В маленькой палате выстрел прозвучал оглушительно. Первая пуля пролетела у Фрэнки над головой, разбив окно. Снова заверещала Джорджия. Она теперь старалась вылезти из постели. Повисли, оборвав-шись, капельница и провода монитора. Сэмми пнула ее, и Джорджия повалилась на спину поперек крова-ти.
Фрэнки все никак не мог достать собственное оружие. В испуге и замешательстве он, вместо рукояти пистолета, хватался за кобуру, добившись этим лишь того, что поддернул у себя на правом боку ремень вверх. Сэмми сделала два шага к нему, сжала пистолет обеими руками, как, она видела, это делают люди в телевизоре, и пальнула вновь. У Фрэнки исчезла левая часть головы. Кусок скальпа влепился в стену и прилип. Он потрогал себя рукой за рану. Кровь брызгала ему через пальцы. Но тут же его пальцы исчезли, провалившись в клейкую губку на том месте, где у него еще мгновение тому назад был череп.
- Не надо! – закричал он, его полные слез глаза сделались огромными. – Не надо больше! Не делай мне больно! – А потом: – Мама! Мамочка!
- Не убивайся, твоя мамка неважно тебя воспитала, – сказала Сэмми и выстрелила вновь, на этот раз ему в грудь. Его отбросило на стену. Левая рука покинула истерзанную голову и упала на пол, хлопнув-шись прямо в кровавую лужу, которая там уже сформировалась. Она выстрелила в него и в третий раз, в то место, которое болело у ней самой. И тогда вернулась к той, которая оставалась на кровати.
Джорджия сжалась в клубок. Монитор над ней пипикал, словно бешеный, вероятно из-за оборванных проводов, которыми она перед тем была к нему присоединена. Волосы свисали ей на глаза. Она визжала и визжала.
- Ну, так как ты тогда говорила? – спросила Сэмми. – Трахайте эту суку, так?
- Мне фаль!
- Что?
Джорджия попробовала вновь:
- Мне фаль, фаль! Фэмми! – И тогда, уже совсем абсурдно: – Я перу сфои сфова фсат!
- Не выйдет у тебя, – Сэмми выстрелила Джорджии в лицо, и второй раз – в шею. Джорджия подпрыг-нула, как перед тем Фрэнки, и застыла.
Сэмми услышала приближение криков и топот подошв по коридору. А также встревоженные воскли-цания разбуженных пациентов из других палат. Ей было жаль, что она натворила такого переполоха, но иногда просто нет другого выбора. Просто иногда дело должно быть сделано. А в дальнейшем уже прихо-дит умиротворение. Она приложила пистолет себе к виску.
- Я люблю тебя, Малыш Уолтер. Мама любит своего мальчика. И нажала на курок.
Расти объехал пожар по Вест-стрит, а потом, на перекрестке с шоссе 117, завернул на Нижнюю Мэйн. У Бови было темно, только электрические свечки горели в фасадных окнах. Он объехал здание, как ему советовала жена, и остановился на маленьком паркинге рядом с длинным катафалком «Каддилак». Где-то рядом тарахтел генератор.
Он уже было взялся за ручку дверцы, как тут зазвонил мобильный. Расти выключил его, даже не взглянув, кто звонит, а подняв глаза, увидел возле окна копа. Копа с нацеленным на него пистолетом.
Это была женщина. Она наклонилась, и Расти сначала увидел копну кудрявых белокурых волос, а потом узнал и лицо, которое отвечало тому имени, которое назвала его жена.
Диспетчер и дежурная в утреннюю смену в полицейском участке. Расти сообразил, что в День Купола или сразу за его появлением ее принуждали к службе по полному графику. И еще он догадался, что здеш-ний ее пост является ее собственной инициативой. Она спрятала пистолет в кобуру.
- Эй, доктор Расти. Я Стэйси Моггин. Не помните, как лечили мне ожоги от ядовитого дуба[332]? Вот тут вот, на моей… – она похлопала себя по заду.
- Отчего же, помню. Приятно знать, что вы теперь беспрепятственно можете натягивать на себя тру-сики, мисс Моггин.
Она рассмеялась, а потом вновь заговорила, потихоньку:
- Надеюсь, я вас не напугала.
- Немного. Я как раз выключал мобильный телефон, а тут вдруг вы.
- Извините. Идем вовнутрь. Линда ждет. У нас немного времени. Я посторожу на дворе перед фаса-дом. Если кто-то появится, предупрежу Лин двойным клацаньем рации. Если приедут Бови, они припарку-ются на боковой стоянке и мы сможем выехать на Ист-Стрит незамеченными, – она склонила голову набок, улыбнувшись. – Ну… это какие-то оптимистичные надежды, но по крайней мере, сбежим неузнанными. Ес-ли нам посчастливится.
Расти пошел вслед за ней, ориентируясь на главную тучку ее волос.
- А как вы ворвались сюда, Стэйси?
- Да просто открыли двери. У нас есть ключ от них в полицейской конюшне. Большинство заведений, которые работают на Мэйн-стрит, передают нам свои ключи.
- А почему вы берете в этом участие?
- Потому что все это дерьмо спровоцировано общим переполохом. Дюк Перкинс прекратил бы это сразу. А теперь вперед. И быстро делайте ваше дело.
- Этого я обещать не могу. Фактически, я ничего не могу обещать. Я не патологоанатом.
- Тогда так быстро, как только сможете.
Расти зашел вслед за ней вовнутрь. И в тот же миг на его шее сомкнулись руки Линды.
Гарриэт Бигелоу дважды взвизгнула, и уже тогда упала в обморок. Ошеломленная Джина Буффалино просто смотрела стеклянным взглядом.
- Отведите Джину куда-нибудь, – гаркнул Терси. Он уже практически дошел до стоянки, но, услышав выстрелы, прибежал назад. Чтобы увидеть здесь такое. Эту бойню.
Джинни обняла Джину за плечи и повела назад по коридору, где ходячие пациенты – между ними и Билл Оллнат, и Тенси Фримэн – стояли с испуганно вытаращенными глазами.
- И эту уберите отсюда, – приказал Терси Твичу, кивая на Гарриэт. – И набросьте ей юбку на ноги, будьте милосердны к бедной девочке.
Твич выполнил приказ. Когда он и Джинни вновь зашли в палату, Терси стоял на коленях возле тела Фрэнка Делессепса, который погиб потому, что появился сюда вместо бойфренда Джорджии и пересидел здесь дольше предназначенного для посещения часа. Простыня, накинутая Терси на Джорджию, уже ус-пела расцвести кровавыми маками.
- Мы можем тут что-то сделать, доктор? – спросила Джинни. Она знала, что он не врач, но в ее волне-нии это слово выскочило автоматически. Прижав ладонь себе ко рту, она смотрела на распростертое тело Фрэнка.
- Да, – ответил Терстон, привставая в полный рост, и его колени затрещали, словно пистолетные вы-стрелы. – Позвонить по телефону в полицию. Это место уголовного преступления.
- Все дежурные полицейские сейчас, вероятно, тушат тот пожар, – сказал Твич. – А кто не дежурит, те или где-то по своим делам, или спят с отключенными мобильными.
- Так позвоните хоть кому-нибудь, ради Иисуса Милосердного, и узнайте, должны ли мы что-то де-лать, прежде чем начать убирать здесь. Сфотографировать, или я не знаю что еще. Вообще-то вполне по-нятно, что здесь произошло. Извините, я на минутку. Надо сблевать.
Джинни отступила в сторону, открыв Терстону путь к маленькой уборной при палате. Двери он при-крыл, но все равно громкие звуки рыганья были хорошо слышны, звуки газующего на холостом ходу двига-теля, в котором где-то набилась какая-то грязь.
Джинни ощутила обморочную волну, которая колыхнулась у ней в голове, делая ее легкой, поднимая ее вверх. Волевым усилием она подавила это ощущение. А вновь посмотрев на Твича, увидела, что тот закрывает мобильный.
- Расти не отвечает, – сказал он. – Я оставил ему сообщение. Еще кому-то? Что относительно Ренни?
- Нет! – Ее даже передернуло. – Только не ему.
- Моей сестре? Эндрии, я имею в виду?
Джинни только взглянула на него.
Твич встретил и выдержал ее взгляд, а уже потом потупил взор.
- Наверно, не следует, – пробурчал он.
Джинни дотронулась до его запястья. Кожа у него была холодной от шока. У нее, наверняка, тоже, подумалось ей.
- Если тебя это утешит, – произнесла она. – Мне кажется, она старается завязать со своей наркозави-симостью. Она приходила к Расти, и я почти полностью уверена, что именно с этой проблемой.
Твич сверху вниз провел ладонями по щекам, на некоторое мгновение, превратив свое лицо в пе-чальную маску из оперы-буфф.
- Это кошмар какой-то.
- Да, – просто согласилась Джинни. И тогда достала свой телефон.
- Кому ты собираешься позвонить? – выжал из себя неуверенную улыбку Твич. – Ловцам призраков?
- Нет. Если Эндрия и Ренни отпадают, кто остается?
- Сендерс, но от него пользы, как от собачьего дерьма, да ты и сама это знаешь. Почему бы нам про-сто не взяться и начать убирать здесь? Терстон прав, и так абсолютно ясно, что здесь произошло.
Терстон вышел из уборной, вытирая рот бумажным полотенцем.
- Потому что существуют правила, молодой человек. И при нынешних обстоятельствах нам следует ими особенно точно руководствоваться. Или, по крайней мере, всячески стараться.
Твич взглянул вверх и высоко на стене увидел подсыхающие остатки мозга Сэмми Буши. То, чем она когда-то думала, теперь походило на ком овсяной каши. Он взорвался плачем.
Энди Сендерс сидел в помещении Дейла Барбары на краешке его кровати. В окне виднелись оран-жевые отблески огня, который пожирал соседнее здание «Демократа». Над собой он слышал шаги и при-глушенные голоса – люди на крыше, понял он.
Поднимаясь сюда по внутренним ступенькам с аптеки, он прихватил с собой коричневый пакет. Те-перь он достал из пакета его содержимое: стакан, бутылку воды «Дасани»[333], лепесток с лекарством. Лекарство было таблетками оксиконтина. На лепестке было написано ДЛЯ Э.ГРИННЕЛ. Розовые таблетки, двадцатки. Он вытряхнул себе на ладонь несколько, сосчитал, потом вытряхнул еще. Двадцать. Четыре-ста миллиграммов. Этого, наверняка не хватило бы, что бы убить Эндрию, у которой за длительное время развилось привыкание к препарату, но ему, считал он, будет вполне достаточно.
Стена пылала жаром от соседнего пожара. На коже у него выступил пот. Здесь уже, вероятно, было градусов сто[334], если не больше. Он вытер себе лицо покрывалом.
«Не следует терпеть этого дольше. Там, на небесах, прохладный ветерок и все мы будем сидеть вместе за обеденным столом Господа».
Верхней стороной лепестка он начал толочь розовые таблетки в пудру, чтобы наркотик оглушил его сразу. Как молотком бычка на скотобойне. Просто лечь в свою кровать, закрыть глаза, а там и спокойной ночи, милый фармацевт, пусть хор ангелов поет тебе заупокойную.
- Я… и Клоди… и Доди. Вместе навечно.
- Не думаю, чтобы так произошло, брат.
Это был голос Коггинса, Коггинса в его наиболее суровой решительности. Энди прекратил толочь таблетки.
- Самоубийцы не ужинают со своими любимыми, друг мой; они направляются в ад и едят раскален-ный жар, который пожизненно пылает в их желудках. Произнесем аллилуйя? Произнесем аминь?
- Хуйня, – прошептал Энди и принялся дальше давить таблетки. – Ты со своим рылом по уши был вместе со всеми нами в том корыте. Почему мне нужно тебе верить?
- Потому что я правду говорю. Именно сейчас твои жена и дочь смотрят на тебя, умоляя, чтобы ты этого не делал. Разве ты их не слышишь?
- Отнюдь, – ответил Энди. – И это не ты говоришь со мной. Это лишь трусливая часть меня самого. Она руководила мной всю моя жизнь. Из-за нее и Большой Джим меня опутал. Так я и в этот его метовый бизнес влез. Мне не нужны были деньги, я даже не осмысливал такого количества денег, я просто не знал, как сказать нет. Но я могу это сказать сейчас. Освободиться. У меня не осталось больше ничего, ради чего следует жить, и я ухожу прочь. Есть ли что на это тебе сказать?
Похоже было, что у Лестера Коггинса не было. Энди закончил превращать таблетки в пудру, и налил воды в стакан. Он стряс с ладони туда розовую пыльцу и размешал пальцем. Единственными звуками бы-ли гудение пожара за стеной, восклицания людей, которые боролись с ним, и бах-бах-бах свыше, где по его крыше ходили другие люди.
- Одним духом, – произнес он… но не выпил. Рука держала стакан, но та его трусливая часть – та часть, которая не желала умирать даже притом, что пропал всякий смысл жизни – удерживала руку на мес-те.
- Да нет, на этот раз ты не выиграешь, – сказал он, но вынужден был опустить стакан, чтобы вновь утереться покрывалом. – Не всегда же тебе побеждать, не сейчас.
Он поднял стакан ко рту. Сладкое розовое забвение плескалось в ней. Однако он вновь поставил стакан на столик при кровати.
Снова им правило трусливое начало. Божье проклятье это трусливое начало.
- Господи, пошли мне знак, – прошептал он. – Пошли мне знак, что выпить это – это правильный посту-пок. Если не по другой причине, то хотя бы только потому, что это единственный способ выбраться из это-го города.
За стеной, поднимая сноп искр, завалилась крыша «Демократа». Над ним кто-то – голос как будто Ромео Бэрпи – завопил:
- Готовься, ребята, будьте, к черту, наготове!
«Готовься» – это, конечно, был тот знак. Энди Сендерс вновь поднял смертельный стакан, и на этот раз трусливое начало не задержало его руки. Трусливое начало, похоже, сдалось.
В его кармане мобильный телефон проиграл первые фразы песни «Ты хорошая»[335], этот сенти-ментальный кусок дерьма для него выбрала Клоди. Еще бы мгновение – и он выпил, но тут чей-то голос ему прошептал, что это тоже может быть какой-то знак. Он не смог наверняка разобрать, был ли это голос его трусливого начала, или голос Коггинса, или истинный голос его души. А поскольку не смог, то и ответил на звонок.
- Мистер Сендерс? – говорила женщина, и была она утомленная, несчастная и напуганная. Энди умел такое определять. – Это Вирджиния Томлинсон, из госпиталя.
- О, да, конечно, Джинни! – где только и взялся тот его сакраментально радушный усердный тон. Чу-до.
- У нас здесь кое-какие проблемы, боюсь, неприятные. Не могли ли бы вы приехать?
Темный сумбур, который роился в голове Энди, пронзило лучом света. Это наполнило его удивлени-ем и признательностью. Кто-то его спрашивает: «Не могли ли бы вы приехать?» Как это он забыл, какое приятное ощущение от таких просьб? Несомненно, забыл, хотя это было главным, ради чего он и пошел в выборные. Не ради власти; это была парафия Большого Джима. Только ради того, чтобы протягивать руку помощи. Именно так он когда-то начинал, возможно, так у него получится и закончить.
- Мистер Сендерс, вы слушаете?
- Да. Ждите, Джинни. Я сейчас же буду у вас. – И после паузы: – И не надо никакого мистера Сендер-са. Я – Энди. Мы здесь все варимся в одном котле, понимаете?
Он выключил телефон, отнес стакан в туалет и вылил розовую жидкость в унитаз. Хорошее самочув-ствие – ощущение легкости и удивления – продолжались в нем, пока он не нажал рычаг смыва. И тогда де-прессия вновь охватила его, словно старое вонючее пальто. Он кому-то нужен? Это просто смешно. Он же не что иное, как во веки веков тупенький Энди Сендерс, кукла, которая сидит на коленках у Большого Джима. Просто рупор. Болтун. Человек, который ретранслирует жесты и предложения Большого Джима, так словно они исходят от него. Человек, который становится действительно нужным приблизительно каж-дые два года, когда надо агитировать перед выборами, навевая простецкий фимиам. То, к чему сам Боль-шой Джим или неспособен, или не имеет охоты.
В лепестке еще остались таблетки. В кулере на первом этаже еще стояли бутылки «Дасани». Но Эн-ди не думал серьезно об этих вещах; он дал обещание Джинни Томлинсон, он тот человек, который дер-жит своё слово. Однако самоубийство не отменяется, под закипевшей кастрюлькой лишь приглушен огонь. Ждет рассмотрения по сути, как говорят в их среде местечковых политиков. Надо убираться отсюда, из этой спальни, которая чуть ли не стала для него камерой смерти.
Спальню заполнял дым.
Покойницкая Бови находилась в подвале, и Линда довольно безбоязненно включила свет. Он был нужен Расти для работы.
- Только взгляни на этот кавардак, – показал он рукой на грязный, со следами подошв пол, на жестян-ки из-под пива и безалкогольных напитков по уголкам и на столах, на открытый мусорный бак в уголке, над которым жужжали мухи. – Если бы это увидел кто-то из Управления похоронных услуг штата или из Депар-тамента здравоохранения, этот бизнес был бы закрыт быстрее, чем в Нью-Йорке с небоскреба падать.
- Мы не в Нью-Йорке, – напомнила ему Линда.
Она смотрела на стол из нержавеющей стали, который стоял посреди комнаты. Его поверхность бы-ла захламлена предметами, которые, наверняка, лучше не называть, а в одной со сточных канавок лежала скомканная обертка от «Сникерса». – Я думаю, мы теперь даже не в Мэне. Спеши, Эрик, здесь очень смердит.
- Во многих смыслах, – уточнил Расти. Эта грязнота его обижала, да даже больше, она его бесила. Он дал бы в зубы Стюарту Бови за один лишь фантик от батончика на столе, где из тел умерших жителей го-рода спускают кровь.
В противоположном конце комнаты находились шесть стальных контейнеров для трупов. Где-то из-за них Расти слышал ровное гудение холодильного оборудования.
- А здесь пропана вдоволь, – пробурчал он. – Братцы Бови живут в полном шоколаде.
В пазы на фасадах контейнеров не были вставлены карточки с именами – очередной пример раз-гильдяйства, – поэтому Расти извлек всю шестизарядную обойму. Первые два контейнера были пустыми, что его не удивило. Большинство из тех, кто уже успел умереть под Куполом, включая Рона Гаскелла и Эвансов, быстро похоронили. Джимми
Серойс, который не имел близких родственников, все еще лежал в маленьком морге больницы «Кати Рассел».
Следующие четыре контейнера содержали четыре тела, ради которых он и пришел сюда. Как только платформы на своих колесиках выехали наружу, расцвел запах разложения. Он перебил неприятные, но не такие агрессивные запахи консервантов и похоронных мазей. Линда, икая, отступила подальше.
- Постарайся не сблевать, – предупредил ее Расти и пошел к шкафчикам на другом конце комнаты. Первый извлеченный им ящик не содержал ничего, кроме пачки старых номеров «Поля & Ручья»,[336] и он выругался. Однако, в следующем, лежало то, что ему надо. Из-под троакара, который, похоже, никогда не мыли, он достал пару зеленых пластиковых масок в фабричной упаковке. Одну маску он вручил Линде, другую надел на себя. В следующем ящике нашлась пара резиновых перчаток. Ярко-желтых, адски радо-стного цвета.
- Если ты даже в маске чувствуешь, что можешь сблевать, лучше иди наверх к Стэйси.
- Со мной все будет хорошо. Мне нужно оставаться здесь, свидетелем.
- Не уверен я, что твои свидетельства много будут стоить; ты моя жена, наконец.
Она повторила:
- Я буду свидетельствовать. Только старайся сделать все как можно скорее.
Лежаки под телами были грязными. Он не удивился этому после того, что увидел здесь, но отвраще-ние все равно ощутил. Линда догадалась принести с собой старый кассетный магнитофон, который она нашла в их гараже. Расти нажал ЗАПИСЬ, проверил звук, изумленно отметив, что тот не такой уже и пло-хой. И положил маленький «Панасоник» на одну из пустых платформ. И тогда натянул перчатки. Это отня-ло больше времени, чем обыкновенно – у него очень потели руки. Где-то здесь вероятно лежал тальк или Джонсовская детская присыпка, но он не имел намерения терять время на их поиски. Он уже ощущал себя взломщиком в чужом доме. И он, лиха година, и является сейчас взломщиком.
- О’кей, начинаем. Сейчас десять сорок пять, двадцать четвертое октября. Экспертиза происходит в препараторской комнате похоронного салона Бови. Грязной, между прочим. Позорно. Я вижу четыре тела, три женских и одно мужское. Две из этих женщин молодые, возрастом где-то около двадцати лет. Это Анд-жела Маккейн и Доди Сендерс.
- Дороти, – исправила его Линда с другого конца препарационного стола. – Ее зовут… звали… Дороти.
- Вношу исправление. Дороти Сендерс. Третья женщина старше среднего возраста. Это Бренда Пер-кинс. Мужчине приблизительно сорок лет. Это преподобный Лестер Коггинс. Я свидетельствую, что могу идентифицировать всех этих людей.
Он жестом подозвал жену и кивнул на тела. Глаза ее наполнились слезами. Она помедлила, снимая маску, прежде чем смогла заговорить.
- Я Линда Эверетт, служу в полиции Честер Милла. Значок номер семьсот семьдесят пять. Я также узнаю эти четыре тела, – и она вновь прикрыла себе лицо. Умоляющие глаза светились поверх маски.
Расти показал ей, чтобы отошла. Ситуация была своего рода фарсовой. Он понимал это и думал, что Линда тоже понимает. Однако угнетения он не ощущал. Медицинская карьера привлекала его с детства, он, вероятно, стал бы врачом, если бы не был вынужден бросить обучение, чтобы опекать своих родите-лей, и то, что двигало им в десятом классе, когда он на занятиях по биологии препарировал лягушек и ко-ровьи глаза, давало ему воодушевление и сейчас. Это была потребность знать. И он узнает. Вероятно, не все, но, по крайней мере, что-то.
«Так мертвые помогают живым. Не так ли Линда говорила?»
Неважно. Он был уверен, что они помогут, если есть чем.
- Над телами, которые я вижу, еще не проделаны косметические процедуры, но все четыре уже были бальзамированы. Я не могу знать, доведен ли этот процесс до завершения, но имею подозрение, что ско-рее всего нет, потому что зажимы из бедренной артерии не удалены.
- Анджела и Доди, извиняюсь, Дороти, были очень избиты и тела их находятся в довольно разложен-ном состоянии. Коггинс также был избит – и жестоко, судя по его виду, – он тоже в состоянии разложения, но не таком глубоком; мышцы его лица и рук только начали обвисать. Бренда – Бренда Перкинс, имею в виду… – он замолчал, наклонившись над ней.
- Расти? – разнервничалась Линда. – Милый?
Он протянул руку в резиновой перчатке, передумал, убрал ее, и взялся голой рукой за горло Бренды. Потом поднял ее голову и нащупал гротескно большой узел немного ниже затылка. Аккуратно опустил го-лову и перевернул тело на одно бедро, чтобы осмотреть ее спину и ягодицы.
- Господи, – произнес он.
- Расти? Что?
«Во-первых, она так и осталась обосранной, никто не смыл с нее дерьмо», – подумал он… но это не для записи. Даже если только Рендольф или Ренни услышат пусть первые ее шестьдесят секунд, прежде чем растоптать кассету, а потом еще и сжечь то, что от нее останется. Он не озвучит такой пикантной подробности.
Но сам об этом не забудет.
- Что?
Облизнув себе губы, он сказал:
- Посмертная синюшность кожи на ягодицах и нижней части бедер Бренды Перкинс указывает, что она умерла более двенадцати часов тому назад, вероятно, четырнадцать. На обеих щеках у нее характер-ные травмы. Следы ладоней. У меня нет в отношении этого никаких сомнений. Кто-то схватил ее за лицо и рывком повернул ее голову влево, поломав атлас и эпистрофей, первые два шейных позвонка, C1 и C2. Вероятно, также сломав ей и позвоночник.
- О Расти, – простонала Линда.
Расти нажал большим пальцем сначала на одно веко Бренды, потом на другое и увидел то, чего бо-ялся.
- Травмы на щеках и петехии склеры – точечные кровоизлияния в белках глаз этой женщины – указы-вают на то, что умерла она не мгновенно. Она потеряла способность вдохнуть воздух и погибла от асфик-сии. В это время она могла быть как в сознания, так и нет. Хочется надеяться, что нет. К сожалению, это все, что я сейчас могу сказать.
Девушки – Анджела и Дороти – умерли раньше всех. Степень разложения их тел подсказывает, что хранились они в теплом месте.
Он выключил диктофон.
- Другими словами, я не вижу ничего, что могло бы абсолютно реабилитировать Барби, и ничего тако-го, чего бы мы не знали раньше.
- А если его ладони не отвечают травмам на лице у Бренды?
- Лин, следы весьма расплывчатые, чтобы на них полагаться. Я чувствую себя самым тупым челове-ком на земле.
Обеих девушек, которые еще так недавно ругали бутики в Оберне, тамошние цены на сережки, поку-пали себе одежду в магазинах «Деб»[337] и обменивались впечатлениями от ребят, он закатил назад во тьму. А потом вновь вернулся к Бренде.
- Дай-ка мне полотняную салфетку, я их видел там, возле раковины. На вид даже чистые, что уже можно считать чудом в этом свинюшнике.
- Что ты собираешься…
- Просто дай мне тряпку. А еще лучше, две. Увлажни их.
- У нас мало времени…
- Должны использовать наше время.
Линда молча смотрела, как ее муж аккуратно обмывает Бренде Перкинс ягодицы и нижние части бе-дер. Закончив, он закинул грязные тряпки в угол, подумав, что, если бы здесь сейчас появились братья Бови, он запихнул бы одну в рот Стюарту, а другую – Ферну.
Поцеловал Бренду в холодный лоб и закатил ее тело назад в охлажденный бокс. Уже было взялся, чтобы закатить и Коггинса, как вдруг остановился. Лицо преподобного было вытерто кое-как; засохшая кровь еще оставалась у него в ушах, в ноздрях и даже на лбу.
- Линда, намочи еще салфетку.
- Милый, мы здесь уже почти десять минут. Я люблю тебя, уважаю за твое почтение к мертвым, но мы о живых должны…
- Возможно, мы найдем кое-что здесь. У него другие следы избиения. Я это уже вижу даже без… на-мочи салфетку.
Она больше не спорила, а пошла, намочила, выкрутила и подала ему салфетку. И тогда смотрела, как он смывает остатки крови с лица мертвого мужчины, деликатно, но без того почтения, которое выказы-вал к Бренде.
Он не принадлежал к фанатам Лестера Коггинса (который как-то в своей еженедельной радиопро-грамме объявил, что дети, которые поехали смотреть на Майлу Сайрес[338], рискуют попасть в ад), но то, что сейчас открылось глазам Расти, резало ему сердце. «О Боже, он похож на огородное пугало после то-го как стая пареньков попрактиковалась на нем в бросании в цель камней».
- Я тебе говорил. Совсем не такие побои. Это было сделано не кулаками и даже не ногами.
- А что это на виске? – показала Линда.
Расти не ответил. Его глаза поверх маски выпятились от удивления. И еще от кое-чего: понимания, которое только начало зарождаться.
- Что это, Эрик? Это похоже на… ну, не знаю… на следы шва.
- Да уж, – маска не его рту напряглась от улыбки. Самой безрадостной из улыбок. – И на лбу, видишь? И на челюсти. Ему ее и сломали этой штукой.
- Какое же это оружие оставляет такие следы?
- Бейсбольный мячик, – произнес Расти, закатывая платформу в бокс. – Но не обычный, а покрытый золотом. Да. Думаю, брошенный с достаточной силой, он мог бы это натворить. Я уверен, что именно им это и сделано.
Расти наклонил голову к Линде. Их маски столкнулись. Он заглянул ей в глаза.
- Такой мячик есть у Джима Ренни. Я видел такой у него на столе, когда заходил к нему поболтать об исчезнувшем пропане. О других я ничего не скажу, но, думаю, нам теперь известно, где умер Лестер Ког-гинс. И кто его убил.
После падения крыши Джулия уже не имела силы дальше на это смотреть.
- Идем ко мне домой, – предложила Рози. – Гостевая комната в твоем распоряжении на сколько захо-чешь.
- Благодарю, но нет. Мне надо побыть в одиночестве, Рози. Ну… то есть с Горесом, понимаешь. Мне надо подумать.
- А где ты будешь ночевать? С тобой все будет хорошо?
- Да, – сама не зная, как оно на самом деле будет. С разумом, вроде бы все обстоит благополучно, процесс мышления в порядке, но чувствовала она себя так, словно кто-то ей вколол в душу хорошую дозу новокаина. – Я, может, приду позже.
Когда Рози ее оставила, перейдя на другую сторону улицы (там она осмотрелась и невесело махну-ла ей на прощание), Джулия вернулась к «Приусу» и сначала впустила Гореса на переднее сидение, а то-гда уже сама села за руль. Она искала глазами Пита Фримэна и Тони Гая, но не увидела их нигде. Воз-можно, Тони повел Пита в больницу, чтобы там ему чем-то помазали руку. Это просто чудо, что никто из них не получил более серьезных повреждений. А если бы, выезжая на встречу с Коксом, она не взяла с собой Гореса, ее пес погиб бы вместе со всем другим, что там сгорело.
Вслед за этой мыслью к ней пришло осознание, что эмоции в ней совсем не занемели, лишь где-то спрятались. Звук – близкий к причитанию – начал рождаться изнутри. Горес насторожил уши и тревожно смотрел на нее. Она хотела принудить себя перестать тосковать, но не смогла.
Газета ее отца.
Дедова газета.
Газета ее прадеда.
Пепелище.
Она отправилась по Вест-стрит и, доехав до заброшенного паркинга за «Глобусом», встала там. Вы-ключила двигатель, прижала к себе Гореса и целых пять минут рыдала в его меховое, сильное плечо. На-до отдать псу должное, он это терпеливо выдержал.
Проплакавшись, она почувствовала себя лучше. Спокойнее. Возможно, этот покой был результатом шока, но она, по крайней мере, вновь была способна мыслить. И первое, о чем она подумала, была уце-левшая пачка газет в багажнике. Она наклонилась мимо Гореса, который по-братски лизнул ей шею, и от-крыла бардачок для перчаток. Он был забит всяким хламом, но Джулия думала, что где-то там… может лежать…
И, словно подарок от Бога, она нашлась. Маленькая пластиковая коробочка с канцелярскими кнопка-ми, булавками и скрепками и резиновыми кольцами. Резиновые кольца и скрепки не годятся для того, что она задумала, зато кнопки с булавками – как раз то…
- Горес, – спросила она. – На прогулку хо?
Горес гавкнул, подтверждая желание выгуляться.
- Хорошо, – сказала она. – Я тоже.
Достав газеты, она пешком вернулась на Мэйн-стрит. Здание «Демократа» теперь уже превратилось в груду горящих руин, которую копы поливали водой («С этих, ну очень уж удобных, заплечных помп, – по-думала она, – и все они были заряжены и готовы к работе»). Это зрелище пронзило Джулии сердце (а как иначе?), но не так, чтобы уж очень теперь, когда она знала, что делать.
Джулия шла по улице, рядом удовлетворенно трусил Горес, и к каждому телефонному столбу она пришпиливала последний номер «Демократа». Заголовок – «ПЕРЕДРЯГА И УБИЙСТВА С УГЛУБЛЕНИЕМ КРИЗИСА» – казалось, полыхает в отблесках пожара. Теперь она думала, что лучше бы там было лишь одно слово: «БЕРЕГИТЕСЬ».
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |