Сухие палки легко переламывались в руках, скоро огонь вновь окреп, с веселым треском побежал по сушняку – вверх, вверх.
Я открыл глаза. Совсем темно. И по-прежнему холодно. А как же огонь? Черт, это было все во сне. Нужно все-таки поднять свое тело, заставить его подняться и совершить всего несколько движений. А потом – тяжелым мешком вновь опуститься в снег.
Говорят, что есть экзоскелеты с обогревом. Вот бы в таком сейчас оказаться. Лежишь себе внутри, тепло, надежно. И ползти в таком легче: он же каждое движение усиливает. Даже, кажется, спать в нем можно стоя: какое-то там жесткое крепление имеется. Стоит человек посреди снежного бурана в степи, спит, костюм его греет, защищает. Утром проснется, вылезет из сугроба – и дальше потопал. Неужели и правда такое бывает? Чего только не наврут, сидя ледяными ночами у костра. А, может, и правда бывает. Все может быть.
Может, и правда к долговцам податься? У них там хоть и казарма, зато казарма теплая. Хотя нет, меня туда точно не возьмут. Сто проверок-перепроверок устроят сначала, всю подноготную узнают. А я даже в армии не служил. Впрочем, какая к чертям армия. Год в Зоне не сравнится ни с какой армией.
Облизал спекшиеся губы, но слюны не было. Жадно глотал снег, кусками, кусками. Он был какой-то горький, иногда больно обдирал рот, но я долго не мог остановиться, наполняя влагой себя, охлаждая воспаленный рот.
Потом начало ломить кости. Было ясно, что поднялась температура. Хорошо, если от обычной простуды. А ну как воспаление раны? Надо было наложить повязку, прочистить, еще антибиотиков… Но слабость такая, что не пошевелить даже пальцем. Да, я слабел на глазах, буквально с каждой секундой. Через какое-то время снова провалился в забытье, очнулся. Совсем темно, только несколько багряных точек перед глазами – угольки костра. Но сон не вернул силы. Я снова поел снега, хватая его одним ртом. На несколько минут вернулась острота сознания. Я ощутил себя, лежащим в насквозь сырой одежде. То ли пот, то ли подтаявший снег. Подтянул себя к заготовленным скудным запасам дров, медленно начал впихивать деревяшки внутрь полудохлого костра. Тот не ожил, тогда я достал из развязанного мешка жидкость для розжига, не рассчитал и выплеснул почти всю банку. Пламя полыхнуло, окатив горячей волной. Противно запахло горелыми волосами. Зато теперь я снова был с огнем. По крайней мере, не замерзну этой ночью. Да и есть надежда, что хищники поостерегутся лезть на огонь.
Потом снова накатила слабость. Я удобнее свалился у костра, положил рядом взведенный автомат и мысленно похвалил себя за то, что сумел воспользоваться этим скудным приливом энергии и не стал просто отлеживаться.
Трещал костер, выл снаружи ветер, я лежал и… я просто лежал. Мог только тупо ждать: то ли доживу несколько часов до нового утра, то ли через час сюда вбежит какая-нибудь ночная тварь, то ли организм умрет сам. Время остановилось, сжалось внутри пылающего костра, мир перестал быть.
Посреди ночи я несколько раз приходил в себя. Временами казалось, что и не засыпал вовсе, а только поминутно проваливался в бред. Но с каждым пробуждением огонь становился все слабее, таким образом я примерно мог вести отсчет времени. В какой-то момент огня не увидел вовсе, заставил себя подвинуть в костер остатки дров. Но на большее меня не хватило; если бы огонь не возродился, никакая сила в мире не заставила меня подниматься. Только краем мыслей едва улавливалось: «Все когда-нибудь проходит, все проходит. Пройдет и эта ночь. Пройдет и она».
Но ночь по-прежнему тянулась, проваливалась в беспамятство, и казалось, что ничего, кроме ночи, не осталось на Земле. Было абсолютно невероятно, что где-то в Нью-Йорке сейчас ярко светит солнце, люди пересекают дорогу по светофору, чтобы попасть в метро и поехать на работу. И какая вообще может быть работа? И какой к чертям Нью-Йорк? Ничего не осталось, ничего. Зона, Зона – сплошная Зона везде. И ночь. И нет ничего больше. И не будет.
Костер снова угас. Но запаса дров не было, нужно было ломать новые. Я едва шевелился, каждое движение отнимало столько сил, что сердце принималось отчаянно колошматить грудную клетку, не хватало воздуха, почему-то немели кончики пальцев. Какие уж тут дрова. Если это серьезная болезнь, то она только начинается, мне ее не пережить. Как однако устроено в природе мудро: если тяжело болеешь, то умирать не страшно, мысли ватны и ленивы. Смерти не страшно совсем. Должно быть, в старости умирают так же: спокойно, смиренно, не испытывая страха.
Я умру. И никаких мыслей по этому поводу. Понимаешь, что нужно бы побороться за жизнь. Но зачем? Закрыть глаза и подчиниться мягкому течению тошноты. Плечо вот только болит ощутимее, чем вчера. Морфию бы сюда. Новокаин – это все ерунда. Нужен наркотик, чтоб даже не думать о том, что ты ранен. Болит оттого, что знаешь, что там рана. Ты думаешь об этом, а чем больше думаешь, тем больше прислушиваешься к боли. Под наркотой не понимаешь, что происходит. У бара постоянно шприцы валяются. Почему я прежде не позаботился об этом? Хотя, там героин, скорее всего; ну какой может быть морфий в Зоне. Да хоть бы и героин. Нужно только пережить болезненный кризис, как можно быстрее миновать все это. А уж если помрешь, то даже не сможешь ничего понять. А до новокаина надо сначала дотянуться. Он всего метрах в двух, в аптечке. Но столько придется совершать движений, как далеко тянуться – целых два метра. А я собрался ползти к свободовцам. Между мной и ими теперь – бесконечная пропасть пространства. Такое непреодолимое расстояние. Космическое. А между планетами в нескончаемой ледяной пустоте еще больше. Но человек преодолевает и это. Зачем? Чтобы добыть воды. За водой лететь на Луну, на Марс. Когда на Земле закончилась вода, ее стали привозить с Марса и растопили льды… бред.
Губы сухие, заскорузлые. Глотать горький снег, влага струится по трещинам в губах, как по ущельям, проникает в поры, заполняет собой щели, растворяет, размягчает корку. А сердце сейчас через горло выскочит.
Потом был день. Долгий и холодный. Я просто лежал, изредка подгребая к себе остатки снега, ел его, обрывался в беспамятство. Хотел дотянуться до автомата, чтоб попробовать оборвать все, но не смог. Костер торчал черными головешками и даже не дымил. Ног я больше не чувствовал. Когда стемнело, перестал ощущать и руки. Не получалось даже наскрести снега в рот, как ни напрягал мышцы. А в темноте не было видно: шевелятся они или нет.
Закачало, закружило, теплота обволакивающего сна погрузила, как в кокон. Не надо ничего, ничего не надо, только спать, спать…
- Бери его, за ноги осторожнее… - глухой голос, словно из ваты, откуда-то издалека-издалека. В нос и в рот заливается что-то жгучее, холодное. И на минуту возвращает в сознание.
Вокруг чернота, но рядом горит костер. У огня на корточках греет руки человек. Другой что-то делает с моими ногами, потом наклоняется надо мной и тычет фляжкой в лицо. Снова в нос ударяет резкий запах. Это ведь водка.
Возникает вялый вопрос: кто это? Или всего лишь бред?
Впрочем, это совершенно не важно. Я просто хочу спать.
Дикая боль врезалась в ступни.
Я дернулся и закричал, суча ногами.
- Э, отходняк у него начался, - сказал тот, что у костра.
- Если отходняк, то не отморозило, - прогудел другой и опять потыкал фляжкой.
- Да напои его, чтоб вусмерть и не мучился.
- Напои, если он не пьет, все наружу выливается.
- Я пью, - просипел я, собравшись силами.
- О, и заговорил. Значит, точно жить будет.
- Ага.
- Сам держать сможешь?
Я увидел, но не почувствовал, как у меня в руках оказалась фляжка. Она сразу начала вываливаться.
- Не, - я мотнул головой, - не смогу сам.
- Ладно, давай я.
В рот полилась жгучая жидкость. Я задержал дыхание, но все равно едва не вырвало.
- Много не давай, а то мало ли… - сказал тот, что у костра.
Вместе с водкой понемногу влилась жизнь. Слабость не отступила, но теперь она была не та болезненно отупляющая, что не давала пошевелиться, а будто бы от дикой усталости. К мыслям возвращалась связность.
- Ты давно тут? – поинтересовался владелец фляжки.
- Не знаю, второй день уж, наверное. Я потом уже не помню.
- Ладно, теперь уж лежи. Ноги-руки чувствуешь?
- Ноги да, руки нет…
- Да, руки – это плохо. Но ничего, отогреешься, отогреешься.
- А где я вообще?
Эти двое переглянулись.
- Что?..
- Ты тоже заблудился, что ли?
- Да. Телепорт, наверное, забросил. Был у Кордона, а стал… не знаю, где.
- А мы от Янтаря шли.
- И тоже Телепорт?
- Да уж теперь не знаем. Навигаторы накрылись все и сразу. И детекторы.
- Твою мать, кисло. У меня тоже.
- Так не может быть, чтоб у всех одним махом.
Я промолчал. Что тут можно возразить?
- Что-то тут электронику глушит, наверное, - предположил сидящий у костра.
- А у меня детектор старый, какая там электроника. А все равно накрылся.
- Да все равно какие-нибудь кишки электронные есть.
- Мы на Радаре, думаешь?..
- Все может случиться…
- Если на Радаре, то нам кирдык. Место гнилое, точняк.
- Ничего, пока не прогнили.
- Мозги тебе прожарят – вот и сгниешь тут. Или мозги сгниют.
- Да ладно, далеко до Радара-то. Телепорты так далеко не работают.
- Тут все работает. Сегодня не работает, завтра заработало…
Я снова ощутил невыносимую боль, еще и в руках. В бессилии катался по земле и едва не орал во весь голос.
- Ничего, ничего, - гудел обладатель фляжки, - это пройдет, это хорошо, что болит.
Хорошо или плохо, но от боли я едва не потерял сознание. Сорвал с себя перчатки и испугался вида собственных пальцев. Кроваво-лиловые, с ослепительно-белыми кончиками, они распухли и несгибающимися сардельками торчали над такими же вздувшимися ладонями.
- Терпи, терпи…
- Снегом ему разотри.
- Дурак? Какой снегом, когда у него места живого нет?
- Тогда как отпустит, сразу к костру. А потом снегом. Я тоже обмораживался, ничего, потер шерстью со снегом – и дальше потопал.
- Да ты сравнил тоже…
- Ничего, мужики… - я едва перевел дух, боль немного откатилась, - я сам, я сам…
И подполз к огню.
Тепло приятно охватило все тело, заструилось по всем жилам. Хотелось просто лежать и ни о чем не думать, не двигаться. Но это была не та смертельная вялость, в которую я погружался недавно, а благотворная расслабленность. Я был в безопасности и в тепле, два человека сторожили мой покой, можно было отдыхать, набираться сил. Приятно шумело в голове спиртное, глаза налились тяжелым, тягучее, теплое ощущение во всем теле… Отдаться течению, отпустить все мысли…
- А потом он ему башку отрезал… - вдруг пробилось сквозь сон.
Они обо мне говорили?!
- Кому отрезал? – едва пошевелил я языком.
- Да ты спи, мы тут о своем толкуем, так просто.
- Кто кому отрезал?..
- Да никто никому. Кореш мой, кровососу, говорю, башку отхреначил.
- А-а-а… А зачем это?
- Для туриста одного. Америкос. Он их скупает и там у себя толкает потом.
- Не, - покачал головой другой сталкер, - я бы не поперся за кровососом, ни за какие бабки не поперся. Реально ссыкотно.
- Ты его видел хотя бы?
- Нет, не видел, врать не стану. И что-то не очень хочется.
- Что верно, то верно, вообще-то. Не хочется. Я тоже не видел. Башку видел только.
- Ту самую?
- Ага. Как раз он про нее и рассказывал.
- И как она, башка-то?
- Ух, страшная. Мертвая уже, а все равно страшная. Глаза закатились, кость торчит окровавленная, щупальца с твою руку толщиной. Раздутые такие, все шершавые.
- Ими, поди, кровь и сосет.
- Ага, кореш говорил, что они шевелились еще час потом.
- Уже у дохлого?
- Ага, у дохлого.
- Блин…
Потом я снова уснул.
- Эй, ты что-то разоспался совсем, а то так и помрешь совсем, - кто-то осторожно, но настойчиво расталкивал меня. В нос проник вкусный мясной запах.
Я разлепил глаза. Дневной свет почти ослепил. На огне стояла закопченная банка тушенки.
- Ты жрать будешь?
Я кивнул, хотя есть не хотелось совсем.
- Садись, держи.
Я попробовал ухватить ложку, но та вывалилась. Пальцы хоть и гнулись, но практически не ощущались. Кончики по-прежнему ослепительно белели.
- Ну, тебя еще с ложечки кормить, что ли!
- Я не хочу.
- Да ладно, ничего, это я так ведь, жрать надо все равно.
- Не, я правда не хочу. А то вырвет. Мутит очень.
- Ну смотри сам, а то и покормлю, если хочешь.
Я только мотнул головой. Меня и правда сильно тошнило.
- Тогда кипятку хренакни, на вот.
И лицо обдало горячим паром, даже дыхание перехватило.
- Как в бане, - попробовал пошутить я.
- Ну, браток, до бани нам еще дотопать надо. Бирюк вот вернется, расскажет, что да как. А ты пей, пей пока, грейся.
Я осторожно втягивал обжигающий кипяток, это было даже приятнее водки. Даже пот прошиб. И плечо практически не болело. Горячая вода вливалась жизнью, наполняла теплом сосуды, жилы, мышцы – весь организм.
Снаружи послышался хруст. Появился Бирюк.
- Ну, что там?
- Там жопа, - мрачно отозвался тот.
- Что, так хреново?
- Да, хреново, - Бирюк плюхнулся к костру, - совсем не понятно, куда идти. Никаких примет. И в поле херня какая-то висит, в первый раз вижу такое.
- Что за херня-то?
- Не знаю, шар какой-то.
- И что?..
- Ничего, просто висит. На аномалию не похоже. Но жутко он мне не нравится.
- Шар – так шар, он нас не трогает, пусть себе висит. Мы его не трогаем, он нас не трогает, мы просто пройдем мимо.
- Пойдем, ага. Куда только? Прямиком на Радар и придешь.
- На юг пойдем, куда-нибудь по-любому придем ведь.
- Ну вот я тоже так подумал… Больше ни у кого никаких вариантов нет?
Я промолчал; в самом деле, что мог я предложить?
- А с ним, - Бирюк указал на меня, - как быть?
- Ты идти сможешь?
Я попробовал подняться. К моему удивлению, это даже получилось. Сделал несколько шагов, остановился. Ноги едва держали, тряслись крупной дрожью. Ступни едва ощущались, я стоял будто на одних пятках, на костях только.
- Э-э-э… - протянул Бирюк, - плохо дело.
- Хреново, - согласился его товарищ, - а долго тут не протянем. Жрачки нет, спирта нет, патронов мало. По-любому надо идти.
- А ты тут подождешь, пока мы придем с помощью?
Я промолчал. Конечно, до весны тут не проторчать, а в моем состоянии далеко не уйти. Но и помощи ожидать… Можно попросту не дождаться. Да и дождешься – на Кордон возвращаться, что ли?..
- Ну так что?.. – они ждали ответа. Но было видно, что хотели ответа утвердительного.
- Ладно. Подожду. Только того… оставьте мне чего-нибудь. Я пустой почти, а так дня два протяну, наверное.
- Ну, мы уж завтра тут будем, - Бирюк похлопал меня по плечу.
- Ладно, - я махнул рукой. Выхода у меня все равно не было.
- Да мы завтра, завтра прям, мужик… - суетливо начал заверять меня Бирюк.
- Пошли, - поднялся второй, - надо сегодня же дойти. По-любому сегодня хоть куда-нибудь дойти.
Пока они возились с моим мешком, я снова прилег у костра. Теперь оставалось только лежать и ждать, когда останусь один. Потом у меня будут сутки, до утра, по крайней мере. Потом они приведут людей с Кордона.
- Ну мы пошли. Ты держись тут, держись…
- А, идите уже… - проговорил я, не открывая глаз. Послышался удаляющийся хруст снега. Потом все стихло, только костер потрескивал.
Надо еще немного полежать, совсем немного. Поесть надо, надо поесть. Силы нужны. Поземки нет, по следу пойдут – найдут. Но все равно надо идти. Ползти на карачках, как угодно – но уйти.
Я приоткрыл глаза, рядом стояла банка из-под тушенки. Придвинул ее к себе, внутри что-то болталось. Остатки кипятка, не мясо. Ладно, сначала попить, потом поесть. Потом полежать. Потом ползти.
Начал колотить озноб. Крупный, частый. Я подвинулся еще ближе к костру и едва не разлил драгоценный кипяток. Обжигая пальцы и губы, начал глотать. Сделалось немного теплее, в голове начало проясняться. Возникло даже желание поесть.
Я ползком добрался до мешка, потом полежал у него, набираясь сил. Предстояло достать тушенку, а потом открыть ее. Слабыми одеревенелыми пальцами едва нащупал банку, извлек ее из мешка. Теперь самое сложное: откупорить. Обычно при помощи штык-ножа на всю операцию уходит не более полминуты, но я бился с неподатливой жестью добрых полчаса, переводя дыхание, кромсая банку и пальцы. Наконец, можно было добраться до мяса. Я снова подкатился к костру и поставил банку в тлеющие головешки. Пусть немного погреется, теплое – оно все приятнее и полезнее.
На какое-то время забылся в коротком бреду. Привиделось, что за мной пришли с Кордона. Эти двое привели. Я рванулся к автомату – и пришел в себя. На костре исходила паром моя банка, нужно было поесть.
Теплое мясо немного придало сил. Теперь я даже смог присесть. Хотя руки и ноги по-прежнему болели, а в плечо при каждом движении будто раскаленный прут впивался, положение виделось не таким уж безнадежным. Можно было и в самом деле подождать помощи. Только вот, если помощь эта явится с Кордона…
Взвесив возможные варианты, я решил, что разумнее все-таки переночевать здесь еще раз, а наутро выдвигаться. Подмога вряд ли придет до завтра, а я понятия не имел, сколько оставалось до темноты; в моем же состоянии выползать на ночь глядя…
И тут послышались голоса. Едва различимые, пока еще далекие. Неужели уже пришли? Неспроста мне видение в бреду было…
Я принялся было закидывать снегом костер, но сразу понял, что это глупо: все равно знают, где я. Оставалось одно. Я взял автомат и отполз за бревенчатый столб. По крайней мере, выгадаю пару секунд на неожиданность, первая очередь будет с моей стороны.
Опустил голову вниз и стал осторожно дышать в воротник, чтоб пар не валил из-за столба. Голоса приближались.
- Опять… сюда… - послышалось невнятно. Голос был будто бы Бирюка. Если это он, то точно с Кордона привели подмогу. Никогда бы не подумал, что не буду рад помощи.
В ответ кто-то тихо матюгнулся.
- Вот, и сарай этот же, - отчетливо послышался голос Бирюка. Значит, все-таки за мной пришли. Быстро же. Только так просто я им не дамся!
И, когда хруст шагов поравнялся с дверным проемом, я высунулся из-за своего укрытия и дал очередь. Стоявшие там две фигуры рухнули, как подрубленные. Я некоторое время выжидал, не веря своей удаче. И это все? Думал, что будет куда труднее.
Но никто больше не появлялся, ни голосов, ни шагов не было слышно.
Я осторожно подполз к телам. Да, Бирюк и его товарищ. Но почему они пришли так быстро и только вдвоем? Впрочем, теперь это было уже не важно. Оба были мертвы. Хотя нет… Бирюк слабо дышал. Он лежал лицом в снег, и две неглубокие ямки образовались у него под носом. Я перевернул его. Он приоткрыл глаза, силился что-то сказать, но лишь пустил кровавый пузырь.
Я погладил его по лицу. Еще теплый и живой, Бирюк не хотел умирать и смотрел на меня мокрыми глазами, полными надежды и удивления. Я снял у него с пояса нож и приставил острием к горлу.
- Ты все равно будешь мучиться и умрешь. Я только помогу тебе.
Он пустил еще два пузыря. Я надавил на рукоять ножа, с хрустом лезвие вошло в шею. Из разреза полилась дымящаяся кровь. Такого момента упускать было нельзя. Я прильнул к ране и стал вытягивать густую теплую массу, чувствуя, как с каждым глотком силы наполняют мое изможденное тело. Шея Бирюка дрожала, он слабо хватал меня за спину, а я все пил и пил, пьянея с каждой секундой. Когда руки его обмякли, я, наконец, оторвался от раны.
Необычайный прилив энергии наполнил меня; несомненно, от выпитой крови, и я не без некоторого страха понял это. Кровь приходилось пробовать и до того, но никогда еще она не оказывала столь разительного действия. Я снова наклонился к ране, но понял, что больше не смогу выпить ни глотка. Впрочем, и этого было достаточно. Теперь я смог не только подняться в полный рост, но даже сделать несколько уверенных шагов и не почувствовать слабости. Теперь все было не так уж плохо. Если они и побывали на Кордоне (что вряд ли: слишком быстро вернулись), то никого не привели с собой, а значит, о моем местонахождении никто не догадывается.
Отчего-то вдруг сделалось легко и спокойно. Я был совершенно уверен в том, что здесь нахожусь в полном владении ситуацией, что в этих местах мне не грозит никакой опасности. Не знаю, откуда взялась эта уверенность (или даже самоуверенность), только именно такое и было ощущение. Я даже подумал, что согласился бы здесь остаться навечно, была бы свежая кровь, мясо и еще – будь я здесь полным хозяином. Уходить мне все равно некуда. Если бы только Зона снабжала меня новой добычей…
Увы, но оставаться здесь я не мог. Нужно было выдвигаться, пока еще имелись силы. На всякий случай я обыскал и оттащил трупы подальше в сарай и забросал снегом. Наладонники не работали и у этих. Впрочем, кое-чем поживиться все же получилось: патроны, аптечка, всего одна банка тушенки и литр водки. Не похоже, чтоб шли в глубокий рейд. Скорее, так, кусочничали в окрестностях.
Попробовал еще раз выпить крови, но она успела загустеть и не принесла абсолютно никакого приятного ощущения. Я закинул за спину мешок и вышел из сарая.
Вот уже часа два блуждал я по окрестностям, но странное чувство, однажды забрезжив, затем не покидало меня. Мне стало казаться, будто я хожу по кругу. Впервые я заподозрил это примерно через час после выхода, когда вдали увидел будто бы знакомые зубцы леса, но успокоил себя мыслью, что лес везде одинаков. Потом же увидел посреди поля странную аномалию. Два огромных зыбких шара, висящих примерно в метре над землей. Странным было и то, что издали шары переливались радужным светом, отражая белое небо и отдаленную кромку леса; когда же я подошел ближе, оба шара вдруг потемнели, а затем налились густой чернильной чернотой, даже с каким-то матовым отливом. Я слепил снежок и бросил его внутрь шара. И… ничего не произошло. Даже обычного для аномалии хлопка или треска не послышалось. Снежок абсолютно бесшумно вошел в шар и пропал в нем. Сделалось немного не по себе. Всегда становится неуютно, когда сталкиваешься с чем-то новым и необъяснимым; и уж тем более – если сталкиваешься здесь. Я осторожно обошел шары и двинулся дальше.
А еще примерно через час набрел на точно такие же. Нехорошее предчувствие зашевелилось в груди. Когда же я увидел свои собственные следы с той стороны шаров, окончательно понял, что хожу по кругу. И это было вполне возможно, если учесть, что под рукой не было даже самого дрянного компаса.
Тем временем, снег заметно потемнел – первый признак скорого приближения сумерек. Выбор невелик: либо возвращаться в сарай, либо ночевать в поле. Я еще раз прислушался к ощущениям внутри себя. От былой немощи не осталось и следа. Плечо по-прежнему слегка кровило, но это не приносило ни малейшей боли, только слегка пощипывало. Было странно вспоминать, что буквально часа три назад я едва мог поднять голову и передвигался лишь ползком. И неужели это все от выпитой крови?.. Но иного объяснения столь разительному изменению у меня не было.
Я пошел назад в поселок, размышляя, что предпринять дальше.
Ночь надвигалась стремительно; когда я достиг сарая, мало что можно было различить на расстоянии всего нескольких шагов.
Впрочем, рассматривать было нечего. Я заново разжег уже погасший костер и опустил в него найденную у тех двоих банку тушенки.
Мясо было какое-то разваренное и совершенно безвкусное. Я едва сумел протолкнуть несколько кусков в горло и то лишь потому, что понимал необходимость получения организмом калорий. Пока жевал, безучастно осматривал внутренности сарая: надо же было на что-то смотреть… Глаза наткнулись на дальний угол, в котором под снегом лежал Бирюк с товарищем. Показалось забавным: я вроде как в компании. Впрочем, почему нет?
Извлечь их из-под снега и усадить рядом с костром было делом нелегким. Оба уже окоченели и никак не желали оставаться в сидячем положении, словно одеревенев; пришлось просунуть подпорки в виде обломанных штакетин. Теперь они сидели почти ровно.
- Ну вот, - сказал я им, - втроем не так скучно. Не возражаете, что я ем вашу тушенку? Вам она теперь ни к чему.
Показалось даже, что Бирюк приветливо помотал головой.
- Ну вот и хорошо…
Я отхлебнул водки и еще заел тушенкой. Сделалось тепло и радостно. Теперь все у меня будет просто замечательно.
Потрескивал костер, по синюшным щекам моих товарищей неровно прыгали тени, и казалось, что двигаются ресницы над прикрытыми глазами. Практически живые, только рты раскрыты. И пар только я пускаю.
- Вы уж извините, ребята, что так получилось.
Те понимающе молчали. Ничего, мол, мы и сами не против. Хорошо нам теперь, сидим вот, никуда не торопимся.
- Есть хотите?
- …
- Ну, как хотите. А я, пожалуй, еще поем. Дрянь ваша тушенка, конечно, свежего мяса бы сейчас…
Взгляд упал на руку Бирюка. Я в задумчивости потрогал ее. Ледяная, окоченевшая.
- Ты не против, если я твоего мясца позаимствую? Кровью уже ты со мной поделился. Второй раз выручаешь, если б не вы, ребята, я б уже теперь окочурился.
Бирюк не возражал.
Ударом ножа я отрубил ему пальцы и бросил в пустую банку из-под тушенки, засыпал снегом. Когда разварится – должен получиться неплохой бульон.
Вышло и в самом деле неплохо. С янтарной жиринкой, наваристо, горячо… Жилы, правда, не сварились, пришлось вытянуть и выбросить. Ногти тоже долго выдирал. Зато мясо с костей отошло полностью. Сладковатое, немного похожее на курятину, оно обладало неповторимым ароматом и привкусом. Я долго смаковал каждый кусочек, обсасывал фаланговые косточки… Протянул кусочек Бирюку:
- Хочешь? Твои же пальцы. Попробуй…
Тот молчал. Я не без труда раскрыл его окоченевший рот и запихнул туда кусок отварного мяса. Надо было второго оставить в живых, чтобы накормить жарковьем друга. Но что теперь жалеть задними мыслями… В следующий раз учту.
После ужина мною овладело расслабленное, умиротворенное состояние. Кажется, за последний год никогда я еще не пребывал в столь уравновешенном расположении духа. Даже на Кордоне, охраняемом круглосуточно со всех сторон, забившись в какой-нибудь подвал, не чувствовалось такой безопасности и гармонии – внутри и извне. Казалось, сама Зона охраняла меня, или я сам стал частью Зоны. Не было ни одиноко, ни страшно посреди черной заснеженной ночи. Потрескивание дров навевало медленные приятные мысли, горячий бульон согревающее растекался по жилам, со мной рядом сидели два приятных молчаливых собеседника, внимательно наклонив головы. Совершенно не верилось, что еще утром я практически умирал. И, когда вспоминал об этом, казалось, что все было не со мной, или просто-напросто снилось. Впрочем, думать о том совершенно не хотелось. Я и не думал.
А утром погода совсем прояснилась. Несмотря на погасший костер, я практически не ощущал холода. Отрубив у Бирюка пальцы со второй руки, позавтракал, и засобирался в путь. Возвращаться я не планировал, поэтому не стал скрывать следы своего пребывания. В конце концов, если кто-то и явится, меня не отыщет. А скорее всего, трупы найдут хищники.
Хотя снег местами доходил едва ли не до колена, идти было совсем не тяжело. Я только удивлялся: как успело намести всего за несколько дней. Теперь же небо сияло пронзительной синевой, а ослепительная гладь белого поля простиралась до самого горизонта. Справа белел заснеженный лес, я старался постоянно держать его в поле зрения, чтобы снова не пойти по кругу, как это было в первый раз. Впрочем, однажды все же забеспокоился, когда вдали увидел уже знакомый мне прозрачный шар, но быстро успокоился: не этот, другой.
И снова меня поразила странная перемена: как только я подошел ближе, шар из прозрачного вдруг как-то незаметно сделался совершенно черным. Брошенный снежок, как и вчера, бесшумно исчез внутри. И только. Когда же я отошел всего на несколько метров, шар вновь начал приобретать прозрачный вид. Стоило же мне приблизиться – чернел.
- Черт знает что, - сказал я вслух, желая отогнать тревожное предчувствие. В самом деле, мало ли причуд уготовила человеку Зона. А сколько ожидает своего часа у нее в запасниках…
У самой кромки леса возникло небольшое снежное облако, донесся невнятный шум. Что бы там ни было, а встречаться с этим в открытом поле у меня не было ни малейшего желания. В который раз пожалел, что не раздобыл какой-нибудь оптики. Теперь бы ох как пригодилась.
Тем временем, шум нарастал; кажется, стали даже различимы хриплые рычания. Я сдернул с плеча автомат и присел в низкой стойке. Судя по всему, крупный хищник несся в мою сторону. Нужно было лишь выбрать: стрелять сразу или выждать. Я выбрал второе, и буквально через несколько секунд вздыбленный снежный фонтан со скоростью локомотива пронесся мимо, а затем, на мгновение вспыхнув ослепительным столбом, брызнул в обратную сторону – в мою. Не целясь, я сжал спусковой крючок. Заглушая выстрелы, по полю пронесся рев. То, что находилось внутри фонтана, замедлило ход, я успел выпустить еще очередь и откатился в сторону. Громадная черная туша, разбрасывая снег и собственную кровь, пропахала всего в паре шагов, я ударил очередью вдогон.
Гигантский лохматый кабан перевернулся через голову, взбрыкивая копытами, подпрыгнул метра на два над землей и рухнул в снег. Я застыл в ожидании: поднимется ли… Но прошла минута, затем другая… мутант не подавал признаков жизни, только изредка хрипел булькающей в горле кровью. Было понятно, что буквально несколько минут назад я чудом избежал смерти. В который раз избежал, и теперь, когда опасность миновала, меня охватил страх. До тошнотворной слабости, до дрожи в пальцах. Ведь могло случиться наоборот: в эту самую минуту мои кишки с чавканьем входят в хищную кабанью пасть, разрывается и дымится разорванный живот.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |