Памяти Сурендры Дахъябхай Патела 60 страница

- Ничего не случилось, – перебил его Большой Джим. – Мы можем только поблагодарить за Божью ласку. Я могу ожидать от тебя «аминь» за это, Стюарт?

- Аминь, – угодливо произнес Стюарт.

- Всего лишь хреноверть, спровоцированная ментально нездоровой женщиной с револьвером. Она сейчас уже ужинает с Христом и всеми святыми, я не имею относительно этого никаких сомнений, потому что не ее вина в том, что здесь такое случилось.

- Однако же, Джим…

- Не перебивай меня, когда я говорю, Стюарт. Это все наркотики. Это все проклятые лекарства, они разъели ей мозг. Люди все поймут, когда понемногу успокоятся. В Честер Милле народ благословенно рассудительный, мужественный. Я верю в наших людей, они с честью пройдут сквозь все неурядицы, я в них всегда верил, и буду верить. К тому же сейчас в их головах нет других мыслей, кроме единственной: увидеться со своими родными и близкими. Наша операция состоится, как запланировано, в полдень. Ты, Ферн, Роджер, Мэлвин Ширлз. Возглавит вас Фред Дентон. Он же подберет еще человек пять-шесть, если будет считать, что они пригодятся.

- Он лучший, кого ты можешь на это поставить?

- Фред полностью в порядке.

- А как относительно Тибодо? Того мальчика, которое все время ошивается возле тебя…

- Стюарт Бови, каждый раз, как ты раскрываешь свой рот, вместе с запахом у тебя оттуда пахнет тво-ей неуверенностью. Сейчас же заткни пасть и слушай. Мы говорим о чахлом наркомане и фармацевте, ко-торый гуся не способен напугать. Ты дашь мне на это «аминь»?

- Эй, аминь.

- Поедете двумя городскими грузовиками. Свяжись с Фредом, как только мы закончим этот разговор, он еще должен быть где-то здесь неподалеку, и расскажи ему, что к чему. Скажи ему, что завтра вам всем надо позаботиться о собственной безопасности. Там, в задней кладовке, в полицейском участке полно всякого дерьма, которое нам когда-то поставила Служба нацбезопасности – пуленепробиваемые жилеты и бронекуртки и еще неизвестно что – и хотя бы теперь оно понадобится нам. И тогда поедете туда и выку-рите оттуда ту парочку. Нам нужен этот пропан.

- А что касается лаборатории? Я думал, может, нам ее следует сжечь…

- Ты ополоумел? – Картер, который именно в этот миг вернулся в комнату, посмотрел на него изум-ленно. – Со всеми теми химикатами, которые там складированы? Одно дело газета Шамвей; а тут котел с абсолютно другим варевом. Тебе следует быть более рассудительным, потому что я начну думать, что ты такой же идиот, как Роджер Кильян.

- Хорошо, – Стюарт произнес понуро, но Большой Джим был уверен, что тот сделает все правильно. Да и все равно он больше не мог тратить на него время; в любую минуту может прийти Рендольф.

«Воистину, парад дураков пожизненно бесконечный», – подумал он.

- Ну, а теперь восхвалим Бога великого, – произнес Большой Джим. Внутренним зрением он увидел себя верхом на спине у Стюарта, как он топчет его лицом в грязь. Увлекающая вышла картинка.

- Восхвалим Бога, – пробормотал Стюарт.

- Аминь, брат, – откликнулся Большой Джим и откинулся.

Вскоре после этого пришел и шеф Рендольф, с уставшим, но удовлетворенным лицом.

- Кажется мне, что нескольких наиболее молодых новобранцев мы потеряли насовсем, Додсон, Рок-лифф и сынок Ричардсонов ушли, но большинство других держатся. И я нашел нескольких новых. Это Джо Боксер… Стабби Норман, Обри Таул… тот, у которого брат, ну, ты знаешь, держит книжный магазин…

Большой Джим довольно терпеливо слушал эту тираду, правда, лишь краем уха.

Когда Рендольф наконец-то заглох, Большой Джим пододвинул к нему по полированной столешнице конверт с надписью ВЕЙДЕР.

- Вот то, чем вымахивала наша бедная Эндрия. Взгляни-ка сам.

Рендольф поколебался, потом открыл клапан и извлек оттуда кипу листов.

- Но здесь нет ничего, только чистая бумага.

- Твоя правда, правдивая и истинная. Когда соберешь завтра свой личный состав – в полицейском участке, ровно в семь часов утра, потому что наши муравьи должны начать суетиться очень рано, ты слу-шай внимательно, когда дядя Джим тебе что-то говорит, – можешь им разъяснить, что бедная женщина была просто не в себе, как тот анархист, который застрелил президента Маккинли.

- А разве это не гора?[427]

Большой Джим потратил минутку на удивление, с какого такого дуба упал сыночек миссис Рендольф, когда был маленьким. И тогда продолжил, предпочитая быстрее закончить. Ему не светит этой ночью хо-роший восьмичасовой сон, с Божьего благословения получится поспать хотя бы пять часов. А ему так надо выспаться. Этого так надо его утомленному сердцу.

- Нужно задействовать все полицейские машины. По два офицера на экипаж. Проверь, чтобы у каж-дого был газовый баллончик и шокер. Но если кто-то выстрелит из огнестрельного оружия на глазах у ре-портеров, перед камерами, перед тем никчемным внешним миром… Я сам у того вырву кишки на подтяжки к штанам.

- Да, сссэр.

- Пусть они едут по обочинам шоссе 119, сопровождают толпу. Никаких сирен, но мигалки чтобы блы-мали.

- Как на параде, – заметил Рендольф.

- Конечно, Пит, как на параде. Дорожное полотно пусть остается свободным для людей. Кто будет подъезжать на своих машинах, приказывайте им оставить их и дальше идти пешком. Объявляйте это че-рез громкоговорители. Я хочу, чтобы они были уже хорошенько утомленными, когда туда доберутся. Утом-ленные люди – это люди, более склонные к покорности.

- А как ты думаешь, может, нам следует откомандировать несколько отрядов на поиски арестантов, беглецов? – Он увидел, как при этих его словах вспыхнули глаза Большого Джима, и поднял ладонь. – Я просто спросил, просто спросил.

- Хорошо, ты заслужил ответ. Ты же, в конце концов, у нас шеф. Правда, Картер?

- Йес, – сказал Картер.

- Ответ будет однозначный – нет. И это поэтому, шеф Рендольф… слушай меня внимательно… по-тому что они не могут убежать. Кругом Честер Милла стоит Купол, и они абсолютно… безоговорочно… не имеют никакой возможности куда-то убежать. Теперь ты понял, как делаются умозаключения? – Он заме-тил, как покраснели щеки у Рендольфа, и добавил: – Будь осторожен с ответом. Я тебе советую.

- Я понимаю.

- А тогда пойми еще и другое: пока Дейл Барбара будет находиться где-то на свободе, не говоря уже о его соучастнике Эверетте, люди еще ревностнее будут искать защиты у своих членов правительства. И как бы нам не хотелось закручивать гайки, но мы вынуждены будем среагировать на такие обстоятельства.

Рендольф понял. Пусть он и не имел понятия, что есть и президент и также есть гора по имени Мак-кинли, однако он, в конце концов, докумекал-таки, что Барби в чистом поле для них может быть намного более выгодным, чем Барби в кулаке.

- Да, – сказал он. – Будем вынуждены. Черт, а точно же. А что касается пресс-конференции? Если ты на нее не пойдешь, то, может, захочешь послать…

- Нет, не захочу. Я буду здесь, на своем посту, где мое законное место, мониторить развитие собы-тий. А пресса пусть себе ведет конференцию с тысячей или больше тех людей, которые припрутся туда, к южной границе города, и будут лупить там глаза, словно те бараны на новые ворота. Удачи им в интерпре-тации той болтовни, которую они там наслушиваются.

- Кое-кто там может рассказать не очень похвальные вещи о нас, – произнес Рендольф.

Большой Джим сверкнул ледяной улыбкой.

- На то и дал нам Бог крепкие плечи, друг. Кроме того, что сможет сделать тот наглый никчема Кокс? Въедет сюда верхом на коне и вытурит нас из кабинетов?

Рендольф угождающее захохотал, отправился к дверям, но вдруг о чем-то еще вспомнил.

- Там соберется очень много людей, и они там будут находиться продолжительное время. Военные на своей стороне установили передвижные туалеты. Не надо ли нам сделать что-то подобное и со своей стороны? У нас, кажется, было несколько таких кабинок на складе. Для дорожных рабочих их использова-ли. Может, Эл Тиммонс мог бы…

Большой Джим послал выразительный взгляд, в котором ясно читалась его мысль: он считает, что новый шеф полиции вдруг обезумел.

- Если бы моя воля, наши люди завтра сидели бы в безопасности по своим собственным домам, вме-сто того чтобы выходить из города, словно какие-то израильтяне из Египта. – Он выдержал паузу для уда-рения на следующем. – Если кому-то припечет, позволишь им пойти и покакать там, где-то в проклятых кустарниках.

Когда Рендольф наконец-то ушел прочь, Картер произнес:

- Если я побожусь, что не имею намерения лезть не в свои дела, могу ли я вам кое-что сказать?

- Да, конечно.

- Я люблю смотреть, как вы действуете, мистер Ренни.

Большой Джим оскалился – в широкой солнечной улыбке, которая ярко осветила все его лицо.

- Ну, ты имеешь свой шанс, сынок; учился чему-то у других, поучись теперь у лучшего.

- Я так и думаю сделать.

- А сейчас от тебя мне лишь нужно, чтобы ты подвез меня домой. Будь у меня завтра ровно в девять часов утра. Мы приедем сюда и будем смотреть шоу по Си-Эн-Эн. Но сначала мы посидим на городском холме, посмотрим, как будет выходить народ из города. Грустно это, на самом деле; израильтяне без Моисея.

- Муравьи без муравейника, – подхватил Картер. – Пчелы без улья.

- Но, прежде чем забрать меня, я хочу, чтобы ты с кое с кем увиделся. Или попробовал, по крайней мере. Могу поспорить сам с собой, что они окажутся без вести пропавшими.

- Кто это?

- Рози Твичел и Линда Эверетт. Жена медика.

- Я знаю.

- Можешь также проверить, где Шамвей. Я слышал, что она может сейчас жить у Либби, у той пропо-ведницы с плохо воспитанной собакой. Если хоть кого-то из них увидишь, допроси их о местопребывании наших беглецов.

- Жестко или мягко?

- Средне. Мне не очень нужно, чтобы Барбару или Эверетта поймали именно сейчас, но я бы не отка-зался знать, где они прячутся.

Выйдя на крыльцо, Большой Джим набрал полную грудь вонючего воздуха, а затем выдохнул с хмы-каньем, в котором чувствовалось удовлетворение. Картер тоже чувствовал себя весьма удовлетворенным собой. Еще на прошлой неделе, в лупатых очках, чтобы уберечь себе глаза от ржавой стружки, которая сыпалась с изъеденных солью выхлопных систем, он менял глушители. Сегодня он влиятельный человек с положением. Легкий смрад в воздухе казался небольшой ценой за это.

- У меня есть к тебе один вопрос, – произнес Большой Джим. – Как она тебе понравилась? Ничего бы-ла?

Картер немного поколебался, а потом ответил:

- Немного суховата сначала, но дальше все поехало, как по базарному маслу.

Большой Джим расхохотался. С каким-то металлическим призвуком, словно монеты посыпались в лоток торгового автомата.

Полночь, и розовая луна спускается к горизонту, за которым лежит Таркер Милл, там луна может се-бе висеть, пока не наступит свет дня и, прежде чем ей совсем исчезнуть, превратит его в призрак.

Джулия осторожно ступала сквозь темный сад туда, где ферма Маккоя переходила в западный склон Черной Гряды, и не удивилась, заметив темную тень человека, который сидел под одним из деревьев. Справа от себя она каждые пятнадцать секунд видела проблески, которые посылала коробочка с вычека-ненным на ней чужеродным символом: самый маленький, самый удивительный в мире маяк.

- Барби? – позвала она, стараясь делать это по возможности тише. – Как там Кен?

- Поехал в Сан-Франциско принять участие в юбилейном гей-параде. Я всегда знал, что он мальчик не простой.

Джулия рассмеялась, а потом взяла его руку и поцеловала.

- Друг мой, я ужасно рада, что вы теперь в безопасности.

Он обхватил ее руками, расцеловал в обе щеки и только потом отпустил. Затяжные поцелуи. На-стоящие.

- Я тоже, друг мой, Джулия.

Она засмеялась, но внутри нее возник внезапный трепет, которым ее пронзило от шеи до колен. Зна-комый трепет, хотя ей давно не случалось его ощущать. «Расслабься, девочка, – убеждала она себя. – Он же тебе в сыновья годится».

Ну да, конечно… если бы она забеременела тринадцатилетней.

- Все уже спят, – сказала Джулия. – Даже Горес. Он в доме вместе с детьми. Они бросали ему ветки, и он их приносил, пока язык у него буквально не начал стелиться по земле. Он думает, что уже умер и по-пал в рай, я уверена.

- Я тоже старался заснуть. Но не смог.

Он дважды уже почти засыпал и оба раза вновь оказывался в камере, видел перед собой Джуниора Ренни. Первый раз Барби ошибся и, вместо того, чтобы броситься вправо, распластался на топчане, пре-вратившись в идеальную цель. Второй раз Джуниор протянул сквозь решетку невероятную длинную рези-новую руку, схватил его и удерживал достаточно долго для того, чтобы лишить жизни. После этого Барби покинул сарай, где легли спать мужчины, и пришел сюда. Здесь тоже стоял запах комнаты, в которой пол-года назад умер пожизненный курильщик, но все равно воздух здесь был лучше, чем в городе.

- Так мало огней там, внизу, – произнесла она. – Обычной ночью их было бы раз в десять больше, чем сейчас, даже в этом часу. Уличные фонари были бы похожи на двойной ряд жемчужин.

- Зато здесь есть это, – левой рукой Барби обнимал Джулию, и сейчас он показал свободной правой на лучезарный пояс внизу. Если бы не Купол, против которого свечение внезапно обрывалось, она бы при-знала этот пояс за идеальный круг. А так он был похожим на подкову.

- Конечно. А как вы думаете, почему Кокс не говорил об этом? Они должны были бы его зафиксиро-вать на спутниковых фото. – Она задумалась. – Мне он, по крайней мере, ни словом не проговорился. Мо-жет, вам что-то говорил?

- Нет, а должен был бы. Что означает – они его не видят.

- Вы считаете, что Купол… как это? Фильтрует картинку?

- Что-то такое, наверняка. Кокс, новостные телеканалы, весь внешний мир, они этого не видят, пото-му что им его не нужно видеть. Так мне кажется.

- А Расти прав, как вы думаете? Мы те муравьи, которых подвергают пытке жестокие дети, играясь с линзой? Какая же это разумная раса могла бы позволить своим детям делать такое с другой разумной ра-сой?

- Это мы сами себя считаем умными, а они нас? Мы знаем, что муравьи – это существа, которые имеют собственное сообщество, они строят жилье, создают целые колонии, они замечательные архитек-торы. Они настойчиво трудятся, как и мы. Они хоронят своих умерших, как и мы. У них даже происходят межрасовые войны, когда черные бьются с рыжими. Все это мы знаем, но не считаем муравьев умными.

Она теснее прижалась ему под руку, хотя на дворе не было холодно.

- Умные или нет, все равно это неправильно.

- Согласен. Большинство людей с этим согласятся. Расти понял это еще в детстве. Но большинство детей не воспринимают мир в координатах морали. Нужны годы, чтобы развить это ощущение. Став взрослыми, большинство из нас забывает свои детские развлечения, такие как сжигание муравьев лупой или отрывание крылышек мухам. Возможно, их родители когда-то делали так же. То есть если вообще ко-гда-нибудь замечали нас. Когда вы последний раз наклонялись к муравейнику, чтобы его рассмотреть?

- Однако же… если бы мы нашли муравьев на Марсе или даже микробов, мы бы их не уничтожали. Потому что жизнь во Вселенной – такая бесценная вещь. Боже мой, любая из планет в нашей системе – сплошная пустыня.

Барби подумал, что, если бы спецы НАСА нашли то, что живет на Марсе, они уничтожили бы это без угрызений совести, только бы положить его под микроскоп и изучать, но не произнес этого.

- Если бы мы были более продвинутыми научно или духовно, потому что, возможно, именно это нуж-но, чтобы путешествовать в той бескрайности протянувшейся вокруг нас – мы, вероятно, убедились бы, что жизнь существует везде. Заселенных миров, умных форм жизни там не меньше, чем муравейников на территории этого города.

Не его ли это рука теперь покоится сбоку на выпуклости ее груди? Именно так, согласилась с собой она. Давно там не лежала мужская рука, а чувство это действительно было приятным.

- Единственное, в чем я уверен, это то, что существуют и иные миры, кроме тех, которые мы можем увидеть сквозь наши слабенькие телескопы здесь, на Земле. Или даже с помощью «Габбла»[428]. И эти… они… совсем не здесь сейчас, понимаете. Это не вторжение. Они просто смотрят. И еще… наверное… играются.

- Я знаю, как оно, – сказала она. – Когда с тобой играются, как с игрушкой.

Он посмотрел ей в лицо. На поцелуечном расстоянии. Она была не против, чтобы ее поцеловали, со-всем не против.

- Что вы имеете в виду? Ренни?

- Вы верите, что в жизни человека бывают особые, определяющие моменты? Рубежные моменты, ко-торые как раз и меняют нас?

- Да, – ответил он, думая о том пятне в форме улыбки, пропечатанном его ботинком на ягодице у Аб-дуллы. Обычная ягодица мужчины, который проживал свою обычную маленькую жизнь. – Абсолютно.

- Со мной это случилось в четвертом классе. В начальной школе на Мэйн-стрит.

- Расскажите.

- История короткая. Это был самый длинный день в моей жизни, но рассказ займет совсем мало вре-мени.

Он ждал.

- Я была довольно видным ребенком. Мой отец владел местной газетой – держал пару репортеров и одного рекламного агента, но все остальное он делал сам, такой себе человек-орекстр, именно так ему нравилось вести дела. Никогда не возникало вопроса, чем займусь я, когда он отойдет от дел. Он верил в это, моя мать в это верила, мои учителя также верили, и, конечно, верила в это я сама. Детально было распланировано мое дальнейшее высшее образование. Конечно, и речи не могло идти о каком-то провин-циальном колледже, типа университета штата Мэн, потому что это было не для доченьки Эла Шамвея. Дочь Эла Шамвея будет учиться в Принстоне. Уже в четвертом классе у меня над кроватью висел Прин-стонский флажок, я уже тогда жила буквально на чемоданах. – Все кругом, включая меня, чуть ли не мо-лились на каждый мой шаг. То есть все, кроме моих одноклассников. Я в то время не понимала причин, это теперь я удивляюсь, как я могла этого не замечать. Я сидела за первой парте и всегда тянула руку, ко-гда миссис Коннот задавала какой-то вопрос, и всегда я давала на него правильный ответ. Если бы можно было, я бы заранее выполнила все задания, я жаждала дополнительных баллов. Я была неустанной соис-кательницей оценок и подлизой. Однажды, когда миссис Коннот на несколько минут оставила нас самих, вернувшись в класс, она увидела окровавленный нос Джесси Вашона. Миссис Коннот объявила, что весь класс останется после уроков, если никто не скажет, кто это сделал. Я подняла руку и доложила, что это сделал Энди Меннинг. Энди ударил по носу Джесси, когда тот отказался дать ему свою резинку-стирачку. И я не усматривала в этом ничего неправильного, потому что я же сказала правду. Вы представляете себе эту картину?

- Вы ее обрисовали на чистую пятерку.

- Этот эпизод оказался последней соломинкой. В один день, вскоре после этого случая, когда я шла домой через городскую площадь, на меня напала стая девушек, которые прятались, ожидая меня, в мосте Мира. Их было шестеро. Их возглавляла Лила Страут, которая теперь носит фамилию Кильян – она вышла замуж за Роджера Кильяна, который ей абсолютно подходящая пара. Никогда не верьте, если кто-то нач-нет вас убеждать, что дети не тянут за собой во взрослую жизнь свои детские образы. Они затянули меня на парковую сцену. Я сначала сопротивлялась, но потом две из них – одной была Лила, а второй Синди Коллинз, теперь мать Тоби Меннинга – начали бить меня кулаками. Не в плечо, куда, знаете, по обыкнове-нию целят дети. Синди ударила меня в челюсть, а Лила прямо в правую грудь. Как же это было больно! У меня только начали тогда расти груди, и они сами по себе, даже без всякого к ним прикосновения, очень болели. Я начала плакать. По обыкновению это ясный сигнал – по крайней мере, среди детей, – что дело зашло слишком далеко. Но не в этот день. Когда я зарыдала, Лила сказала: «Заткнись, потому что хуже будет». Рядом не было никого, кто мог бы их остановить. Было холодно, такой туманный день, и на пло-щади не было ни души, кроме нас. Лила хлопнула мне по лицу так сильно, что из носа у меня пошла кровь, и произнесла: «Доносчица-Задавака! Пусть сожрет тебя собака!» И все девушки начали смеяться. Они го-ворили, что это за то, что я выдала Энди, и тогда я и сама так думала, но теперь понимаю, что это была расплата со мной за все, даже за то, как подходили ленточки в волосах к моим блузкам и юбочкам. Они носили одежду, а я наряды. Энди просто послужил последней соломинкой.

- Очень жестоко били?

- Хлопали по лицу. Дергали за косы. А еще… они плевали на меня. Все вместе. Вот тогда-то меня предали ноги, и я упала на ту сцену. Я плакала, как никогда раньше, закрывала себе лицо ладонями, но все ощущала. Слюна, она же теплая, знаете?

- Эй.

- Они произносили всякие такие вещи: «учительский щенок» и «ой-куколка-молю-бога» и «сэр-не-воняет». А тогда, когда я уже подумала, что они угомонились, Корри Макинтош крикнула: «Давайте с нее штаны снимем!» Потому что я в тот день была одета в слаксы, красивые такие брюки, мама мне их выбра-ла по каталогу. Я их любила. В таких слаксах легко было себя представить студенткой, которая идет в «Квод»[429] в Принстоне. Так мне тогда, по крайней мере, казалось. Тут я уже начала отбиваться сильнее, но они победили, конечно. Четверо держали меня, пока Лила и Кори снимали с меня слаксы. А затем Син-ди Коллинз начала смеяться и показывать пальцем: «Ой, смотрите, у нее на трусах этот глуповатый Вин-ни-Пух нарисован!» Да, у меня там были и ослик Иа, и кенгуренок Ру. Тогда они все начали хохотать, а я… Барби… я начала уменьшаться… и уменьшаться… и уменьшаться. Пока сцена стала огромной, словно бескрайняя плоская пустыня, а я превратилась в муравья посреди нее. Погибала посреди нее.

- Как муравей под увеличительным стеклом, другими словами.

- О, нет! Нет! Барби! Мне было холодно, не горячо. Я обледенела. У меня гусиная кожа повыступала на ногах. Корри сказала: «Давайте и трусы с нее снимем!» Но это уже было слишком даже для них. Как по-следний лакомый кусочек, Лила взяла и закинула мои хорошие слаксы на крышу сцены. После этого они ушли. Лила шла последней. Она еще сказала мне: «Если ты на этот раз настучишь, я возьму у своего бра-та нож и отрежу тебе твой сучий нос».

- Что было дальше? – спросил Барби. Однако же действительно, его рука покоилась у нее на груди.

- Далее было то, что маленькая испуганная девочка съежилась там, на сцене, не ведая, как ей дойти домой без того, чтобы половина города не увидела ее в тех идиотских детских трусиках. Я ощущала себя самым мелким, самым никчемным семенем на земле. Наконец я решила, что дождусь тьмы. Мои отец с матерью, конечно, будут волноваться, могут даже вызвать копов, но мне это было безразлично. Я собира-лась дождаться тьмы, и тогда добираться до своего дома боковыми улочками. Прятаться за деревьями, если кто-то попадется мне навстречу. Я, наверное, даже задремала там, потому что вдруг вижу, а надо мною стоит Кэйла Бевинс. Она была вместе со всеми, била меня по лицу и плевала и таскала за косы. Она не так много ругала меня, как остальные, но все равно принимала полноценное участие. Она была среди тех, кто меня держал, когда Лила и Корри снимали с меня штаны, и когда они увидели, что одна их брючи-на свисает с крыши сцены, Кэйла вылезла на перила и подбросила повыше брючину, чтобы та зацепилась на крыше и я не могла достать свои слаксы. Я начала ее умолять, чтобы больше не мучила меня. У меня уже не осталось тогда ни гордости, ни достоинства. Я умоляла не снимать с меня трусики. Потом начала умолять ее помочь мне. А она просто стояла и слушала, словно я была для нее ничто. А я и была ничем для нее. Я понимала это тогда. С годами я об этом как-то забыла, но каким-то образом во мне восстанови-лась связь с этой голой правдой, в результате опыта жизни под Куполом. В конце концов, я устала и про-сто лежала там, всхлипывала. Она еще какое-то время смотрела на меня, а потом сняла с себя свитер. Это был старый, растянутый коричневый свитер, ей почти до колен. Она была рослая девочка, и свитер на ней был на вырост. Она набросила его на меня и сказала: «Бери и иди домой, это будет тебе как платье». Так она сказала. И хотя в дальнейшем я ходила вместе с ней в школу еще в течение восьми лет – вплоть до самого выпуска – мы больше никогда с ней не говорили. Но иногда я все еще слышу во сне те ее слова «Бери и иди домой, это будет тебе как платье». И вижу ее лицо. На нем ни ненависти, ни злости, но и со-жаления тоже нет. Она сделала это не из сожаления и не ради того, чтобы я ее не сдала. Я не понимаю, почему она это сделала. Я не понимаю даже, почему она вернулась ко мне. А вы?

- Нет, – произнес он и поцеловал ее в губы. Поцелуй вышел быстрым, но теплым, и влажным, и до-вольно трусливым.

- Почему вы это сделали?

- Потому что у вас был такой вид, что вам это нужно, вот я это и сделал. А что было дальше, Джулия?

- Я надела свитер и пошла домой – что же еще? А родители меня ждали. – Она гордо задрала подбо-родок. – Я так никогда и не рассказала им, что тогда случилось, и они сами никогда не узнали. Где-то на протяжении недели по дороге к школе я каждый раз видела свои брюки на круглой крыше над сценой. И каждый раза я ощущала стыд и обиду – боль, как ножом в сердце. А потом в один день они исчезли. Боль после этого никуда не делась, но все равно стало немного легче. Вместо острой боли осталась тупая. Я не сдала тех девушек, хотя мой отец буквально пенился и давил на меня вплоть до июня – я могла только ходить в школу и никуда больше. Он запретил мне даже поехать с классом в Портленд в Музей искусств на экскурсию, которую я ждала целый год. Он сказал, что я смогу поехать и все мои привилегии мне будет возвращены, если я назову имена детей, которые надо мной «издевались». Это его слово. Но я молчала, и не просто потому, что была адептом детского варианта «Апостольского символа веры».

- Вы повели себя так, потому что в глубине души считали, что заслужили то, что с вами тогда случи-лось.

- Заслужила здесь неправильное слово. Я считала, что приобрела кое-что и заплатила за это на-стоящую цену. Моя жизнь изменилась после того случая. Я продолжала получать хорошие оценки, но пе-рестала так уж часто тянуть руку. Я не перестала приобретать оценки, но уже не хотела их любой ценой. В старших классах я могла бы стать официальным лидером, но попустилась под конец выпускного года. Как раз настолько, чтобы вместо меня выиграла Карлин Пламмер. Я не хотела быть первой. Ни объявлять выпускную речь, ни того внимания, которое вызывает эта речь. У меня появилось несколько друзей, самые близкие из них те, кто курил на площадке за зданием школы. Самой большой переменой стало то, что я решила продолжить образование в Мэне, вместо Принстона… где меня действительно ждали. Отец метал громы и молнии: как это так, почему это его дочь будет учиться в каком-то убогом провинциальном кол-ледже, но я гнула свое. – Она улыбнулась. – Твердо стояла на своем. Однако секретным ингредиентом любви является компромисс, а я отца очень любила. Обоих любила, и его, и маму. Я планировала учиться в Университете штата Мэн в Ороно, но летом после окончания школы в последний момент подала заявле-ние в Бейтс[430] – это у них называется «представлением при особых обстоятельствах» – и меня приняли. Отец заставил меня заплатить пеню за опоздание с моего собственного банковского счета, что я радушно сделала, потому что в семье наконец-то установился хрупкий мир после шестнадцати месяцев погранич-ного вооруженного конфликта между государством Родительский Контроль и маленьким, но хорошо укре-пленным княжеством Упрямая Девушка. Специальностью я выбрала журналистику, и таким образом была залатана та пробоина, которая образовалась с того дня на парковой сцене. Мои родители так никогда и не узнали об этом. Не из-за того дня я осталась в Милле – мое будущее в «Демократе» было определено за-ведомо с давних пор, – но я являюсь той, кем я есть, в основном, благодаря тому дню.

Она вновь подняла на него глаза, они сияли слезами и вызовом:

- И все-таки я не муравей. Я не муравей.

Он вновь ее поцеловал. Она крепко обхватила его руками и ответила на его поцелуй искренне, как только могла. И когда его рука вытянула низ ее блузки из-за пояса слаксов, а потом скользнула по животу к груди, она начала целовать его взасос. Дыхание ее было отрывистым, когда они отклонились одно от од-ного.

- Хотите? – спросил он.

- Да. А вы?

Он взял ее руку и положил себе на джинсы, туда, где вполне ясно ощущалась сила его желания.

Через минуту он уже опирался локтями, балансируя над ней. Она взялась рукой за него и направила в себя.

- Будьте нежны со мной, полковник Барбара. Я немного подзабыла, как это делается.

- Это – как езда на велосипеде, – произнес Барбара. Оказалось, что он таки был прав.

Когда все закончилось, Джулия откинулась головой ему на руку, так она и лежала, смотрела на розо-вые звезды, а потом спросила, о чем он сейчас думает.

Он вздохнул:

- О снах. Видениях. Обо всем том, не знаю что. У вас мобильный телефон с собой?

- Всегда. И заряд он держит чудесно, хотя, сколько еще будет в рабочем состоянии, сказать не могу. Кому вы собираетесь звонить по телефону? Наверно, Коксу, я думаю.

- Правильно думаете. Его номер есть в памяти?

- Да.

Джулия потянулась рукой к своим слаксам, которые лежали неподалеку, и сняла с пояса телефон. Нашла КОКС и подала телефонную трубку Барби, тот почти моментально начал в нее говорить. Наверное, Кокс сразу же отреагировал на звонок.

- Алло, полковник. Это Барби. Я на свободе. Рискну, сообщу вам наше местонахождение. Это Черная Гряда. Старый сад Маккоя. Есть он у вас на вашей… о’кей, итак, есть. Конечно, должен быть. И вы имеете возле себя спутниковые снимки города, так?

Дата добавления: 2015-11-04