- Потому что рано или поздно какой-то из них не отскочит. А когда это случится, я встану и пойду от-сюда, чтобы никогда больше не видеть этой фермы. Не доить никогда никаких коров. Какой там воздух, с вашей стороны?
- Хороший. Прохладный, правда. Я сам из Южной Каролины. У нас в Южной Каролине совсем не так в октябре, я тебе говорю.
Там, где находился Олли, в трех ярдах от юноши с юга, было жарко. Да еще и пахло.
Армеец показал рукой мимо Олли.
- Почему бы тебе не закоончить бросать камни и не заняться теми коровами? – Последнее слово у не-го прозвучало как коуовами. – Завести их в коровник, подоить их или повтирать им «лесной мазюки» в дой-ки, или что-нибудь такое.
- Нам нет потребности их загонять, они сами знают, куда идти. Но теперь нет и нужды их доить, и бальзама втирать нет смысла тоже. Дойки у них сухие.
- Эй?
- Эй. Мой отец говорит, что-то не то с травой. Он говорит, что трава плохая, потому что плохой воз-дух. Знаешь, тут не очень приятно пахнет. Пахнет дерьмом.
- Эй? – армейский юноша выглядел растроганным. Он еще пару раз ударил молотком по забитым в землю столбам двух противоположных щитов, хотя те и без этого уже довольно надежно стояли.
- Эй. Моя мать убила себя сегодня утром.
Армейский юноша как раз поднял молоток для очередного удара. Теперь рука, в которой он его дер-жал, просто упала, повиснув вдоль его тела.
- Ты смеешься надо мной, мальчик?
- Нет. Она застрелилась на кухне прямо возле стола. Я ее там и нашел.
- Ох, сука, как это гадко, – сделал шаг к Куполу армеец.
- Мы отвезли моего брата в город, когда он умер в прошлое воскресенье, потому что он еще был жив, чуточку жив, но моя мама была уже мертвее мертвой, и мы похоронили ее там, на холме. Мы с моим от-цом. Ей там нравилось. Там красиво было, пока все здесь так не испортилось.
- Господи Иисусе, мальчик! Так ты же там пережил такое, словно в аду побывал!
- Я и сейчас здесь, – сказал Олли, и вместе с этими словами словно какой-то кран открылся в нем и мальчик начал плакать. Он встал и направился к Куполу. Они с юным солдатом стояли друг напротив дру-га на расстоянии меньше фута. Солдат поднял руку, скривившись чуточку от энергетического импульса, который пробил его насквозь и утих. Тогда он положил на Купол ладонь с растопыренными пальцами. Ол-ли тоже поднял руку и прижал ее к куполу со своей стороны. Их ладони, казалось, касаются одна другой, палец пальца, но на самом деле они оставались разделенными. Это был напрасный жест, который вновь и вновь будет дублироваться на следующий день: сотни, нет, тысячи раз.
- Мальчик…
- Рядовой Эймс! – гаркнул кто-то. – Ну-ка, хватай свою сраку в руки и прочь оттуда!
Рядовой Эймс вздрогнул, словно застигнутый во время поедания запрещенного варенья ребенок.
- Отправляйся сюда! Бегом!
- Держись, мальчик, – бросил рядовой Эймс и побежал получать выговор.
Олли сообразил, что тому светит разве что выговор, потому что разжаловать рядового некуда. Ну, не посадят же его на гауптвахту за то, что разговаривал с каким-то животным из зоопарка. «Я даже не полу-чил никаких орешков», – подумал Олли.
На миг он остановился взглядом на коровах, которые больше не давали молока, которые даже траву почти перестали щипать, и вновь сел возле своего рюкзака. Поискал в нем и выбрал хороший круглый ка-мень. Вспомнил облупленный лак на ногтях матери, на той ее руке, возле которой еще дымился пистолет. А потом бросил камень. Тот ударился о Купол и отскочил.
БАХ. Тишина.
В четыре часа дня в тот четверг, когда север Новой Англии находился в полумраке, а в Честер Милле сквозь похожую на носок прореху в тучах сияло, словно какой-то туманный прожектор, солнце, Джинни Томлинсон пошла проверить, как чувствует себя Джуниор. Спросила у него, не нужно ли ему какое-то ле-карство против головной боли. Он ответил, что не нужно, потом передумал и попросил тайленола или ад-вила[403]. Когда она вернулась, он направился через комнату ей навстречу, чтобы взять лекарство. Она записала в его карточке: «Хромота еще присутствует, но, похоже, что исправляется».
Когда через сорок пять минут туда заглянул Терстон Маршалл, палата была пустой. Он решил, что Джуниор пошел в холл, но, поискав его там, он не нашел никого, кроме Эмили Вайтхаус, инфарктной паци-ентки. Эмили выздоравливала чудесно. Терстон спросил у нее, не видела ли она русого юноши, который прихрамывает. Она ответила, что нет. Терстон вернулся к палате Джуниора и заглянул в шкаф. Там было пусто. Юноша, вероятно с опухолью в мозге, оделся и сам себя выписал из больницы, не переживая за бумажную волокиту.
Джуниор шел домой. Похоже на то, что его хромота почти полностью выправилась, как только у него разогрелись мышцы. И темная замковая щель, которая плавала перед его левым глазом, уменьшилась до размера бисеринки. Может, он все-таки получил только небольшую дозу талия? Судить тяжело. Да хоть там как, но он должен выполнить свое обещание Богу. Если он позаботится о детях Эпплтонов, Бог поза-ботится о нем.
Когда он покинул госпиталь (через задние двери), убийство отца стояло на первом месте в его списке спешных дел. Но когда он наконец-то подошел к своему дому – дому, в котором умерла его мать, того до-ма, где умерли Лестер Коггинс и Бренда Перкинс, – планы у него изменились. Если он убьет отца сейчас, отменит чрезвычайное городское собрание. Джуниор этого не хотел, потому что городское собрание обес-печило хорошее прикрытие для выполнения его главной миссии. Большинство копов будут находиться там, и таким образом добраться до подвала будет легче. Вот только жаль, не будет у него с собой отрав-ленных армейских жетонов. С какой радостью он забил бы их в глотку сдыхающему Бааарби.
А впрочем, Большого Джима все равно не было дома. Единственным живым существом в доме был тот самый волк, которого он видел на рассвете, когда тот бежал через госпитальный паркинг. Теперь волк стоял на середине ступенек, смотрел на него и утробно рычал. Мех у него встал дыбом. Глаза желтые. На шее у него висели жетоны Дейла Барбары.
Джуниор закрыл глаза и сосчитал до десяти. Раскрыв глаза, он увидел, что волк исчез.
- Я теперь волк, – прошептал он пустому, горячему дому. – Я вурдалак, я видел, как Лон Черни[404] танцует с королевой.
Вверх по ступенькам он поднимался, прихрамывая, но сам этого не замечал. Его униформа висела в шкафу, там же лежалое и казенное оружие – «Беретта-92 Таурус»[405]. В полицейском участке было с де-сяток этих пистолетов, купленных в основном на деньги федерального агентства Национальной безопас-ности. Он проверил пятнадцатизарядный магазин и убедился, что тот полон. Засунул пистолет в кобуру, затянул ремень на своей похудевшей талии, вышел из комнаты.
На верхней площадке ступенек Джуниор задержался, колеблясь – куда бы ему пойти, подождать, что-бы взяться за выполнение своей задачи уже тогда, когда городское собрание буде идти полным ходом. Говорить ни с кем ему не хотелось, он даже видеть никого не хотел. А потом у него вынырнуло: хорошее тайное место, к тому же неподалеку от места действия. По ступенькам он спустился осторожно – проклятая хромота вернулась в полном объеме, плюс левая половина лица у него занемела, словно обмороженная, – и пошкандыбал по коридору. Он ненадолго остановился возле дверей отцовского кабинета, размышляя, не следует ли открыть сейф и сжечь там все деньги. Потом решил, что этим не следует париться. Неясно ему припомнился анекдот о банкирах, оставленных на безлюдном острове, которые обогатились, пере-продавая друг другу одежду, и он противно рассмеялся, хотя и не смог припомнить финал, да и вообще никогда не понимал полностью смысла этого анекдота.
Солнце спряталось за тучами на западном горизонте Купола, и день помрачнел. Джуниор вышел из дома и растворился в сумерках.
В четверть пятого с заднего двора зашли в их временный дом Эйден и Алиса Эпплтоны. Алиса спро-сила:
- Кара, я пойду с Эйденом… то есть ты возьмешь меня и Эйдена… на большое собрание?
Каролин Стерджес, которая как раз готовила на ужин сэндвичи с арахисовым маслом и джемом на кухонной стойке Корали Думаген, из хлеба Корали Думаген, черствого, но вполне съедобного, изумленно посмотрела на детей. Она никогда в жизни не слышала о детях, которым захотелось пойти на какое-то взрослое собрание; если бы ее спросили, она бы ответила, что дети, вероятно, будут убегать в противопо-ложном направлении, лишь бы избежать такого скучного события. Это был соблазн. Потому что если пой-дут дети, тогда и она может туда сходить.
- А вы в этом уверены? – переспросила она, наклоняясь к детям. – Оба хотите пойти?
До этих последних дней Каролин была уверена, что не заинтересована иметь детей, что ее интере-сует скорее карьера преподавателя и писателя. Возможно, романистки, хотя ей казалось, что писание ро-манов занятие рискованное; вдруг убьешь кучу времени на написание тысячестраничного произведения, а оно окажется провальным? Вместо этого поэзия… ездить по стране (скажем, на мотоцикле)… проводить авторские чтения и семинары, быть свободной птичкой… это было бы круто. А еще возможны знакомства с интересными мужчинами, вино и дискуссии о Сильвии Плат[406], лежа в кровати. Алиса и Эйден пере-вернули ее представление. Она влюбилась в них. Она желала уничтожения Купола – конечно, желала, – но возвращать парочку этих детей их маме… для нее это обернется раненным сердцем. Она втихую себе на-деялась, что им тоже от этого будет немножечко горько. Наверняка, это были нехорошие надежды, но уж какие были.
- Эйд? Ты на самом деле этого хочешь? Потому что взрослые собрания бывают ужасно длинными и скучными.
- Я хочу пойти, – ответил Эйден. – Я хочу увидеть всех людей.
И тут Каролин Стерджес поняла. Не дебаты относительно ресурсов города и как их в дальнейшем использовать интересовали их. С какого такого чуда это должно их интересовать? Алисе было девять, а Эйдену пять лет. А вот увидеть всех людей вместе, как большую семью? В этом был смысл.
- Вы сможете хорошо себя вести? Без игр и без лишнего шепота?
- Конечно, – заверила Алиса с чувством собственного достоинства.
- И вы оба, перед тем как мы пойдем, хорошенько выписяетесь досуха?
- Да! – тут уже девочка подкатила глаза, словно говоря, что за глупенький ум эта Кара имеет… и Каре это почему-то даже нравилось.
- Тогда я только запакую эти сэндвичи, и пойдем, – сказала Каролин. – А еще мы возьмем с собой две жестянки содовой для деток, которые хорошо будут себя вести и будут пить через соломинки. Это если обозначенные детки хорошенько пописают, прежде чем увлажнять себе горло водой с пузырьками, вот так.
- Я буду сосать соломинку охотно, как бешеный, – сказал Эйден. – А есть квасольки?
- Он имеет в виду пирожное «вупи», – объяснила Алиса.
- Я знаю, что он имеет в виду, но у нас их нет, хотя, кажется, есть гремовские крекеры[407], посыпан-ные цинамоновым сахаром.
- Цинамоновые гремовские крекеры – это круто, – объявил Эйден. – Я тебя люблю, Кара.
Каролин улыбнулась. Ей подумалось, что это прозвучало красивее, чем любой из прочитанных ею стихов. Даже красивее чем тот, о холодных сливах, Вильямса[408].
Джулия удивленно смотрела, как медленно, а впрочем, уверенно спускается по ступеньками Эндрия Гриннел. С Эндрией произошла трансформация. Макияж и прическа на месте расхристанных еще вчера волос сделали свое дело, но не это было главным. Глядя на нее, Джулия осознала, как давно она видела третью выборную города преисполненной уверенности в себе. Этим вечером она одела умереть какое красивое красное платье, опоясанное пояском на талии – похоже, от «Энн Тейлор»[409], – а в руке держала большую плетеную сумку. Даже Горес засмотрелся на нее, разинув пасть.
- Как я выгляжу? – спросила Эндрия, достигнув подножия ступенек. – Так, что могла бы полететь на городское собрание на метле?
- Ты выглядишь ошеломительно хорошо. Младше на двадцать лет.
- Благодарю, дорогуша, но у меня наверху есть зеркало.
- Если тамошнее тебе не показало, насколько ты теперь лучше выглядишь, посмотри в зеркало здесь, где лучшее освещение.
Эндрия перебросила сумку в другую руку так, словно в ней лежало что-то тяжелое.
- Ну, наверное, все- таки выгляжу неплохо, немного, по крайней мере.
- Ты уверена, что имеешь для этого уже достаточно сил?
- Думаю, да, а если даже меня начнет вновь трясти, я тихонько смогу выскользнуть через боковые двери. – Эндрия не имела намерения выскальзывать, хоть бы как ее там не начало колотить.
- А что в сумке?
«Ланч для Джима Ренни, – подумала Эндрия. – Которым я собираюсь его накормить на глазах всего города».
- Я всегда беру с собой вязание на городское собрание. Иногда там так долго и скучно тянется время.
- Не думаю, чтобы это было скучным, – заметила Джулия.
- А ты сама пойдешь, не так ли?
- О, я пока что думаю, – с сомнением произнесла Джулия. Она надеялась быть уже далеко от центра Честер Милла к тому времени, как собрание закончится. – Мне сначала надо сделать кое-какие дела. Ты сможешь дойти туда сама?
Эндрия послала ей юмористический взгляд «мама, я вас умоляю».
- Вдоль улочки и вниз по холму – и я уже там. Маршрут, наработанный годами.
Джулия посмотрела на часы у себя на запястье. Было уже четверть шестого.
- А ты не очень рано отправляешься?
- Эл откроет двери в шесть часов, если не ошибаюсь, а я хочу занять себе удобное место.
- Как выборной тебе следовало бы сидеть прямо на сцене, – сказала Джулия. – Если имеешь такое желание.
- Нет, не имею. – Эндрия вновь перекинула сумку в другую руку. Ее вязание лежало в сумке, вместе с материалами дела ВЕЙДЕР и револьвером 38-го калибра, подаренным ей братом Твичем для самозащи-ты. Не хуже он послужит для защиты города, думала она. Каждый город похож на человеческий организм, но имеет одно значительное преимущество, если у города неважно с мозгом, трансплантация может быть успешной. Возможно, до убийства не дойдет. Она молилась, чтобы не дошло.
Джулия смотрела на нее вопросительно. Эндрия осознала, что улетела куда-то далеко вслед за своими мыслями.
- Я хотела бы сегодня посидеть среди жителей города. Но скажу свое слово, когда придет время. Можешь быть уверена.
Энди был прав относительно Эла Тиммонса, который откроет двери в шесть часов. К тому времени Мэйн-стрит, едва ли не абсолютно пустую днем, заполнили люди, которые направлялись в сторону город-ского совета. Другие небольшими группами спускались по городскому холму, идя с жилых кварталов. На-чали подъезжать машины с Восточного и Северного Честера, большинство из них переполненные пасса-жирами. Похоже на то, что никто не желал этим вечером оставаться в одиночестве.
Она прибыла довольно рано, в связи с чем имела достаточно свободных мест на выбор и останови-лась на третьем от сцены ряду, возле прохода. Прямо перед ней во втором ряду сидела Каролин Стерд-жес и дети Эпплтоны. Дети заинтересованно рассматривали все и всех. Малыш держал что-то зажатое в кулаке, что оказалось гремовским крекером.
Среди тех, кто пришли раньше времени, была также Линда Эверетт. Джулия рассказывала Эндрии об аресте Расти – чрезвычайно циничном – и знала, что его жена крайне этим подавлена, но сейчас она ис-кусно это скрывала под эффектным гримом и хорошим платьем с большими накладными карманами. Сравнивая ее вид с собственным по состоянию (сухость во рту, головная боль, желудок крутит), Эндрия была в восторге от отваги Линды.
- Садитесь возле меня, Линда, – предлагала она, похлопывая ладонью по соседнему месту. – Как там Расти?
- Я не знаю, – ответила Линда, проскальзывая мимо Эндрии и садясь рядом. Что-то, что лежало в од-ной из ее забавных карманов звякнуло об дерево. – Они не позволяют мне с ним увидеться.
- Эта ситуация должна быть исправлена, – произнесла Эндрия.
- Да. И она будет исправлена, – сурово согласилась Линда, а потом наклонилась вперед: – Привет, детки, как вас зовут?
- Это Эйден, – сказала Кара, – а это…
- Я Алиса, – девочка протянула руку в королевском жесте… так, словно подавала ее с трона. – Я и Эйден… мы с Эйденом… Купротки. Это слово означает «Купольные сиротки». Это Терстон придумал. Он знает всякие магические трюки, вот как вытянуть у человека из уха монету и еще много других.
- Ну, у тебя, похоже, все идет прекрасно, – сказала Линда, улыбаясь. Отнюдь не чувствовала себя она веселой; никогда в жизни она не была такой напряженной. Вот только напряженная здесь неуместное сло-во. Ей было страшно до усирачки.
В шесть часов тридцать минут паркинг позади городского совета был полон. Дальше занимали места уже вдоль Мэйн-стрит, Вест-стрит и Ист-Стрит.
Без четверти семь даже стоянка возле почты и полицейского участка была заставлена машинами и в зале горсовета едва не все места были заняты.
Большой Джим предусматривал возможность большого наплыва народа, поэтому Эл Тиммонс, кото-рому ассистировали несколько молодых копов, расставил на лужайке взятые из клуба Американского ле-гиона[410] дополнительные скамейки. «ПОДДЕРЖИВАЙТЕ НАШИ ВОЙСКА» – призывали надписи на неко-торых из них; «БОЛЬШЕ ИГРАЙТЕ В БИНГО!» на других. По бокам входных дверей горсовета установили большие звуковые колонки «Ямаха».
Для соблюдения порядка было задействовано большинство офицеров городской полиции – в частно-сти, все копы-ветераны, кроме одной персоны. Когда опоздавшие брюзжали на то, что им приходится си-деть во дворе (или стоять, когда даже на скамейках не осталось свободных мест), шеф Рендольф говорил, что надо было приходить пораньше: кто своевременно приходит, тому Господь угождает. А еще, добавлял он, вечер сегодня замечательный, теплый, хороший, а вскоре еще и взойдет та большая розовая луна.
- Вечер замечательный, если не учитывать запах, – заметил Джо Боксер. Дантист находился в бес-сменно скверном настроении со времени конфронтации в госпитале из-за прихватизованных им вафель. – Я надеюсь, хоть слышимость будет нормальная через эти штуки, – показал он на аудиоколонки.
- Вы будете слышать все прекрасно, – заверил его шеф Рендольф. – Мы взяли их в «Диппере». Томми Андерсон говорит, что это наиболее современная аппаратура, он сам их и подключал. Представьте себе, словно сидите в автомобильном кинотеатре без экрана.
- Я представляю себе эту скуку, – ответил Джо Боксер, кладя ногу на ногу и привередливо подщипы-вая складку на своих наутюженных штанах.
Джуниор смотрел, как собираются люди, из своего тайника внутри моста Мира, следил через трещину в стене. Его поразило это зрелище – столько жителей одновременно в одном месте, а еще понравилось качество звука. Со своего места он хорошо все слышал. Вот когда его отец уже хорошенько разогреется, тогда он и отправится.
«К Богу каждого, кто станет мне поперек дороги», – подумал он.
Даже в сумерке, который все более сгущался, невозможно было не узнать пивного живота его отца. К тому же этим вечером в городском совете не жалели электричества и длинная полоса света из одного ее окна тянулась вплоть до того места полностью забитой машинами парковки, где стоял Большой Джим. А рядом с ним Картер Тибодо.
Большой Джим не ощущал, что за ним наблюдают, или, скорее, он ощущал, что на него сейчас смот-рят все вместе, а это то же самое. Взглянув на свои часы, он увидел, что уже перевалило за семь. Отто-ченные многими годами в политике чувства напоминали ему, что важное собрание всегда должно начи-наться с опозданием на десять минут, не больше и не меньше. Это означало, что ему уже надо вырули-вать на взлетную полосу. В руке он держал папку со своей речью, но следует ему начать говорить, как по-требность в заготовленном тексте отпадала. Он знал, что хочет сказать. Ему словно припоминалось, что он проговаривал эту речь во сне прошлой ночью, и не один раз, а несколько, и с каждым разом она стано-вилась лучше.
Он легонько толкнул Картера.
- Время запускать шоу в работу.
- О’кей, – Картер побежал туда, где на ступеньках горсовета стоял Рендольф («Представляет, веро-ятно, себя похожим на какого-то Юлия-Никчему-Цезаря», – подумал Большой Джим), и привел шефа к Ренни.
- Мы зайдем через боковой вход, – сказал Большой Джим и взглянул на часы, – через пять, нет, через четыре минуты. Ты первый, Питер, я буду идти вторым, Картер, ты за мной. Мы идем прямо на сцену, по-нятно? Идем уверенно – никакой никчемной неловкости-сутулости. Будут аплодисменты. Стоим стройно, пока они не начнут затихать. Тогда садимся. Питер, ты по левую руку от меня, Картер по правую. Я подой-ду к трибуне. Сначала молитва, потом все встанут петь Национальный гимн. После этого я начну речь, дальше все будет лететь быстро, по пунктам, как говно с гуся. Они проголосуют «за» за все предложения. Все ясно?
- Я нервничаю, словно какой-то сученок, – сознался Рендольф.
- Не следует. Все должно пройти прекрасно.
Конечно, он ошибался относительно этого.
В те минуты, когда Большой Джим со своей свитой отправлялся к боковым дверям городского совета, Рози в своем ресторанном фургоне как раз заворачивала на подъездную аллею усадьбы Макклечи. Вслед за ней ехал скромный седан «Шевроле» Джоуни Келверт.
Клэр вышла из дома с чемоданом в одной руке и брезентовой сумкой с продуктами во второй. Джо и Бэнни Дрэйк тоже держали чемоданы, хотя большинство одежды в чемодане Бэнни походило из ящиков Джо. Бэнни также держал еще одну, меньшую сумку, набитую продуктами из кладовой Макклечи.
Снизу холма донеслись усиленные звуковой аппаратурой аплодисменты.
- Спешим, там уже начинают. Время нам смываться отсюда, и притопом.
С ней была Лисса Джеймисон. Она отодвинула боковые двери фургона и начала изнутри принимать вещи.
- А свинцовое полотно, чтобы окна прикрыть, есть? – спросил Джо у Рози.
- Да, и несколько кусков для машины Джоуни тоже. Мы доедем туда, где, как ты говоришь, еще безо-пасно, и там уже завесим окна. Подай-ка мне тот чемодан.
- А это все-таки безумие, знаете, – произнесла Джоуни Келверт. Она довольно прямо прошла по щели между своей машиной и фургоном «Розы-Шиповника», чем подвигла Рози во мнении, что взбодрилась она сегодня всего лишь парой рюмочек. И это уже было хорошо.
- Наверное, ты права, – кивнула Рози. – Ты готова?
Джоуни вздохнула и обняла свою дочь за хрупкие плечи.
- К чему? Ехать к черту вслепую? Почему бы и нет? Сколько нам придется там сидеть?
- Неизвестно, – ответила Рози.
Джоуни вздохнула вновь.
- Ну, так хоть тепло сейчас.
- А где твой дед? – Джо спросил у Норри.
- Он сейчас с Джеки и мистером Бэрпи. Он будет ждать их в украденном у Ренни фургоне, пока они сходят туда и выведут Расти и мистера Барбару, – подарила она ему улыбку насмерть испуганной девочки. – Он сегодня их гангста-драйвер.
- Нет дурака, самого дурного, чем старый дурак, – заметила Джоуни Келверт. Рози страшно захоте-лось ей съездить наотмашь, взглянув на Лиссу, она поняла, что и та была бы не прочь это сделать. Но не тот был сейчас момент, чтобы затевать ссору, не говоря уже о кулачных разборках.
«Или вместе тянем одну лямку, или поодиночке нас на ней повесят», – подумала Рози.
- А Джулия где? – спросила Клэр.
- Она приедет с Пайпер. И своим псом.
От центра города, усиленная микрофонами (и голосами тех, кто сидел на скамейках во дворе), поле-тела в выполнении сводного хора Честер Милла мелодия «Сияющего звездами флага».
- Отправляемся, – сказала Рози. – Я поеду впереди.
Джоуни Келверт повторила с какой-то скорбной веселостью:
- По крайней мере, сейчас хотя бы тепло. Поехали, Норри, будешь направлять свою старенькую мам-ку.
Под южной стеной «Maison des Fleurs» Леклерка лежал закоулок для подъезда поставщиков, именно здесь, носом наружу, стоял краденый фургон телефонной компании. Эрни, Джеки и Ромми Бэрпи сидели в нем и слушали, как совсем неподалеку поют Национальный гимн. У Джеки зачесались глаза, она заметила, что не только ее трогают эти звуки; Эрни, сидя за рулем, достал из заднего кармана носовой платок и вы-тер себе глаза.
- Я думаю, нам нет потребности ждать сигнала от Линды, – произнес Ромми. – Я не ожидал, что они выставят колонки. Они их достали не у меня, вот так.
- Все равно хорошо, что ее там будут видеть люди, – сказала Джеки. – Где ваша маска, Ромми?
Он показал штампованное из пластика лицо Дика Черни[411]. Вопреки огромным запасам у него на складе, Ромми не смог найти для Джеки маски Ариэль[412]; пришлось ей согласиться на Гермиону, при-ятельницу Гарри Поттера. Позади сидения Эрни лежалая маска Дарта Вейдера, но Джеки опасалась, что они могут подвергнуть себя опасности, если старику вздумается ее сейчас одеть. Вслух она этого не про-изнесла.
«А на самом деле, какая разница? Если нас вдруг не станет в городе, у каждого хватит ума догадать-ся, почему мы исчезли».
Но подозревать – совсем не означает знать, и если Ренни с Питером Рендольфом придется обхо-диться только подозрениями, их друзей и родственников, которых они тут оставят, могут подвергнуть раз-ве что придирчивым допросам.
«Могут». При таких обстоятельствах, как сейчас, осознала Джеки, это слово нагружено весьма мощ-ными возможностями.
Гимн закончился. Дальше вновь прозвучали аплодисменты, и тогда уже начал говорить второй вы-борный. Джеки проверила свой пистолет – запасной, домашний – и подумала, что следующие несколько минут станут самыми длинными в ее жизни.
Барби и Расти стояли каждый перед дверьми своей камеры, слушая, как Большой Джим начинает свою тронную речь. Благодаря громкоговорителям перед главным входом городского совета слышать им было все довольно хорошо.
«Благодарю вас! Благодарю всех и каждого из вас! Благодарю за то, что пришли! Я благодарю вас за то, что вы храбрые, сильные, самые-самые непоколебимые люди в наших Соединенных Штатах Амери-ки».
Приподнятые аплодисменты.
«Леди и джентльмены… а также дети. Я вижу несколько детей среди аудитории…»
Добродушный смех.
«Мы с вами оказались в опасном положении. Вы сами это знаете. Сегодня я хочу рассказать вам, как мы в нем оказались. Я не знаю всего, но поделюсь с вами тем, что знаю, потому что вы этого заслужили. Когда я закончу вводить вас в курс дела, мы должны коротко рассмотреть несколько очень важных вопро-сов. Но первое и главное, что я хочу сказать вам, это то, как я ГОРЖУСЬ вами, каким ПРИЗНАТЕЛЬНЫМ я чувствую себя за то, что Бог – и вы – избрали меня вашим проводником в этот критический момент, и хочу ЗАВЕРИТЬ вас, что вместе мы пройдем через эти испытания, вместе и с Божьей помощью мы выйдем из них БОЛЕЕ СИЛЬНЫМИ, и БОЛЕЕ ПРАВДИВЫМИ, и ЛУЧШЕ, чем мы были раньше! Пусть мы с вами, словно дети Израиля посреди пустыни сейчас…»
Барби подкатил вверх глаза, а Расти сделал кулаком жест, словно дрочит.
«… но скоро мы достигнем ХАНААНЫ и будем пировать молоком и медом, которые Бог и наши со-отечественники-американцы беспрекословно приготовили для нас!»
Неистовые аплодисменты. На слух, похоже, там стоячая овация. Никаких сомнений, если даже здесь, внизу, где-то устроено подслушивающее устройство, те три-четыре копа наверху сейчас столпились в дверях полицейского участка, и слушают Большого Джима.
Барби сказал:
- Будь наготове, друг.
- Я готов, – откликнулся Расти. – Поверь, я весь готов.
«Правда, только не к тому, чтобы увидеть среди тех, кто ворвется сюда, Линду», – подумал он. Он не желал, чтобы она вдруг кого-то убила, а еще больше ему не хотелось, чтобы она наткнулась на риск быть убитой. Не ради него. «Пусть она остается там, где есть. Он сумасшедший, но, по крайней мере, если она сейчас вместе с остальной частью города, она в безопасности».
Так он подумал за мгновение до того, как началась стрельба.
Большой Джим торжествовал. Он завел их именно туда, куда хотел завести: себе на ладонь. Сотни людей, тех, которые голосовали за него, и тех, которые голосовали против. Никогда он не видел их так много в этом зале, даже когда обсуждались молитва[413] в школе или школьный бюджет. Они сидели плотно, плечо к плечу и бедро к бедру, как внутри, так и во дворе, и больше, чем просто его слушали. Без беглеца Сендерса и без Гриннел, которая сидит себе в зале (тяжело было не заметить красное платье в третьем ряду), он сам владел этой толпой. Глаза их умоляли его охранять их. Спасти их. Довершением его радостного триумфа был личный охранник рядом с ним и ряды копов – его копов, – выстроенные вдоль стен этого зала. Не все из них пока что были обмундированы в форму, но все вооружены. И еще не менее чем сотня людей в аудитории имели при себе голубые нарукавные повязки. Это выглядело так, словно он создал себе частную армию.
- Друзья мои, сограждане, большинство из вас знают, что мы арестовали человека по имени Дейл Барбара…
Поднялся вихрь восклицаний и свиста. Большой Джим ждал, пока они утихнут, пасмурный снаружи, улыбающийся внутри.
- …за убийство Бренды Перкинс, Лестера Коггинса и двух чудесных девушек, которых мы все знали и любили: Энджи Маккейн и Доди Сендерс.
Возмущенный свист и шиканье вместе с восклицаниями «Повесить его!» и «Террорист!»
Голос, который кричал «террорист», похож на голос Велмы Винтер, дневного менеджера из магазина «Брауни».
- Но чего вы не знаете, – продолжил Большой Джим, – так это того, что Купол – результат учиненной группой элитных научных работников-негодяев заговора, который втайне финансируется определенной правительственной фракцией. Мы морские свинки в их эксперименте, дорогие мои сограждане, а Дейл Барбара – это человек, которого назначили прокладывать и направлять курс этого эксперимента изнутри!
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |