Он лёг на живот, а я устроился на его бёдрах сверху, чтобы было удобнее. Начав с мягких поглаживаний, я перешёл к более быстрым и сильным движениям, в ответ на которые Билл довольно мурлыкал, как маленький чёрный котёнок, которого приласкали на коленях. Через полчаса мы позвали Сэдрика, который принёс всё необходимое для омовения и чистую одежду, и я покинул покои Билла с тем, чтобы позавтракать, а потом отправиться на конную прогулку, так как Вильгельм с радостью подхватил эту мою мысль, сказав, что почивать днём не собирается.
После завтрака мы оседлали своих скакунов и направились к лесу через поле. Билл скакал чуть впереди меня, а я любовался его переливающимися на солнце, и развивающимися на ветру волосами, а длинный шарф из фиолетового шёлка дополнял эту великолепную картину. Иногда он оборачивался, и бросив на меня озорной взгляд, пришпоривал коня, отрываясь, а когда я настигал его, то он резко дёргал поводья, направляя животное в сторону. Воздух ласкал лицо своей тёплой плотностью, вдыхая в лёгкие жизнь вместе с запахом весеннего поля, на котором росла магическая трава. Селяне называли её Король трав. Простые жёлтые цветы, и крупные, бархатистые листья, похожие по форме на крылья летучей мыши. Знаю, что эта трава – панацея почти от любой хвори. Два дня назад Сэдрик вернулся домой с целой корзиной этих листьев, и Билл долго колдовал над ней, измельчая и высушивая в тени.
Мы оставили коней у небольшого ручейка, а сами, взявшись за руки, пошли вглубь небольшого леса. Я хорошо знаю эту местность, тут нет волков и кабанов, только косули, лисы и зайцы. Лес весной наполнен жужжанием диких пчёл и воркованием голубей, а кукушка отмеряет минуты тревожным голосом, будто бы предупреждая о чём-то – всегда не любил кукушек. Билл восторженно рассматривал представшую нашим взорам картину. Для меня его лицо, по правде говоря, было намного красивее любых цветов и ярче солнечных зайчиков. Хотя именно последние очень красиво играли на его коже, подсвечивая совсем ещё детский пушок на щеках. Кругом летают бабочки, цветут земляника и дикие яблони. Под одной из таких мы и остановились, рядом буял куст дикой сирени, которая только начала распускать пышные свечки. Увидев её, Билл сразу же подошёл, наклоняя к себе упругие ветки, и зарываясь лицом в их кудрявые гроздья. Сочетание его и сирени – совершенство. Картина из рая.
***
Глаза его закрыты, и длинные чёрные ресницы мелко подрагивают, как бархатистые крылья бабочек, что летают вокруг. Отбрасывая тень на щёки, отсвечивая и переливаясь в лучах послеполуденного солнца. Воздух прогрет, хотя из глубины леса всё ещё веет мартовской сыростью. Воздух здесь лежит пластами, ведь ветра нет, лишь лёгкие дуновения иногда покачивают верхушки дубовых деревьев. Я стою рядом, и как завороженный наблюдаю за ним. Он вдыхает глубоко в последний раз и открывает глаза, отстраняясь от бледно-сиреневых гроздей. Его глаза околдовывают. Откуда он такой разный? Только что беззащитный, униженный, на коленях просящий моей милости, несчастный, и в следующее мгновение уже маняще-таинственный, властный, подчиняющий, ревнивый. Вильгельм.
– Иди ко мне, — произносит тихо, одними губами.
Он протягивает ко мне руки, и я заключаю его в объятия, самые нежные, которые только могут быть на этой земле. Большей нежности не бывает, я это знаю. Потому что больше так никто не любит его, как я. Только он об этом не знает, скорее, он считает меня своим мучителем. Но ведь не уходит?
Стонет, так сладко стонет мне в рот, пока я медленно засасываю его мягкие, мокрые губы, руками уже освобождая его от одежд. Билл облокотился о дерево, и мне так легче, я не держу его, с остервенением лаская обеими руками цветочную кожу. Прошелестел упавший к ногам кафтан, а вслед за ним и светло-розовая сорочка из прозрачного шёлка. Вильгельм раздет по пояс, но вокруг шеи ещё обмотан фиолетовый шарф. Это красиво. Откинув его концы назад, спускаюсь поцелуями на грудь, к соскам, слыша, как гулкие удары родного сердца становятся чаще, и его прохладные руки справляются с моими одеждами, как ещё несколько минут назад мои освобождали его. Я не мешаю, я не хочу отрываться. Резкий вдох и его животик втянулся, чем я сразу воспользовался, начиная снимать нижнюю часть одеяний, не переставая жадно целовать горячую кожу. Его можно только так. Его необходимо только так. Жадно. До дна. Его пальцы нежно поглаживают меня по щекам, и я встаю на колени, зная, что он смотрит на меня, знаю как он смотрит. Набравшись смелости поднять взор, шепчу снова одними губами. Его уста раскрываются, вторя моим: «Хочу».
Плавно оттолкнувшись от ствола дерева, он отстраняет меня, и я понимаю, как он хочет – стелю свою мантию, и он ложится на неё, притягивая меня к себе. И с этого мгновения я начинаю сходить с ума. Потому что соприкосновение с его соблазнительно-горячим телом уносит в небытие, я перестаю помнить себя, чувствуя лишь сладкие уста, обжигающие своим поцелуем, который может подарить мне только он. Потому что это – он, мой Билл, мой …
Грудь к груди, два сердца бьются в одном ритме, он стонет, прогибаясь подо мной, постоянно повторяя моё имя. Волосы его разметались, а на висках и над верхней губой проступили капельки, которые я тут же слизываю, но они появляются вновь. Он не закрывает глаз, он всё время смотрит на меня, будто бы просит. Он просит, потому что я до сих пор не позволял себе, я не имел права, хотя он просил. Но держаться дальше невозможно. Я хочу его. Хочу владеть им до конца, чтобы он запомнил, что это не боль, как в тот раз…
— Том… — такой низкий выдох, и я отрываюсь от его ключиц, глядя в золотистые глаза, где плещется страсть, — Ты же сделаешь это? Я так хочу тебя, Том… ааа… — и снова стон, потому что я рукой накрыл его пульсирующий пах. Беру его руки в свои и завожу над головой, прижимая запястья к рыхлому мху. Приникая к губам, снова вкушаю небесный нектар. Полуулыбка на лице Билла открывает жемчужные зубы.
Ты совершенство.
— Ты такой красивый, — выдыхаю где-то над ухом, захватывая бархатистую мочку языком, и он снова стонет и выгибается, прижимаясь своей грудью к моей. Опять ощущение одного сердца на двоих. – За что?
— О чём ты, любимый?
— За что ты мучаешь меня? Уж лучше бы взял, что тебе нужно и…
— Но мне нужен ты, Том, – он отвечает просто, гладя в глаза, и тут же закусывает губы, сдерживая спонтанный стон.
Переплётенные пальцы сжимают друг друга, я снова припадаю к желанному рту, замечая блаженную улыбку. Он чуть ёрзает подо мной, а потом обвивает мою талию своими длинными ногами и прижимается к паху - теперь для моих стонов пришёл черёд.
— Почему смеёшься? Что тебе нужно от меня? Скажи, лучше скажи. Отдай мне мою душу, отдай мне моё сердце, я не могу жить так, помилуй, – шепчу, словно в бреду, расплетая руки и спускаясь поцелуями к соскам. Нежно обвожу один кончиком языка, наблюдая, как сжимается тёмно-розовый бутон, и тогда прикусываю, принимая тихий вскрик. А ещё он любит, когда мои косы щёкочут его кожу, как сейчас.
— Ещё, Томми… — он гладит меня по голове, проводя пальцами по дорожкам между них, и прерывисто дышит, ожидая продолжения.
Исполняю просьбу, накрывая второй сосок мокрым поцелуем, а потом также прикусываю и оттягиваю - снова этот вскрик и сбившееся дыхание - возвращаюсь к первому и продолжаю игру, доводя своего нежного мальчика до слёз. Он любит боль, это определённо. И просит не останавливаться, хотя на одном соске уже выступила капелька крови. Слизываю её и иду ниже, а он всё шепчет «Том, Томми». Я люблю то, как он произносит моё имя.
— Ты не ответил мне, Билл, — я отрываюсь от вылизывания его живота, а он уже непонимающе смотрит на меня, но мне так хочется его помучить, — Верни мне моё сознание.
— Ты сам этого не хочешь. Но я и не отдам, даже не мечтай, — ответил он, приподнявшись на локтях, но тут же откинулся назад, потому что я резко стянул с него оставшуюся одежду и припал губами к возбуждённому стволу, нежно присасываясь к головке. Я знал, что он так ответит, и я знаю, что так оно и есть.
Его вкус сводит с ума, и его стоны. Такие громкие теперь, он больше не сдерживается. Чувствую, как его пальцы впились в мои волосы на затылке - хочет, чтобы я взял глубже. Я беру, он сладкий. Билл весь сладкий. Перед ним устоять невозможно, и кажется, он уже понял это. Он знает мою слабость. Моя слабость – это он.
Обнимаю его бёдра, лаская горячий член языком, облизываю яички, иногда спускаясь влажной дорожкой туда, откуда так хочу войти, чтобы завладеть всем. Билл снова прогнулся и простонал, а я быстро поднял взгляд, любуясь этой чудесной картиной: Волосы кое-где прилипли к лицу, глаза прикрыты. Он чуть прикусил нижнюю губку, так сладко, так томно постанывая. И всё из-за меня. Покрасневшие, измученные мной соски на фоне такой белой кожи вызывают непреодолимое желание снова коснуться их губами, только теперь нежно, что я и делаю, отрываясь от его ствола, вызывая разочарованный вздох. Но сначала провожу рукой по нежной коже, целуя в солнечное сплетение. Несколько беспорядочных поцелуев вдоль рёбер. Положив голову ему на грудь, кончиками пальцев касаюсь болезненно припухшей бусинки, нежно обвожу, слушая, как сердце стучит прямо в ухо. Схожу с ума, от этого вида и звука – он ведь ещё и стонет от каждого касания.
— Укуси, я так люблю… — чувствую ногти, вцепившиеся в мои плечи.
Снова нужна боль. Это я его испортил, теперь он часто этого просит.
И я выполняю, хотя сил на ласки больше нет, хочу войти в него, хочу раствориться в этом худом, горячем теле. Он шумно вдыхает сквозь стиснутые зубы, стоило прикусить припухший сосок чуть сильнее, оттянув резко, чувствуя металлический привкус, продолжая нежно поглаживать пальцами второй. Его член упирается мне в живот, далеко унося мой самоконтроль, и я чувствую, что пора исполнить его желание. Его ли только…?
Билл всегда даёт мне эту сладкую иллюзию власти над ним, привязывая этим ещё сильнее. Когда я понимаю это, то начинаю делать ему больно, а он это любит. Он любит боль, как физическую, так и душевную. Потом он снова плачет, а я снова пью эти слёзы вместе с ним, жалея, обещая и никогда не сдерживая этих обещаний.
Развожу его ноги чуть шире, проводя рукой по горячей коже бёдер. Он стонет, почти плачет, придвигаясь ко мне ближе. Нетерпеливый мой мальчик. Касаюсь пальцами его приоткрытого уст, и он сразу впускает их, нежно облизывая шершавым языком, при этом глядя мне в глаза неотрывно. Зачем? Он ведь всё знает. Колечко его губ вокруг пальцев – это пытка. Это невозможно переносить. Стоны скоро вырвут мои лёгкие. Хотя я уже не разбираю – где его, а где мои. Они смешались там же. Где и наше дыхание. Мы неделимы.
Отпуская пальцы, причмокивает. Нарочно. Потом облизывается, тоже нарочно, чтобы довести меня. Его глаза сверкающие и чёрные сейчас.
Когда-то я рассказал ему секрет, и он знает, что так бывает только с ним. Со всеми остальными я лишь оцениваю их способности в любовных играх, а с ним я забываю, кто я на самом деле, и начинаю плавиться от одной мысли о его губах, которые ласкают меня.
Ведь только он умеет делать то, что я так люблю – любить меня.
Мягко надавив на пульсирующее колечко, скольжу внутрь двумя пальцами. Билл поморщился и застонал, но я сразу добавил третий. Я знаю, что он так хочет. Жду, чуть поглаживая втянувшийся живот, медленно переходя рукой на его ствол, поблескивающий прозрачными каплями. Жидкая похоть. В его слюне, в его слезах, в его семени. Ведя рукой выше, чувствую, что Билл расслабился, после чего одновременно касаюсь волшебной точки внутри, а ртом начинаю ласкать его член. Какой томный крик срывается с его губ! Как он всхлипывает, когда я повторяю это действие! Моё терпение истекло. Я сменяю пальцы своей пульсирующей плотью, заполняя его сразу, входя до конца. Ему больно, он сжимается, а я лишь глажу да сжимаю его бёдра. Настойчиво, хотя руки мои дрожат.
Он любит терпеть боль больше, чем я люблю её причинять.
— Том, сильнее, Томми…
И снова взгляд из-под ресниц, и приоткрытые губы, почти алые сейчас, и часто вздымающаяся грудь – я схожу с ума. Искусанные соски, на одном из которых проступила капелька крови и уже успела запечься, шея в укусах и следах от звериных поцелуев – я схожу с ума. Я начинаю двигаться в нём, толкаясь до конца во влажное, шёлковое нутро. Вхожу резкими рывками – я схожу с ума. Сжимая его член в руке, и закинув одну его ногу себе на плечо.
Пытаясь заглушить стоны, Билл закрыл ладонью рот, и тихо попискивает с каждым моим толчком. Насаживается сам, болезненно щурясь. Но я не хочу так. Хочу, чтобы он смотрел на меня, хочу слышать его развратные стоны – отнимаю его ладонь от лица, освобождая страстный крик. Потом ещё раз, и ещё. Не могу больше. Он извивается подо мной, почти в бреду, почти теряя сознание. А я схожу с ума от тесноты, от жара и гладкости, туго сжимающих меня внутри.
Вдруг поднимается сильный ветер, свежий, так приятно. С яблони начинают сыпаться лепестки, нежные, как кожа Вильгельма. Они падают ему на грудь, на лицо, на волосы – я снова схожу с ума. Сразу чувствуются капли испарины на утомлённым любовью теле, окутывает приятная прохлада снаружи, отчего его нутро кажется ещё жарче. И с каждым толчком это страстное «Том, Томми, любимый», и его глаза, которые теперь не отпускают меня. Билл протянул руку, касаясь моих сжавшихся от прохлады сосков. Затем второй рукой, сначала легонько, а потом резко царапнул. Мой тихий вскрик, и он закатывает глаза. Приподнимается, подаваясь мне на встречу. И я понимаю, что уже всё, что подошёл предел. Сжимаю его член, нежно лаская уретру пальцем, и делаю два последних толчка.
Одновременно. С громким стоном, слившимся из наших голосов, с именами друг друга, прижимаясь друг к другу, впитывая друг друга, выпивая и боль и наслаждение вместе. Я разливаюсь внутри него, ощущая во влажнеющей руке пульсацию его члена. Это наслаждение передать невозможно, я слишком долго ждал этого, я так давно хотел его, именно его, именно так - долго ласкать и довести до экстаза своими губами и руками. Слушая крики и нежный шёпот, и своё имя. Только Билл может так, и я знал, что будет так, я знал, что выше наслаждения нет, чем быть с ним. Он вздрогнул в последний раз, всё так же впиваясь ногтями в мою спину. Влажный, горячий, трепещущий. Мой.
Проходит несколько минут, прежде чем слух, зрение и обоняние возвращаются ко мне. До этого я не слышал ни пения лесных птиц, ни аромата сирени, ни теплой ласки ветра, который новым порывом сорвал с ветвей ещё несколько цветков, и осыпал нас ими. Едва находя в себе силы, приподнимаюсь, чтобы увидеть его лицо сейчас: миндалевидные глаза открыты, но взгляд отсутствующий. Вильгельм лишь невесомо поглаживает меня по спине, нежными подушечками пальцев. Коснувшись шеи губами, я уже сознательно вдыхаю его неповторимый аромат. Это не вербена, не жасминовое мыло, не сандаловая паста благоухают, унося прочь мой разум. Это просто Вильгельм. Это новый цветок и новый аромат.
Снова поцелуй, просто нежный, потом такой же тихий в губы – он отвечает, также тихо и нежно. Целую любимую родинку под нижней губкой. А он в ответ мою, на щеке. Потом невесомо целует мои веки – я закрыл глаза. Мои брови, ресницы. Да-да, ресницы. Только он меня так целует. Сначала чуть зажимает губами, оттягивает, а потом целует веки. Брови — короткими поцелуями, между которыми вставляет тихое:«Томми», пока ослабевшие руки нежно оглаживают мои плечи, шею, ключицы. Ногами он всё так же обвивает мои бёдра, иногда поглаживая ступнями по икрам.
И снова он другой, и каждый раз он разный. Хотя вот он, Билл, мой и ничей больше. Но снова этот странный взгляд и вздох. И он будто читает мои мысли.
— Это я, любимый. Тебе не показалось.
И к чему эта фраза? Ты знаешь, о чём я думаю? Нет, Билл, нет, лучше скажи, что нет.
Но он снова смотрит на меня этим взглядом, берёт мою руку в свою и подносит к губам. Целует и смотрит в глаза. Так, как он всегда делал, провожая меня куда-нибудь. Но разве мы прощаемся?
— Отпусти меня.
— Хочешь уже встать? – я вдруг сообразил, что он лежит голой спиной только на одной моей накидке, — Тебе же холодно, наверное…
— Нет, Том. Отпусти меня, – в ответ холодный тон и вытягивающий душу взгляд.
— Ты о чём?
Билл поморщился, молча доставая откуда-то платок и стирая следы с живота. Потом откинул его в сторону и стал быстро одеваться, вынуждая последовать его примеру. Всё молча. Поднявшись, он поправил волосы, и стал завязывать шарф, по-прежнему без единой эмоции на лице.
— Ты ведь получил, что хотел, так отпусти же меня, — грустный прищур и никакой надежды в потухшем взгляде.
— Что ты говоришь, Билл?! – я закричал, чувствуя, как истерика накатывает на, не давая мыслить собрано. Показалось, что сейчас он просто оседлает коня и ускачет. Но ведь и до того надо дойти, и вещи собрать, он ведь не уйдёт так просто?
Прошу его посмотреть на меня, посмотреть мне в глаза, но он отворачивается и не хочет ничего слушать. На лице всё так же ни единой эмоции, ни единой слезы! Будто бы не он это, не мой Вильгельм, которого я знаю, который всегда упрашивает сам, который умеет плакать, а я так люблю эти слёзы, а чужой холодный демон. Пытаюсь поймать его пальцы, но он выдёргивает руку, быстрым шагом направляясь вон из рощи, давя прошлогодние жёлуди и не даже оглядываясь на меня. Какое-то продолжаю стоять, но потом срываюсь и бегу за ним.
— Не трогай меня, только об одном прошу - не трогай меня больше, — тихо говорит, отталкивая мою руку.
— Но ты хоть можешь объяснить, почему вдруг? Что ещё не так я сделал? – меня это уже страшно злит.
— Просто уже всё.
И эти слова меня приводят в бешенство.
Стоит ему вновь отдалиться, обгоняя меня на лесной тропинке, как порыв ветра приподнимает кончик его тонкого развивающегося шарфа, и лёгкая ткань касается моего лица…
Не бывать этому.
Я немедля схватил его и резко дёрнул на себя, тут же ловя второй конец шарфа. Вильгельм остановился, но в моих висках уже бешено громыхал пульс, а перед глазами стояла красная пелена. Я дёрнул его на себя, он зашипел, пытаясь оттянуть ткань с шеи, но я не дал, начиная лишь затягивать шёлк всё туже.
— Ты никуда не уйдёшь, — процедил я сквозь зубы, когда ненависть мгновенно вспыхнула в сердце ярким костром.
— Отпусти, Том… — прохрипел он, цепляясь влажнеющими пальцами в мои запястья, но отпускать я и не думал. На его глазах стали проступать слёзы, но я не отпускал. К лицу прилила кровь и он попытался сделать вдох, но я не отпускал. Я позволил ему лишь прошептать: «Том».
Я не отпустил.
***
Если бы ни мой единственный друг, наверное, я бы потерял Билла навсегда. Я не знаю, что со мной происходило в тот момент. Когда Билл замер в моих руках, меня что-то отбросило от него, и я очутился на земле, сразу приходя в себя. Но меня никто не бил и не нападал, вместо этого я увидел… Эндрю, который склонился над Вильгельмом, пытаясь освободить его от плотно затянутого шарфа. Не успел я и понять, что произошло, как блеснуло лезвие кинжала, и куски ткани были отброшены в сторону, а друг стал шлёпать его по щекам, пытаясь привести в чувства. Я попытался подойти, но злой взгляд Эндрю предупредил, чтобы я даже не приближался. Схватив кусок всё той же фиолетовой ткани, Форестер накрыл ею рот Билла и стал вдыхать воздух в его лёгкие. Я смотрел на всё это сквозь пелену, будто в тумане. Я смотрел на свои руки, не понимая, что я ими сделал, и снова смотрел на Билла, который не подавал признаков жизни.
Теперь мы в доме Форестера. Приходил лекарь. Конечно же, для него Эндрю сочинил историю с грабителями, хотя мы оба понимали, что в это сложно поверить. Мы видели глаза господина Барнаби, когда он расстегнул на Билле рубашку, чтобы послушать дыхание, и узрел бесконечные засосы и укусы, местами с запёкшейся кровью. Мне стало даже перед самим Эндрю неловко – не буду же я ему рассказывать, что Вильгельм сам об этом просит, да и поверит ли он теперь? Единственное, что мы смогли сделать, это протянуть врачу увесистый кошелёк. Он понимающе кивнул, и оставив какие-то порошки и свои рекомендации, удалился. Насилу напоив ими Билла, которого сильно лихорадило, Эндрю спросил у него позволения удалиться со мной на несколько минут. Тот смог лишь кивнуть в ответ. Говорить он теперь, естественно, не может.
— А теперь потрудись объяснить мне, что ты творишь?
В таком гневе я не видел Эндрю ещё никогда. Только если бы он знал, что я не знаю, как отвечать. Не могу и не хочу даже думать об этом.
— Если бы ты только знал, Эндрю, насколько мне больно говорить об этом… Я не знаю, что сказать...
— Да как ты смеешь…
— Постой, выслушай меня. Если ты считаешь, что меня давно нужно убить, то я сообщу тебе, что считаю точно так же. Я был бы счастлив умереть и гореть в аду, но только не жить так больше. Я не могу так больше жить, Эндрю!
Чуть ослабив хватку на моём воротнике, которой я даже сразу не заметил, Форестер чуть оттолкнул меня, и стал ходить по зале туда-сюда. Раздувающиеся ноздри и дрожащие губы говорили, что он сейчас скажет мне всё, что копил в течении долгого времени.
— Меня вызвал Джаред, и велел сообщить вам, что послезавтра он планирует провести бал на высшем уровне. Я не застал вас дома. Сэдрик сказал, что вы поскакали куда-то за город. Я не стал бы вас искать, но когда я ехал по улице молочников, я услышал разговор путешественников, что только приехали в Ноттингем. Они говорили, что в Шервуде опять кого-то подловили и ограбили, и я решил, что вы не уехали далеко и гуляете в каком-нибудь из ближних лесов. Подъехав к дубраве, я увидел коней без всадников, и когда понял, что они ваши, моё сердце забилось с тройной силой. Я пошёл вглубь леса, стараясь рассмотреть следы, и прислушиваясь к каждому шороху. Потом я услышал какие-то крики, затем кашель, и увидел кого-то, кто душил Вильгельма… — на этом Эндрю остановился, переводя дыхание, — А этим кем-то оказался ты.
Эндрю говорил глядя в пол, но когда он поднял на меня взгляд, и я увидел, что в глазах его стояли слёзы, до меня окончательно дошёл смысл того, что я сделал. Только сейчас. Мы долго смотрели друг на друга, молча, выжидающе, но не дождавшись от меня никакого ответа, Форестер продолжил:
— Я просто не знал, что мой лучший друг, благородный Томас Дадли, хладнокровный убийца, — эти слова словно окатили меня ледяной водой, но когда я приоткрыл рот, чтобы хоть что-то сказать в своё оправдание, он меня прервал. – Ты не думаешь, что если бы я каким-то чудом там не оказался, ты отправил бы своего волшебного мальчика на Небеса?
Я стоял, кусая губы и глядя в мраморный пол. И молчал. А разве я могу что-то другое теперь? Понимая бессмысленность каких-либо оправданий, я развернулся и пошёл назад в покои, где лежал мой Вильгельм.
Переночевали мы также в доме Эндрю.
POV Author:
Утро встретило несчастного мага теплым солнечным лучом, который чертил свой путь от окна прямо к его подушке. Болезненно поморщившись, он потянулся к серебряному кубку с водой, который Эндрю оставил на небольшом столике у ложа. Вильгельм попытался сделать глоток, но горло прошила боль, не давая сглотнуть хотя бы пару капель, но пересилив себя, он всё же отпил и сразу же потянулся к одному из порошков, принесенных доктором. Это была обезболивающая смесь из куркумы, аниса и римского тмина. Когда он нечаянно звякнул кубком о столик, из-за портьеры сразу же возник Форестер, и Билл понял, что тот ночевал рядом.
— Как ты, дитя? – Эндрю приложил прохладную ладонь ко лбу мага, а тот как-то неопределённо пожал плечами. – Прости, не пытайся говорить, я бы хотел сейчас сказать тебе кое-что. И да, ты не волнуйся, Томас сейчас вернётся, он вышел недавно, чтобы привести себя в порядок.
Эндрю показалось, что от упоминания имени Тома Билл вздрогнул, а глаза блеснули страхом и отчаянием. Поэтому решив не медлить более, он начал свою речь.
— Вильгельм, пойми меня правильно. То, что я хочу сказать, лишь для твоего же блага. Сейчас ты должен принять какое-то решение, потому что в следующий раз рядом может не оказаться меня, или окажется кто-то другой, кто обязательно воспользуется случаем и опозорит Дадли, а также тебя. Поэтому мой тебе совет – уезжай. Сейчас ты ещё слаб, и тебе нужен покой, но я не считаю, что ты должен возвращаться в дом Тома. Поэтому если ты пожелаешь, то можешь оставаться у меня до полного выздоровления, а потом решить, куда ты хочешь уехать. Я обещаю послать с тобой охрану, которая будет сопровождать тебя в пределах Англии, а Дадли и пальцем тебя коснуться не посмеет. Я не прошу, чтобы ты сказал мне прямо сейчас, ты…
Билл чуть коснулся его запястья и показал рукой, что хочет написать. Эндрю соскочил с постели и быстро достал из секретера бумагу и чернильницу с пером. Билл аккуратно вывел несколько строчек и спокойно протянул Форестеру, лицо которого побледнело от ужаса, когда он их прочёл.
«Я сказал ему, что хочу уйти. Из-за этого он и разгневался. Это я виноват, а он ни в чём. Я не уйду, потому что я люблю его. Это было моей мимолётной глупостью, на которую я не имел права. Наверное, он не простит меня теперь, но я никогда от него не уйду сам. Спасибо вам, великодушный сэр Эндрю».
Форестер так и не нашёл, что ответить, и тут же в покои вошёл Дадли, сразу направляясь к алькову. Быстро спрятав кусочек пергамента под кружевной манжет, граф ещё раз провёл рукой по волосам юноши, специально показывая Тому, что не скрывает своего доброго отношения к нему и не прячется. Но про себя отметил, как сжался при этом Билл. Ревности Тому было не занимать, вот только он прятал её под разные маски, считая это унизительным для себя – ревновать. Бросив на Дадли тяжёлый взгляд, Эндрю поспешил оставить их наедине.
— Я не имею права просить, но… — Но Билл накрыл губы Тома ладонью, когда тот опустился на колени рядом с ложем. Поймав его недоумевающий взгляд, маг лишь отрицательно покачал головой, и приложил указательный палец к губам. Том поднялся и сел рядом с ним на постель, заглядывая ему в глаза в попытке раскаяться без слов, пропитывая этим чувством свой взгляд, своё дыхание, и каждое прикосновение. Вильгельм тесно к нему прижался, но тут же охнул, прижимая к шее руку. Убрав назад волосы, Дадли взглянул на неё, и в глазах снова запекло от боли и наворачивающихся слёз. Казалось, будто бы Вильгельм так и остался в том злосчастном шарфе – настолько ярко-фиолетовым был широкий след на тонкой коже изящной шеи.
***
К вечеру маг стал уже более подвижным, и они решили вернуться домой. Форестер больше не входил к нему, поэтому когда они прощались во дворе его дома, Билл подошёл, легонько взяв его за руку. Вкладывая в свой взгляд всю благодарность, на которую был способен, он выразил то, что не мог сейчас выражать словами.
Томас посадил его на коня впереди себя, приобняв одной рукой, и они медленно поехали по направлению к дому. Билл жался к нему, как маленький испуганный котёнок, вызывая в нём всё больше чувства вины. А вот его - это самое чувство - Дадли ненавидел, поскольку привык всегда поступать правильно. Он всегда карал по заслугам, и никогда не жалел о том, что обошёлся с кем-то слишком жестоко – это всегда было заслуженно. Но в случае с собственным возлюбленным Том, как стало казаться, только и делал, что совершал ошибки. А как выйти из этого замкнутого круга он не знал.
Эндрю же, глядя им вслед, по-своему интерпретировал благодарную улыбку мага: «Он благодарил меня так горячо не за то, что я спас ему жизнь. А за то, что спасши её, я продлил его жизнь с Томом. Ужасная очевидность». Собственно, Форестер и не ошибался.
***
Бал, о котором Эндрю спешил сообщить влюблённым, назначен был на восемь часов вечера. До этого гости спокойно прогуливались в роскошном саду принца, где сидели восточные музыканты, а повара раздавали всем желающим сладости. Этих сирийцев Джаред привёз из последнего путешествия, купив их по очень низкой цене на восточном базаре. Пятеро музыкантов и две молодые танцовщицы, а также два повара и один конюх, принадлежали когда-то индийскому радже, которого убили мусульманские воины, а слуг забрали как трофей. Однако, несмотря на низкую цену в двадцать золотых, повара готовили отменно, девушки восхитительно танцевали, а музыканты были очень талантливы. Джаред, довольно оглядывая свою покупку, ждал прибытия Эндрю, который запропал ещё в тот день, когда он отправил его к Дадли с приглашением на торжество, но так и не получил никаких вестей. Стюарт нервничал, не зная, ожидать Вильгельма в этот вечер, или же Том снова прибудет один, с какой-нибудь нелепой отговоркой. Ведь так повторялось уже не раз, и не два. Но вот, в конце сада появился Форестер, и уже через минуту склонился перед принцем в изящном поклоне.
— Я заждался тебя, друг!
— У меня есть к Вам очень серьёзный разговор, мой принц.
По глазам и серьёзному тону Эндрю, Джаред почему-то сразу понял, что речь пойдёт именно о маге. Когда же Форестер, отведя его чуть в сторону, показал ему записку, которую написал Вильгельм вчера утром, глаза Джареда налились яростью, и он потребовал рассказать всё сначала. К концу рассказа, в котором Эндрю излагал историю в наиболее чудовищном свете, он клокотал от гнева, то и дело клянясь убить Дадли при первом же удобном случае. На что Форестер отвечал отрицательно, пытаясь пояснить, насколько зависимым стал от Тома Вильгельм, и что нужно продумать какой-то очень тонкий способ, который бы смог их разъединить. Было абсолютно очевидно, что однажды Том таки убьёт бедного мальчика. Это лишь вопрос времени. И подытожил Эндрю своё повествование тем, что в виду этих событий, они вряд ли появятся на сегодняшнем празднестве, которое (а в этом Форестер был уверен полностью) было затеяно им, Джаредом, исключительно ради того, чтобы увидеть Билла, и Томас об этом догадывался. Ведь после своего возвращения принцу так и не удалось встретиться с магом. Но не успел Эндрю договорить, как заметил, что взгляд принца устремился куда-то вдаль. Обернувшись, Эндрю заметил в конце аллеи Вильгельма, за которым следовал Том. Они медленно приближались по направлению к Его Высочеству.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |