус спросил у Петра. – Одного часа не смог посторожить?»[487]
К чему Мастер Буши, наверняка, добавил бы: «Евангелие от Марка, Сендерс».
Ровно в половине второго Рози Твичел трясет за плечо Барби:
- Терстон Маршалл умер, – говорит она. – Расти с моим братом понесли положить его тело под сани-тарную машину, чтобы, когда девочка проснется, она не так сильно расстроилась. – Немного погодя она прибавляет: – Если она проснется. Алиса тоже очень больна.
- Мы здесь все сейчас больные, – говорит Джулия. – Все, кроме Сэма и этого завсегда обкуренного малыша.
От машин спешат Расти и Твич, падают перед одним из вентиляторов, хекая, начинают большими глотками хватать воздух. Твич кашляет, и Расти толкает его еще ближе к притоку воздуха так сильно, что Твич бьется лбом об Купол. Все они слышат этот звон.
Рози еще не полностью завершила свое сообщение:
- Бэнни Дрэйк тоже плохой, – она понижает голос до шепота. – Джинни говорит, что он может не до-жить до рассвета. Ох, если бы было хоть что-то, что мы могли бы здесь сделать.
Барби не отвечает. И Джулия тоже молчит, только вновь бросает взгляд в сторону той коробочки, ко-торая не больше дюйма толщиной, и площадь имеет каких-то пятнадцать квадратных дюймов, а пошеве-лить ее невозможно. Глаза Джулии отсутствуют, задумчивые.
Наконец красная луна сквозит через наслоение грязи на восточной стене Купола, сияя вниз своим кровавым светом. Конец октября, а в Честер Милле октябрь – жесточайший месяц, который смешивает воспоминания и желания. Нет на этой мертвой земле ни сирени, ни деревьев, ни травы[488]. А месяц смотрит на руины и мало ли еще на что другое.
Большой Джим проснулся в темноте, держась за грудь. Снова с перебоями колотилось сердце. Он ударил по нему. А следом сигнализатор включился на генераторе, когда запас пропана в очередном бал-лоне приблизился к опасному уровню: «АААААААААААА. Накорми меня, накорми меня».
Большой Джим шевельнулся и вскрикнул. Его бедное, измученное сердце резко рванулось в сторону, сбилось с ритма, прыгнуло, а потом застучало, снова найдя само себя. Он ощутил себя старым автомоби-лем со скверным карбюратором, драндулетом, который можно выставить на продажу, но продать никогда невозможно, тем, что годится только на кучу лома. Он встрепенулся судорожно, хватая ртом воздух. Ему сейчас неважно, как тогда, когда пришлось обратиться в больницу. А может, даже хуже.
«АААААААААААА» – жужжание какого-то огромного, мерзкого насекомого – наверняка, цикады – здесь, в темноте, рядом с ним. Неизвестно, что могло заползти сюда, пока он спал?
Большой Джим начал нащупывать фонарь. Продолжая второй рукой стучать себя в грудь, тереть ее, он уговаривал сердце успокоиться, не вести себя, словно какой-то никчемный грудной ребенок, не для того он прошел через все это, чтобы умереть тут, в этой тьме.
Налапав фонарик, он тяжело стал на ноги и перецепился через труп своего покойного ординарца. Снова вскрикнув, упал на колени. Фонарик остался целым, однако откатился далеко от него, освещая под-вижным лучом нижнюю полку слева, заставленную коробками спагетти и банками томатной пасты.
Большой Джим пополз за фонарем. И в это же мгновение открытые глаза Картера Тибодо шевельну-лись.
- Картер? – Пот стекал по лицу Большого Джима; он ощущал, как его щеки словно покрываются тон-кой, жирной, вонючей пленкой. Сердце у него вновь сделало очередной трепещущий бросок, и тогда, как это ни удивительно, вновь забилось в нормальном ритме.
То есть, нет. Не совсем. Но, по крайней мере, близко к нормальному ритму.
- Картер? Сынок? Ты живой?
Глупость, конечно; Большой Джим распорол ему живот, как большой рыбине где-то на берегу реки, а потом еще и выстрелил в затылок. Он лежал мертвый не хуже Адольфа Гитлера. Однако он мог бы покля-сться… ну, почти поклясться,… что глаза мальчика…
Он боролся с мыслью, что Картер сейчас протянет руку и схватит его за глотку. Уверял себя, что это нормально, чувствовать себя немного (напуганным) нервно, потому что, наконец, этот мальчик его едва не убил. И все еще ожидал, что Картер вдруг вскочит сам и схватит его, притянет к себе, и вгрызется своими проголодавшимися зубами ему прямо в горло.
Большой Джим помацал пальцами у Картера под нижней челюстью. Забрызганная кровью плоть бы-ла холодной, без пульса. Конечно, откуда же? Мальчик мертвый. Мертвый уже полусуток, если не дольше.
- Ты сейчас обедаешь со своим Спасителем, сынок, – прошептал Большой Джим. – Ростбиф с карто-фельным пюре. А на десерт яблочный пирог…
От этих слов ему полегчало. Он пополз за фонариком, а когда ему показалось, словно что-то шеве-лится позади него – может, шелест руки, которая тянется по бетонному полу, нащупывая вслепую, – он не оглянулся. Он должен накормить генератор. Заткнуть то его «АААААА».
Когда он вытягивал один из тех четырех баллонов, которые еще оставались в погребке, сердце у него вновь сбилось на аритмию. Он сел рядом с открытым люком, хватая ртом воздух, стараясь кашлем вер-нуть сердце к регулярному ритму. И молясь, без осознания того, что его молитвы – это, главным образом, ряд требований и стандартных обоснований: успокой его; здесь нет моей вины; вызволи меня отсюда; я делал все, что мог, как можно лучше; меня подвела чужая некомпетентность; исцели мое сердце.
- Во имя Иисуса, аминь, – произнес он. Но звук собственного голоса его, скорее напугал, чем успоко-ил. Слова протарахтели, словно кости в могиле.
К тому времени, когда его сердцебиение чуточку выровнялось, хриплый вопль цикады уже стих. Бал-лон генератора опустел. Только луч фонарика остался в этой комнате, которая стала теперь такой же тем-ной, как и другая; последний из автономных светильников отмигал свое еще семь часов тому назад. Си-лясь убрать с платформы при генераторе пустой баллон, чтобы установить на его место новый, Большой Джим неясно припомнил, как проштамповал БЕЗ ДЕЙСТВИЙ на заявке, которая попала на его стол где-то год или два тому назад; в ней речь шла об обновлении оборудования в этом убежище. В ту заявку, навер-но, были вписаны и новые батареи для автономного освещения. Но как он мог себя винить? Денег в го-родском бюджете всегда было мало, а люди не переставали тянуть руки: «Накорми меня, накорми меня».
«Это должен был бы сделать Эл Тиммонс по собственной инициативе, – сказал он сам себе. – Ради Бога, разве ждать от кого инициативы, это много? Разве не за это мы платим обслуживающему персона-лу? Видит небо, он мог бы обратиться к тому жабоеду Бэрпи и попросить у него спонсорской помощи. Сам я именно так бы и сделал».
Он подключил баллон к генератору. И тут вновь споткнулось его сердце. Рука дернулась, и фонарик упал в погребок, где ударился о какой-то из еще полных баллонов. Звякнуло стекло, и он вновь оказался в сплошной тьме.
- Нет! – завопил он. – Нет, черт его побери. НЕТ!
Но ответа от Бога не поступило. Тишина и темнота давили на него снаружи, а его перенапряженное сердце запыхалось и тряслось внутри. Предательская мышца!
«Не переживай. В той комнате есть другой фонарь. И спички. Мне лишь надо их найти. По правде го-воря, если бы Картер ими запасся, я бы прямо на них и наткнулся». И так оно и есть. Он переоценил этого мальчика. Думал, что Картер завтрашний, а он, оказался вчерашним. Большой Джим рассмеялся, однако тут же заставил себя замолчать. Смех в сплошной тьме звучал как-то трусливо.
«Не переживай. Заводи генератор».
Так. Правильно. Генератор – задача номер один. Он сможет вновь проверить надежность подключе-ния, как только тот заведется и очиститель воздуха вновь затарахтит. К тому времени он уже найдет дру-гой фонарик, а может, даже коулменовскую лампу. Следующая замена баллона будет происходить уже при полном свете.
- Это общий принцип, – произнес он. – Если хочешь, чтобы что-то делалось в этом мире надлежащим образом, тебе нужно делать это самому. Если бы спросить об этом Коггинса, или ту Перкинс, что рифму-ется с «пядью». Они-то знают. – Он вновь рассмеялся. Невозможно было удержаться, потому что это было великолепно. – Они познакомились с этим принципом лично. Не следует дразнить большую собаку, когда имеешь только маленькую отвертку. Ни в коем случае.
Он поискал рукой кнопку стартера, нащупал и нажал ее. Ничего не произошло. Вдруг воздух в бунке-ре показался еще более густым.
«Просто я нажал не ту кнопку, вот и все».
Сам понимая неправду, но веря в это, потому что есть вещи, в которые тебе нужно верить, он дунул себе на пальцы, как это делают азартные игроки в кости, надеясь выбросить горячее число. А тогда вновь начал нащупывать вокруг, пока его пальцы не нашли кнопку.
- Бог, – произнес он. – Это Твой слуга, Джеймс Ренни. Пожалуйста, сделай так, чтобы этот старый, никчемный драндулет завелся. Во имя Твоего Сына, Иисуса Христа, я прошу Тебя.
Он нажал кнопку стартера.
Ноль.
Он сел в темноте, свесив ноги в погребок с баллонами, стараясь загнать назад панический страх, ко-торый хотел было появиться и сожрать его живьем. Он должен думать. Это единственный путь к выжива-нию. Но думалось тяжело. Когда ты в темноте, когда твое сердце в любой момент угрожает бунтом, думать тяжело.
И что в этом самое плохое? Все, что он сделал, ради чего работал в течение последних тридцати лет своей жизни, казалось призрачным. Как те люди, которые остались по другую сторону Купола. Они ходили, говорили, ездили в машинах, даже летали на самолетах и вертолетах. Но ничто из этого не имело значе-ния, под Куполом ничто не имело значения.
«Возьми себя в руки. Если Бог тебе не помогает, помоги себе сам».
- Хорошо. Первым делом свет. Даже коробка спичек – уже дело. Должно же что-то лежать на какой-то из полок в другой комнате. Ему надо лишь пощупать там – не спеша, очень методично, – пока не найдет. А уже потом он найдет батарею для этого никчемного стартера. Батареи там должны быть, он был в этом уверен, потому что ему нужен был генератор. Без генератора он погибнет.
«Предположим, ты вновь заведешь стартер. А что дальше, когда закончится пропан?»
Да ну, что-то тогда вмешается в его судьбу. Он не собирался умереть здесь. Ростбиф с Иисусом? Фактически, он не спешит на тот обед. Если он не может сидеть в голове стола, он просто избегает любых банкетов.
Эта мысль заставила его засмеяться вновь. Он очень медленно, очень осторожно продвигался к две-рям, которые вели в большую комнату. Держа руки перед собой, как слепой. Через семь шагов дотронулся ими до стены. Отправился направо, ведя пальцами по деревянной панели, и… вот! Пустота. Приоткрытые двери. Хорошо.
Он прополз через косяк, двигаясь теперь увереннее, несмотря на черноту. Размещение вещей в этой комнате он помнил хорошо: по бокам полки, прямо впереди дива…
И вновь он перецепился об того никчемного мальчика и упал пластом. Ударился лбом об пол и за-кричал – больше от неожиданности и досады, чем от боли, потому что ковер на полу смягчил удар. Однако же, о Господи, между ногами у него была мертвая рука. Казалось, сейчас она ухватит его за яйца.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |